Имяславие. На юге России

Подтверждением этих мемуаров служат воспоминания о. Федора (Григоровича), который утверждал, что «Николай II стал имяславцем во время раскола на следующей почве: в Петербург поехали четыре наших старца, в том числе Давид и Антоний (Булатович). Они имели аудиенцию у государя, который с ними беседовал. Они ему так объяснили Имяславие, что Николай II ответил, что его до сих пор обманывали, и стал имяславцем. Об этом свидании с царем мне лично написал издатель журнала „Дым Отечества“»¹⁷⁰.

Стоит отметить, что приведенные свидетельства о принятии императором богословия имяславия содержаться только в мемуарах и свидетельских показаниях имяславцев. Иных источников на данный момент на этот счет не обнаружено. Это может навести на мысль о том, что Николай II, несомненно, по человечески мог сопереживать судьбе изгнанных монахов, но вопрос о принятии им богословской стороны имяславия остается открытым.

Аргументом к такой неопределенности является мнение греческого афонского монаха Каллиника Исихаста. Когда его спросили об имяславцах, он ответил: «Оставили голову и поклоняются скуфье (шапке)». Примечательно, что сам царь Николай II, услышав эти слова, был настолько доволен ими, что велел наградить старца Каллиника медалью, которая вместе с грамотой до сих пор хранится на Афоне. Ответ старца во многом характеризует взгляд греческих монашеских и церковных кругов в целом на суть события¹⁷¹.

Это может быть пазлом к пониманию того, по какой причине в переданном министерством иностранных дел на имя обер-прокурора послании от константинопольского патриарха, содержалось извещение, что дело об «имябожниках» предоставляет окончательно на разрешение российского Синода с воспрещением имябожникам возвращаться на святую гору¹⁷². Факт запрета вернуться на Афон даже раскаявшимся монахам был признан российским правительством болезненно, «…задевающим достоинство России»¹⁷³. Экстренное заседание Синода в связи с этим пришло к решению «обратиться к министру иностранных дел Сазонову с просьбой дать понять патриарху Гермогену чрез русского посла в Константинополе на неуместность его точки зрения»¹⁷⁴. Кроме того, митрополит Владимир от имени Синода отправил патриарху письмо с выражением сожаления по поводу его послания.

Тем временем Синод назначает суд над 25 наиболее упорными имяславцами, поручая это дело Московской синодальной конторе. С момента встреч императора с изгнанными монахами начинается период послаблений в отношении части братии. Покровительство самого государя тут же изменило настроение многих умов в высшей церковной иерархии. Так, например, митрополит Новгородский Арсений (Стадницкий) 26 февраля 1914 г. в своих дневниках по этому поводу записал: «Теперь суд над 25-ю имяславцами, главными вожаками этого движения, передан в Московскую Синодальную контору. Такой оборот дела знаменует недоверие к Синоду, по моему мнению, и являет собою тенденцию отступления от того решительного пути, на который стал было сначала Синод. Да и среди членов Синода нет теперь согласия относительно еретичества так называемых имяславцев. По крайней мере, Митрополиты Московский и Киевский беспрепятственно принимают их в свои епархии, как хороших монахов. Такое разногласие является результатом той беспринципности, какая царит ныне в Синоде. А обер то и делает, что танцует. Ведь помню, как он в бытность свою у меня в прошлом году, во время пребывания у меня Антиохийского Патриарха, когда дело имяславцев только разгоралось, как он метал гром и молнии против „этих“ еретиков и все упование возлагал на Никона, которого предположено было послать на Афон для усмирения. А теперь и он уже запел другое. Теперь он сам старается распределить их по российским монастырям, чего прежде так опасался как распространения ереси (…) Какое дело Карлычу вмешиваться в такие и подобные дела? Почему он вступает в переговоры с нами по такого рода вопросам? Да! Мы сами сдали свои позиции и за нас теперь другие думают и делают что хотят и как хотят. Большего рабства Церкви и представить себе нельзя. Мы спим, бездействуем, а Карлычи и (…) Распутины, пользуясь непонятным влиянием, делают что хотят»¹⁷⁵.

Эти красноречивые воспоминания вполне согласуются с данными печати. Так, например, А. Булатович предпринял «целый ряд шагов, чтобы принудить Синод изменить свое первоначальное решение о расстрижении монахов-еретиков и разрешить им поселиться, в качестве монашествующих лиц, в православных монастырях в России»¹⁷⁶. Эта деятельность имела свои последствия. Киевская епархия, например, обеспечивала приём имяславцев в свои монастыри еще с осени 1913 года «принимая во внимание бесприютность их в предстоящей зиме (…), но без разрешения святого причастия»¹⁷⁷.

Весной 1914 года вопрос об имяславцах вспыхнул в Государственной думе. Речи звучали самые разные: о том, что Россия вернулась в первые века христианства, ибо объект разногласий вызывает тени великих ересиархов-философов и гностиков; о том, что архиепископ Никон принес на Афон не мир и благоволение, а меч, раздор и разложение¹⁷⁸. Между тем, уже в начале марта прошли слушания по вопросу «о неправильных действиях и распоряжениях правительства в связи с подавлением религиозного движения на греческом Афоне». Этот вопрос инициировала партия октябристов. Её лидер Караулов, размышляя о сложившейся ситуации, логично отмечал: «Одно из двух: или эти сотни монахов действительно заражены религиозной чумой, тогда зачем по воле Синода они разосланы во все концы земли русской или эти монахи не вредны, тогда зачем их истязали?»¹⁷⁹. Решено было отправить запрос на разъяснение действий властей сразу трем министрам: юстиции, иностранных и внутренних дел.

1 мая 1914 года епископу Верейскому Модесту определением Московской Синодальной конторы было поручено сношение с афонскими изгнанниками. Из личного общения с их лидерами он вынес самое благоприятное мнение и уже 14 мая в письме издателю журнала «Дым Отечества» А. Л. Гарязину делился своей радостью: «Благодарение Господу Богу, все иноки имяславцы оказались истинными чадами Церкви. […] О. Антоний и все виденные мною иноки афонские назначены в число братии Знаменского монастыря»¹⁸⁰.

Здесь, во-первых, речь идет о посещении девятнадцати монашествующих, которые благодаря покровительству редактора газеты «Дым Отчества» Гарязина А. Л. нашли себе приют в деревне Трубников Бор при станции Любань Николаевской железной дороги, недалеко от Санкт-Петербурга, четверых из которых принимал немногим ранее сам император¹⁸¹. Во вторых, речь шла о решении Московской Синодальной конторы от 7 мая 1914 года, в котором говорилось, что у иноков-имяславцев «нет оснований к отступлению ради учения об именах Божиих от Православной Церкви»¹⁸². В связи с этим судебное делопроизводство в отношении Антония (Булатовича) и еще 12 афонских иноков официально было прекращено.

Архимандрит Давид (Мухранов) после выдворения с Афона оставался с некоторыми своими сторонниками на иждивении Одесского подворья Андреевского скита. Он тогда отказался явиться на суд Московской синодальной конторы, но представители последней оказались более чем благосклонны, назвав его действия недоразумением. Он не был оправдан так, как о. Антоний (Булатович) и его окружение, но над ним и над шестью его сторонниками решено было поставить Епископа Верейского Модеста для «нравственного руководства и духовного смотрения»¹⁸³. При этом, получив право рясоношения, им надлежало из Одессы переселиться в Московский Покровский монастырь.

По решению конторы, в целом все иноки – имяславцы, не подлежащие суду, должны были подать на имя своих епархиальных архиереев заявления о том, «что они веруют так, как верует Православная Церковь, и желают быть в повиновении церковной иерархии»¹⁸⁴.

На фоне столь благостного поворота событий, уже 28 мая 1914 года выходит сообщение, что Св. Синод отверг приговор Московской Синодальной конторы, не допуская сторонников имяславия к причастию¹⁸⁵. Это привело к тому, что оправданные монахи отказались переселяться в Покровский монастырь, находящийся в ведении епископа Модеста. Для них было оскорблением то, что в монастырь их принимают не как чисто православных, а как заблуждающихся, но раскаявшихся в своем заблуждении, с запрещением на некоторое время в священнослужении¹⁸⁶.

Таким образом, Московская синодальная контора и Священный Синод выявили явные противоречия во мнении в отношении имяславцев. Однако вышестоящий Синод, по мнению епископа Илариона (Алфеева) не решился опубликовать официально свою позицию и отвергнуть мнение конторы по ряду причин. Главной из них выступает нежелание публично противостоять мнению императора, а второстепенными – информационный фон вокруг вопросов имяславия¹⁸⁷.

Имяславцам стало известно, что в Покровский монастырь принимают изгнанников с Афона. Летом 1914 года там уже проживало 34 афонских монаха. Однако епископ Модест опасался наплыва в свою обитель до трехсот иноков, которая физически не смогла бы всех уместить. Поэтому он активно включился в поиск подходящего места для подобного заселения.

Сами монахи при этом уповали на возможность переселиться в афонский скит Пицунды, но их стремление собраться вместе на Кавказе встретило сопротивление настоятеля Ново-Афонского монастыря архимандрита Илариона (Кучина), который считал, что если «они желают обособиться от других иночествующих в пустынной обители, в таком случае, если благоволит церковная власть, она может отвести им какой-нибудь из древних кавказских монастырей, ожидающих возобновления: пусть они там сами потрудятся и благоустроятся, как будет нужно»¹⁸⁸.

Епископ Модест в результате договорился о предоставлении афонским отцам Георгиевского монастыря в г. Балаклава. Когда все необходимые тонкости передачи в управление обители были улажены, последовало постановление Синода от 29 июля 1914 г. в котором монастырь предоставлялся для размещения тех афонских иноков, которые будут приняты в общение с Православной Церковью с условием отречения от учения, изложенного в Апологии и других сочинениях иеросхимонаха Антония¹⁸⁹. Подобная формулировка означала полный провал всех тех добрых начинаний, которые активно развивал епископ Модест, ибо ситуация опять таки сводилась к отречению от формулировки «Имя Божие есть Бог», которая и проходит красной нитью через сочинения о. Антония. Начавшаяся вскоре Первая мировая война и вовсе сделала невозможным переселение иноков в Крым, территория которого находилась на военном положении.

Историю с размещением афонитов в монастырь, вероятно, пытался решить лично император. Так, например, об это говорят воспоминания о братьях Григоровичах, которые «рассказывали, что Государь по приглашению имяславцев должен был когда-то приехать на Красную Поляну, чтобы осмотреть какие-то места, но это ему не удалось. Они об этом очень сожалели»¹⁹⁰. То есть, возможно, напрямую велись переговоры с императором о выделении имяславцам земли в районе известного сейчас горного курорта и строительства в тех местах нового монастыря.

Подтверждением этих воспоминаний является архивное дело Российского государственного исторического архива, озаглавленное: «Об отводе участка земли в Сочинском округе для устройства пустыннической обители для кавказских пустынножителей»¹⁹¹. Дело датировано как раз 1916 годом. В документах схимонах Иларион (он же крестьянин Подольской губернии., Гайскаго уезда, Ладыжинской волости Иван Иванович Гудзь), представляясь уполномоченным от лица кавказских пустынножителей, ходатайствует о выделении им 400 десятин¹⁹² земли при урочище горы Ачишхо¹⁹³, Сочинскаго округа, в районе которой, по данным просителя, проживало на тот момент не менее 80 монахов¹⁹⁴, составлявших братию вновь учреждаемой «Иверской отшельнической пустынной обители на горах Кавказа во имя Божий Матери»¹⁹⁵.

«Медовеевские скиты» район расселения имяславцев у горы Ачишхо

Каков был ответ на прошения монахов, можно предположить исходя из документа, датированного 28 Апреля 1917 года за №7392 от Синодального члена Экзарха Грузии (г. Тифлис) на имя Обер-Прокурора Св. Синода Владимира Николаевича Львова.

Сергий Епископ Сухумский отношением от 19 Ноября 1916 года сообщил следующее: «Схимонах Иларион (Иоанн Гудзь), бывший Старо Афонский инок, в пустыне на Кавказе живет уже около 17 лет и о нем самом ничего предосудительного слышать не приходилось. Вообще же (…) пустынники по существу беглые монахи, ушедшие из других обителей для жития самовольного (…) большинство пустынников, живущих в горах, состоит из лиц, высланных со Старого Афона за участие в недавней смуте и являются открытыми сторонниками породившего в иночестве смуту лжеучения, каковое они и теперь не стесняясь пропагандируют.

Если просьба будет удовлетворена, тогда запросят себе земли и другие пустынники и пустынницы. Такая легализация может послужить соблазном уйти из обители и основать свою, новую. Могут просить земли и на Урале и за Уралом, и не будет основания отказать.

По соседству с пустынниками поселяются пустынницы. От такого соседства выходит грех и соблазн.

Первая просьба была подана 1 Марта 1912 г.¹⁹⁶ (…) В Сентябре месяце 1912 г. вторично подана слово в слово та же просьба, но от имени схимонаха Иллариона (Ивана Ивановича Гудзя). Приложен и Устав, тождественный с Корякинским Уставом. Следующее недоразумение: кто эти Корякин и Гудзь (…) им же приходится верить, что их не менее 80 человек, но проверить нет никакой возможности. Среди них есть люди хорошей жизни, но есть несколько человек, образ жизни которых вполне не понятен: то живут с женщинами, то являются в город и называясь пустынниками, позволяют себе пьянствовать. По преимуществу же они выходцы со Старого Афона, где они и сделались монахами, схимонахами и пр. (выделено автором) Но получить документальные данные об их звании совершенно невозможно; официально же они Корякины, Гудзи и т. п.

Таким образом простые миряне хлопочут об отводе им довольно солидного участка земли в их владение, отклоняя предложение Преосвященного, чтобы была земля отдана хотя бы и для их пользования, но во владение близ лежащего, Свято-Троицкого монастыря.

Заслушав обстоятельства и принимая во внимание (…) что ходатайство об отводе земли в Сочинском округе (…) бывшим Наместником Его Императорского Величества на Кавказе было отклонено (…) открытие пустыннической обители в Сухумской епархии по ходатайству схимонаха Иллариона об отводе участка земли в Сочинском округе для нужд обители является нежелательным»¹⁹⁷.

Реакция афонских монахов была, в связи с их положением, довольно резкой. Главным виновником сложившейся ситуации был объявлен митрополит Антоний (Храповицкий): «Из всех времен христианства – только один гнусный пример: куча Волынского Антония. Она связала руки Императора и не допустила его создать святую обитель при Пицундском полуразрушенном храме, воспретила ему дать покой имяславцам в Крыму, в Балаклавской обители. Один только сатана – враг строительства святых обителей и храмов Божиих. Ему свойственны вражда и ненависть к Богу и к подвижникам Его.

После этого, кто из верующих, искренно любящих Бога, не убедится, что куча Волынского Антония вдохновляется и движется этим самым духом сатаны, который в ней гнездится и составляет одно ядро зла, направленного против Имени Божия и его защитников – имяславцев»¹⁹⁸.

Между тем нежелание Синода смягчить свою позицию не способствовали решению судьбы афонитов, а продолжавшаяся ожесточенная полемика в прессе не вела к решению сути догматического спора и выработке формулировок, которые бы вели к прекращению противостояния. Говорить о каком-либо переломе по отношению ко всем афонским монахам и их последователям можно лишь весьма условно. Слабо примирительным выглядит, например, предложение Синода министерству внутренних дел выдавать бывшим афонским монахам паспорта с отметками о том, что они «были удалены с Св. Горы Афон по делу об имябожническом лжеучении»¹⁹⁹.

Предпринимаемые властями меры разрешить сложившуюся ситуацию могли лишь локально, снимая напряжение в общении сторон. Например, в августе 1914 года митрополит Макарий получил от Обер-Прокурора Св. Синода В. К. Саблера официальную телеграмму, в которой ему предоставлялись полномочия допустить к священнослужению тех из оправданных иноков, которых он найдет достойными. Владыка «разрешил немедленно около 20 человек и донес о сем телеграммой Обер-Прокурору, а потом разрешил и других»²⁰⁰. Двенадцать иеромонахов, среди которых был о Антоний (Булатович) получили разрешение на священнослужение с одной важной миссией – они изъявили желание отправиться в действующую армию полковыми священниками, что им и было разрешено. Вместе с ними в качестве работников лазаретов отправилось добровольно еще около сотни афонских иноков²⁰¹.

Однако абсолютное большинство афонитов продолжало оставаться в неведении относительно своей судьбы, так как постановление Синода от 18 мая 1913 г. продолжало быть для них определяющим. Не все знали о возможности обратиться в Московскую синодальную контору для признания духовного сана, а многие, зная о такой возможности, игнорировали её, ожидая осуждения вышеназванного разгромного синодского послания.

Между тем, начавшаяся Первая мировая война естественным образом переключила внимание общественности в совершенно иную плоскость. Только в марте 1916 года постановлением Синода разрешался доступ афонских иноков к причастию и возможности расселения их по монастырям после устного засвидетельствования своей преданности Православной Церкви, точном следовании ее догматам и учению²⁰². В том же году после письменного обращения к императору, на котором он лично начертал: «следует удовлетворить», имяславцы добились права приобщаться Святых Христовых Тайн и быть погребаемыми по монашескому, а не по мирскому обряду, а также совершать священнослужение тем из них, которые имеют священный сан²⁰³.

Подводя к завершению вышесказанное, стоит отметить, что кто-то может согласиться с мнением архиепископа Никона (Рождественского): «Излагать учение о божественности имени Божия есть дело православного богословия, а не аскетики. Опыт духовной жизни – великое дело, и многие богословы почерпали в нем благодатную помощь Божию к уразумению и выражению в своих писаниях истин веры, но не всякому подвижнику это дается»²⁰⁴.

Иные, вероятно, согласятся с мыслью о том, что ошибкой отца Илариона (Домрачева) было стремление выразить свои субъективно переживаемые ощущения, принятые афонской братией, в богословских формулировках, которые он попытался догматизировать²⁰⁵. Последние, творя молитву Иисусову умом, не могут отделять имени Божия от Самого Бога. Схимонах Мартиниан (Белоконь), например, говорил: «Вы и представить не можете, какое утешение духовное получается теми, кто привык творить непрестанно эту молитву, как бы обнимая всем духом своим Самого Господа Иисуса»²⁰⁶.

Протоиерей Георгий (Флоровский) отмечает, что для нашего общества был характерен «разрыв между богословием и благочестием, между богословской ученостью и молитвенным богомыслием, между богословской школой и церковной жизнью»²⁰⁷. В своей книге «Пути русского богословия» красной нитью он проводит мысль о влиянии западной мысли на умы нашей интеллектуальной элиты.

Так, например, о главном непримиримом оппоненте имяславцев – отце Антонии (Храповицком), он говорит, что «при всем своем отталкивании от „западной эрудиции“ Антоний остается с ней слишком связан. Отказаться от западных книг еще не значить освободиться от западного духа»²⁰⁸²⁰⁹. С другой стороны, анализируя творения отца Павла (Флоренского), который сочувствовал имяславцам, он замечает, что «не из православных глубин исходит Флоренский. В православном мире он остается пришельцем. (…) Романтический трагизм западной культуры Флоренскому ближе и понятнее, нежели проблематика православного Предания»²¹⁰.

Сам отец Павел (Флоренский) критиковал труды отца Антония (Булатовича): «Вы рискуете печатать книгу, каждая страница которой содержит достаточный материал для обвинения Вас в ересях»²¹¹.

То есть ошибки и крайности в формулировках были как у одних, так и у других.

Интересно отметить, что исследователь Габуев А. К., ссылаясь на мнение К. Популидиса, посвятившего ряд публикаций истории Святой Горы в Новое время, сравнивает движение имяславцев в определенной мере с тем, «что происходило на Афоне во второй половине XVIII – начале XIX вв. и было связано с движением ревнителей святоотеческой традиции, известных как коливады. Подобно движению коливадов, имяславское движение не вышло за национальные рамки: коливады – греки, имяславцы – русские. Кроме всего прочего, одним из направлений деятельности коливадского движения было возрождение духовной практики „умного делания“, или молитвы Иисусовой. Коливадское движение затронуло первоначально лишь монашествующие круги на Афоне, впоследствии получило широкий резонанс по всей Греции. Это было связано с публицистической деятельностью известных представителей коливадского движения – Никодима Святогорца и Макария Коринфского, особенно с момента их совместной публикации „Филокалии“ („Добротолюбия“) в 1777 г. (сборника трудов святых отцов Церкви, посвященных в том числе практике Иисусовой молитвы), подвигнув к переводу Добротолюбия на славянский язык преподобного Паисия Величковского»²¹².

Нельзя не согласиться с протоиереем Георгием (Флоровским): «Мало знать отеческие тексты и уметь из отцов подобрать нужные справки или доказательства. Нужно владеть отеческим богословием изнутри. Интуиция вряд ли не важнее эрудиции, только она воскрешает и оживляет старинные тексты, обращает их в свидетельство. И только изнутри можно распознать и разграничить, что в учении отцов есть кафолическое „свидетельство“, и что было только частным их богословским мнением, домыслом, толкованием, догадкой»²¹³.

Кто из участников полемики об именах Божиих соответствовал вышеописанному критерию в полной мере – возможно когда-нибудь определит Собор православной церкви, а пока спор, сопровождавшийся острыми оценочными суждениями противостоящих друг другу сторон, не исчерпан и сближение по многим вопросам не достигнуто.

Одним из примеров этому может служить высказанное в 2011 году мнение профессора Московской Духовной Академии Алексея Ильича Осипова: «Имяславие (или имябожничество) появилось на Афоне (вот, кстати вам, эта ересь появилась на Афоне) Константинопольская церковь выступила против этого. Русская церковь это осудила.

Эта ересь была осуждена, потому что это – действительно, ересь! В чем она заключается? Я вам приведу классический афоризм известнейшего человека – священника Павла Флоренского, который, ничтоже сумняшеся, писал: «В том-то и беда, что мы, вместо почитания имени Христова – почитаем Его Самого». Как вам это нравится? Оказывается – мы должны имя Его почитать, а не самого Иисуса Христа! Вот до чего можно докатиться!

Как видите, имябожничество соблазнило и Флоренского, и Булгакова Сергея Николаевича (отца Сергия), и Лосева. Это – просто беда! Какая-то магическая вера в имя! Это в магии надо точно знать – какие слова сказать, какие действия осуществить, чтобы всё было в порядке! Так и здесь: имя Божие – всегда Бог, в каком бы состоянии вы его не произносили. Боже мой, до какого уродства можно дойти!»²¹⁴

Сторонник иного взгляда на события прошлого, Епископ Иларион (Алфеев), подчеркивает: «Речь идет о разных, принципиально противоположных типах богословской формации, по сути – о разных типах богословия. Афонские иноки—имяславцы были богословами в том исконном смысле этого термина, который выражен в чеканной формулировке IV века: „Если ты богослов, то будешь молиться истинно, и если ты истинно молишься, то ты богослов“. Имяславцы говорили не от науки, но от опыта, и излагали то учение, которое они почерпнули не из книг, а из непосредственного общения с Богом. Сказанное не означает того, чтобы противники имяславия были лишены опыта молитвы: просто под молитвой они понимали „замкнутое в себе и не выводящее к Богу состояние нашего сознания“. В позиции Синода основной упор делался на субъективное состояние молящегося, вкладывающего то или иное содержание в слова молитвы и в само священное имя Божие; имяславцы, напротив, подчеркивали объективный характер той встречи между человеком и Богом, которая происходит благодаря молитве, и того откровения о Боге, которое человек получает через призывание имени Божия»²¹⁵.

Как бы то ни было, печальным промежуточным итогом противостояния стало изгнание сотен иноков русских монастырей Старого Афона. Расселились они частично по местам прежнего проживания, а отдельная их часть ушла в горы Черноморского округа и Абхазии, а также различных отделов Кубанской области и уездов Ставропольской губернии. Важно отметить, что с этого момента усиливается влияние имяславцев на местное мирское население и монашествующих южных регионов империи.