– Чего этой Шмелвин там бубнит? – Кривень подался вперед с такой силой, словно намеревался взлететь и унести бальтора в своих когтях. Но Гелвин только насмешливо сверкнул своим серым глазом. Он уже понял, что для этого воробья даже бальтор – непосильная ноша.
– Ох, и хорош же ты, старик! Ох, и нравишься ты мне! – опять взялся за свое Грубень, вернув молот на землю. – Вот не сходить мне отсюда, не зря ждал да просиживал. Сколько всего слышал, а ведь все равно, вживую куда интересней!
Кривень плевался, как от нечистой силы. Его страшно коробило, и всего трясло от нетерпения. Он что-то ждал.
– Ну, раз тебе так приятно, сынок, ты уж отойди в сторонку да не загораживай старику тропинку. И питомца своего забери, пока камнем с насеста не сшибло.
– Не могу, старик, в сторонку! Рад бы, да не могу. Деньги взял – работу выполняй. Сам знаешь, как оно.
– Ну не глупи, ты подумай лучше, – Гелвин говорил терпеливо, как с провинившимся учеником, – вот зачем мертвяку деньги? Под землю с собой уложить? Коль слышал обо мне, то понимать должен, что на пути ежели встанешь да с недобрым намерением, то убью как скотину!
– У Грубня сползла с лица открытая улыбка, и на ее место закрался не то чтобы страх, а некоторая доля сомнения. Но никто не двинулся с места.
Тоскливо скрипели покосившиеся ставни, ветер редко оставлял их в покое. Море протяжно стонало, не умолкая, силясь достать и поглотить наглецов в своих пучинах, но протянув свои могучие руки, оно каждый раз загребало лишь песок и возвращалось ни с чем обратно. Над головой важно собрались тучи, привлеченные криками чаек. Они недовольно раздували свои щеки, набросив тень на собравшихся, явно намереваясь остудить горячие головы. Травы со рвением припадали к земле, выпрашивая терпения и обдуманности. В этом мире обездоленности и спокойствия никто не хотел кровопролития.
Наконец, третий из повстречавшейся компании, все это время просидев без единого звука на покатом борту перевернутой лодки, нехотя встал. Сдвинув темно-синюю повязку с узлом на затылке, он направился к собравшимся, позвякивая длинными мечами на привязи. Весь его облик излучал гордость за свою красоту. Богатый камзол, черный с голубыми лентами, и штаны из рук того же портного, который явно имел хороший вкус, прекрасно гармонировали с его внешностью и его презрительно-скучающим лицом. Высокие сапоги, казалось, никогда не знали дороги. У скитальца сложилось впечатление, что незнакомец сменил обувку намеренно, как раз перед их приходом.
Поравнявшись, он сдержанным кивком поприветствовал путников и, сложив руки на эфесе, долго и довольно надменно изучал стоящих перед собою. Лицо его, точно выточенное из скальных пород, было заметно обветрено. Но это некоторым образом шло ему, придавая холодным и безразличным чертам живости. И все же, несмотря на изысканный вкус и приятную внешность, нахождение рядом с ним не приносило должного удовольствия. Такие типы были из разряда тех, которые зайдя в любой трактир и не получив того, за чем пришли, не раздумывая доставали свои мечи и пускали кровь всякому, кто имел неосторожность попасть под беспощадную руку. Самоуверенность и знание того, что в этом мире едва ли не все дозволено, придавали его темным глазам глубину страшной пропасти, на дне которой клубился поджидающий мрак.
– Грубень, ты слишком много болтаешь. Следуй намеченному плану, а не рассказывай его тем, кто его знать не должен, – голос был негромкий и напоминал шелест страниц, тех, о которых легко было порезаться.
– Не болтаю я вовсе, – Грубень покраснел, но сказал твердо, не желая оправдываться, – развлекаюсь я, коль тебе это так волнует!
– А меня вот, волнует, – встрял в диалог Гелвин, не слишком заботясь о последствиях, – ежели не Злыдень, то тогда – Красень?
Улыбка поползла на открытом лице здоровяка, точно против воли, потянув за собой трубный хохот. Кривень на изгороди крутил носом, собираясь чихнуть, но по звукам, долетавшим из его пернатой бороды, можно было догадаться, что он смеется.
Веселье длилось недолго. Раскаленный уголь черных глаз наверняка прожег в Кривне дыру, заставив того поперхнуться смехом. Дюжий Грубень успокаивался дольше, нисколько не робея под жаром пылающего взгляда. Вздохнул, словно насытившись, он погладил панцирь и довольный собою затих.
– С тобой, бальтор, говорить мне не о чем. Знания твои поверхностные даже для наемника. Золото за тебя я получил авансом. Остальное заберу, как снесу твою сумасбродную голову. И можешь поверить, это произойдет еще до заката.
– Так ли? – Гелвин прищурил глаз и, склонив голову набок, разглядывал незнакомца, как потешного щенка. – Сколько вас, ребятишек, без меры самоуверенных, я за годы свои перевидал. Всех вместе ежели собрать, то город Бахвальства заселить запросто выйдет. Хоть представься, пущай не Красень, то, может, Сказанцем будешь?
Черное пламя взгляда незнакомца отплясало на лице старого бальтора и, чудом не опалив его бороды, переметнулось на скитальца. Но скиталец, приподняв бровь, спокойным холодом остужал нападки. Его уже давно не обжигали ничьи взгляды, полные огня, кроме того, что горел в глазах одной травницы.
– Вот ради тебя, скиталец, мы все здесь и собрались, – процедила фигура в черном, оправляя перчатки, – ты – наша главная цель и наш заработок. А дружки твои, так, всего лишь приятный бонус!
– Как собрались, так и разойтись еще успеете! – голос у скитальца был сухой и неприятный, но твердостью не уступал земле под ногами. – Мне даже твое имя ни к чему. Все, чего я хочу сейчас – это лодку и голос моря. И пока я не захотел крови и смерти, тебе лучше собрать своих приятелей и, вернув задаток, искать новые заказы, как можно дальше от нашего пути.
– Вот-вот! – надломленным голосом воскликнул Таркель, сдвинув брови и вцепившись в кинжал, – не стоит вам стоять у нас на дороге! Вы не ведаете, через что мы прошли, и на что еще мы способны!
«Воробей» зашелся икающим хохотом, подпрыгивая на ограде как на ветке.
– Чего там пропищал лопух этот?! Я так понимаю, он тот самый уворованный писарь из Магистрата? Ты мне лучше скажи, отважный, когда тебя смерть пугать вдруг перестала? – уставился на выкате Кривень, сдвинув свои близко посаженные глазки, прямиком к переносице.
Покраснев, а затем побледнев, Таркель дергал кинжалом за поясом, как ложкой в котелке с похлебкой. Несколько раз открыв рот, наконец, выдохнул с запалом.
– Я тебе не боюсь, душегуб ты проклятый! Тоже мне дело, полужиника-полупетуха бояться!
Кривень подскочил взъерошенный, как из-под пинка, в руке блеснула страшного вида перчатка с длинными когтями-лезвиями.
– С-ш-ш-ш… – зашипел как змея-подкидыш у птичьего помета, – вырежу глаза и глотку, да носить буду как ожерелье! – спрыгнул он с забора и, пригнувшись, совсем не по-воробьиному начал красться в сторону бледного Таркеля.
Скиталец решительно выдвинул клинок на четверть. Селлестил блеснул морозной зарей, отражая игру волн и о чем-то своем шепча с ветром. Лунная искра была короткой и завораживающей, как жизнь целой вселенной. Здоровяк радостно крякнул, с опаской и вожделением взирая на лунное серебро. Кривень, шипя и проклиная, пополз боком в сторону, на манер разъяренного паука. Незнакомец пожирал клинок глазами, с трудом сдерживая в себе жажду обладания вперемешку с ненавистью к обладателю. Наконец, поднял глаза на скитальца:
– Слыхал я о дивном клинке в твоих руках. Что ж, слухи не лгали, но и правды всей не сказали. Теперь, сердце мое неспокойно и не успокоится до того, пока прекрасный селлестил не будет моим. Думаю, каждому здесь ясно, что красивые вещи должны принадлежать красивым людям, а не бродяге с кривой мордой и наглой ухмылкой!
– Много таких встречали, уверовавших в то, что Серебряный Шторм уйдет им по праву. Сколько точно их было, и где лежать они остались – не вспомнить уже и не сосчитать. А клинок, как видишь, все еще в моих руках. Предлагаю тогда не затягивать. Не желаешь отступить, останешься здесь навсегда.
Медленно потянув клинок, незнакомец насмешливо хмыкнул. Великолепная сталь под стать королю, прямиком из гроденоргских кузень, блеснула чистым светом, обнажаясь из ножен.
– Ты видно уже догадался, судя по твоему взгляду на моих клинках. Да, твои глаза тебя не подводят. Перед тобой небезызвестная Тройка и я, ее скромный предводитель – Красавец!
– Тьфу! – в сердцах сплюнул бальтор, – Аж на сердце защемило тоскливыми воспоминаниями. Был у меня конь клички той же и повадками мало чем отличался. Да околел бедолага однажды, другого такого не сыскать! А банду вашу как же не знать? Где всякие непотребства происходят с грабежами, зверством и ревом бабьим, как пить дать, Тройка хозяйничала. Небезызвестные вы подонки, с тем не поспоришь!
– Ох, не плети, старик, ох не плети! – Грубень заговорил с жаром, краснея от негодования. – Наговора лишнего не нужно. Честные мы наемники, не хуже твоего будем. Закону золота следуем. Отродясь бабья не резали, купцов не грабили. Только головы рубим буйные, за которые надлежаще уплачено.
– Чегой-то удумал оправдываться перед замшелым дедом? – прокаркал скрюченный жиник, зло поблескивая глазками и лезвиями на перчатке. – Каково ему дело кого резали? Ежели баб, значит так нужно, а теперь он на очереди, его резать будем!
Уже без улыбки, Гелвин холодно взирал на Кривня:
– Так чего же ты ждешь-то, начинай, птенец! Только смотри, я не баба, как бы тебе самому, часом не вышло порезаться.
Нервным движением не то насекомого, не то израненной птицы, жиник рванулся вперед. Секира, сделав оборот в руках, остановилось лезвием вверх, готовая встречать первых желающих.
Красень поднял кверху предостерегающим жестом руку.
– Не распыляться, они только этого от нас и ждут. Не забываем, двое из них не просто рубаки в корчмах. Потому следуем плану, как и намечено.
После этих слов Красавец пронзительно свистнул, и из лачуги неподалеку посыпал всевозможный сброд с хмурыми рожами и увесистыми кулаками. Небольшой дворик быстро заполнился. Первыми вышли два дюжих бойца, фигурами не уступающие звердрагурам, возможно и мордами были в них, скрывающимися за полумасками безликих личин. В кольчугах и с длинными топорами в руках, как две подвижные крепости, они несли за спинами широкие деревянные щиты, обитые железом. Следом за ними показались двое бальторов с выбритыми до ушей головами, длиннобородые с плетением в косы и все черно-синие от витиеватых узоров боевой раскраски. Приземистые и закованные в добротную броню, они держали короткие клинки, лишенные гарды, и от того прекрасно подходившие для молниеносных атак. Роскошные рыжие бороды, украшенные браслетами и кольцами, еще не укрыл цвет мудрости, и старый бальтор улыбался как-то особенно грустно, глядя на этих двоих. Еще был жиник, как две капли воды похожий на Кривня, что было не редкостью для представителей этой расы. Он был вооружен самострелом, имел куда меньше растительности на лице и куда больше презрения во взгляде.
Но все эти мордовороты, наемники и убийцы не волновали Эйстальда так сильно, как неприметная фигура в тенях дальнего угла, слившаяся с потемневшим срубом. Ведь как только сгнившие двери лачуги извергли из себя всю эту не шибко дружелюбную компанию, скиталец едва-ли не сразу увидел его. Выйдя последним из дверей, скромной фигурой в столь разношерстной толпе, Голтен Вик’Дерн прямо указывал, кто здесь на самом деле мозг и движущая сила всех заранее спланированных действий.
Когда его присутствие было замечено всеми нужными лицами, Голтен приблизился к троим друзьям. Почтительно уступая дорогу, шайка наемников пропустила его вперед, заняв позицию по бокам. Узкое лицо с благородным профилем было уставшим и осунувшимся. Как и ожидалось, сложности в пути терзали не только скитальцев. Встав перед ними в позу солдата, который давно разучился подчиняться и уже привык повелевать, поверенный Верховного магистра спросил ровным голосом:
– Эйстальд, Серый скиталец, как я полагаю?
Скиталец сухо кивнул:
– Зачем эти сложности, Голтен? Ты прекрасно, знаешь меня.
– Не настолько хорошо, как хотелось бы. Жаль, что друзьями мы так и не смогли стать. Поскольку ты скоро умрешь, мне необходимо узнать, что тебе открылось в болотах и в крепости Великого Клыка.
– Если Магистрату нужен я, то я сдамся без боя. Старик и писарь мои пленные. За мои действия они не несут никакой ответственности.
– Брось, Эйстальд, – усмехнулся Голтен, – ваши отношения мне, откровенно говоря, безразличны. Достаточно того, что они с тобой, и тяжесть вины вы разделите вместе.
– Вина… – протянул скиталец, смакуя само слово, – и в чем же она заключается?
– К примеру, в смерти Первого адепта.
– Плохой пример, Голтен. Ты хорошо знал Керрика. Думаешь, он оставил мне выбор?
– Думаю, что нет. Но, Эйстальд, ты прекрасно знал, что делаешь, когда пронзал его своим клинком. Или ты думал, что Магистрат не беспокоится о своем ценном питомце, пускай и временно заблудшем? Магистр в ярости. Лагранн пойдет на все, дабы заполучить твою голову. А мне приходится идти на все, чтобы сохранить свою. Мне жаль, что так вышло. Но Пепельные Берега станут твоим последним пристанищем, скиталец.
– Хорошо, я останусь, – твердо сказал Эйстальд, – но эти двое сядут в лодку и на моих глазах отчалят от берега. Только тогда я отдам свой клинок без боя. В противном случае, всю вашу свору я изрублю на мелкие куски. Может я и умру, но поверь, умру далеко не один.
Голтен Вик’Дерн спокойно кивнул, выражая понимание, но не согласие.
– Верю, – сказал он, – потому и подготовился. Друзья твои, к сожалению, не могут уйти. А старый бальтор к тому же в долгу перед Магистратом.
– О чем это ты толкуешь, старик? – внезапно прервал Гелвин рассуждения Вик’Дерна. – Куда я поплыву без тебя? – с удивлением он взглянул на скитальца. – Да скорее вся эта шпана поплывет кверху пузом, чем я оставлю тебя одного!
Затем повернувшись к Голтену, Гелвин бросил кошель из котомки ему под ноги.
– Все до последнего, не сомневайся! Хотел Лагранну лично вернуть, но раз тот натаскал своего пса, то держи и снеси своему хозяину!
– Поздновато для всего этого, старик! – приподнял бровь поверенный. – Золото сейчас уже не решает ничего. Не стоило тебе влезать в дела, в которых ничего не смыслишь, и тем более за спиной Магистрата связываться с Серым скитальцем. Единственное, мне бы хотелось узнать, как погиб магистратский щенок, и, повторюсь, какие тайны вы узнали под покровом тумана.
– А знаешь, я, пожалуй, тебе отвечу, – с вызовом бросил Эйстальд. – Керрик хотел попасть в Великий Клык любой ценою. А платить намеревался моей кровью, но не вышло. Я дрался за свою жизнь и победил. Мне не о чем сожалеть. Повторись все еще раз, я бы поступил так же! Да мне и самому интересно, как отреагирует Магистр, узнав о том, что пятеро Коронованных пробуждены и теперь возглавляют первые орды гурлуков. А древняя крепость не такая заброшенная и безмолвная, как казалась всем раньше.
Сохраняя лицо бесстрастным, Вик’Дерн изучал скитальца, абсолютно не реагируя на шум за спиной, вызванный заявлением Эйстальда. Наконец, он нехотя произнес:
– Все пятеро, вместе с Кхфааром во главе?
– Да.
Голтен изменился в лице, новость его совсем не обрадовала.
– Так и до Изначального недалеко?
– И до новых ударов тоже.
– Как могло до такого дойти?
– Ты задаешь неверные вопросы. Что теперь делать со всем этим дальше?
– Это уже не твоя забота. Сказанное тобой не изменит твою участь, скиталец. Пускай хоть сам Изначальный вылезет из того колодца, сегодня ты умрешь.
Бросив это, Голтен скользнул тенью за спинами своих наемников и растворился в окружающей толпе. Он не намерен был первым опробовать на себе ярость обреченного селлестила. По его команде все навалились одновременно со всех сторон. Тут же засвистели клинки, заворчали секиры. Кругом стояла ругань, гул, неразборчивые восклицания, и совсем скоро добавились первые звуки рассекаемой плоти.
Скиталец бился без сожаления, сожалеть уже было не о чем. Обманный уход, резкий взмах и вот чья-то рука летит в сторону. Оказалось, что один из бальторов был умелым лишь в убийствах со спины, а в суматохе бесчисленных ударов первым упал в истоптанную траву. Второй, яростно проклиная всех и каждого, безжалостно теснился старым Гелвином.
Здоровяк Грубень разошелся не на шутку: земля ухала, и вокруг все трещало, а его помощники, только путаясь под ногами, с перекошенными от страха лицами бросались в разные стороны от непредсказуемых взмахов. Тройка, возможно, и умела сражаться как единое целое, но сейчас численный перевес только мешал.
Неожиданно для всех, Кривень, с повадками птицы и скоростью змеи, свалился на землю, корчась в крови, судорожно зажимая рваную шею и с невыразимым удивлением глядя на Таркеля. Придворный даже не понял, как у него это вышло. Только старый Гелвин успел увидеть, как изворотливый жиник, нападая на писчего, вынужден был отскочить в сторону от разъяренного бугая в маске, который размахивал топором от души и не глядя. Проворно отскочив, он сохранил свою голову в целости. Только вот Таркель, закрыв глаза и задержав дыхание от страха, ткнул кинжалом наугад и пронзил горло лихого головореза, заставив того трепетать и клокотать на манер куропатки.
А разъяренный бугай лицом к лицу встретился с молотом. Он был занят и, не обращая на остальное внимание, яростно желал достать неуловимого скитальца. Молот желал того же. Маска заскрипела о металл и с хрустом вошла глубоко в череп, став посмертным лицом безызвестного воителя. Второго же срубила секира старика, срезав детине ногу, как стебель, от чего тот упал прямиком грудью на свой щит.
Совсем рядом с ухом Эйстальда страшно засвистела стрела. Таркеля, все еще пребывающего в шоке и в растерянности, без единого возгласа отбросило куда-то в кусты, по другую сторону тропинки. А потом, казалось, время застыло. В кашу из гвалта, лязга и беспрерывных воплей вонзился, подобно ножу, яростный рык скитальца. Тенью скользнув почти на коленях у самой земли, он в одно мгновение вырос перед жиником, который перезаряжал самострел. Серебряный Шторм взметнулся и опустился быстрее любого взгляда. И две руки, так и сжимающие тетиву, поползли вниз вместе с половиной остального тела.
Мало кто успел прийти в себя от такого, а Гелвин уже крутил свою секиру, и взгляд его не выражал ничего, кроме ярости мщения. Подскочив к рыжебородому, он с яростным криком пробил секирой пластину между лопаткой и ребрами, с остервенением вгрызаясь все дальше. Приподняв вздрагивающего бальтора над землей, он отшвырнула его в сторону к сломанной изгороди и разбитым лодкам, не раздумывая, устремился к тяжело дышащему Грубню.
Останки жиника еще подрагивали, когда скиталец, метнувшись в сторону и собрав за собой каскад пыли и редкой травы, закружил вокруг Красавца. Бледный, с испариной на лбу ватажок стремительно редеющей банды уже не красовался перед окружающими. Из его недавней команды на ногах осталось всего двое, включая его самого. Но глядя на то, как свирепо ринулся бальтор на гиганта, можно было догадаться, что в скором времени он останется один.
Дюжий Грубень теперь не смеялся. Собрав мокрые волосы в хвост на затылке, он напряженно дожидался бальтора. И когда двулезвийный ветер настиг его, он был готов и упорствовал в его порывах, подобно могучему древу, не намеренному так просто сломиться под ударами топора. В пылу этой битвы Грубень выкрикивал слова, звучавшие оправданием. Гигант не мог простить подлой выходки самострела. Сердце Грубня было отравлено кровавым золотом куда меньше, чем у остальных. Взъерошенный клубок стали, тряпья и растрепанной бороды был неумолим и глух ко всем словам и причитаниям. Что-то изменилось в старике с того момента, как Таркель со стрелой в груди рухнул в кусты. Что-то оставило этого неунывающего весельчака. И в этой образовавшейся пустоте проглядывалось нечто черное и жуткое.
Добротный нагрудник гудел, вмятый уже не раз, и не два, однако Грубень упрямо стоял на ногах. Он двигался споро, из последних сил уворачиваясь от неизбежности. Тяжелый молот множество раз встречался с секирой, и каждый раз Гелвину удавалось уберечь ее от неминуемого раскола. И вот Грубень, долго и упрямо державший оборону, понемногу стал выдыхаться. Секира, прошипев в последний раз, вонзилась в сочленение между панцирем и наплечником, глубоко увязнув в широкой шее. Здоровяк зашатался и опустился на остов лодки, той самой, на которой совсем недавно наслаждался полнотой жизни. Теперь же, бессильно уронив молот и заливая кровью мятый нагрудник, встречал ее последнее мгновение. А потом, вздрогнув всем телом, вспорол сапогом землю и застыл.
Все это длилось недолго. Красавец теперь был один, но горевать ему времени не осталось. Скиталец больше не кружил, а позволил противнику обнажить оба своих клинка. Со стороны это выглядело даже красиво: выпады и уходы, проворот колесом обеих рук, парирования и контратаки. Со стороны можно было подумать, что оба фехтуют в дружеском поединке ради забавы. Вот только взгляд скитальца и его плотно сжатые губы говорили об обратном.
Бывший предводитель теперь уже несуществующей банды, бледный и пораженный увиденным, понемногу брал себя в руки. Недостаточно хорошо зная своего противника, он отчего-то решил, что скиталец, видимо устав от непомерных усилий, был на грани и теперь старательно оттягивает время. Все эти мысли поочередно отразились на его лице, возвращая ему уверенность и былое презрение. Вместе с ними вернулась сила, и круговорот парных клинков завертелся куда быстрее, притесняя Эйстальда со всех сторон.
Как же хорош был Красавец в своем великолепии! Богатый камзол и голубые ленты, немногим замаранные пылью, очерчивали его стан и грациозные движения. Весь он преобразился, наполненный величием и превосходством. Как же ярко сверкали гроденоргские клинки, разящими молниями и вечерней грозою. Среди крови, стонов и пепельных трав, это был его час, его мгновение. В этой стремительности, на самой вершине доступного мастерства, ничто уже не могло уберечь затравленного скитальца от наступающей смерти.
А потом, криво усмехнувшись тем мерзким оскалом, который всего раз можно заметить у хищника, что наконец устал играть со своей глупой добычей, Эйстальд напал. Нет, он не хотел убивать этого напыщенного павлина, когда тот дрожал в когтях страха. Только не тогда. Он терпеливо ждал, пока глупец вновь расправит свое оперение, и самодовольство и уверенность заглушат последние напоминания пережитого страха. И только тогда, он оскалился зубастой пастью смерти из глубоких теней. Красивое лицо, скованное мольбой и ужасом, лопнуло, как перезревший плод, освобождая вместе с костями и вязким месивом остатки презрения и страха, давая пролиться им отвратительной лужей к ногам, а остальному – со вздохом вечернего бриза улететь к рокоту волн и развеется среди плача несмолкающих чаек.
Серебряный Шторм поник, опустившись к ногам. Эйстальд смотрел в никуда. Он все еще не мог вернуться из тени, где едва не остался среди ненависти и боли навсегда. Невидящим взором он блуждал вокруг, не задерживаясь ни на чем и ничему не сочувствуя. Неожиданно скиталец встретился с пустым, как пересохший колодец, взглядом Гелвина. Мгновение… и краски, шум моря и терпкий аромат осени зашевелились в его памяти, настойчиво призывая его обратно. И он вернулся.
Нырнув в заросли, Эйстальд бросился на колени к распростертому телу. С другой стороны, шумно ломая ветви подобно разъяренному вепрю, ввалился бальтор с бледным от страха лицом, бородой в разные стороны, но уже с ясным и осмысленным взглядом. Таркель лежал, слегка подрагивая, но лежал все еще живой. Большие темные глаза с удивлением взирали вокруг и поначалу не признали скитальца, видно до того у него был жуткий вид. Часто заморгали, силясь отогнать видение, они наткнулись на лицо старика и успокоились. Таркель призрачно улыбнулся. Губы у него задрожали, и кудлатая неровная бородка шевельнулась, но слов было не разобрать. Только шепот, похожий на шелест пепельных трав.
– Тише, – Эйстальд мягко опустил руку придворному на грудь, а сам взглянул на стрелу. Она вошла насквозь, по левому боку. Не задела сердце, пройдя чуть ниже лопатки. Бальтор молча сопел рядом. Не хватало его обычных шуток, не хватало надежды.
– Нужно вытянуть, – наконец просипел старик чужим голосом. – Иначе никак. Придержи его.
Гелвин достал нож и, аккуратно разрезав камзол, освободил плечо и верхнюю часть груди возле раны. Как можно осторожней, он принялся подпиливать древко. Таркель застонал и задрожал еще сильнее, но скиталец держал его крепко. Наконец, резким движением Гелвин обломил древко, оставив чистый срез, а остальное отбросил в сторону.
– Теперь я поднимаю, а ты вынимай, – сказал скиталец и бережно приподнял придворного, под которым уже расползлась немалая бордовая лужа, впитавшаяся в землю и клочья примятой травы.
Старый бальтор наклонился и опустил руку на плечо раненого друга:
– Сейчас малехо ужалит, сынок, – пробормотал он и сразу дернул.
Таркель захрипел и вытянулся, а потом сразу обмяк. Дыхание участилось, затрепетало, но не оборвалось. В руках у бальтора был наконечник с остатками древка. Поморщившись, старик отбросил и его.
– Вот и остатки браги пригодились.
– А потом прижигаем? – решил уточнить скиталец.
– Делать нечего, не в лечебнице. Прижигаем, не то до ночи кровью истечет.
Выбравшись к теплым оттенкам заката, в котором следы побоища приобрели цвет киновари и, играя бронзовыми бликами на металле и лужах крови, едва ли казались чем-то ужасным.
С первого взгляда разгромленный двор напоминал царствие полевого мака. Но только с первого. Потом проступали отвратительные детали. Но старый бальтор ковылял целеустремленно, не обращая внимания ни на погром, ни на кровь, ни на одинокую фигуру, застывшую неподалеку от лачуги. Подобрав котомку и не взглянув на Голтена, он побрел обратно к кустам. Сбросив ее у ног скитальца, Гелвин уселся рядом. Затем, достав бурдюк и встряхнув его, сказал:
– Как промоем, может еще и на глоток останется. А ты иди, тебя там дожидается старый знакомый. Я бы и сам не прочь его от головы освободить, да вот только устал маленько, и Таркель ждать больше не может.
Скиталец поднялся, с сомнением взглянув на придворного.
– Иди, иди! – заверил его бальтор, – пока верный пес Магистрата лаять и кусаться не вздумал. Я здесь как-нибудь управлюсь. Костер небольшой разведу. Кусты эти, как по мне, совсем не против.
С этими словами он крепко ухватил Таркеля и вылил ему брагу прямиком в рану. Придворный заорал и будь он в силах, то вскочил бы и побежал. Под успокаивающее бормотание Гелвина он несколько раз сильно дернулся и затих. Но вскоре открыл глаза и осмысленно огляделся.
Эйстальд поднялся. Раздвинув ветви, он вышел навстречу алым рассечениям заката, укрывшими свежими рубцами весь небосклон вдоль моря. Если бы не мерные вздохи близкого моря и ветер, отгоняющий запах смерти, он не в силах был бы здесь более находиться. Не слышно выругавшись, он направился в сторону Голтена. Этот беспощадный хоровод смертей предстояло закончить.
Поверенный магистра так и не сдвинулся с места. Он бесстрастно наблюдал за тем, как падают один за другим нанятые за его золото наемники, за криками и последними вздохами каждого из них. И только едва заметно хмурился всякий раз, точно подсчитывая в уме, насколько дорого обошелся тот или иной в денежных вложениях. За долгие годы службы он никогда не оставлял вверенное ему дело незавершенным. Молча стоя в тени деревьев, он ждал, когда к нему подойдет скиталец.
Неожиданно в отдалении заворчали глухие раскаты грома. От горизонта начали наползать черные тучи. Стало быстро темнеть. Словно спохватившись, задул резкий холодный ветер, набросился с яростью на застывшие фигуры, уносясь прочь, раздосадованный непоколебимостью стоящих. Тонкой струйкой поднимался дымок, подхваченный сильным ветром. Небольшой костер, только-только начал потрескивать меж зарослей, скрывающих его друзей.
Эйстальд медлил, он не хотел проливать еще больше крови, но что-то колючее ворочалось изнутри, подползая к горлу, жгло невысказанными словами. Резкий пронзительный крик заставил его обернуться. Скиталец увидел бальтора, который держал под руки постанывающего придворного, волоча его в сторону лачуги. Старик не глядел по сторонам, а только себе под ноги, уверенно маневрируя среди лежащих тел. На мгновение он поднял голову, и в полумраке скиталец успел разглядеть задорно сверкнувший глаз. Старый бальтор не унывал, и Эйстальд, слабо улыбнувшись уголком рта, проводил его посветлевшим взглядом.
Первый капли забарабанили крупной дробью по доспехам и раскиданному кругом хламу, вздымая крупные воронки в пыли и смешиваясь с лужами крови. Когда ливень хлынул стеною, Голтен напал. Его клинок мерцал точными и рассчитанными ударами. Эйстальд парировал и крутил мечом, ураганом рассекая завесу дождя. Еще немного, и его бы вновь захлестнула волна ярости, отнимающая с каждым разом все больше жизненных сил. Серебряный Шторм неистово засвистел в последний раз, перекрывая завывания ветра, рокот волн и голос окружающей бури. Он настиг Вик’Дерна у самой груди, молнией обжигая своим касанием, собрал целую волну брызг и отбросил поверенного в грязную лужу, спиной к старым лодкам.
Буря стихала, и стена дождя, по-прежнему обволакивая холодом, с каждым мгновением становилась все прозрачнее. Ворочаясь в грязи и мутных потоках, Голтен силился подняться, то и дело соскальзывая ослабшей рукой по мокрым бортам заскорузлого дерева. Лицо поверенного скривилось в усмешке или от боли. Скиталец смотрел на старого врага у своих ног, и сейчас его вид не вызывал в нем ничего, кроме сожаления. Ярость уходила с последними каплями дождя.
– И не пытайся подняться, – чуть слышно прохрипел скиталец. – Останься здесь со всеми теми, кого привел умирать, или же, если достанет сил, возвращайся к своему хозяину. Я устал от всего этого.
Эйстальд развернулся и побрел прочь. Серебряный Шторм скрылся в потертых ножнах. Остановившись, он несколько мгновений рассматривал старую лодку. Она была крепкая и вполне могла бы выдержать еще одно плавание. Ухватив ее рукой, скиталец поволок ее к берегу.
Из покосившейся лачуги показался Гелвин. Махнув рукой, он позвал Эйстальда, который оставил лодку у самой воды и поспешил к другу. Вдвоем, поддерживая Таркеля, который едва был в сознании, они помогли ему подняться. Друзья погрузили его в лодку, забрав свои нехитрые пожитки неподалеку. Голтен все еще лежал, кое-как зажимая рукой рану. Все кругом хранило молчание. Волны ухватились за покрытые песком борта лодки. Перед друзьями простирался непростой и неблизкий путь к Серому Убежищу.