Селлтирианд. Серые сумерки

– Поднимай Таркеля, старина! Я еще держусь, но силы убывают быстро! Хватайтесь за меня и держитесь что есть мочи: или мы пройдем все вместе, или меня разорвет пополам!

Старик уже ловко продирался сквозь заросли, не обращая больше внимание на красоту одичавшего сада. Взвалив на плечо писаря, все теми же стремительными рывками, он быстро очутился за спиной скитальца. Тот стоял, широко расставив ноги и медленно клонился к зеркальной поверхности. По всему его телу пробегала дрожь напряжения. Не теряя ни секунды, бальтор ухватился за куртку скитальца, который, в свою очередь, свободной рукой прижал к себе писаря.

«Как же глупо полагать, что я смогу удержать еще двоих в портале, предназначенном для Сребророжденных!», – подумал Эйстальд. И сразу, вслед за отчаянием, пришла уверенность, что именно это он и сделает. Наконец, перестав противиться, он на мгновение ощутил покой и после резко поддался вперед, с одним только желанием – пройти, во что бы то ни стало, пройти всем вместе…

Зеркало взялось волнами по всей своей огромной поверхности. Когда волны замкнули круг, оно лопнуло в самом центре, не выдержав настойчивой борьбы воли и запрета. В вихре бесчисленных осколков, что истерзали ближайшую зелень и со звоном осыпались у подножия безучастной скульптуры, трое друзей провалились в темное ничто.

Эхо древних

Лагранн проснулся, хватая воздух ртом. Грудь жгло, и размытые очертания комнаты дрожали перед глазами. За окном все еще царила темнота предрассветного часа, но магистр знал – в этом новом дне зарождалось нечто большее, чем просто заря. Все говорило, нет, даже кричало внутри него, что покой лунного серебра был нарушен. В голове стучало, и кровь пульсировала в висках. Лагранн сел на кровати, судорожно переводя дыхание. Он никогда точно не знал, как Изначальный пробудил свою суть. Но сейчас он был уверен, что кто-то или что-то пытается повторить это вновь.

На другом конце Дорниана, возле кромки грязной воды, прислонившись плечом к сырому камню причала, и глядя на бледный диск среди туч, беззвучно смеялся Глендринт.

Скиталец все еще слышал осыпавшийся звон стекла, прижимаясь грудью к холодному каменному полу. Сверху немилосердно что-то давило, и только по невнятной ругани он понял, что это была не глыбы обвала, а друзья, придавившие его всей своей тяжестью к полу.

– Гелвин, несмотря на свой рост, ты весишь не меньше старого лося! – прохрипел Эйстальд, с трудом пытаясь перевернуться.

– Да ведь я куда легче шелкового платочка! – тут же отозвался бальтор. – Это вон Таркель, будто камнями набит!

Наконец, куча распалась, и только Таркель, еще бледнее обычного, тихо бормотал и постанывал, не в силах подняться на ноги. Осторожно помогая придворному подняться, Эйстальд оглядел все то, что смогло проникнуть сквозь портал вслед за ним. Кроме двоих друзей, остального оказалось не много: три изрядно потрепанных котомки, да некогда роскошный плащ магистрата, который свисал теперь лохмотьями с Таркеля, заменяя тому и накидку, и окровавленную перевязь.

Перед ними простирались недра некой, по виду, обширной пещеры. Причудливых форм и размеров тянулись пики и кривые колонны камня, закручиваясь веретенообразной спиралью или сплетаясь на манер девичьей косы. Ни одного духового окна или светильника не заметил скиталец своим скорым, но цепким на детали осмотром, и все же пещера была наполнена равномерным освещением. Казалось, сам воздух был обернут завесой света, в котором колебалась едва заметная пыльца серебра. Медленно вдохнув полной грудью, Эйстальд, впервые за долгое время, почувствовал умиротворение. Его удивило только то, что он воспринял это ощущение как должное, точно именно сюда он стремился всю свою жизнь. Испытывая покой, смешанный с трепетом от слишком долгого ожидания, скиталец интуитивно сжал рукоять клинка, твердо решив для себя, не сходить с ума дальше.

Бальтор же вовсю втягивал воздух, шумно и с придыханием, как над ароматным рагу:

– Во, как разит! Аромат такой, будто прямиком из горнила кузни, где лунное серебро с пылу-жару подходит. Смотрю, дружок, тебя повело, – с тревогой взглянул он на друга. – Личико-то румянится, как опосля пятой кружки!

Нахмурившись, Эйстальд собирался с мыслями, которые, точно назло, вытекли из его головы ручейками усталой беспечности.

– Мы совсем рядом с крупным истоком, такого дурмана я не испытывал и после двадцатой кружки! – сказал он, уже толком не понимая: то ли он придерживает Таркеля, то ли сам держится за него.

– Ты давай, не раскисай! Как веслами махать, да в зеркала прыгать, так самый первый, сил тогда за троих было!

Вымученно улыбнувшись, скиталец оглядывал детали пещеры. Собственно, кроме камня, который не брезговал уподобиться растительным формам, главное, что притягивало взор, была сферическая поверхность, видневшаяся за камнями неподалеку. Хотя изначально она не казалась сферой, а лишь едва заметным изгибом, с гранями преломлений. Необычность цвета и текстуры, похожей на чешую или, быть может, омываемая кристальными водами, призывно сверкала она своими причудливыми отражениями. Множество туманных догадок пронеслось в голове у скитальца, и все они пугали, поскольку в тот самый момент он понял, что видит перед собой ничто иное, как глубинный исток лунного серебра!

Бальтор завороженно наблюдал за подвижной поверхностью и не находил слов. Никто не находил. Вся эта пещера, все тайны, даже могущественные Башни – казалось, что они все были здесь для того, чтобы укрыть и сохранить эту безупречную форму, непостижимую субстанцию, от завистливых глаз и желаний. Все стремления к познанию и обладанию, все надежды и чаяния далеких предков, непроницаемым куполом накрыли реликт ударной эпохи. Могучие Башни были всего лишь попыткой проникнуть в суть этой субстанции, совладать с нею. Но здесь и сейчас все трое видели лунное серебро в его истинном облике, которое, столкнувшись с невероятными температурами, сумело сохранить свою целостность и не распалось омертвевшей рудой, той самой, что лишь редкими крупицами добиралась к поверхности за бессчетные века.

– Свет серебра! Никогда не представлял, что башни берегут такой невиданный источник! Взаправду твой орден, скиталец, однажды подобрался к тайнам, подвластным одному Изначальному.

– Ты забываешь, старина, – облизнул пересохшие губы Эйстальд, не в силах отвести взгляда от манящей поверхности, – Изначальный когда-то был человеком. Великим, но человеком… Впрочем, как и я…

Гелвин подозрительно покосился на своего друга, тон и сказанное им, ему совсем не понравились.

– Чего это ты будто кот на сметану облизываешься? Второе воплощение учудить, я тебе не позволю!

Закрыв глаза, скиталец глубоко вздохнул. Перед глазами плясали черные мошки, но даже они не могли затмить образ идеальной сферы, что никак не исчезал перед его мысленным взором.

– Устал я, наверное, вот и все. И потом, ты ведь меня знаешь, Гелвин, какой из меня Изначальный?

– Хреновый бы вышел, спору нет, – хмыкнул бальтор. – Легионов не собрать, и даже кривой беседки не воздвигнуть. Так бы по трактирам все и пропил!

– Да ведь мы за меня говорим, а не твои достоинства перечисляем, – хохотнул Эйстальд, и даже Таркель, пребывающий на грани сознания, вымученно улыбнулся.

– Все это прекрасно и достоинства мои велики, не поспорить. Вот только куда нас все же занесло, это хрустальное безобразие, будь оно неладно, и как нам отсюда теперь выбираться?

Эйстальд молчал в неуверенности. Только его ноги похоже все решили за него, делая шаг за шагом навстречу загадочной сфере. Рядом с ним шагал и бальтор, поддерживая писаря, и с сомнением поглядывая то на сферу, то на своего друга. Казалось, он теперь не решался доверить Таркеля скитальцу.

Когда сфера приблизилась, стали понятны ее истинные размеры. Большая ее часть была скрыта под землей, и тем не менее, было похоже, что она не прекращает своего вращения. Чем ближе подходили к ней изумленные друзья, тем более немыслимой она им казалась. Поверхность сферы напоминала неспокойную воду, хотя по интенсивности отражений, была сравнима с расплавленным металлом. Однако ни жара, и никаких иных испарений, не ощущалось вовсе. Они подошли столь близко, что причудливые отражения вытянувшись, обогнали их самих в росте, и тогда сфера ожила.

Частота вращения сферы не изменилась, вот только из ее недр стали вырастать причудливые формы, на первый взгляд лишенные всякого смысла. Надуваясь, на манер пузырей, они росли в объемах, чтобы затем, дрожа и плавясь, копировать формой силуэты друзей. Гротескные и нелепые, они лопались, как воздушные, чтобы на их месте вырастали новые, все более близкие к верным пропорциям. Но и эти фигуры, даже достигнув поразительной точности, не несли в себе жизни. Как пространственное отражение в объемных зеркалах, все они оставались частью самой сферы. Селлестил реагировал на присутствие того, у кого в крови пульсировало лунное серебро, дыша своей волей. Или, быть может, все эти формы и подражание были ничем иным, как отголоском живых существ близ самого истока.

– Я гляжу нас тут вовсю дожидаются… И этак учтиво, что только за стол не зовут!

Старый бальтор скептически разглядывал очередного двойника, который повторив едва ли не каждый волос на его бороде, мирно лопнул, освобождая место соседним наплывам.

– Думаю, нас изучают, – сказал тихо скиталец, будто опасаясь, что его могут услышать. – Нашу сущность, кем мы являемся…

– И для чего бы это, мне вот интересно? Тут ведь, как ни крути, а такого красавца и баламута, как я, ни в жизнь повторить не выйдет! Никому. Пущай хоть лунному серебру!

Словно в подтверждение сверкающие двойники, до жути похожие на бальтора и писаря, беззвучно распались, и на их месте не спешили образовываться новые. Только фигура скитальца, обрастая все новыми деталями, плыла неторопливо к центру. Казалось, сфера потеряла всякий интерес к остальным присутствующим, и сосредоточила все свои помыслы и неведомые цели на одном Эйстальде. Но вскоре и двойник скитальца начал расползаться, и вслед за ним не появлялся другой. А в самом центре сферы уже росла горловина воронки, и селлестил стекал в ее недра. Было похоже, что сфера проваливается сама в себя, и из глубин этой бездны друзьям чудились смутные тени.

– Глазу не верю! Снова портал и снова незнамо куда. Эйстальд, я прошу по-хорошему, не суйся хоть в этот. Поди знай, не отправит ли он прямиком к Великому Клыку!

– Мне это тоже в голову приходило. Такой объем лунного серебра ясно указывает на то, что и здесь упали Первые Удары. Возможно, не столь мощные, как у Великого Клыка… но я уверен, что и к этому истоку спускался сам Изначальный, и быть может, никто кроме него и не бывал в этой пещере.

– Думаешь, это не дело рук твоего ордена? Возможно, элнариты справляли здесь свои делишки, обустроив себе пещерку?

– Мне кажется, что это были не они. Зеркальный портал не должен был вести сюда. Но это всего лишь догадки, и теперь сложно сказать, что же именно пошло не так…

– И какова толща земли над нами! Узнать бы: куда нас все же занесло и как глубока пропасть под нашими ногами!

Воронка в центре все продолжала расти и, словно в ответ на слова старика, бездна глядела из нее взглядом бесконечности. Эйстальд сделал шаг навстречу, или же ему это только показалось. Но затем, еще несколько мгновений спустя, он уже падал в ледяную тьму, уверенный в том, что на самом деле не сделал ни шага. Тьма окутала его непроницаемым коконом. Эйстальд потерял полное ощущение пространства и времени: ни друзей, ни врагов, ни самой жизни… Только холод, от которого пронзило иглами жара, наполняя его изнутри пустотой. И когда он, почти уверенный, что пора бы очнуться, попробовал пошевелиться, тьма свернулась мятой бумагой и сдавила его до боли, чтобы через секунду раскрыться иным окружением, иным пространством или, быть может, иным миром…

Придя в себя, он увидел обилие серого цвета, что, отражая свет звезд и яркую точку светила, пылал серебром. И это обилие, вспыхивая и мерцая в тенях, сплошным ковром устилало все до горизонта, а над головой, уходя бесконечно ввысь, раскинулась тьма безлунной ночи, усеянная искрами звезд. И в этой тьме высились горы, скрюченными пальцами они цеплялись за необъятную черноту, пылая вершинами жемчуга. Не ведая, бредет ли он в забвении или видит все это наяву, Эйстальд судорожно хватал ртом воздух. Воздуха он не нашел, но и приступы удушья так и не наступили. Не дышать и не задыхаться оказалось куда легче, чем он мог себе представить.

Видимо, все это было в порядке вещей, успокаивал себя скиталец, догадываясь, что логика здесь, как и паника, сейчас попросту бессильны. Страх не отнял его разума, но где-то, глубоко в груди, он чувствовал его касания. Найдя в себе силы оглядеться, скиталец понемногу стал понимать, куда его занесло. Высоко над головой, позади себя, он увидел сине-зеленую сферу, закутанную в полупрозрачную вуаль облаков, под которой синева чередовалась с бурыми пятнами. В знакомых очертаниях громадного пятна, не без труда, он узнал Эллрадан, тот самый, что видел множество раз на различных картах. Сомнений больше не оставалось: или он действительно упал в бездну в недрах Башен Изменения, или его видения обрели новую силу реальности, но он был готов поспорить, что его занесло гораздо дальше, чем можно было вообразить. Дальше самых высоких вершин, сквозь бескрайнюю тьму пространства, на поверхность чужого мира… Перед ним простирался лунный пейзаж! Лунное серебро! Сейчас это не звучало ни проклятием, ни надеждой – это было самой, что ни на есть реальностью!

– Как я мог здесь очутиться? – своих слов он не услышал. Скиталец вообще не слышал ни звука вокруг себя.

Беспомощно разведя руками, он попробовал оценить свое положение. Следующей мыслью были его друзья, но он был совершенно один. Никогда раньше скитальцу не доводилось испытывать столь сильного одиночества. Насколько хватало глаз, простирался пейзаж: чуждый и неприветливый его сознанию и все же, прекрасный в своей отрешенности. Увиденное завораживало. Редкие горы чередовались с покатыми склонами или крутыми, будто обглоданными эрозией холмами. Эти холмы возвышались на многие сотни футов, нередко соперничая с горделивыми пиками. Никогда раньше не встречая ничего подобного, Эйстальд догадывался, что видит перед собой древние следы бессчетных ударов, наподобие тех, что в однажды обрушились на Эллрадан. Только здесь кратеров, провалов и расщелин было великое множество. И едва ли не на каждом склоне и на поверхностях обширных плато ярко сверкал селлестил. Это был его мир. Столь редкий в родном мире скитальца, попавший в него по воле случая, здесь он являлся основой всего вокруг. Отражая свет и преломляя его, селлестил вычерчивал контрастные тени у основания горных цепей. В этом мире серебра различных полутонов, серый цвет был повсюду, и даже в самых глубоких тенях невозможно было укрыться от его власти.

Не доверяя увиденному и все еще не теряя надежды проснуться, скиталец брел, загребая ногами пыль, которая поднималась до колен, переливаясь алмазными искрами, и неспешно плыла следом. Далекий Эллрадан, который запросто мог уместиться в ладонь, был для него единственным ориентиром, хоть и сейчас, он прекрасно понимал, что, бредя в пыли, ему никогда туда не добраться. Мысли у него путались, и ни одна не помогала с ответами. Блуждая рассеянным взглядом, скиталец невзначай подметил одинокий холм, а может и пологую гору. Вид этой возвышенности насторожил его. Здесь все было чуждым, и разум Эйстальда почти смирился с этим. Но одинокий холм явно стоил более пристального внимания. Ему вдруг показалось, что у холма меняются очертания. Неожиданное движение в этом – казалось бы мертвом мире, совсем не понравились скитальцу. Все, что его окружало, даже и не пыталось прикинуться его домом.

Холм ритмично сокращался, вздымая тучи прозрачного серебра, и вскоре пополз исполинской змеей, извиваясь, в сторону Эйстальда. Скиталец оторопел – на ожившие горы он никак не рассчитывал. Необъятное тело ловко и быстро скользило по поверхности, изредка задевая стенки кратеров и осыпая со склонов огромные пласты руды и камней. Земля дрожала все ощутимей и пылинки вокруг скитальца пополнялись новыми, тревожно танцующими у его ног.

Судорожно сглотнув, Эйстальд остался на месте, опустив руку на Серебряный Шторм. Верный клинок, всегда приходивший на помощь, был теперь бесполезен. Бежать казалось бессмыслицей, чудовище двигалось проворнее любого зверя. Вскоре тень, затмив звезды, накрыла скитальца с головой. Длинное, бесконечно длинное тело, оторвавшись от земли взмыло ввысь и выгнувшись дугой, опустило к нему исполинское лицо. Глядя на него, скитальца пробирала дрожь. Холодные прикосновения страха гуляли по его спине, но он не отвел взгляда… В упор на него глядел величественный лик Изначального: казавшийся человеческим и все же лишенный всякого выражения, застывший, как у скульптуры в зале Великого Клыка.

Изначальный был весь из лунного серебра и только глаза выглядели живыми, придавив скитальца всей своей тяжестью. Усилием воли Эйстальд сохранял спокойствие, поймав себя на мысли, что размышляет о том, как удается сохранять баланс и грацию столь гигантскому телу. Краем глаза он заметил конечности, под нависающим телом, множество конечностей, напоминающих ему членистоногих скальпоров, только эти были другими. Всмотревшись в них внимательнее, скиталец похолодел. Они оказались руками, почти человеческими, рядами расположившиеся вдоль всего брюха. Только размер поражал. Каждый палец на такой руке был сопоставим со взрослым мужчиной и под тяжестью своей ноши, они вгрызались в лунный грунт будто когти. Руки, что доходили до самого подбородка (полноценной головы у чудовища не было), свободно свисали или же неустанно жестикулировали, будто желая подчеркнуть сказанное. Но кругом была одна тишина.

Бесконечно долго длилось мгновение этого созерцания, титана и человеческой песчинки, когда тишину разорвал голос, звучавший отовсюду и ниоткуда.

– Дитя селлестила, ты пришел раньше… Куда раньше, чем должен был!

– Я не должен тебе ничего. Не должен даже здесь находится: ни сейчас, никогда либо! Это все иллюзия, мне все это только кажется.

– Но ты здесь, даже если желаешь быть где-то еще. Ты вмешался в Цикл, но нарушил его течение. Главные врата должны были еще долго безмолвствовать.

Эйстальд говорил, не открывая рта, как и гигант над ним. Голос живущий повсюду звучал на древнем наречии, словами, которые не помнили даже Хранители и все же, Эйстальд понимал сказанное.

– Что есть Цикл?

– Цикл – это мера существования. Все во вселенной циклично… Однажды мы приняли его. Первый до меня не был первым, также как и я после него. Но тогда я не знал об этом. Я впитал дар Ударов, что низверглись с небес. Я назвал себя Первым. Я назвал себя Изначальным. Но я им не был, я был частью Цикла… Теперь и ты его часть.

– Что ты хочешь сказать? – мысли поддавались с трудом, будто приколоченные гвоздями. – Ты не Изначальный?

– Для вас я тот, кем вы меня называете. Но до меня были иные. Множество творцов впитали множество ударов в бесконечных глубинах эпох. Они собирали дары и, собрав, изменяли мир. Они творили. Я пошел еще дальше. Я сотворил то, что не удавалось никому за многие циклы!

– Ты не творец! Уродливые твари из-под твоей руки – омерзительны, лишь одно зло ведомо им!

– Было множество попыток, и вышло немало творений… Разве твой дар омерзителен? Разве в нем только зло?

– Я не твое творение. В моих жилах кровь тех, кто однажды остановил тебя, не дав исказить и низвергнуть во тьму весь мир!

– Меня прервали, но Цикл не остановить никогда, и я успел многое. Дар тех, кто завидовал мне, подарен был мною. Я показал им, как впитать лунную пыль, как владеть селлестилом. Твой орден – это глупцы и завистники, которые не поняв ничего, решили все уничтожить.

– Ты говоришь так, будто был спасителем. Человек, который получил великую силу лишь для того, чтобы разрушать и убивать, посылая орды безжалостных тварей к порогу невинных людей!

– Я никогда не был спасителем. Я принял Цикл и продолжил его. Я творил и улучшил его. Ты был всего лишь человеком, но теперь и ты часть Цикла.

– Нет никакого Цикла, а если он есть, я прерву его!

– Хорошо, что ты принял это. Цикл невозможно прервать, его можно только отсрочить. Но плата будет высокой. Оглянись вокруг себя: здесь, в этом пустом и мертвом мире, обитали все те, кто продолжил Цикл, преуспев или нет в попытках творения. Однажды здесь должен остаться и ты.

– Пока во мне все еще есть силы, я не допущу ни новых ударов, ни творцов-безумцев. В этом мире и без того слишком крепка власть хаоса и тьмы!

– Мир и есть хаос, только творцы способны придать ему форму. Но ты пришел слишком рано, ты еще не готов быть творцом. Главные врата ждут, их стражи пробуждены, но не ты пробудил их… Ты проник сквозь обломки, куда более древних врат.

– Выходит Великий Клык – это врата, как и Башни Изменения?

– Ваши названия нелепы для нас – творцов. Но я знаком с ними. Творение, что вы зовете Великим Клыком, это врата, воздвигнутые лично мной. Я вложил в них все свои мысли и желания, когда осознал, что готов вознестись, заняв место творца. Ты же отыскал обломки мыслей и желаний давно позабытого зодчего. На руинах этого фундамента старший народ воздвиг свои башни.

– Значит, творцы, вроде тебя, сбрасывают осколки этого мертвого мира, где селлестил всего лишь пыль, чтобы в нашем мире он обрел невероятную силу. Но зачем все это?

– Вроде меня нет никого. Я преуспел более всех остальных. Однако, дитя, ты прав. Я прибыл сюда абсолютно готовым, и все же вид старого творца поразил меня куда больше, чем я вижу трепета на твоем лице.

– Мне незачем трепетать. Ты огромен и безобразен, с этим не поспоришь, но если бы ты хотел убить меня, ты бы сделал это давно и без всяких разговоров. Мне кажется, ты и сам не знаешь, зачем нужен весь этот цикл, ты только готов его повторять, снова и снова, как бездумный механизм.

– Когда ты примешь Цикл, ты перестанешь сомневаться. В Цикле нет знаний или сомнений, он не цель, он – основа самой жизни. Без Цикла тьма сольется со светом, холод с жарой, вода с пламенем, все сомкнется в единую нить бесконечности.

Разговор был долгим и утомительным. Когда Эйстальд отвел взгляд в сторону, ему показалось, что никакого разговора и не было, что все это он знал уже давно, медленно поднимая из колодца своей памяти. Он, уже без всякого страха, разглядывал исполина, думая над этим. Безучастно застыв, и тот, казалось, ожидал решения. Все сказанное не укладывалось в голове у скитальца: он не хотел быть частью некого великого плана, не хотел усложнять и без того непростые события. Но больше всего его тревожила судьба друзей. Где они могли быть сейчас? Ведь он даже не мог с уверенностью сказать, где находится сам!

– Ты не должен быть здесь, – голос зазвучал вновь, вырвав его из раздумий. – Твои сомнения только в том, что ты не готов. Ты пришел слишком рано. Ты надеешься на других, ты боишься их потерять – в этом твоя слабость. Полноту творения не разделить с другими. Те, кто следуют за тобой – всего лишь обуза. Врата пробудила случайная нелепость, череда твоих ошибок и сомнений. Избавься от них, и ты станешь готов направить цикл. Будешь готов стать творцом!

– Что ты можешь понять? – горько усмехнулся скиталец, с вызовом взглянув в живые и такие бесчувственные глаза. – Ты, прячущийся на куске метрового камня, потерявший всю свою человечность! Что можешь знать ты о дружбе!?

Исполин взметнулся, подняв клубы серебра и серую пыль породы. Легко было догадаться, что сказанное скитальцем задело его. Необъятное тело угрожающе надвинулось на Эйстальда, и тому неожиданно стало жаль это жуткое, лишенное простых радостей существо. И почувствовав жалость, скиталец вдруг понял, что ни череда сложнейших циклов, ни какие-либо другие таинства вселенной не заменят ему компании друзей. И уж точно не заменят теплого вечера у камина вместе с одной, любимой его сердцу травницей и парой бутылок вина.

– Твоя жалость бессмысленна! – гигантское лицо отстранившись, взмыло ввысь. – Однажды я был тобой, и вся эта рябь: любовь, дружба, надежда – лишь игра замкнутого в клетке сознания. Но, приняв Цикл, исчезают страдания и уходят сомнения. Все заполняет жажда творения. Разум обретает то, чего ищет каждый с рождения.

– Я устал от твоих слов. Они бесконечно далеки и холодны от того, что еще согревает мне сердце. Да пропади оно все пропадом, если ты надеешься, что я по собственной воле стану червем, чтобы ползать в этой пыли и готовить подлость для тех, кого я люблю!

– Ты не готов! – голос загремел, и, будто всплеском невидимой волны, пыль разметало далеко в стороны, а ближайшие скалы, задрожав, покрылись трещинами и осыпались.

Выхватив меч, Эйстальд встал в защитную стойку. Время для разговора подошло к концу…

Старый Гелвин тормошил друга, пытаясь вернуть его к действительности. Огромная сфера раскрылась уже большей частью, из ее недр проглядывало нечто странное и не менее жуткое. Застыв, словно изваяние, скиталец неотрывно глядел в самый ее центр, и ничто не могло вырвать его из этого нескончаемого забвения. Прислонив писаря к камням неподалеку, бальтор все еще не терял надежды докричаться до друга. Он размахивал руками перед самым его носом и кряхтел от натуги, силясь повалить скитальца на землю. Все это было бесполезно. Эйстальд стоял, как влитой, а его мышцы, с вздувшимися венами, были напряжены до предела. Не видя другого выхода, бальтор в отчаянии старался оттащить друга хотя бы за ближайшие камни, когда звук, исходящий из сферы, заставил его обернуться.

Из бездны проглядывало лицо, то самое, что он не раз видел на страницах древних фолиантов и сохранившихся до этих дней скульптурах. Антропоморфное, оно несло на себе следы человеческого сознания, но под этим слоем проглядывало нечто далекое от понимания здравому рассудку. Огромными глазами навыкате, лик Изначального оглядел всю пещеру. Заметил Таркеля, который уже потерял всякое восприятие действительности, и вернувшись к скитальцу, перевел взгляд на бальтора.

– Хреново, как-то выходит! – только и нашелся, что сказать старый охотник, не пытаясь укрыться от беспощадного взора. По огромному лицу прошла судорога, и оно пронзительно закричало. В широко раскрытую пасть серебряным водопадом стекала сфера, будто поглощаемая сама собой.

Перехватив клинок, скиталец ждал, хмуро глядя на гиганта. Змееподобный гигант раскачивался над ним, и каждая его рука плела узоры, за которыми тяжело было уследить. Прекрасно осознавая свои шансы в этом бою, Эйстальд ни на что не надеялся, но был уверен, что вырваться из этого мира кошмаров он сможет только силой. В конце концов, Серебряный Шторм в его руках не ведал страха. Клинок сиял, звеня песней свободы. Этот мир его не пугал, здесь он был дома.

– Мы будем ждать, – голос звучал спокойно, хоть и накрыл весь окружающий мир, шелестом добравшись до сознания скитальца. Тень замерла. Бесчестные руки застыли в едином движении, рванулись вперед, и словно гигантский таран, Изначальный обрушился на Эйстальда.

Когда поток сферы иссяк, весь скрывшись в чудовищной пасти, крик оборвался невыносимой тишиной в затхлом воздухе. Захлопнув рот, лицо еще какое-то время удивленно взирало на бальтора, и затем взорвалось… Боль пронзила грудь Эйстальда, когда он пытался уклониться от удара Изначального. Казалось, все его кости перемололись в труху, и только кожа чудом удерживала их вместе. Закричав от невыносимой боли, скиталец зажмурился. Когда усилием он открыл глаза вновь, в надежде увидеть искру далекого Эллрадана, быть может в последний раз, перед ним оказалась прежняя пещера, только вместо сферы был разверзшийся хаос. Волной раскаленного селлестила Гелвина отбросило прочь от скитальца и накрыв с головой, заглушило его утробное рычание. Где-то рядом слабые вздохи Таркеля перешли в жалобный крик, когда останки сферы смыли его с камня, полностью поглотив серебряным потоком.

Один лишь Эйстальд не ощутил ярости волны, сметающей все на своем пути. Она обволокла его почти нежно, поднимаясь все выше, добралась до шеи, и ледяным, нет, гораздо более холодным, чем лед, потоком хлынула ему в горло. Он не мог закричать, не мог пошевелиться, ни даже вздохнуть. Буря, что рождалась внутри него, перемешивала его кровь с потоком лунного серебра: раздувая вены, наполняя мышцы и пульсируя огнем в голове. Ощущая себя на пределе возможного, когда еще капля, и от тела останется только пар, Эйстальд почувствовал, что вся мощь селлестила из чуждого мира, пройдя сквозь него, полилась дальше, в глубочайшие недра Эллрадана, и все же что-то задержалось в нем… Что-то навсегда смешалось с его кровью, осело в его венах, принесло с собой обрывки неосознанных знаний… А еще принесло силу.

Волна обмелела, жадно впитываясь в землю. Скиталец упал на колени, его лицо покрылось лихорадкой. Пот катился с него градом, а от плечей валил пар, словно от загнанной лошади. С трудом переведя дух, Эйстальд ощутил себя живым. Вырвавшись из портала, селлестил не убил его. Налитые кровью мышцы кричали о том, что он способен низвергать целые горы. Он еще никогда не чувствовал себя настолько могучим, полным силы. Это была даже не сила молодости; сейчас он был за порогом своего возможного предела.

Не успел он насладиться непривычным ощущением, как эйфория уже отпускала его. За ней следом наваливалась безмерная усталость. Склонившись к земле, скиталец облокотился на руки, чтобы не упасть лицом вниз. Единственное, чего сейчас он желал, это долгого и беспробудного сна. Но из всего этого недавнего водоворота событий он хорошо запомнил момент, в котором волна накрывала его друзей и уносила их прочь. Желанный сон не спас бы сейчас никого, и Эйстальд, превозмогая усталость, поднялся, обведя мутным взглядом пещеру.

Таркеля он заметил первым, его не отнесло далеко. Протянуло вдоль левой стены и затолкало между камнями. Бальтора унесло чуть дальше. Вдвоем лежали они неподвижные, покрытые бугристой и блестящей коркой. Пошатываясь, скиталец добрался до писаря и опустившись рядом, прикоснулся рукой к застывшему селлестилу. Даже под легким касанием корка лопнула и осыпавшись, освободила Таркеля, будто созревший плод. Ощупывая придворного в поисках сломанных костей или признаков жизни, скиталец к своему облегчению обнаружил, что бедняга все еще дышит. К дальнейшему изумлению, он также не нашел на нем ни единой царапины. Глубокая рана, которая пропитала тряпье насквозь и почти лишила Таркеля жизни, теперь была совершенно сухой. Скиталец быстро отдернул повязку и застыл, не веря своим глазам. Загадочный селлестил не убил придворного и не изувечил. Пройдя сквозь него мощным потоком, он оставил лишь небольшую серебристую метку, в том самом месте, где совсем недавно вошла насквозь стрела коварного жиника. Таркель открыл глаза и у скитальца кольнуло сердце – этот взгляд он запомнил еще когда впервые увидел чудаковатого придворного у врат Великого Клыка.