Весь день он провел на реке, даже не ходил обедать. Жара сегодня выдалась такая, что все жители деревни, побросав дела и вооружившись пляжными принадлежностями, осели на медвежьем берегу, устроив спонтанное народное гуляние. Тут тебе жарили шашлыки пузатые дядьки, все время споря и переругиваясь друг с другом, там группа энтузиастов натянули волейбольную сетку меж двух сосенок и весело гогоча перекидывались старым потрепанным мячом. Дородные тетки в цветастых купальниках возились с самыми маленькими на берегу, и время от времени каждая из них, словно орлица, зорко окидывала взглядом реку, быстро подсчитывая количество детских голов, торчащих из воды. Велись самые разнообразные разговоры – начиная от обсуждения преимуществ новых сортов помидоров до оценки геополитической обстановки в мире.
Андрейка с радостным сердцем оглядывал эту разношерстную толпу и чувствовал теплое, искреннее чувство эмпатии к каждому из присутствующих на берегу. Не было человека, к которому он не подошел бы сегодня, не поздоровался и не поболтал о том, о сем. Общение сегодня давалось легко и естественно, слова ложились на язык уверенно и гладко – без запинки и смущения, он общался на любые темы с любыми людьми. Ум Андрейки без труда цеплял настроение и особенности характера нынешнего собеседника, подстраиваясь так ловко и выдавая только то, что ласкало слух человека. Не говоря ничего конкретного, выдавая лишь общие фразы, без контекста, уверенным и добрым манером он словно гипнотизировал простой люд, отчего те только охали да поддакивали, толкая друг друга под ребра и молча восхищаясь Андрейкой, удивляясь его внезапной перемене от тихого и довольно забитого мальчика в интересного и приятного собеседника.
Сверстники, и особенно дети помладше, пребывали в восторге от его нового образа. Сами того не ведая, они тянулись к нему сегодня, как подсолнухи тянутся к солнечному свету. В ответ Андрейка озарял их своим вниманием, добрым словом и делом. Одинаково дружелюбно он помогал маленьким строить песчаные замки у берега и подкидывал ребят постарше с плеч, чтобы те, весело визжа и неумело крутя в воздухе кульбиты, с шумом и брызгами плюхались обратно в воду. И хоть он сам был ненамного старше их, ходил сегодня среди них словно великан, не потому что был высок ростом, а потому что сразу выделялся среди малышни, серьезным, осмысленным взглядом, расслабленным и уверенным видом, открытыми и дружелюбными речами. Дети вились вокруг него, как головастики, наперебой спрашивая его о чем-то, дергая, зовя и клянча. Дети постарше с недоумением, но интересом поглядывали на «бледноглазого», которого сегодня было не узнать. Кое-кто даже пытался подтрунивать над ним, но, получив в ответ пару едких и довольно жестких ответов, смущенно отваливали. Пронзительный, твердый взгляд Андрейки, гуляющие по телу желваки и какое-то невидимое, но ощутимое веяние силы и готовности, исходившее от него, удерживало даже гораздо более рослых и сильных ребят от неосторожных слов или взглядов в его сторону. А потому они лишь перешептывались между собой да пожимали плечами.
И чем больше новых людей приходило в тот жаркий день на берег, тем крупнее и увесистее становился золотистый шар внутри Андрейки, и тем больше своим невидимым блеском он привлекал к себе людей, которые словно бы чувствовали его близость и невольно всем своим естеством тянулись к его теплу, доброжелательной полновесности и убаюкивающей надежности. Пожалуй, что никогда прежде Андрейка не был так счастлив и не чувствовал себя настолько ребенком, как сегодня. Жить было по-настоящему хорошо, и Андрейка теперь даже с трудом понимал, как и зачем жить по-другому? Казалось, что довольство жизнью – это единственное разумное и рабочее решение на этом свете. Радовать других, пусть слабых и бестолковых, и радоваться самому, придумывать решения и побеждать обстоятельства, аккумулировать силу и процветать, все ширясь и ширясь, пока золотой шар внутри тебя не заполнит всю вселенную и не устремится дальше в бесконечность. Так думалось Андрейке в этот день. Так он себя ощущал, и никто не скажет, сумел ли он починить сложный аппарат с линзами своей воле или же так случилось без его ведома и согласия, а может, он сам был лишь иллюзией, отражающейся на чужих линзах, в посторонних головах, которые были направлены на него со всех сторон? Для Андрейки точно было неважно, потому что он был счастлив. Потому, что сам видел и чувствовал теперь то, чего всегда желал. А когда человек достигает такого состояния, все остальное становится для него пустым звуком и небылицей. Есть только ты и твое ощущение, и ни правда, ни логика, ни объективность уже не играют никакой роли. Ощущение – это все, ибо ничего другого у человека нет и никогда не будет.
***
Теплые солнечные лучи слепят глаза, прохладное пространство воды, раскинувшейся во все стороны, и люди посреди нее, которые смотрят друг на друга, радуются или печалятся, злятся или смеются, влияют или бездействуют и Андрейка среди них, на своем месте.
– Привет Андрей, опять ты запропастился куда-то? Не ожидала тебя здесь увидеть. Как у тебя дела? – медовый голосок Марьи, как всегда, был приятен для слуха, но сегодня он не сводил с ума, как прежде, не решал рассудка и здравомыслия. Андрейка, разумеется, давно ее приметил, когда она пришла на берег с большой свитой девчонок еще час назад. Компания расположились на огромных полотенцах чуть в стороне и долго не решалась войти в переполненную людьми реку, но нестерпимая жара, достигшая своего пика, не давала особого выбора.
– Привет Марья. – сказал Андрейка нейтральным тоном, вскользь глянув в ее большие улыбчивые глаза. – Ты сегодня очень красивая, – добавил он спокойным голосом и так запросто, что готовая что-то затараторить Марья осеклась на выдохе и в смущении замолкла. Целую долгую секунду ее взгляд блуждал по сторонам, лишь бы только не встретиться с его взглядом.
– Ой, спасибо… очень приятно, – наконец справилась она с собой. – Так что…
– Адрей, Адрей… пойдем игать…ты обещал, – маленький Арсений, бойкий и энергичный мальчик лет четырех, схватил его за руку и изо всех сил потащил на берег, туда, где малышня возилась в песке.
Андрейка посмотрел на Марью и пожал плечами:
– Как видишь, мне пора. Обещания нужно сдерживать, – и Андрейка, подхватив на руки визжащего от восторга карапуза, двинулся на берег.
Марья понимающе кивнула ему и чуть погодя, когда Андрейка с Арсением стали отдаляться, вслед сказала.
– Как освободишься, подплывай к нам… у нас мяч есть… надувной.
– Обязательно, – небрежно кинул Андрейка, не оборачиваясь.
Марья еще секунду смотрела ему вслед, затем тряхнула рыжей головой, прогоняя какие-то мысли. Неизвестно, какие чувства созревали внутри нее, но она поймала себя на мысли, что то и дело смотрит на берег, где в окружении довольных малышей, строит им песчаный замок Андрейка, и лицо у него доброе, спокойное и на удивление взрослое.
– И чего он там возиться с ними, интересно что ли? – спрашивала сама себя Марья.
– А? Чего? Это ты про Андрея? – ввязалась в разговор Светка, случайно услышавшая слова Марьи. Светка была лучшей подругой Марьи, симпатичная, но глуповатая девушка с развитыми не по годам вторичными половыми признаками, из-за чего всякое скудоумие ей прощалось на раз. – Ну не знаю, я тоже все смотрю на него сегодня. Что-то поменялось в нем, не знаю. Обычно он такой додик – не могу. И еще этот глаз его жуткий… но сегодня… не знаю… не знаю… Еще он с этими малышами играется, по-моему, это о-о-очень мило, – Светка не имела привычки фильтровать то, что говорила или хотя бы сдерживать себя в эмоциональности. Что на уме, то и на языке.
– Ну, вот и иди тогда целуйся с ним! – раздраженно произнесла Марья и поплыла прочь от подруги.
– Может, и надо…– задумчиво произнесла Светка, а затем, махнув рукой, и вернулась к перекидыванию меча с ребятами.
Прошло немало часов прежде чем игры в воде и неугомонные малыши наконец сумели утомить Андрейку, и он с блаженством растянулся прямо на траве, чуть подальше от основного пляжа, где не было суматохи и толкотни. Он только что вышел из реки и еще не успел обсохнуть, поэтому слабый ветерок приятно охлаждал тело. Он чувствовал приятную расслабленность в теле и мирное удовлетворение на душе.
Сняв повязку с глаза и подставив лицо солнцу, мальчик прикрыл глаза. Неудержимые солнечные лучи проникали сквозь веки и заполняли желтым светом его сознание. Это было приятно – золотистый фон перед глазами с мелькающими то тут, то там белыми звездочками, всполохами и кругами казался пространством дружелюбным и безопасным, местом, где нет места печали и страхам, где с тобой не произойдет ничего дурного. А ты волен купаться в этом свете, вдыхать его полной грудью, впитывать его взглядом и нестись через его бесконечные просторы со скоростью мысли туда, куда вздумается, не имея хоть сколько-нибудь малого груза тревог и сомнений при себе. Андрейка подумал, что быть может, человек после смерти попадает именно сюда – разумеется если он был хорошим при жизни человеком. По крайней мере, сам он был бы не против такой загробной жизни.
Только стоило ему подумать об этом, как вдруг тень накрыла его веки и желтый свет в них погас. Андрейка невольно открыл глаза. Над ним возвышалась худенькая и стройная фигура Марьи.
– Вот держи, я как-то обещала тебе, а обещания нужно сдерживать, – и она бросила ему на грудь большое выцветшее полотенце. – Не лежи мокрым, на холодной земле, а то заболеешь.
На этот раз лицо Марьи не играло обычным весельем, а было спокойным и даже чуть отрешенным, словно бы все на свете ей разом наскучило. Андрейка дружелюбно улыбнулся ей, но не спешил с ответом. Он смотрел на ее красивое лицо снизу вверх и раздумывал. Мысленно он пытался принять правильное решение.
С одной стороны, в голове его один за другим мгновенно расцветали остроумные, милые и трогательные ответы, с которых можно было начать разговор, который, словно тонкий, но крепкий мост, ляжет на периметр сближения от него к ней. С другой – до сих пор перед его глазами вставал тот кадр из видения, на котором Марья нежно целовала в щеку Ивана. И он не обманывался, будь Иван здесь, она ни за что бы не подошла к нему с этим дурацким полотенцем.
Так, как следовало ему поступить? Гордо отвергнуть ее или же принять с ясным осознанием реального положения дел? Оставаться в одиночестве, согреваясь лишь чувством самоуважения или отдаться порыву и стать номером вторым, запасным аэродромом? Конечно, вновь приобретенная уверенность в себе не желала смиряться с подлостью и добровольно идти на самообман ради какой-то девчонки. Но чем дольше он смотрел на Марью из-под залитых солнечным светом век, завернутую в одеяло, с растрепанными мокрыми волосами и посиневшим от долгого купания носом, тем все яснее понимал, что на самом деле никакого противоречия в выборе решения, на самом деле, нет. Он будет проигрывать ей и своей гордости столько раз, сколько сможет вынести его душа. Расчет, здравый смысл тут не играл роли, все потому, что без этого самого, без нее, без живого, радостного лица, без каждой ее веснушки, незачем было бы существовать вовсе. И потому он, да и все другие несчастные на белом свете, будут верить, обманываться, снова надеяться и снова обманываться, воздевать руки навстречу красивым лицам и ласковым словам, обрекать себя на гибель с улыбкой на устах. Без оглядки, без сожалений – потому что таков порядок, таков ход жизни.
– Я уже говорил, какая ты красивая сегодня?
***
Андрейка, не спеша, вальяжно расправив плечи, на которые легко ложились теплые лучи заходящего солнца, шел по ухабистой пыльной деревенской дороге и широко улыбался. Такое выражение лица было столь непривычным для него, что казалось ему даже неприличным. Разве может порядочный человек так явно демонстрировать хорошее настроение посторонним людям? Того и гляди подбежит к тебе местный мужик, схватит за ворот и спросит: Чего, мол, ты лыбу давишь? Лучше других живется? А с какой стати? Кто разрешил? – и отведет тебя к участковому для выяснений обстоятельств. А тебе и крыть нечем – просто день хороший выдался, и жить хорошо, и жизнь хороша. А он головой покачает, вроде понял все и отпустит вон, с мыслью вроде – иди, дурак, веселись, беда твоя за углом тебя ждет. Обычно от таких мыслей у Андрейки холодело все внутри, и он смиренно опускал голову и больше не улыбался, чтобы не навлечь беду. Но сегодня от этой смешной, в сущности, мысли он стал улыбаться только шире.
А в следующую секунду и вовсе вышвырнул ее из головы, потому что было думать о чем-то другом. Например, о том, как всего один волевой рывок может изменить твою жизнь и воплотить все то, о чем еще вчера ты мог лишь робко мечтать. И еще о том, как он целовался сегодня первый раз в жизни. Перед глазами невольно пробежали те волнующие секунды, прямо как в каком-нибудь голливудском кино. Теплое прикосновение губ, сначала легкое, щекочущее, а затем все более смелое и потом уже совсем взрослое, с языком. Андрейка тряхнул головой.
Эх, Светка, Светка! Какой должно быть потаскухой тебе суждено вырасти. Он не без удовольствия вспомнил все ее выпуклости, проступающие, очевидно, через нарочно обтягивающую одежду. Вспомнил запах недорогого шампуня от длинных светлых волос, спадающих с плеч и без конца лезущих ему в рот. И, конечно, необычайный жар, который исходил от всех открытых участков ее тела. Отчего-то этот жар запомнился лучше остального. Необычайно интенсивное тепло, исходившее от девицы, казалось, и было тем, что называется духом юности. Во всяком случае, его физическим проявлением. Эта энергия разжигала потаенные до сих пор чувства мальчика на раз, покрывая рассудок вуалью дурмана и заставляя тело закипать, словно ракета при старте. Хорошо. Весьма. Чего и греха таить, понравилось Андрейке очень. Ничего подобного он в жизни еще не испытывал и всегда представлял себе отношения с девушками совсем в другом ключе. Словно бы это как друг противоположного пола, который при всем прочем еще и радует глаз. И отношения с ним, не как с приятелем – суровые и колкие, а наоборот – нежные и романтичные. А вот такого, такого… Андрейка не ожидал никак. И улыбка на его лице стала еще чуть шире.
Как так вышло, он и сам до конца не понимал. Помнил лишь, что, кажется, сумел-таки принять правильное решение там на берегу. Пришел к соглашению внутренних противоречий, усмирив демонов желаний уверенным и революционным для себя решением. Сейчас, спустя столько часов, воспоминания расплывались в голове. Он поднялся с травы, на которой лежал, поблагодарил Марью за полотенце, а затем… все понял. И пообещав ничего не понимающей Марье вернуться на это же место завтра к двенадцати, ушел играть к ребятам в водный волейбол. Словно бы ненарочно попасть в команду к Светке не составило труда. Ну а дальше, все сладилось само собой.
И вот теперь он шел домой, чуть размякший от усталости перенасыщенного событиями дня, голодный до ужаса, но невероятно довольный и уравновешенный душевно. Может быть, впервые в жизни он чувствовал себя на вершине мира, среди тех людей, которым все удается и все сходит с рук. Из-за новизны впечатления казались оглушающе сильными и интенсивными. Казалось, даже краски природы стали чуть ярче, вечернее небо чуть глубже, и сам закат чуть живописнее, чем в другие дни. Даже запахи чувствовались острее со всеми возможными полутонами и букетами. И вроде даже не оставалось больше на земле ничего невозможного, чего бы он не мог «раскидать» за пять минут. Все было по плечу, и все было в радость. Только сначала нужно было подкрепиться.
***
Бабушку он застал дома. После происшествия с Женей она почти никуда не выходила из дома. Все также сидела за большим столом, покрытым пленочной скатертью с засохшим пятном малинового цвета, и с ромашками в вазе в самом центре. Выглядела она растрепанной и совсем старой, как будто эта старость свалилась на нее вот только что, пять минут назад, и она теперь не знала, что с ней нужно делать. Завидев внука с довольной улыбкой на лице, сама тоже чуть просветлела лицом. Для галочки поворчала на него, что тот не пришел за весь день покушать, но не всерьез. Андрейка чувствовал, что она как никогда рада его возвращению сегодня и что ее что-то мучит, угнетает и в его присутствии ей становится легче. Пока Андрейка уплетал большую тарелку наваристых, жирных щей, он внимательно следил за бабушкой, которая сидела напротив и молчала, то вглядываясь куда-то пустым взглядом, то нервно теребя руки, а то вставала – подходила к плите, стояла пару секунд, опершись на нее, а затем возвращаясь на место. Когда с едой было покончено, Андрейка прямо спросил, что гложет ее сегодня так явно.
– Да, ничего, вроде. Давление, наверное, низкое, как-то не по себе, – ответила она, даже не попытавшись отшутиться как обычно.
– Мне кажется, ты не договариваешь, я же вижу. Может, я могу тебе помочь? – Андрейка попытался сказать это насколько возможно вкрадчиво и доверительно. Бабушка в ответ горько ухмыльнулась:
– Много ты понимаешь? Щенок еще слепой.
Андрейка кивнул в знак согласия и уверенным движением отодвинулся от стола, чтобы удалиться в свою комнату.
– Спасибо за ужин. Было очень вкусно. Я пойду к себе, – равнодушно бросил он.
Бабушка недовольно, если не сказать злобно, глянула на него.
– Ой, пошел-пошел… обиделся, посмотрите-ка на него! Слова уже сказать нельзя, какой нежный? – интонация у нее была едкой и жалостливой одновременно – Весь день шлялся, не пришел ни разу… а я тут сиди и переживай. Хоть бы заглянул, помог бабушке – воды бы натаскал да дров в избу принес. Все сама должна, а мне годочков-то уже знаешь сколько? Думаешь, легко мне? Одной-то? Готовить, убирать, огород еще. А ты что? С девками по деревне ходишь… видела я… ишь, взрослый какой, гляньте-ка на него?
Андрейка вспомнил про одно блюдо раз в два дня, слой пыли на тумбочках, иногда в палец толщиной, а также огород с пятью грядками лука и чеснока, и ему стало смешно.
– Родители, сплавляют тебя мне на шею, на целое лето – крутись, бабка, как хочешь! Всю жизнь положила на них – и этого мало, до самой могилы не слезут с меня, – тут голос ее задрожал, как бывало всегда, когда она касалась излюбленной темы о своей скорой трагической кончине. – Одно мне и остается. Скорей бы Господь прибрал меня, никаких сил нету больше. Вспомните тогда, да поздно будет… – она прикрыла глаза и отвернулась от Андрейки – Все, иди, давай с глаз долой!
Обычно, бабушкины слезы безотказно действовали на Андрейку. Всегда они вызывали в нем сильную горечь и опальное чувство вины. Но сейчас Андрейка был равнодушен к бабушкиным изливаниям. Бесхитростные манипуляции не вызывали в нем ничего, кроме легкого раздражения.
– Жаль слышать, что все мы тебе в тягость приходимся… – спокойно сказал мальчик и хотел было уйти, но бабушка вновь его окликнула. Не дождавшись типичной Андрейкиной реакции на свои жалобные увещевания, она мигом сменила поведение, поразительно быстро вернувшись в лоно привычного психического равновесия.
– Андрейка, стой… повязку свою оставь, грязная – стыдоба. Я постираю, коли силы будут.
Андрейка от удивления только головой покачал. Снял повязку, хотел положить на стол перед бабушкой, но так и замер, открыв рот от изумления и позабыв как дышать. Окружающий мир не застыл в этот раз, как обычно, а лишь «притих». И без того довольно скупая на освещение комната стала выглядеть, словно на старых фотографиях, – бледно-бронзового цвета. И бабушка выделялась на ее фоне светло-серой тенью, полупрозрачной, будто бы призрачной. Вокруг нее вилась маленькая черная точка – всего одна. Она плавно летала вокруг нее и время от времени, резко ускоряясь, пикировала бабушке в область груди, но успеха не имела, Раз за разом она отскакивала от грудной клетки, словно пуля от стены, и принималась кружиться дальше, до следующей атаки. Было очевидно, что настырная точка добьется своего – это лишь дело времени. И каждая секунда могла стать последней для бабушки. По обычаю наваждение длилось лишь пару мгновений, но Андрейке показалось, что прошла целая вечность. Так страшно было смотреть, как колючий сгусток темноты раз за разом жалит несчастную старушку, пытаясь пробиться внутрь ее исхудалого тела, чтобы навредить, раскурочить и без того старое и больное тело, лишь с одной целью – лишить жизни.
Когда Андрейка вновь сумел вздохнуть, он вдруг понял, осознал, с какой-то невероятной прозрачностью и отрешенностью, что внутри него что-то сломалось. Сломалось не так, как к примеру, ломаются кости в теле, которые вскоре срастаются, пусть хоть и криво. А надломилось так фундаментально, как случалось с кораблями в его любимых книгах при налете на риф. И хоть они еще были на плаву, теперь им суждена одна дорога – на дно.
Он подошел к бабушке, положил перед ней повязку и хотел что-то сказать что-нибудь, хоть бы просто положить руку на плечо, но не смог. Ужас сковал, колким льдом все его тело – все нутро. И потому он, чуть дыша сделал два неровных шага назад, затем, резко развернулся и подгоняемый невероятным, ошеломляющим страхом, чуть не бегом помчался прочь из избы.
***
Слабость. Именно этим словом можно описать те ощущения, что испытывал сейчас Андрейка. А вот слово – чувствовать, как раз казалось весьма неточным описанием происходящего с ним. Скорее, он не чувствовал, а сам целиком и полностью превратился в бесформенный сгусток слабости. Словно бы все прочие аспекты его личности вовсе перестали существовать, и осталась только суть – капитальная структура его существа. Особенно ярко его состояние контрастировало с недавнишним подъемом силы и на этом фоне казалось еще более печальным. В обычном своем состоянии, отметив такой факт, Андрейка бы немало, горько-сладко поиронизировал бы на этот счет, но сейчас он – слабость, а она не делает, не хочет и не может. Но так было лучше. В своей слабости мальчик находил безопасность и умиротворение. Всякая ответственность скользила и падала с его покатых плеч, словно бы какой-то кашемировый плащ, а всякая проблема превращалась в неизбежность, которую только что и оставалось – безропотно принять. Быть слабым было легко и удивительно комфортно для психики. Всякое смирение создает иллюзию волевого принятия – кажется, что ты стоически готов встретить все беды на твоем пути, а дальше – будь, что будет.
Но не стоит обманываться, за всяким смирением не стоит ничего кроме страха, лени и усталости. И это Андрейка тоже понял, если бы сумел собраться вновь, восстать из пепла, как мифическая птица – Феникс. Но ему этого не нужно. Ему бы просто сидеть, обхватив колени руками на могучей ветке, спрятавшись в толстых, грубых листьях вяза и терпеливо ждать, когда он растворится в полевом воздухе, как будто бы его никогда и не было на этом свете. Чтобы уже не было хорошего, не было плохого, а только никакого, никакого – это прямо то, что нужно. В никаком виделись Андрейке одни лишь плюсы. В никаком тебе на все плевать. Плохого нет – уже хорошо, а что нет и хорошего – тоже не беда, ведь никаких бед тоже нет. Выходило, что в никаком есть только хорошее, и выражалось оно как отсутствие всякого плохого. И хотя эта мысль казалась неоднозначной и кому-то могла показаться даже сомнительной, Андрейке хотелось думать так, во всяком случае, именно в это мгновение. Может быть, поэтому все в мире и имеет конец? Хоть человек, хоть здание, хоть горы или небо над головой – все имеет свой час, когда оно перестает быть и уходит в «никакое». Может, это и есть награда нам за тяжелую работу существования, лямку которого мы все, без исключения, упорно тянем день за днем?
***
Наверное, для таких дней и случаев, в человеке изначально заложены мощные механизмы, которые позволяют ему продолжать жить, а самое главное заставляют его хотеть жить. Особенно эти механизмы сильны в молодых организмах. А потому оцепенение все же потихоньку ослабевало, и ближе к вечеру к Андрейке вернулась способность мыслить конструктивно. Ну, или хотя бы просто мыслить. Слабость сменилась хаотичной нервозностью и маниакальностью. Мальчик постоянно тряс головой, совершал отмашки руками, как будто отгонял воображаемых комаров. Мысли его бросались из крайности в крайность и были мучительны до такой степени, что хотелось биться головой о ствол векового дерева, на котором он сидел, лишь бы вытрясти их из себя. Он все представлял, как вернется сейчас домой и найдет бабушку, лежащей на полу, мертвой, а по ней уже ползают отвратительные белые черви, пожиратели плоти – естественные спутники нашей смерти. Что ему тогда делать? Звонить родителям? Они всю жизнь тогда будут винить его, ведь это он довел пожилую женщину, не уберег, не защитил. Какой же он тогда мужчина?
Горечь, холодной волной накатила на его тело, и крупные слезы покатились из глаз мальчика. Может быть, убежать? Просто бежать, бежать, куда глаза глядят и сколько есть сил – спрятаться в пещере и никогда больше не показываться людям. Андрейка винил во всем себя. Это он причастен к тому, что бабушка на грани гибели и в остальных смертях тоже. Надо было начать что-то делать сразу после смерти деда Мити – в больницу лечь или куда-то, где бы ему помогли. Он вновь с силой дернул головой. Разве же ему помогут в больнице? Он же проклят – это очевидно. Убивает всех вокруг и сам мучается. Очевидность этой истины теперь казалось абсолютной. И как он раньше только не догадался?
Дурак, дурак, дурак. Андрейка внезапно разозлился на себя так, что отломал засохшую твердую ветку и образовавшимся сколом со всей силы пырнул себя в плечо. Удар получился довольно сильным, и рука тут же отозвалась резкой болью, а из раны немедленно полилась вишневая струйка крови. Хотя Андрейке и было больно, а рука теперь неприятно пульсировала, он завороженно смотрел, как кровь все сильнее течет по его руке, замысловато петляя, изгибаясь в локте, бежала дальше до ладони и концентрировалась большими, темными каплями на кончиках пальцев. Это показалось ему очень красивым зрелищем. Андрейка все смотрел и смотрел, пока кровь не стала вязнуть и застывать на ходу. Через минуту он почувствовал приятное расслабление в теле и голове. Захотелось спать. Он откинулся на ветвь, на которой сидел, и прикрыл глаза. Нервозность в его душе уступила место тупому беспокойству с тяжелой навязчивой мыслью, крутящейся в голове. Я проклят, проклят. Нужно было ехать к батюшке в церковь, но ближайшая была этак в ста километрах отсюда, так что это было невыполнимым условием. Андрейка стал быстро перебирать в уме скудные знания по теме, полученные в основном из приключенческих книг и кинофильмов, которые он смотрел с отцом на видеокассетах. В голове всплывали лишь отдельные наименования и образы – котлы с кипящим варевом, глаза тритона, баба Яга и прочие стереотипы. Андрейка снова потряс головой. Проклятия, наговоры, порча – это ответ. Перед глазами мелькали диснеевские принцессы, через одну страдавшие от каких-то заклятий, и страшные, но глупые фильмы по Стивену Кингу. Самое разумное, что Андрейка смог вспомнить, – это мифологические истории. Но там все герои страдали от своих проклятий вечность и не имели спасения вовсе, а если и имели, то, как правило, такой ценой, что страшно вообразить.
Поврежденное плечо ныло нестерпимо. Он открыл глаза и глянул на ранку – из-за запекшейся по краям крови она казалась больше и страшнее, чем на самом деле. Андрейку она не волновала совсем. Но тут его осенило. Кровь. Что-то про кровь присутствовало во всех мистических обрядах. Андрейка продолжил судорожно вспоминать и вдруг нашел в памяти информацию, которую он видел по телевизору о странных, высокоразвитых индейцах откуда-то из джунглей, которые активно практиковали жертвоприношения. Он стал развивать эту мысль. Все выходило логично. Злые духи или демоны хотят крови и смерти – его бабушки и других жителей деревни. А он сам – Андрейка – является их проклятым проводником в мир людей. Андрейка оживился удачной мысли – ему казалось, что он напал на верный след. От возбуждения он даже спрыгнул с дерева и стал ходить вокруг него, размышляя вслух, продолжая отмахиваться от невидимых насекомых вокруг себя. Болезненный и уставший ум мальчика безропотно поглощал все небылицы, все сильнее и сильнее утверждаясь в их состоятельности и подлинности. Через полчаса Андрейка уже был настолько уверен в собственном проклятии, наложенном на него демонами из космоса, что никакие критические слова или очевидные опровержения не могли бы сокрушить его убеждения. Ему оставалось только действовать – нужно успеть, опередить врагов, которые хотят навредить его семье. Он стремглав бросился бежать через поле, не разбирая тропинки, и взгляд его был дикий и безумный, словно он и вправду был одержим.
***
Все еще обиженная бабушка на секунду заглянула к нему в комнату, чтобы проследить, лег ли он в кровать, и сухо пожелала ему спокойной ночи. Андрейка ничего не ответил и смотрел на нее дико и испуганно из-под одеяла, словно затравленный пес. Он все следил за черной точкой, которая все также методично пыталась разрушить грудную клетку старушки, но пока, к счастью, безуспешно. Удивительное дело – но точка теперь не исчезала через пару секунд, как раньше, а была видна постоянно, если только Андрейка не закрывал правый глаз. Пространство тоже не останавливалось и не обесцвечивалось как ранее. Только лишь бабушкин силуэт оставался серым и холодным, прямо как у дяди Мити, как на берегу в самый первый раз, когда проклятие проявило себя.
Когда бабушка выключила свет и притворила за собой дверь, Андрейка тут же откинул одеяло и быстро, но бесшумно спрыгнул с кровати. Он был уже одет. Из-под кровати он вытащил заранее спрятанные там резиновые сапоги, большой фонарик, два коробка спичек и небольшую бутылочку с прозрачной жидкостью – горючее для розжига костров. Обувшись и быстро распихав все по карманам, он медленно, чуть дыша, открыл створки окон в надежде, что те не станут предательски скрипеть. Без раздумий он вылез в окно. На улице было уже совсем темно, благо, ночь стояла совершенно ясная и вся покрытая оспинами луна неплохо освещала путь своим бледным ликом. Мальчик, согнувшись в три погибели, гуськом побежал через весь двор, стараясь не растерять весь запасенный инвентарь. Лихо перевалив через забор и оказавшись сразу по пояс в жесткой, чуть влажной траве, что было мочи дал деру в нужном направлении, не разбирая пути и с замиранием сердца лишь надеясь, что толстые голенища сапог спасут его в случае, если он в темноте наступит на змею. Он бежал очень быстро, глотая на ходу холодный ночной воздух. Страх и азарт щекотали его пятки, весьма прибавляя ходу.