– Чего глотку дерешь! У самого, что не гурлук, так поэт или пророк восходящий! – засмеялся со скитальцем Гелвин. – Говорю, особый он был, может еще с эпохи Первых Ударов уцелел. Речь разумел и сам мог общаться, правда голос утробный такой, с клокотанием, что аж жуть брала. Обратился он ко мне первый, я от изумления чуть топор из рук не упустил! Представился даже. Имя у него мудреное было. Вальшель… Альшельпаус, ежели память не подводит, – поймал бальтор взгляд скитальца.

Полный серьезного вида, Эйстальд с трудом сдерживал смех.

– Не я же ему имя выбирал! – воскликнул Гелвин. – Глуповатое, кто ж спорит, однако сам Альшельпаус им похоже гордился. Потом завязалась у нас беседа. Поначалу понять его было не просто. Говорил он неразборчиво, больше щелкая своими клешнями. Видно было, хоть и чужд ему язык человеческий, все ж усердствует, не сдается, и постепенно начал я его понимать. Оказалось, что он – отступник, племя свое давно покинул. Причину я так понять и не смог, хоть Альшельпаус и пытался до меня ее донести. Живет одиночкой, с людьми дел не имеет, потому как знает, чего от них ожидать можно. А я ему и говорю: «Что же ты, черный, мне тут нащелкать на уши пытаешься? А коров кто из селения таскал да лошадей губил?» Он поначалу прикинулся, что понять меня не может, трескал всякое, глазами недоуменно поблескивал, да потом сознался. Может состарился, может время ушло, но в лесу охотиться тяжко стало.

Голодая достаточно долго, он в селение и решил заглянуть, да так просто все вышло, что уж в другой раз лапы сами понесли. Так и повадился: пропитания вдоволь, угроз считай нет, хоть и разумел, что придут за ним однажды. Ну, я ему и отвечаю: «Ладно со скотиной-то разобрались. А ведь девку молодую зачем сожрал? Простить тебе такого никак нельзя». Он весь съежился и по новой давай щелкать непонятное. Ну думаю все, пришло время секиры. Тут вдруг девчонка эта из-за деревьев выбегает и слезно ко мне бросается. Я поначалу оторопел, ничего понять не могу. А она знай себе ревет, руки заламывает, только и разобрал, что защитить ее надобно. Да все никак не унимается. Я ее в сторону, она опять на меня. Тут-то и понимать начал: не ее защищать надобно, а над восьминогим сжалиться и в жильцах оставить. Признаться, у меня голова кругом пошла, ни черта понять не мог. Думал, что умом она тронулась. Однако смотрю, успокоилась понемногу, притихла, а затем и историю свою мне поведали. Оказалось, что и впрямь утащил ее, да только не сожрать хотел, а с испугу: увидала она ненароком, как он корову в лес поволок. И тут уж вышло так…

Гелвин прервался то ли для того, чтобы набить свою трубку, то ли выдержать эффектную паузу. Выждав пару минут, многозначительно взглянув на своих друзей, и с чувством окончил:

– Вышло так, что полюбили они друг друга.

Таркель с придыханием охнул, силясь что-нибудь сказать. Эйстальд открыто ухмылялся:

– Ох и заливаешь ты, старик, навыдумывал чепухи, прям за сердце берет!

– Уж прям-таки заливаю, – с веселым прищуром отозвался Гелвин, – все это было, свались мне на голову ветка прям на этом месте! Может слегка приукрасил, – добавил, улыбаясь в густой бороде, – да только какой же хороший рассказ без толики фантазии обойдется?

– И чем же все кончилось? – с волнением спросил придворный. – Ведь такая любовь не могла кануть втуне?!

– А кончилось, мой дорогой Таркель, все куда ближе к жизни, чем того бы хотелось, – вздохнул бальтор, – девчонку-то в селение я вернуть должен был, мы с Альшельпаусом так порешили. Негоже ей в лесу с архаторном прозябать, не годится она для жизни этакой. Условились они втайне встречаться в лесу, видать и вправду шибко сильно она его любила, само собой не за внешность неотразимую. В дорогу с собой Альшельпаус золото ей показал, где в лесу схоронено было. Велел отнести его в селение в уплату за скотину и за всякие неудобства причиненные. Лежало оно там давно кем-то припрятанное, да ему оно и ни к чему было. Предупреждал я его тогда, что добром это не кончится. Но тот стоял на своем. Под конец попрощался я с ним вежливо, малый ведь он неплохой оказался. Глаза ежели прикрыть, во многом благороднее прямостоячих. Когда с Макляною (звали девчонку так) возвращались в селение, я все советовал золото старое в кустах сбросить, поскольку беду из-за него чуял. Однако девчонка упрямая, решила все в селение отнести. Мол, подарок такой негоже отвергать.

Гелвин вздохнул и затянулся дымом из трубки, помедлил, точно раздумывая, стоит ли рассказывать дальше. Двое путников молчали, терпеливо ожидая решения. Наконец, бальтор продолжил:

– В селении рады все были – сам вернулся и девку вернул. В подробности я не вдавался, обмолвился, что повезло мне. Тварюку пришиб, Макляну сыскал и назад сразу. Да и Макляна сама вторит мне слово в слово. Стол накрыли, в корчме все упились в честь счастливого возвращения, да на этом радость вся и закончилась. Не знаю, что там в своей лачуге она семье рассказала, меня рядом не было, но выведали они у нее все. И как паука огромного я пощадил, и что общался с ним на одном языке. Разузнали они и то, что обещано было Макляну заново в лес отправить, и о том, что припрятано у него золота столько, что на все селение хватит. Тут все завертелось, как тому и должно. Меня палками погнать хотели, потому как паучьем отродьем оказался, половинчатым гурлуком, сыном косорылого и еще черт знает чем. С палками у них понятно не вышло. Дурь эту я из первых смельчаков выбил сразу. В покое тогда меня и оставили, велев убираться на все четыре стороны. Так я и поступил.

– Ну, а дальше, что стало с Макляной и Альшельпаусом? – не удержавшись, завопил Таркель, выдергивая старого бальтора из раздумий. – Неужто вы так и ушли?!

– Да, так и ушел, – вытряхивая трубку, ответил Гелвин, – тогда у меня не было ни малейшего желания задерживаться хоть немного в том селении. Уже многие годы спустя, промышляя в тех краях, разговорился за кружкою с корчмарем, тот мне и поведал конец всей истории. А все золото проклятое. Выведал, чего хотел народ у Макляны и собрались мужики деревнею в лес тварь извести, а там и золото из-под паучьего брюшка вызволить. Только вернулось из леса всего пару человек. Приплелись едва живые, от ужаса и слова не могли сказать. Макляна с горя в лес подалась, да так и не вернулась.

Молчаливо бредя следом за стариком, Таркель загребал ногами ворох опавших листьев. Долго трое друзей шли молча, и каждый обдумывал рассказанное по-своему. Время неумолимо мелькало среди деревьев, оттесняя едва заметный свет полного дня и ведя следом первые признаки близкого вечера. Лес менялся почти неуловимо, окрашивая листву в сине-серые тона безразличного холода и замещая им теплые оттенки бурой зелени над головой. Близкие сумерки сулили прохладу и вселяли тревогу в сердца путников.

Пройдено было уже немало, и каждый понимал, что они довольно сильно углубились к сердцу леса. Посовещавшись, друзья решили идти широкой петлей все так же к югу, но забирая вправо и, миновав центр, добраться до пока еще не близкого моря. Что могло ожидать их в дебрях старого леса, никто не знал, да и узнавать не стремился. Деревья, выстраиваясь в молчаливые шеренги, провожали путников тяжелыми взглядами. Ночь была еще впереди, но в вышине над ними неторопливо разрастались первые клубни мрака, смешиваясь с тенью обширной листвы. Сверху струились стылые прикосновения сырости и тумана, и очертания окружающего леса постепенно все более походили на свое название. Наступало время тысячи теней.

Широкие стволы зачастили перед глазами, с каждым шагом сжимая пространство между собой. Свободных проходов, устланных мягким настилом, по которым они шли вольготно всего пару минут назад, как будто и не существовало вовсе. Высокие густые кустарники укрывали каждую доступную пядь земли, и друзьям буквально приходилось продираться сквозь них. Также быстро, как таял дневной свет, они ощущали изменения сущности леса: он становился все мрачнее и угрюмее.

На ходу скиталец вслух размышлял о том, что путь до берега моря займет еще несколько дней. Бальтор был с ним согласен. Оба уже давно раздумывали о предстоящем ночлеге, высматривая подходящий уголок для этого. Однако на их непростом пути еще не повстречалась ни одна пещера, холм или достаточно большое поваленное дерево. Оставалось только идти дальше, уповая на убежище, которое отыщется раньше, чем настигнет их лесная непроглядная тьма.

Двое путников не исключали возможности ночевки под открытым небом в теплом пламени костра. Но бальтор и скиталец, смутно ощущая, что надвигающаяся ночь несет с собой не только темноту, всеми силами старались избежать ночлега без укрытия.

Сумерки не успели еще окрепнуть и расправить свои глубокие и темные объятия, как не покидающая их тревога, получив подпитку, запылала с удвоенной силой. С ближайших к ним деревьев, окутанных синим мраком, свисал силуэт полупрозрачной материи. Невесомый лоскут колыхался от едва ощутимых прикосновений бессильного ветра. Подойдя ближе, путники убедились, что находка не была ни плащом, ни накидкой, а исхудалой и оборванной частью гигантской паутины.

– Значит, все-таки есть, – устало сказал скиталец, осматривая дрожащие белые обрывки. – Старая, очень старая.

Гелвин, встав рядом и опершись на ствол дерева, скептически перебирал между пальцами невесомые волокна.

– Не просто старая, ей наверняка уже не один год, – заметил он.

– Будем надеяться, что это твой друг Альшельпаус перебрался ближе к морю, – съязвил Эйстальд, – или кто-то из его редкого рода разумных архаторнов, понимающих человеческую речь.

– Я и сам – не человек, – буркнул уязвленный бальтор, – но вот речь понимаю.

Поглощенные обнаруженной находкой, Эйстальд и Гелвин решили неторопливо исследовать все вокруг. Как выяснилось, это оказалось не напрасно. Обогнув дерево, бальтор неожиданно наткнулся на кладку яиц внушительного размера, окутанных паутиной. Обнаруженное заставило старика немедленно окликнуть Эйстальда, и уже вдвоем они созерцали найденное гнездо.

Поборов дрожь и сильную неприязнь, Таркель направился к Гелвину, заинтересованный необычным волнением в его голосе. Подойдя ближе, он тотчас пожалел, что не остался в стороне, чтобы терпеливо дожидаться возвращения друзей. Однако, обернувшись и вглядываясь в оживший мрак за спиною, различая неясные шорохи, скрипы и потрескивание среди деревьев, он предпочел остаться рядом и, пересиливая отвращение, рассматривать многочисленную кладку.

– Как же их много! – первое, что пришло на ум придворному. – Неужто все они вылупились огромными пауками?

– Из них ничего не вылупилось, – сухо заметил бальтор, – присмотрись повнимательнее. Знаю, что это непросто отличить сразу, но кладка эта не дозрела. Ее просто-напросто кто-то выпотрошил и сожрал содержимое.

– Причем достаточно давно, – заметил скиталец, – судя по всему, этим останкам пару лет будет.

– Вот и хорошо! – облегченно сказал Таркель. – Говорящие пауки или молчащие пауки, но чем меньше их, тем лучше.

Странно взглянув на придворного, Гелвин, казалось, не разделял его оптимизма:

– Оно, конечно, хорошо, вот только задумывался ли ты, мой друг, почему, и главное, кому, архаторны позволили разграбить целую кладку?

Переведя взгляд на скитальца, который с тревожным лицом был погружен в молчание, Таркель удивленно отозвался:

– Да ведь сами вы говорите, что гнездо старое, поди и не было уже никаких архаторнов, когда на него кто-то позарился.

– Старое, – согласился бальтор, – вот только хозяева его так просто никогда не покинут. Будут оберегать до последнего.

– А значит, – вынырнул из задумчивости Эйстальд, – это гнездо, как и остальные, охранялось усердно. Но кто-то или что-то расправилось с архаторнами и разорило кладку. Думаю, если поискать в округе, то мы найдем и останки самих пауков.

– Да кто мог убить паука, который с быком запросто справится? – недоуменно почесал за ухом Таркель. – Отряд разве хорошо обученный, вот только чего бы им делать здесь?

– Следы говорят, что никаких отрядов здесь не было. Но за много лет всех их возможно смыло, – оглядывая кругом, сказал Гелвин, – хоть и настоящие дожди, судя по всему, здесь большая редкость.

Бальтор, продолжая изучать кладку под ногами, находил все больше новых деталей. Наконец, он поднял голову, и по выражению его лица друзья определили, что найденные детали ему совсем не понравились.

– Задержались мы здесь немало, – проворчал старик, – тьма уже кружит над головами, а у нас ни костра, ни пещеры. Все над битыми яйцами горюем! В путь, нечего больше время терять!

– В чем дело-то, Гелвин? – с тревогой поинтересовался Эйстальд. – Что ты такого разглядел, давай не томи, признавайся.

– Да чего разглядел, – хмуро сказал Гелвин, – похоже, ясно мне стало, какая напасть здесь орудовала. Поначалу то и не верилось, потому как твари эти давно извелись. Обыденностью были они в эпоху драконов. А потом я прикинул, что ведь и лес то не вчера вырос. Может и схоронил в чащобах своих кое-что очень древнее.

– И кто это может быть?

– Им и названия-то верного нет, как и описания достоверного. В древних текстах вскользь упоминаются. Видать, очевидцев, переживших встречу, немного нашлось. Помню, читал свиток один старый, еще до орденов всяких писан воином бродячим, естествознателем. Не знаю, как он уцелел в той встрече, только вот назвал он тварей скальпорами и описание довольно подробное дал.

– Уж не о свитке «Чудовство многообразий в естестве окружном» ты говоришь? – спросил скиталец.

– Именно о нем! Ежели читал, хоть и языком он мудреным писан, но понимать должен, о чем я толкую. Вот разглядывая ту кадку, мне те древние записи позабытого чудака в голову и напросились.

– Так, а с описанием чего? – нетерпеливо прервал Таркель. – Как они выглядят?

– Выглядят они пострашнее гурлуков, – пожевал губами Гелвин, – если нам не свезет, и мы их увидим, ты их сразу признаешь.

– Как же я признаю? – недовольно проворчал придворный, не забывая быстро оглядываться на каждый доносящийся шорох, – если никогда их и не видел!

– Ну тут все просто. Сразу увидишь кольчатое тело размером с дерево, закованное в хитин, что для них броней служит. Ну а там и конечности до тебя доберутся. Их столько же, что у твоей многоножки, только каждая с когтем немалым. Ну и две клешни у самой морды, способные скотину перемолоть.

Замедлив шаг, Таркель теперь все больше спотыкался, ненароком заплетаясь непослушными ногами. С посеревшим лицом он судорожной рукой вцепился в рукоять своего кинжала. Поведанные бальтором подробности видимо не слишком обнадежили придворного. Теперь он мог точно сказать, что не спутает скальпора ни с чем более, но облегчения от этого Таркель явно не испытывал.

Темнота обволакивала уставших путников словно перина, с каждым шагом все навязчивей призывая погрузиться в столь желанный сон. Но все трое с упорством шли дальше. Как бы ни были заманчивы посылы скорого отдыха, недавние находки кружились в их мыслях, отгоняя всякое желание беззаботного сна.

Вязкое молчание, повисшее между путниками, было нарушено предложением скитальца о костре. Гелвин медлил с ответом, все еще надеясь наткнуться на подходящее место для ночлега. Однако кругом уже стояла непроглядная тьма, и время, подходящее для поисков, давно миновало, оставив скитальцев один на один с признаками долгой ночи. Искать и дальше в такой темноте представлялось бессмыслицей. Оставалось только найти дерево пошире, благо вокруг их было в достатке, чтобы прислониться спиной и иметь хотя бы одну стену в своем ненадежном укрытии.

В тот самый момент, когда разведение огня было принято единогласно, Таркель, нагнувшийся за ближайшим суком под ногами, внезапно для всех, и уж тем более для себя, с пронзительным криком был подброшен вверх, затем схвачен чем-то чудовищным за голову и с шелестом и треском кустов утянут в темноту за пределы видимости. Крик, переходящий в визг, вскоре оборвался вовсе, сменившись отголосками хруста и щелканья. Не раздумывая, Эйстальд и Гелвин стремглав бросились в темноту на помощь другу.

Мрак, разостланный вокруг осязаемым занавесом, не позволял скитальцу увидеть всю картину перед глазами, терзая лишь одними фрагментами. Вот четкий широкий след, ведущий сквозь примятый и обломанный кустарник. Вот ствол дерева с ободранной корою, будто что-то массивное протерлось о него совсем недавно. Как можно быстрее перебегая по найденным отметкам, скиталец слышал, что параллельным путем следует Гелвин. Но всякие звуки с его стороны вскоре затихли.

Неожиданно ноги вынесли скитальца на обширную поляну. Благодаря тому, что на прогалину струилась сверху бледная синева, принося с собой совсем немного желанного света, Эйстальд разглядел огромный неподвижный силуэт, отчетливо выделяющийся на фоне черной полосы деревьев. Изогнувшись змеиной грацией, он беспрерывно потрескивал и щелкал, слегка раскачиваясь, точно маятник. Размеры существа пугали: тварь была в обхвате не меньше ствола и высотой достигала более десятка футов. Это было не что иное, как скальпор, который пронзительно и яростно щелкал в его сторону, не двигаясь с места. Скиталец осторожно начал приближаться, стараясь как можно лучше рассмотреть, с чем предстоит иметь дело.

Гигантское кольчатое тело, покрытое темными пластинами хитина сверху, в точности соответствовало описанию бальтора. Множество жутковатых конечностей непрерывно находились в движении, отчего казались занятыми бесконечным плетением. Две черные клешни сейчас были прижаты к телу, но Эйстальд сразу оценил их чудовищную силу. Скальпор не спешил нападать, но и удирать прочь в чащобу также был не намерен.

Эйстальд ступал бесшумно, подбираясь все ближе. Черным пятном внизу, почти под самым кольчатым телом, виднелось что-то, отдаленно напоминающее неподвижное тело. «Таркель!», – промелькнуло в голове у скитальца, однако жив-ли еще был бедняга с этого расстояния определить было невозможно. Эйстальд торопливо перебирал в уме все свои поверхностные знания об этих тварях. Кроме сказанного уже бальтором, скитальцу вспомнилось только то, что твари эти долгое время свободно сосуществовали с драконами, потому их вполне можно было считать крайне опасными.

Расстояние, отделявшее скитальца и скальпора, неумолимо сокращалось. В руках Эйстальда поблескивал клинок. Сразу было заметно, что Серебряный Шторм совсем не нравился бестии. Щелчки попеременно сменялись угрожающим свистом и сухим потрескиванием, подобно старому отсыревшему бревну, горящему в яростном пламени.

Первым ударил скиталец. Грациозно изогнувшись, он ушел под клешню и полоснул, ведя клинок по траектории своего движения. Эйстальд не достал совсем немного до бледно-гнилостного цвета брюха, лишенного толстых пластин и укрытого снующими когтистыми конечностями. Но удар не прошел незамеченным. Множество уродливых лапок разлетелись в разные стороны, орошая слизью клинок и навсегда замирая, избавленные от своего нескончаемого мельтешения.

Скальпор отрывисто щелкнул и, резко подавшись назад, извернулся немыслимым образом, пытаясь ухватить скитальца клешнею. Уклонившись, Эйстальд рубанул под сустав, но, к его изумлению, лунное серебро со звоном отскочило, оставив борозду в хитине, а саму клешню – невредимой на своем месте. Секунда изумления не прошла бесследно. От второй клешни он еще успел уйти разворотом, но ловкое, непредсказуемое тело червя, зацепив своим сегментом, с силой отбросило скитальца прочь. Отлетев на несколько метров, Эйстальд прочесал спиной по траве, болезненно саданувшись головой о камень. Следом за подступающей темнотой в глазах, он успел заметить неуловимую тень. Скальпор не терял времени даром и теперь, нависая над ним, готов был орудовать жуткими клешнями с удвоенной силой. Катаясь по земле, Эйстальд почти случайно сумел вывернуться из смертельных объятий, вскочил на ноги и закружил вокруг твари. Спину нещадно ломило, а в голове кто-то безжалостно орудовал раскаленными щипцами. Черные мушки перед глазами, метаясь из стороны в сторону и не давая сосредоточиться, сливались с навязчивым шумом в мозгу. Собравшись с силами, скиталец заложил меч горизонтально вдоль локтя, острием покачивая перед темными немигающими глазами, угрожающе поблескивающими из-под верхней пластины. Скальпор, монотонно щелкая, вдруг резко перешел на свист.

– Сейчас ударит! – мелькнуло в голове у скитальца. Вслед за этой мыслью мышцы успели сжаться и легким движением увести Эйстальда из-под молниеносной атаки. Заветное брюхо, призывно выглядывающее из-под множества конечностей, было так близко, но все же достать его было крайне непросто. Тварь немыслимо изгибалась, пытаясь одновременно достать подвижного скитальца клешнями и заодно ухватить его ноги отвратительного вида щипцами, которые были на последнем сегменте, скрытом в траве.

Доверившись своему телу, избавляясь от лишних мыслей и сомнений, Эйстальд кружил со своим врагом в красивой и безумной пляске смерти, где единственная ошибка одного из них стоила бы жизни. Вливаясь в ветер ощущений, рождаясь заново в сердце бушующей схватки человека и гада, скиталец словно дышал полной грудью и наслаждался этим мгновением.

Где-то в глубине Эйстальд ощущал нервную систему своего противника: едва понимаемые импульсы его сознания, его инстинктов, его ненасытной жажды крови. В тот самый миг, когда все чувства подсказывали Эйстальду, куда нужно разить, тяжелой, сдавливающей хваткой его облепило нечто, сжимая грудную клетку и перебирая по телу множеством мерзких конечностей. Как же он был глуп. Слепо доверившись своим инстинктам, своей жажде, он ощущал себя всесильным творцом, милосердным владыкою смерти. Отстранившись от всего лишнего, поглощенный своим превосходством, он даже не удосужился поглядывать по сторонам. И теперь расплачивался за это. Силою вырванный из своего боевого экстаза, весь в холодном поту, Эйстальд пытался сберечь дыхание в скупых глотках недостающего воздуха и уже ясным сознанием понять, что, черт возьми, происходит?

Второй скальпор знал свое дело и с видом заботливой сиделки сжимал грудь скитальца, намереваясь клешнями вырвать клинок из его рук и одновременно отхватить ему голову. Эйстальд, пересиливая боль, отчетливо ощущал, что еще немного и его грудь сомнется лопнувшим яйцом, вдавив сломанные ребра прямиком в сердце. Руки, все еще свободные, крепко сжимали клинок. Орудуя им, он отгонял резкими взмахами настырную морду и щелкающие прямо над самым ухом ротовые отростки.

Первый скальпор извивался рядом, выбирая позицию для удара. Своими громоздкими клешнями не тянулся к жертве, доверив это дело своему приятелю. Только изогнутые нижние клещи, подрагивая, приподнялись вверх над травою, выискивая место, где можно вонзиться в столь желанное и беспомощное тело. Руки Эйстальда сильно дрожали и слабо справлялись с отражением атак, а взгляд с разводами цветных кругов перед собою не успевал различать движения проворных и смертоносных теней.

Резкая боль пронзила его правый бок где-то у поясницы. Ерзая ногами по скользкой траве, Эйстальд силился вытащить из себя острые клещи скальпора, который улучил момент в подвижном клубке жертвы и пожирателя и вонзил их в обессиленное тело. Порвав куртку, и без того усеянную многочисленными стежками и прорехами, он вошел глубоко внутрь, причиняя Эйстальду мучительную боль, намереваясь вырвать из него как можно больше плоти вместе с угасающей жизнью.

Сиреневый свет полной ночи лился в глаза скитальца, не в силах наполнить черный колодец, в котором все глубже утопал его взор. На самом дне колодца едва различимым ореолом, где непроницаемая темнота еще не успела сомкнуть свои стены, Эйстальд разглядел два дрожащих огонька. Они задорно плясали и подпрыгивали, обжигая черные объятия и не давая мраку сомкнуться над ними. Скитальцу чудилось, будто теперь он ясно видит, чем были эти далекие огоньки: это были два его друга, невредимые, вырвавшиеся из пасти тьмы и бегущие прочь к прекрасному морю.

«Вот и хорошо,» прозвучал его спокойный голос, словно откуда-то со стороны. «Ты сделал все, что мог, отдал им необходимое время. Теперь-то они доберутся, уплывут навсегда из этих мест, но уже без тебя. Ведь тебе суждено остаться здесь, в темноте,» спокойно, точно уговаривая, пояснял рассудительный голос. «Но ты сам все еще можешь сражаться, твой меч все еще у тебя в руках.»

Эйстальд с усилием раскрыл глаза, прохрипел, чувствуя, как крючковатые конечности царапали его голову и подбирались к лицу. Еще раз он попробовал напрячь непослушные мышцы, до последнего не выпуская из рук бессильно повисшей клинок. Скиталец взглянул без надежды туда, где ему привиделись огоньки. И вдруг, едва ли не с детским неверием заметил, что они пляшут взаправду! Не только не удаляясь, а совсем наоборот, с каждой секундой вырастая в размерах. Тень крупного скальпора, возвышаясь над ним и уже во всю заглатывая его голову, внезапно резко метнулась в сторону по направлению к беспокойным огням, выдернув свой клещевидный хвост из раны. Эйстальд, хрипло заорав от боли, был вырван из колодца беспамятства.

Огни выросли настолько, что скитальцу с трудом удалось признать в них бегущего бальтора с двумя пылающими деревяшками наперевес. Резко отогнав вынырнувшую на него из травы огромную тварь, старик прямиком устремился к Эйстальду. Тварь по пятам следовала за ним, стараясь достать проворного незнакомца, но в то же время остерегаясь голодных языков пламени. Второй скальпор, судя по его протяжному щелканью, пребывал в растерянности. Близкое дыхание огня вселяло в него страх, но и ослабленную жертву отпускать он не намеревался. Извиваясь в траве, он попробовал отползти от огня и суетного бальтора, на мгновение ослабив кольцо хватки на груди своей жертвы. Эйстальд, пребывая на грани жизни и смерти, все же оставался Серым скитальцем. Ощутив всего на долю секунды, что давление вокруг тела ослабело, он быстрым движением сунул меч между своей грудью и вереницей суетливых конечностей. Тварь, соприкоснувшись с селлестилом, резко вздрогнула и с яростным усилием начала сдавливать скитальца обратно, однако клинок благодаря этому все глубже входил в мягкую плоть, не защищенную хитином.

Наконец, не выдержав жгучей усиливающейся боли, скальпор пронзительно засвистел и высвободил Эйстальда из своих объятий. Содрогаясь всем телом, червь обернулся к бальтору, норовя клешнями вырвать факел из его рук. Дрожа и задыхаясь в траве, скиталец судорожно пытался подняться.

– Не время нежиться в травке! – рявкнул бальтор и сунул ему в руку горящую деревяшку. – Держи крепко! Мы еще не разобрались с этим счастливым семейством!

Эйстальд мельком взглянул на протянутую палку, щурясь от слепящего после обволакивающей темноты света. Не ведая, как умудрился провернуть все это Гелвин, единственно успел рассмотреть то, что конец деревяшки, обмотанный напоминанием старого плаща, пылал, вымазанный странного вида смолою. Но это работало. Гады извивались, щелкали и свистели, но в открытую нападать не решались.

Веря всем сердцем, что ничего еще не окончено, скиталец поднялся. Удерживая в правой руке клинок, левой водил факелом в воздухе. Его знобило, кидая попеременно то жар, то в холод. Ноги подкашивались, и тяжесть в голове при каждом повороте настойчиво тянула обратно к земле. Но скиталец стоял полный решимости, широко расставив ноги, зная наверняка, что если сейчас рухнет в беспамятстве, то не очнется уже никогда.

Освободив руку, Гелвин вовсю размахивал секирой, не позволяя взбешенным скальпорам ринуться на полуживого Эйстальда вновь. И все же, как не был проворен старик, он не мог удерживать двух тварей вечно. Второй скальпор был меньше и куда более проворнее. Улучив момент, он проскользнул полукругом и, избежав встречи с топором и факелом бальтора, устремился к Эйстальду.

Приготовившись, скиталец не сводил глаз с черной широкой ленты, вьющейся мягким шлейфом в траве. Скальпор напал сразу же, поражая своей скоростью и своим напором. Чуя, что его жертва едва держится на ногах, не ожидая долгого сопротивления, скальпор готов был одним сокрушительным натиском завершить начатое. Выгнувшись, он клешней выискивал шею скитальца, а второй проворно прикрывался от кусачего огня. Нижние щипцы открыто взмыли вверх, намеренные жадно вгрызться в недавно опробованную плоть.

– Ничего еще не потеряно! – точно заклинание твердил скиталец. В то самое мгновение, когда свистящая тварь почти достигла его своей конечностью, Эйстальд увернулся и рубанул навстречу клещевидным щипцам. Серебряный Шторм не подвел. Войдя точно между пластиной хитина и сочленением, он срезал под основание судорожно щелкающие отростки.

Скальпор обезумел от боли и ярости. Очень быстро манипулируя клешнями, он норовил схватить ненавистного противника. Однако у Эйстальда в руках все еще оставался огонь. Неспособный полностью сжечь гада, но своими касаниями доставляя скальпору невыносимые муки, он раз за разом доводил его до исступления. Лунная сталь сверкнула еще раз, вызывая в памяти образы ночных метеоров. Одна из жутких клешней тяжелым камнем обвалилась вниз, задевая траву и забрызгивая все вокруг мутноватой слизью.

Пляска агонии и свист, срывающийся и переходящий в визг, перевернули все вспять, превращая безжалостного ночного охотника в загнанную жертву. Эйстальд не стал упиваться положением, не погружался в боевой кураж, не искал в нем источника утоления черной жажды – жажды ненасытной мести.

С холодной расчетливостью, мгновенно оценив куда направить клинок, он без особых усилий уклонился от теперь неспособной настигнуть его клешни. Нырнув под самое брюхо и собрав все силы, он рубанул точно между сегментами. Вспарывая желто-зеленую плоть как мешок, набитый гнилью и трухой, Эйстальд направил удар от спины, и клинок, увязнув внутри, с чавканьем вырвался наружу между пластинами хитина внешней брони. Две уже отдельные половинки еще какое-то время дрожали вместе, подрагивая в смертельной агонии, но спустя мгновение, расставшись, они разъехались в разные стороны навсегда.

Тусклые бусинки глаз, в которых мерцал победный огонек факела, донесли до скитальца то, что в этом мире на одного древнего и крайне опасного хищника стало меньше.

Крупный скальпор не давал бальтору ни единой поблажки. Оставшись один, он не собирался покорно складывать лапки. Напротив, во всех его хищных движениях просвечивала уверенность в собственном превосходстве. Да, Гелвину приходилось туго, но старик не думал отчаиваться. Усталый, едва отошедший от ран, измученный Великим Клыком и дорогой, он по-прежнему сохранял превосходное расположение духа: