Через какое-то время Андрейка даже вошел во вкус – внутри него все бурлило от задора, а все чувства обострились, словно бы он превратился в ночного хищника, выбравшегося на охоту. Он так увлекся, что не сразу заметил выросшую впереди массивную черную тень посреди поля – это был вяз. Завидев его, мальчик тут же изменил направление и побежал в сторону леса. Добежав до непроницаемой для лунного света лесной ночи, он наконец остановился, чтобы перевести дух. Он вспотел и тяжело, неровно дышал, но усталости не чувствовал – казалось, дайте ему напиться, и он мог бы бежать так всю ночь. Достав из кармана куртки фонарь, зажег его.
Скудное желтое пятно света легло на замшелые стволы тесно расположенных деревьев. Андрейка, секунду поколебавшись, все же вошел в лес, осторожно отодвигая острые ветки от лица. Здесь было так темно, что, если бы не фонарь, Андрейка не смог бы и шагу сделать, чтобы не сломать ногу о поваленное дерево или не провалиться в какой другой бурелом. Теперь было уже по-настоящему страшно – лес гудел, и то и дело уши мальчика наполняли разные шорохи, скрипы и совсем не узнаваемые, но пугающие звуки. Ветки под ногами оглушающе хрустели, оповещая всех лесных жителей о его вторжении. Андрейка стиснул зубы, чтобы те не стучали и покрепче сжал фонарик в руке, готовясь дать отпор любому врагу – хоть волку, хоть лешему. Бесстрашие придавала ему конкретная цель, которая бегущей строкой по кругу бежала в его голове. Он делает это ради бабушки. Наверное, если бы Андрейка сейчас не был так напряжен и занят поиском дороги, он весьма бы удивился своей храбрости и тому, какие обширные могут мобилизоваться внутренние ресурсы внутри живого существа, когда это становится действительно нужно. Когда субъект ясно осознает, что он чего-то очень и очень хочет настолько, что не представляет белый свет без этого чего-то. Что это не просто прихоть, инфантильное волеизъявление, источаемое пресытившимся умом, а острая нужда, несомненное долженствование, без которого смысл жизни невозможен и сама жизнь напрасна. И тогда все преграды на пути, до сих пор непреодолимые, кажется, начинают мельчать и рушиться, словно песочные стены, под напором воли такого возжелавшего. Все условности опадают, обнажая скелет ситуации, где есть только ты и твоя конечная цель, манящая тебя и освещающая мрак пути, словно путеводная звезда. Но такие чудеса под силу только одержимым существам, стремящимся каждой клеточкой бренного тела к конечному предмету обладания, ибо сами они перестают существовать, отсекая от себя все лишнее и превращаясь в единое стремление, оборачиваясь стрелой силы, летящей к мечте.
Тем временем Андрейка все же напал на нужный след и, еще попетляв некоторое время между деревьями, скоро оказался на месте. Желтый луч самым внезапным образом наткнулся на предмет его поиска. Большой и несимметричный муравейник, тот самый, на который он натыкался, когда в прошлый раз был здесь. Впрочем, Андрейка не мог точно сказать, тот же это муравейник или похожий, но это было и неважно. Он быстрым дерганым движением достал из кармана спички и бутылочку с топливом. Открыв бутылку и стараясь не смотреть на мелких жителей муравьиного города, засуетившихся в одночасье, он обильно полил горючей жидкостью его поверхность, после чего открыл коробок. Достав сразу три спички, зажигать их медлил. Не потому, что в нем не было решительности сделать задуманное, просто он подыскивал правильные слова. Не придумав ничего подходящего, он сказал первое, что пришло на ум:
– Потусторонние силы, избравшие меня сосудом для нахождения в этом мире, услышьте меня, потому что я обращаюсь к вам. Примите жертву крови от меня в обмен на жизнь моей бабушки Ани. Вместо одной жизни я предлагаю вам сотни. Возьмите их и оставьте меня и мою бабушку в покое.
Еще секунду поколебавшись и не придумав, что еще нужно сказать сверх уже сказанного, он чиркнул спичками и незамедлительно бросил три мигающих во тьме огонька в муравейник.
***
Обратно Андрейка возвращался уже не спеша. И хотя обильно выступивший от спринта пот теперь ощутимо холодил спину и шею, это никак не добавляло ему шагу. Во-первых, после физического и морального перенапряжения, которые он испытал за последние полчаса, он чувствовал себя разбитым, так что ноги подгибались словно ватные. Во-вторых, домой спешить не хотелось, потому что он боялся узнать, что старания его не возымели должного эффекта, и бабушка в это самое время уже бездвижно застыла в кровати и лицо ее покрыла отрешенность вечного сна. Поэтому он еле брел сейчас через широкое дикое поле, взглядом пытаясь продраться через темный ночной воздух, чтобы различить среди чернеющих вдали силуэтов деревенских домов свой собственный. На удивление он старался не думать о возможной неудаче, а гнал такие мысли и старался занять ум отвлеченными темами. Например, он заметил, что шагает сейчас сквозь высокие и темные кусты совершенно без всякой опаски, не боясь ни змей, ни ям, ни каких других напастей, которые могут скрываться в их глубине. Он совершенно не испытывал страха и лишь дивился непонятной отрешенности. Наверное, так было потому, что на фоне действительно страшной угрозы нависшей над ним, все прочие опасности выглядели теперь мелко и безобидно. Он вспомнил, как еще совсем недавно трясся от ужаса, думая, что потеряет уважение ребят, если не залезет вместе с ними в заброшенный дом. Сейчас это казалось настолько нелепым и смешным, что, несмотря на общую тревожность, у Андрейки проступила кривая нервная ухмылка, на миг блеснувшая в лунном свете. Было очевидно, что люди, сталкиваясь с по-настоящему крутыми бедами, которые оставляют сильный след на линзах аппарата, внутри наших голов, оттачивая их или закаляя, так что в итоге прежние страхи видятся нам жиже, хлипче, проще. Зато в остальном жизнь, наоборот, обретает ясность и прозрачность. Но если горе слишком непереносимо, то под его тяжестью линзы трескаются или вовсе бьются, навсегда коверкая видимую реальность, а то и вовсе погружая рассудок во мрак.
Почему же люди повсеместно боятся всякой ерунды, зная, что в мире не так много вещей, которых действительно стоит опасаться? Может, потому что люди в основном живут хорошо и безбедно? Перед глазами сразу всплыла картинка типичной очереди перед автолавкой, приезжающей к ним в деревню дважды в неделю, где можно было купить кое-какие продукты и нехитрый бытовой скарб. Кривые и косые, через одного больные, бедные и недалекие люди с затуманенными от тяжелой работы и не менее тяжелой пьянки головами от беспросветной и однообразной жизни, не имеющие утешения ни в чем, не верящие ни в что и не ждущие ничего, кроме милостивого прикосновения грядущего забвения, холодного и влажного, способного накрыть их с головой.
Может, тогда так происходит потому, что человеку необходимо всегда чего-то бояться и в отсутствии реальных опасностей возводить в их ранг всякую чепуху? Быть может, человеку и вовсе нравится испытывать страх? Потому что так жизнь наполняется новыми красками, адреналином, который заставляет кипеть кровь и оберегает душу от коррозии? Тут же Андрейка вспоминает, как он сам любит смотреть ужастики на видеомагнитофоне вместе с папой, дрожа всем телом и, то и дело утыкаясь лицом, ему в плечо, в те моменты, когда смотреть на экран становится невыносимо пугающе. И те дни, когда они ходят в парк аттракционов, и он катается на разных горках, вереща порой до хрипоты, при этом прекрасно осознавая, что никакой опасности для него нет. А может быть, все дело в том, что поколения сменяют друг друга достаточно быстро, и все настоящие беды: войны, эпидемии, прочие жертвы – успевают остыть на листах учебников истории, превращаясь в безучастные цифры, пресную статистику, не имеющую реального отклика в голове молодежи? Молодежи бестолковой и радостной, словно лабрадоры.
Может быть по-всякому, гадать Андрейка мог сколько угодно. Он был слишком мал, чтобы рассуждать о таких вещах и вряд ли станет когда-нибудь столь большим, чтобы, окинув опытным взглядом пространство земного шара, с точностью указать причины напрасных, надуманных страхов, вращающихся в головах ее обитателей.
Занятый такими мыслями, он больше по случайности, чем по расчету наткнулся фонариком на длинные, кривые жерди родной изгороди и уже через пару минут вытряхивал лесной сор из сапог на пороге дома.
***
Ночной ритуал, как и боялся Андрейка, никак не впечатлил потусторонние сил, и ненавистная черная точка все еще продолжала свой разрушительный труд над бедной старушкой. Андрейка, пробившись с час в удушливой истерике, в конце концов, изнемог окончательно, забился под кровать и до самого утра спутанно размышлял, что делать дальше, изредка проваливаясь в шаткий кратковременный сон. Когда по соседству начали просыпаться петухи, приветствуя гортанными криками новый день, мальчик вылез из- под одеяла, изможденный, бледный, но с новым планом, который казался не только более верным, но и более тяжким. Андрейка рассудил так: бескровные, по мнению мальчика, существа, к тому же не имеющие души муравьи не считались предметом условной транзакции между миром людей и духов. Отсюда получалось, что и сделка не имела никакой силы, потому как условия изначально были некорректными, по крайней мере, для одной из сторон. Исходя из этого, мальчик справедливо решил, что все что необходимо, это просто новое жертвоприношение, удовлетворяющее вышеперечисленным пунктам. Андрейка на цыпочках вышел в сени и, чуть дыша, прильнул ухом к двери в избу. За ней послышалось глухое лязганье и скрип половиц. Андрейка облегченно выдохнул. Бабушка уже проснулась, и с ней все было хорошо. Нет, не было. С ней было все очень нехорошо, но она еще жива. А значит, еще можно что-то сделать, и ему стоит торопиться. Только бы успеть.
***
После бессонной ночи голова гудела, а в глазах рябило, но рука его была твердой, а ум хоть и проваливался то и дело куда-то и без конца спотыкался на ровном месте, но все же был полон отчаянной решительности. Одной рукой он сжал покрепче камень, а второй утер пот и слезы с лица. Было нестерпимо горько и тошно, но в то же время Андрейка ни на секунду не усомнился в том, что делает все правильно. Ведь это он делает для бабушки, не для какой-то бабушки, а для его, его собственной. Аргумента более твердого ему не требовалось. Все прочее меркло перед этим доводом и теряло всякий вес и ценность. Как будто бы их ветхий дом немедленно стал центром вселенной, а все остальные превратились в картонные декорации, неумело и дешево произведенные только лишь для заполнения пустоты космического пространства. И значения имел лишь только он сам и его бабушка, ведь только они и были одни настоящие во всем мире, а значит, их интересы имели первостепенный резон. Еще имелись родители, но они были где-то там, далеко-далеко, считай в другом измерении – в благополучной Москве, где со взрослыми и образованными коренными жителями никогда не случается ничего дурного, а значит за них не стоило переживать.
Потому Андрейка без сомнений поднял над головой руку с зажатым в кулаке большим, острым камнем. Мальчик задушил в себе очередной слезный порыв слабости, приливший к грудной клетке, опустился на колени и заставил себя посмотреть на землю перед собой. На примятой траве в тени старого вяза неподвижно лежал весь обмотанный бечевкой клочок пепельно-черной шерсти и испуганно перил на мальчика единственный желтый глаз. Это была Дымка. Глупая тварь по-прежнему не издавала ни единого звука, в то время как слабый жалобный писк мог бы смягчить сердце Андрейки и склонить чашу весов в ее пользу. Но кошка лишь пристально, не мигая, смотрела на него снизу вверх и, казалось, была готова к любому исходу ситуации. Животное даже не поцарапало мальчика, когда тот довольно грубо и бесцеремонно схватил ее, подманив колбасой, и тут же принялся туго вязать веревками лапы, так что те громко хрустели, ломясь под силой человеческих рук. Даже тогда дурное создание не проявило толику недовольства. Андрейка не отдавал себе отчета в этом, но в глубине души он очень хотел, чтобы кошка все же вырвалась чудесным образом из пут, хорошенько рассадила ему лицо, а потом бросилась на свободу жить своей интересной и еще долгой жизнью, туда, где еще столько не отловленных мышей, нагретых на солнце капотов автомобилей и невыпитого молока. Но Дымка все так же неподвижно лежала у его ног в бездействии, не пытаясь даже как-то бороться с несправедливой, незаслуженной участью. Она глядела куда-то сквозь напряженную гримасу мальчика, вглядывалась, видимо, в пресное лицо самой судьбы, которая с холодным безразличием смотрела на нее в ответ. Андрейка долгую минуту наблюдал за безмолвным животным, пытаясь найти хотя бы малейший повод для отмены неизбежного. Но не смог. Тогда он закрыл глаза и громко, срываясь на визг, стал нести какую-то тарабарщину, время от времени вставляя в нее слова вроде: «жертва крови» «великие духи» «равновесие» и «плата». Раскалив свой разум такими гипнотическими речами до состояния безумия, он вдруг истошно закричал, уже совершенно бессвязно и принялся обрушивать камень в руке на несчастное животное с такой силой и яростью, что кровь брызнула ему на лиц, и во все стороны полетели ошметки кожи и мяса вперемешку с окровавленной шерстью. И даже теперь, перед лицом смерти, испытывая невыносимую боль, Дымка не проронила ни звука.
***
Так продолжалось не меньше минуты. До тех пор пока от животного не осталось лишь кровавая, бесформенная лужа, расплесканная на полметра вокруг. Теперь осознанность вернулась к мальчику, и он с ужасом оглядел сотворенное им. Рот его открылся в беззвучном крике, окровавленными руками он схватился за голову. Наконец голос пробился из недр его тела. Рев, горестный, с неизбывной мукой вырвался из слабых детских легких, разлетаясь над пустыми сиротскими полями.
– Вот, посмотри, что я делаю! Это для тебя все! Посмотри! А ты не любишь меня! Все смеешься надо мной… а я ведь твой, но тебе нет никакого дела, словно и не желан я был никогда для тебя. Может, тебе действительно пора умереть?! Может, для всех так будет только лучше?
Закашлявшись, Андрейка сплюнул густой вязкой слюной вперемешку с кровью на землю. Утерся рукавом, размазывая кровь по лицу, а затем опустил голову на грудь и какое-то время тихонько хныкал под нос. Вскоре он успокоился, и самообладание вернулось к нему. Он тихо вздохнул, устало поднялся с колен и не спеша побрел домой. По пути он скинул с себя окровавленную майку и бросил тут же в поле. Мальчик равнодушно думал о том, что надо незаметно пробраться в баню и хорошенько помыться… и если кровь с души ему уже не смыть никогда, так хоть пусть будут чистыми лицо и руки.
***
Руки его и голова пахли душистым мылом со сложно различимым запахом полевых трав, чуть горьких и терпких. Обычно ему не нравился этот запах, но сейчас он успокаивал и отвлекал. Андрейка сидел за столом, подперев ладонью щёку, и меланхолично глядел на черную точку, которая с завидным упорством, без устали, раз за разом все билась о хрупкое тело его бабушки. Та сидела напротив.
– Ну, ты чего, есть будешь или нет? Из последних сил старалась – готовила, а ты нос воротишь. Последние дни до чего плохо себя чувствую… Не знаю даже, наверное, надо ехать в больницу сдаваться. Довели бабушку…
Андрейка ничего ей не ответил, только стал лениво возить ложку в тарелке с борщом, которая стояла перед ним. Вглядываясь в густое варево, мальчик невольно цепенел от ужаса. Красная овощная кашица в супе напоминала ему о страшных последствиях преступления, которое он совершил совсем недавно. Бедная Дымка, она отдала свою жизнь зря. Проклятие не ушло. Зато теперь оно мрачной грозовой тучей повисло и над мальчиком тоже. Не в том смысле, что над Андрейкой теперь тоже витали черные точки, нет, просто погубив невинную душу, он сделался теперь проклятым существом, место которому уже отведено на самом дне ада.
Бабушка еще с минуту недовольно смотрела на Андрейку, затем вздохнула, тяжело, опираясь рукой на стену, поднялась из-за стола:
– Ох, пойду, прилягу… что-то совсем нехорошо.
Мальчик поднял взгляд от тарелки и проводил ее взглядом. Он явно чувствовал раздражение, исходившее от бабушки, или даже молчаливую агрессию, направленную в его сторону. Причину такого отношения он не понимал, наверное, так сказывалось плохое самочувствие. Это не была давешняя обида, бабушка вообще долго не обижалась ни на кого, предпочитая хорошенько поквитаться с обидчиком, а следом зарыть топор войны. По этому поводу она любила повторять слова своего покойного мужа, деда Андрейки: «Умный человек беден на время, потому не тратит его на пустые разговоры и напрасные обиды. Такое по карману только дураку.». Вообще бабушка любила это противопоставление (умный-дурак) и часто тасовала эту фразу исходя из ситуации. «Умный человек проживает текущее, а смотрит в грядущее, а дурак нынче о несбыточном трепещет, а завтра о былом думать начнет.» Или так: «Умный один гвоздь вобьет, и весь мир на том держится, а дурак на плёвое дело центнер стали изведет, еще и два пальца сломает». И так далее. Всего не упомнишь, но на каждое событие, на каждый аргумент у нее в запасе имелась подобные фразочки, которыми она умела парировать собеседника или контратаковать. Эх, бабушка…
От теплых воспоминаний, связанных с бабушкой, Андрейка вновь погрузился в тягостные мысли о фатализме текущего положения дел и позиции собственного бессилия, которую он невольно занял. Мальчик чувствовал, что разбит и дезориентирован. У него не имелось больше ни идей, ни сил, чтобы что-то предпринять. Внутренне он чувствовал, знал почти наверняка, что всегда есть выход и даже из самого сильного шторма в море прогнозов можно выбраться на берег благополучного исхода. Но для этого нужно знать путь, или хотя бы направление, куда плыть… а у него не было сейчас ничего.
От накатившего ледяной волной отчаяния, мелкими ядовитыми иглами колющего сознание, ему вновь захотелось вскочить с места и бежать без оглядки, лишь бы только все эти слишком сложные проблемы, которым ему приходиться противостоять, остались позади, вылетели из его головы, продуваемой встречным ветром. Тогда, наверное, пустая его голова, придавленная сейчас тяготами мыслей, наполнится горячим воздухом из легких и начнет поднимать его бренное тело над землей, и он, словно воздушный шар, полетит в бескрайние просторы неба, где нет никаких препятствий, а только возможности, только легкость, только свобода. От нервозности голова снова начала мелко дергаться, а руками он то и дело почти бессознательно отмахивался от невидимых помех перед лицом, то как будто снимая паутину с лица, то убирая ветки, стремящихся кольнуть глаза. Вскоре Андрейка понял, что совершать эти движения стало психологически тягостно, но остановиться никак не мог. В конце концов, он сцепил руки в «замок» и раздраженно закричал, пытаясь прогнать навязчивое состояние. Это помогло.
– Ты чего там кричишь? Супом обжегся что ли? – слабым голосом спросила бабушка и, не дожидаясь ответа, продолжила, – Андрейка, я чего хотела-то тебя попросить… сходи до Ромашкина, как бишь его черта звать… Семена Ильича, во! Ну знаешь его – плясун, который… местный Барышников, будь он неладен, – едко сказала бабушка, не уточнив, кто в итоге должен быть неладен, Барышников ли или же Семен Ильич.
– Понял-понял. Что сказать? – безынициативно откликнулся мальчик, раздраженно отбросив наконец в сторону мельхиоровую ложку, а после поддернув рукой край тарелки начал клонить ее в противоположную сторону, так, что борщ стал выливаться на стол и розовыми ручейками бежать по клеенчатой скатерти в разные стороны.
– Скажи, что тебя бабушка прислала. Скажи, что за лекарством для сердца, то, что он обещал… из трав какое-то, в общем, он поймет. Все, беги.
Вылив всю жидкость из тарелки, Андрейка с отвращением посмотрел на распаренные овощные потроха, что остались на ее дне, а затем резким движением перевернул тарелку вверх дном. Затем быстро встал и без промедления направился на выход. После его ухода в доме воцарилась тишина, которую едва нарушал звук капающих со стола на пол тяжелых красных капель.
***
Час еще стоял не поздний, но на улице было довольно темно. Небо было затянуто тонкой кольчугой не дождевых, но хмурых на вид облаков, дул вроде бы не сильный и вроде бы не такой холодный, но до невозможности скверный ветер, от которого хотелось как можно скорее спрятаться где-нибудь, где тепло, сухо и желательно можно было бы выпить горячего чаю. Вероятно, Андрейка не один придерживался такого мнения, потому что по дороге к Ромашкиным он не встретил ни души.
Деревенский народ, отложив все дела на день грядущий, сидел по домам и коротал смурной вечер за приятной домашней возней и убаюкивающим разум просмотром вечерних телепередач. Андрейка одиноко брел по дороге и без интереса заглядывал в светящиеся тусклым желтым светом окна изб, пытаясь разглядеть, что делают люди по ту сторону стекол. Люди, к слову, не занимались там ничем интересным, как, впрочем, и всегда. Ели, выпивали, да шутили шутки, без конца шутили свои шутки, каламбуря и придуриваясь друг перед другом. Андрейка никогда не любил юмор, наверное, потому, что сам начисто был его лишен. Не то чтобы он был против любых шуток как таковых, просто считал, что люди шутят излишне много, все равно как слишком много пьют водки или чрезмерно переедают. И еще он заметил, что чем печальнее была жизнь людей, тем больше они шутили. И тем злее и замысловатей становился их юмор. Андрейка считал, что довольные жизнью люди острят и гримасничают лишь изредка ради исключения, а вообще лица их излучают покой и безмятежность. Таким людям не требуется посторонний допинг вроде изощренного юмора, чтобы чувствовать себя хорошо и расслабленно. Они находят радость в повседневной жизни, в любимой работе и благополучных отношениях. Поэтому Андрейка по возможности избегал разного рода остряков, которые его утомляли больше остальных людей, исключением была лишь бабушка, но той все было дозволено и все прощалось.
Так отвлеченный от своих проблем мимолетным подглядыванием за чужими жизнями, он пришел к совсем маленькому, но ухоженному дому Семена Ромашкина, которого было почти не видно из-за разросшихся в палисаде акаций. Лишь зеленая крыша, возвышающаяся над густой растительностью, давала понять непосвященному, что здесь находится чье-то жилище. Андрейка хотел было свернуть с дороги по направлению к узорчатому, весело покрашенному заборчику перед домом, но в последний момент глаз его уловил знакомый силуэт метрах в тридцати дальше по дороге. На обочине находился колодец общего пользования, а рядом стояла всегда насквозь мокрая, полугнилая скамейка для ведер, топорно сколоченная из доски и двух пеньков.
На скамейке сидел человек, и Андрейка, несмотря на полумрак, сразу его узнал. Это была Даша, та, что с Машей, но в этот раз без нее. Видимо, снова наклюкавшись вина, она шагала домой и, не осилив за раз расстояние до дому, присела на первой попавшейся скамейке перевести дух. Темная фигура ее тихонько качалась из стороны в сторону, как бывает со всяким прилично выпившим человеком. Андрейка безразлично смотрел в ее сторону, вспоминая видение об этой женщине, которое случилось не так давно. Он не испытал к бедной пьянчужке ровным счетом никаких чувств. У него в избытке имелись собственные проблемы и до чужих ему совершенно не было дела. Он лишь с некоторым интересом откинул повязку на с «проклятого» глаза и взглянул на нее «по-новому». Тому, что он увидел, не удивился, ни один мускул не дрогнул на его апатичном лице. Над головой Дарьи вилась целая воронка – сотни и сотни черных точек огромным водоворотом крутились над ее головой. Они не пытались жалить как обычно, но будто выжидали урочный час для верной атаки. А пока просто кружили черным устрашающим вихрем над головой несчастной. Невольно вставал вопрос – как до сих пор Даша оставалась в живых? По всей видимости, она была совсем плоха, и дни ее были сочтены. Андрейка накинул повязку на глаз и быстро вошел за калитку, оставив всякие думы о Дашиной участи за порогом. Но прежде на целую секунду его посетила мысль о том, что как странно получается – вот сидит человек на скамейке, дышит неспешно и глядит рассеянно и думает о ерунде, а смерть уже нависла над ним грозным и бесповоротным событием, предрешенным и окончательным действием.
***
– Кто там? Кого принесло в такой поздний час? – голос деда Семена, послышавшийся из-за двери, казался раздраженным и хрипловатым.
– Здравствуйте, меня бабушка Аня прислала за лекарствами для сердца, она сказала, что вы поймете. Это Андрей.
За дверьми повисло напряженное молчание, видимо, дед Семен пытался сообразить, что происходит.
– Ага, все, я понял. Сейчас-сейчас, подожди минутку… – дед Семен не спешил открывать мальчику дверь, что показалось бы мальчику невежливым, в любое другое время, но сейчас было плевать на такие мелочи. Наверное, у Семена до сих пор оставался страх, после того судьбоносного нападения в молодости, и теперь, даже столько лет спустя он не спешил открывать двери, не убедившись, что это безопасно. Наверняка, старик сейчас украдкой подсматривает за ним из-за занавесок. Хотя откуда Андрейке знать? У него нет никаких предположений так думать в действительности, а на основе своих догадок он не имеет права обвинять человека в трусости и малодушии. Так делает только… только бабушка.
Изнутри вновь послышались шаги, кашель и скрип половиц. На этот раз в прихожей зажегся свет, и скоро дверь отворилась. Андрейка успел заметить, какой толстой и монументальной она оказалась – ясень не меньше ладони толщиной с внутренней стороны, обитой стальным листом с целым рядом всевозможных замков, щеколд и цепочек. Но через секунду Андрейка увидел еще кое-кого, стоявшего за рослой фигурой деда Семена. Это был его внук – Кирюша, тот самый невзрачный на вид мальчик, поразивший Андрейку внутренним светом своего сознания и необъяснимой для обычного смертного глубиной понимания вещей. Он с едва зачавшимся интересом в синих глазах выглядывал из сеней посмотреть на неведомого пришельца, которые, судя по всему, не так часто посещают их дом, да еще и затемно. Когда Андрейка увидел рыхлую фигуру мальчика, одетого в светлую пижаму, его осенило в ту же секунду. Вот же идеальный претендент на приношение потусторонним силам. Все это время он был у него под носом и как только он сразу не догадался?
Внезапно для Андрейки стало все так пронзительно ясно и очевидно, что он даже скривился, удивляясь собственной умственной близорукости. Ну, какие муравьи? Какие кошки? Если ты что-то хочешь получить, ты должен отдать взамен нечто эквивалентное, равноценное. За спасение одного человека нужно заплатить смертью другого человека. Кирюша же был не простым человеком и, принеся его молодую жизнь в жертву, он втройне заплатит за бабушкину, ветхую и захудалую. Теперь у Андрейки не было ни единого сомнения в успехе. Это должно было сработать наверняка. Времени придумать план уже не было, поэтому Андрейка решил импровизировать. В следующую секунду вселенная, а может, те самые неведомые силы, будто подслушав его мысли, решаются ему помочь и подстраивают события в его пользу.
– Господь милостивый! Парень, с тобой все в порядке? Что с твоим лицом? – восклицает дед Семен, который наконец разглядел мальчика за порогом.
Он делает резкий шаг вперед, но спотыкается о порог и валится прямо на Андрейку. Мальчик в последний момент успевает среагировать и уклоняется от жилистого тела старика, и тот растягивается прямо на земле. Вот он – шанс! Андрейка молниеносно залетает в прихожую и с ужасным лязгом закрывает могучую дверь, попутно защелкивая все замки и щеколды. С той стороны двери теперь слышатся болезненные охи и возгласы удивления, но Андрейка уже перевел свое внимание на ошалевшего от происходящего мальчика с синими глазами. Поздно раздумывать – что сделано, то сделано.
Необходимо было действовать дальше, привести план в исполнение – и быстро. Видимо, Кирюша прочел на лице Андрейки нечто недоброе, потому что в следующее мгновение развернулся и, насколько позволяло его слабое тело, проворно ринулся в избу. Андрейка, не теряя времени, помчался за ним. Все происходящее казалось нереальным, а потому страшно не было. Словно ты находишься в осознаваемом сне, где ты способен, на что угодно, и, в случае чего, всегда можешь проснуться. Андрейка забежал в небольшую гостиную, которая освещалась лишь скудным светом экрана телевизора в углу. На экране тетенька с обеспокоенным лицом едва слышно говорила что-то о военных действиях, о больших потерях и скромных успехах. Мелькали лица совсем еще молодых солдат, в зрачках которых уже успели отпечататься все ужасы войны. «За чью-то жизнь необходимо заплатить чей-то смертью,» – вертелось по кругу в голове у Андрейки.
Андрейка окинул взглядом комнату и, не найдя Кирюши, нырнул за занавесь, которая разделяла единственную комнату в доме на гостиную и кухню. Здесь было совсем темно. Андрейка различил только глыбу печи, возвышающейся почти до потолка, и, опираясь на нее, тихонько пошел вперед, напряженно прислушиваясь к каждому шороху. Через пару метров печь закончилась, и Андрейке показалась вытянутая комнатка с крошечным столом и пузатым холодильником. Все это освещалось слабым лунным светом через единственное окно в дальнем конце комнаты. Андрейка с удивлением понял, что на подоконнике сидит Кирюша и пытается маленькими пухлыми ручками отворить ставни. Но старые рассохшиеся рамы не по силам маленькому, щуплому человеку. Андрейка, словно хищник, загнавший добычу в угол, почувствовал прилив сил и веселую ярость и уже совершенно уверенно, не колеблясь в действиях, стал сближаться с жертвой.
Кирюша на миг обернулся и, увидев Андрейку, стал только яростнее колотить кулачками по окну. Он не визжал и не плакал от страха, как полагается всем детям в таких ситуациях, но Андрейку это не удивило – он знал, что Кирюша – необычный ребенок. Он лишь натужно пыхтел, но в движениях его не было нервозности или скомканности, присущих любому испуганному человеку. И лишь неумелость была единственным недостатком, который не позволял ему теперь спастись от неминуемой расправы. Но Кирюша и не был создан для того, чтобы лихо выбивать ставни и затем прытко выскакивать из оконных проемов. Андрейка, поняв, что бедолаге не уйти от него, даже сбавил шаг. Проходя мимо кухонного стола, он вытащил из стойки большой нож. Кирюша, услышав, что недоброжелатель уже за его спиной, разом прекратил свои потуги и развернулся лицом к Андрейке. Он не рыскал взглядом по сторонам в поисках спасения и не смотрел завороженно на угрожающе выставленный вперед и холодно поблескивающий в полумраке клинок. Рыхлый мальчик смотрел прямо, не отводя взгляда от своего мучителя. В синих глазах, как и на его лице, не было страха, лишь предельная сосредоточенность и как будто бы даже легкий интерес. Так мог выглядеть подросток, который пришел в серпентарий поглазеть на кормление удава, ожидающий чего-то пугающего, но необычного и занимательного. Андрейка даже замешкался на секунду, он ожидал чего угодно, но только не такой реакции.