– И в сказках, как Русских богатырей звали: Алёша Попович, Добрыня Никитич, – вспомнил Алексей.
– Всё равно не понимаю, какой толк от этого отчества? – спросил Малой.
– Какой толк тебе нужен?
– Это же условность. Просто привязка, чтобы разбираться, кто чей сын.
– Не просто, а чтобы знать и помнить свои корни, кто твой отец, и что он тебе дал. Чтобы и ты, став отцом, чувствовал ответственность за своих детей, ведь они будут носить твоё имя. Вспомни, если бы не Кэтлин, лежал бы ты сейчас в больничке. Откуда у неё это, кто научил её вправлять вывихи, быть такой проворной, смекалистой? От отца.
Поникшим голосом Малой пробурчал:
– Не знаю я своего отца, и мать ничего не рассказывала…
Взволнованный, он вскочил с места и подошёл к проигрывателю. Сменил диск и сел на диван к нам спиной. Из динамиков послышался голос Володи Высоцкого, он пел про непокорённые вершины. Вслед за ним встал Алексей, взял две рюмки и присел рядом с Малым:
– Но ты-то есть, и можешь всё сделать иначе – по-человечески.
О чём они говорили дальше, я не слышал. Глеб стал рассказывать мне о лошадях. Во время отпуска с друзьями он впервые ходил кататься на лошадях. Давно хотел, но только теперь сложилось. Сел на лошадь, разнервничался, а она как начни под ним брыкаться, чуть не скинула. Тренер заметила и говорит: «Собранней надо быть, собранней. Если уж я чувствую вашу неуверенность, то лошадь – подавно. Ей нужны чёткие указания, но слов она не понимает». Подумал я тогда: вот и жизнь, как лошадь – нет у тебя чёткого представления о том, откуда и куда идёшь, вот и брыкается она, всё скинуть норовит. Но к чему такая мысль возникла, в толк взять не мог.
До глубокой ночи играли мы в нарды, рассказывая друг другу байки и анекдоты, пока Карабас не уснул прямо в кресле. Потянуло в сон и остальных. У меня болело горло, и я никак не мог понять, от чего, пока не вспомнил как орал там, наверху. Ощущение восторга вновь охватило меня и безудержно захотелось с кем-то непременно поделиться своими впечатлениями, и я стал их записывать. Кэтлин собралась и ушла к себе в комнату. С того дня мы, кстати, стали называть её по-свойски – Катюха.