Сказав это, Габриель уставился в окно, будто увидел в нем что-то интересное. На этот раз тишину нарушил Хольгер:
– Спасибо за откровенность, господин Габриель. Постарайтесь вспомнить, ваш брат упоминал когда-нибудь, что служил в штурмовой группе?
Вюнш не без некоторого ехидства отметил, что его вопрос вызвал у Майера неподдельное изумление.
– Нет, не припоминаю. Как я уже сказал, он очень неохотно говорит о Войне.
– Может быть, в письме с фронта?
– Не помню, возможно, что-то и было, но мимоходом. Он точно не уделял этому повышенного внимания в письме. Я прекрасно понимал, что в письмах из дома он не хотел-бы читать о Войне, и мы почти о ней не говорили. В основном мы просто делились самочувствием, новостями да вспоминали какие-то моменты из мирной жизни.
«Если и служил, то брату не распространялся…» – насчет того, что сам Ульрих служить в штурмовой группе не мог, Хольгер был уверен. Они были созданы только в 1916-м. Тогда же появились и серийные траншейные дубинки. Самоделки, правда, использовали и раньше. «Так или иначе, к этому времени Ульрих Габриель уже был дома. И все равно не факт, что это не он…»
– Господин Габриель, раз уж вы понимаете, что мы считаем вас подозреваемым, значит должны понимать, что мы не можем не спросить о вашем алиби…
– Понимаю. Так, дайте подумать, речь идет об апреле 22-го…
– С тридцать первого марта по четвертое апреля, если быть точнее.
Ульрих Габриель вернулся на рабочее место и немигающим взглядом уставился в лакированную поверхность стола. Хольгер молчал, не отвлекая его от воспоминаний. Майер следовал примеру старшего коллеги.
– Да, я вспомнил, более того, я даже знаю, как его подтвердить! Второго апреля 1922-го года вечером я был в «Придворной пивоварне». Я помню это потому, что в тот день мне довелось поговорить с нашим фюрером!
Есть лишь одно сомнение: второго или седьмого апреля это произошло? Но велась фотосъемка, так что мы сможем легко и быстро выяснить точную дату.
– Вы храните фотографии с того вечера?
– К сожалению, нет, но они наверняка хранятся в нашем архиве. Нужно лишь спуститься туда и запросить их.
«И потратить несколько часов на ожидание» – добавил про себя Хольгер.
– Нас пропустят в ваш архив?
– Прямо в него, разумеется, нет, но запросить эти фотографии для ознакомления вы можете.
Полицейские спустились на первый этаж вслед за Габриелем, прошли мимо дежурной в сером и направились в правое крыло здания.
– А вы что, весь архив партии храните в этом здании?
– Нет, для этого оно слишком мало. Здесь только документы за 1920-й – 1925-й годы. Есть еще одно здание на Шеллингштрассе, там хранится большая часть архива. Я точно не уверен, все же это не моя сфера деятельности, но вроде бы скоро для архива оборудуют отдельное здание неподалеку отсюда.
Даже в помещении архива нашлось место свастике и портрету Гитлера. Заспанный человек в гражданской одежде читал газету и не отложил ее до тех пор, пока к нему не обратились:
– Доброе утро, господин Кляйстерс.
– Доброе утро, господин Габриель. Вы по мою душу?
– Да, но только не я, а эти двое господ.
Господин Кляйстерс посмотрел на полицейских так, будто только что их увидел. Хольгер решил взять разговор на себя:
– Доброе утро, господин Кляйстерс. Мы из полиции. Я, оберкомиссар Вюнш.
– Комиссар Майер.
– Нам нужны фотографии, сделанные в «Придворной пивоварне» второго апреля 1922-го года.
– С какой целью?
– Для ознакомления.
– Это я понял. С какой целью вам нужно с ними ознакомиться?
Хольгер посмотрел на Ульриха, пожал плечами, как бы извиняясь, и ответил:
– Для подтверждения алиби господина Габриеля.
– У вас какие-то проблемы с законом, господин Габриель?
– Возникнут, если не удастся найти те фотографии, о которых говорит оберкомиссар Вюнш. Поэтому я прошу вас заняться их поиском как можно скорее, господин Кляйстерс.
Архивариус пожевал губами в нерешительности:
– Вообще, желательно, конечно, оформить официальный запрос… Вы собираетесь выносить их из архива?
– Нет, нам достаточно только на них посмотреть.
– Хорошо, но вы мой должник, господин Габриель.
Ульрих усмехнулся и зашелся сильным кашлем. Прокашлявшись, он нашел в себе силы улыбнуться и сказал:
– Хорошо, если вы найдете эти фото, господин Кляйстерс, я буду вам должен…
Кляйстерс кивнул и ушел в глубину полок и стеллажей. Хольгер извинился перед своими спутниками и вышел перекурить. Когда от папиросы начал подниматься дым, мысли Вюнша заработали быстрее.
Как и в случае с Шлиттенбауэром Хольгер очень сомневался, что только что общался с убийцей. Ульрих говорил убедительно, его слова совпадали с показаниями, прежде всего фрау Мюлленбек. Помимо этого, у Вюнша были сомнения в том, что Ульрих Габриель был способен на это физически. Его движения явно были ограничены, скорее всего, из-за шрама от ожога. Он был вынужденным левшой – это соответствовало описанию доктора Аумюллера, но Хольгер вспомнил дело, а точнее, описание временного убежища преступника. Убийца проникал туда по веревке. Ограниченные движения и искалеченная рука вполне могли просто-напросто не позволить Ульриху сделать это. Или, по крайней мере, делали этот процесс для него очень хлопотным и небыстрым.
Не мог понять Вюнш и мотивацию Ульриха. «Даже если он все же решил убить Андреаса и Цицилию, которых ненавидел, почему убил остальных? Допустим: он не хотел убивать Викторию, Маргариту, Йозефа и Марию Баумгартнер, просто они оказались рядом и он решил избавиться от свидетелей. Но все еще неясно, почему именно в 22-м? Ульрих жил неподалеку один с 15-го по 20-й годы. В 1920-м дом сгорел, что подтверждают материалы дела, слова вдовы Мюлленбек, самого Ульриха и мои личные наблюдения. Вместо того чтобы напасть на Груберов в этот период он уезжает в Мюнхен, возвращается через два года, убивает их, а потом уезжает обратно в Мюнхен – нелогично…» Не осталось без внимания Хольгера и неожиданное появление Вольфганга Габриеля в 22-м году. «Вдова Мюлленбек не исключила, что видела Вольфганга в Лааге весной 1922-го года. Подтвердил его появление в Мюнхене в этот период и Ульрих…». Вюнш затушил окурок и вернулся в здание. Так или иначе, фотографии, в существовании которых Ульрих был так уверен, могли полностью подтвердить его невиновность.
– Вот она! Это я, а это наш фюрер! Тогда я только недавно пришел в партию. Нас тогда было совсем немного, и мы только начинали нашу борьбу. А вот видите – за плечом фюрера Курц Нейбауэр? Он погибнет во время Пивного путча. Да, сколько славных ребят полегло за наше дело в эти годы…
Габриель углубился в воспоминания. По его лицу блуждала улыбка, придававшая ему жуткий вид. Он, казалось, забыл о причинах заставивших его обратиться к этим фотографиям.
Ульрих Габриель не был убийцей. Теперь это было окончательно ясно. На фотографиях была надпечатка с датой: «2 апреля 1922 год». Конечно, он мог совершить убийство, а после этого вернуться в Мюнхен и прийти в «Придворную пивоварню», но Вюнш ни капли не сомневался, что если они с Майером начнут копать, то найдут тех, кто видел Ульриха и в другие дни, когда убийца был на ферме.
Хольгер с интересом посмотрел на Гитлера. В то время фюрер еще не обрел того культового статуса даже среди сопартийцев, и фотографы еще не пытались снимать его так, чтобы он казался значительнее. «Железный крест. А он не стеснялся в те годы его носить. С другой стороны, почему бы и нет?».
– Спасибо вам за помощь, господин Габриель.
Ульрих вынырнул из омута воспоминаний, на сей раз достаточно приятных, и вернулся к реальности.
– Не за что, господа. Искренне желаю вам удачи.
Хольгер направился к выходу, а Майер остался на месте и спросил:
– Вы бывали в Лааге с 1920-го года?
– Нет, и, наверное, не появлюсь. Некоторые вещи должны оставаться в прошлом. Да и некуда мне приезжать. Так получилось, что мы не оставили там следов.
Франц кивнул и попращался.
– До свидания, господин Габриель.
– До свидания, господа. Господин Кляйстерс, смотрите, а это Эрнст Рем. В те годы он был стройнее…
Глава 34
Оружие
– Почему вы спросили про штурмовую группу?
Тон Франца был весьма требователен. Хольгер не посвящал Майера в свое откровение насчет орудия убийства потому, что сам до сих пор не был уверен в своей правоте.
– Штурмовые группы появились в 16-м. Их использовали для прорыва линии фронта. Ребят туда набирали отчаянных, потери они несли страшные. Я дважды слышал о том, как во время атаки штурмовая группа погибла в полном составе. Именно они первыми полностью перешли на стальные шлемы, оружие им поставлялось передовое, как и амуниция. В частности, специально для использования в штурмовых группах наладили заводское производство траншейных дубинок и булав. До этого некоторые ребята делали их из подручных материалов…
Франц перебил объяснение Вюнша, что было ему несвойственно:
– Но ведь булавы использовали еще в Средние века. Как они могу помочь в условиях современной войны?
Вюнш не смог сдержать улыбку. Он был рад, что наконец-то выросло поколение, которому приходилось объяснять, зачем затачивать кромку саперной лопаты, почему в пехотной роте так мало офицеров и как в окопах могут пригодиться дубинки и булавы.
– А вы представьте, Франц, что бой идет уже в окопе. А окоп в ширину едва позволяет одному человеку пройти. У кого будет преимущество: у того, кто пытается колоть штыком на длинной винтовке или у того, кто пользуется маленькой дубинкой? «Надо будет рассказать ему как-нибудь про кольчуги, которые использовали англичане и американцы в конце Войны».
Франц молча кивнул, а Хольгер продолжил:
– Помните, я спросил вас, не видели ли вы крестообразные раны похожие на те, которые были обнаружены у жертв?
Очередной кивок.
– Так вот, я все никак не мог вспомнить, где я видел подобные раны…
Майер правильно понял ход мыслей Хольгера:
– Вы думаете, что убийца воспользовался такой булавой?
– Да. К концу Войны производили несколько видов траншейных дубинок, в частности, образцы, которые обладали длинными острыми гранями и небольшими шипами, оставлявшими раны очень похожие на те, что на телах наших жертв. По-хорошему, это была не дубинка, а самый настоящий шестопер.
– А почему об этом не догадался никто из группы Рейнгрубера?
Франц задавал дельный вопрос. Если эта рана настолько специфична, то почему никто не смог узнать ее раньше? Хольгер повращал вопрос в голове, а затем ответил:
– Потому что ни Рейнгрубер, ни Шварценбаум, ни Вебер с Аумюллером не служили в Войну, а Юнгер был комиссован в самом начале 1916-го еще до создания штурмовых групп. Дело Хольца, помнится, смотрели вы, там не говорилось о его службе в армии?
Франц призадумался, положив руку на подбородок.
– Говорилось. Он был призван, кажется, в 17-м. Ранен не был, так что воевал до конца.
– Хольц мог не сопоставить эти раны, мог не пересекаться со штурмовыми группами, а может, к его словам просто не прислушались…
Хольгер только сейчас понял, что они вполне могли запросить у господина Кляйстерса справку на Вольфрама Хольца, члена НСДАП в 1922-м году. «Так или иначе, это теперь не важно» – Вюнш очень сомневался, что сейчас Хольц смог бы рассказать им что-то интересное об этом деле. Франц впервые за долгое время обратился к Хольгеру по имени:
– Оберкомиссар Вюнш: следы армейских сапог, нож армейского образца, траншейная дубинка… «Один раз – везение, два раза – совпадение, а три раза – это уже статистика» – Майер процитировал старую поговорку.
– Давайте не будем спешить с выводами, Франц. Насчет ножа и булавы нужно кое с кем посоветоваться.
– Мы сейчас не в сторону Нюрнберга едем.
Майер только теперь обратил внимание, что они двигались к Управлению.
– Да, нужно захватить фотографии со вскрытия, а после этого заедем к одному специалисту по оружию, который может нам помочь. А в Нюрнберг поедем завтра с утра.
– Вы не боитесь, что Ульрих предупредит Вольфганга и тот решит сбежать?
– Так нам же лучше. «Если бежит, значит виновен». Это не всегда верно, но в данной ситуации так и есть. И в таком случае мы его поймаем: шрам на левой щеке, хромота на правую ногу, мы знаем его имя, знаем, что он штурмовик – никуда не убежит.
Это был риск – Вольфганг мог все же ускользнуть. Однако Вюнш считал необходимым определить орудие убийства до разговора с главным подозреваемым, а не после.
– А почему вы не обратились к вашему специалисту по оружию раньше?
– Потому что не было идей насчет того, что послужило орудием. Уго – человек очень знающий, но увлекающийся. Ему нельзя задавать вопрос: «Чем?». У него нужно спрашивать: «Вот этим?». В противном случае можно выяснить, что орудием убийства послужил какой-нибудь моргенштерн XIV века.
– Вы уверены, что Ульриха Габриеля можно исключить из числа подозреваемых?
– Практически. Вы же видели фото, Франц. Или у вас есть соображения на его счет?
Майер отрицательно помотал головой. Оставшаяся часть пути до Управления прошла в молчании.
Уго Франчини был швейцарцем из итальянского кантона. Он как-то говорил Хольгеру название родного города, но Вюнш запамятовал. Швейцарцы традиционно оказались умнее всех, а потому Война прошла мимо них. Сам Франчини в бою никогда не был, но имел страстную любовь к оружию. Главным образом к холодному, но и в огнестрельном Уго разбирался неплохо. То, что люди использовали для умерщвления друг друга, вызывало в нем просто-таки детский восторг. А коллекции ножей, кинжалов и мечей Уго мог позавидовать не один музей. На жизнь он зарабатывал, торгуя все тем же оружием, как антиквар, и занимался этим вполне успешно.
Хольгер познакомился с Франчини в 28-м году. Неподалеку от дома по РобертКохштрассе, где жил Уго, нашли изрезанное тело молодой женщины. Сердобольные соседи тут же рассказали полиции, что их сосед мало того что иностранец, так еще и все время возится с ножами. Своего увлечения Франчини никогда не скрывал, натыкаясь, порой, на обывательское непонимание. Решив проверить наводку соседей, Хольгер пришел к Франчини и обнаружил милейшего человека лет сорока имеющего странное хобби, но абсолютно безобидного. Более того, именно Уго помог тогда Вюншу раскрыть дело, указав, что для убийства использовался нож для забоя скота.
После этого Хольгер несколько раз обращался к Франчини, когда не мог определить орудие убийства. Как консультант Уго был незаменим, но требовал определенного подхода: он мог спокойно заявить, что раны жертве нанесены флорентийским стилетом времен Лоренцо Великолепного. Вюнш даже не очень представлял, кто такой Лоренцо Великолепный и когда он жил, оттого испытывал серьезные сомнения в том, что кто-то стал бы использовать для убийства сапожника столь старинное и редкое оружие. Тем не менее, однажды именно настойчивость Уго, твердившего, что раны нанесены прусским кавалерийским палашом середины XVIII века, помогла раскрыть убийство, совершенное из-за споров о наследстве в одной аристократической фамилии.
– Хольгер, дорогой друг, как я рад тебя видеть! Как поживаешь? Говорят, что на улицах неспокойно из-за постоянных склок штурмовиков с коммунистами…
– Болтают, Уго. Сейчас уже тихо. Я тоже рад тебя видеть.
Франчини, как всегда, немного витал в облаках.
– Ты не один, Хольгер! Познакомь нас!
– Хорошо, хорошо! Это мой коллега комиссар Майер. Франц, а это антиквар и коллекционер Уго Франчини.
– Уго Галлеаццо Франчини из Лугано к вашим услугам!
– Франц Майер. Рад знакомству.
– С чем пожаловали, господа? Впрочем, что это я? Совсем забыл о гостеприимстве! Прошу в мой кабинет.
Пройдя в глубину просторной квартиры, полицейские увидели часть коллекции Франчини. Для Хольгера зрелище стен, увешанных кинжалами, ножами, саблями, булавами и мечами, было не в новинку. Лицо же Майера говорило о его крайнем изумлении. Коллекция действительно впечатляла, причем, не только размером, но и разнообразием. Изогнутые вперед ножи – кукри – отличительный знак служивших в Британской армии гуркхов – народа из Гималайских предгорий. По соседству даги испанской работы и острейшие японские мечи, которые Уго называл красивым словом «катана». В гостиной нашлось место даже для двух бердышей и арбалета, аккуратно приставленного к стене.
Хольгер с интересом следил за Майером. За короткий период их знакомства он впервые видел своего коллегу настолько изумленным. Как и Хелена в «Гизелле», Франц напомнил Хольгеру, насколько он еще молод. Майер ходил, зачарованно переводя взгляд с одного предмета на другой. «Он еще не был в спальне, где Уго хранит огнестрельное оружие, и в другой спальне, которую Франчини переделал в склад для тех экспонатов, которым не нашлось места на стене».
Кабинет тоже весь был увешан колюще-режущим великолепием. Особое место прямо над спинкой кресла хозяина кабинета занимала коллекция двуручных мечей: устрашающий немецкий цвайхендер, фламберг с волнистым лезвием, настоящий швейцарский эспадон, тонкий четырехгранный панцерштекер, предназначенный для пробивания брони и часто заменявший кавалеристам прошлого пику, и тяжеленный шотландский клеймор. Эта коллекция до сих пор повергала видавшего виды Хольгера в трепет, вызывая в нем детское желание: потрогать, подержать, взмахнуть пару раз.
– Вы, конечно, по делам. Верно, Хольгер?
– Да, Уго. Нам нужна твоя консультация.
– Холодное, огнестрельное?
Франчини становился деловитым и сконцентрированным, когда речь заходила об оружии.
– Холодное. Я принес фотографии.
Вюнш передал Уго сверток с фотокарточками жертв. Тот сначала быстро просмотрел их все, а после этого начал рассматривать их заново, на сей раз, внимательно вглядываясь в каждую. В это время на лице Уго появилась заинтересованность, а его губы сложились в легкую улыбку. «До сих пор жутковато» – когда Хольгер в первый раз принес Уго фотографии жертвы убийства, его изрядно удивило, что Франчини не показал никаких отрицательных чувств, рассматривая их. У большинства людей вид трупа, а тем более вид жертвы убийства вызывает отторжение и страх, но дело было в том – и Вюнш это быстро понял – что Уго не видел трупы. Когда он смотрел на фотографию бедной Маргариты, он видел только раны на ее шее и лице, а не истерзанную девочку. Хольгер понял это, когда спросил у Франчини, двадцать минут разглядывавшего рану на лбу, о том, носила ли жертва усы, а Уго не смог ответить.
– У меня есть идеи. Даже не одна, но ты наверняка пришел со своими.
– Верно, Уго. Давай начнем с девочки.
– С какой девочки?
– С резаных ран на шее и округлой раны на лице.
– Ааа! Да, очень интересная рана на лице! Убийство недавно произошло?
– Давно, одиннадцать лет назад.
– Так это недавно… И какие у тебя идеи, Хольгер?
– Армейский нож образца 1916-го года.
– Возможно… Вполне возможно. Ты имеешь в виду с Западного фронта с выступающей вперед крестовиной?
Увидев непонимающие взгляды полицейских, Уго пояснил:
– С гардой!
– Да, именно такой.
– Ты знаешь, это вполне возможно. Позволь, я сейчас его принесу.
Франчини вышел из комнаты, а Майер обратился к Вюншу:
– Он что, действительно не обратил внимания на жертв?
– Я же предупреждал, что Уго – человек своеобразный. Но можете не сомневаться – все, что касается ранений, он увидел и запомнил.
Франц кивнул, а затем, быстро глянув на Хольгера, вдруг спросил:
– А какой бы вы выбрали?
– Вы о чем?
– Какой бы вы меч выбрали?
– А зачем мне меч?
– Ну, представьте, что вас вызвали на дуэль или, например, вы оказались в бою, где используют только мечи.
– Хм, на дуэль я взял бы свой Люгер и это была бы самая короткая дуэль в истории… А насчет боя…
Хольгер начал озираться по сторонам. Двуручные варианты он отмел сразу. В тесном строю или в окопе с железной оглоблей не развернешься. Взгляд Вюнша упал на короткую широкую саблю. «Тяжелая гарда – можно наносить удары по лицу». Гарда хорошо защищала руку, а клинок подходил для боя в условиях тесноты. Он указал Майеру на свой выбор. Хольгеру понравилась эта игра, и он решил ее продолжить:
– А вы?
Майер, очевидно, заранее решил, так как ответил почти сразу:
– Для дуэли эспаду – это испанский вариант шпаги – и клинок дагу. Я видел их в гостиной. Испанская традиция более прагматична, чем французская, более сконцентрирована на результате.
Франц открывался с новой стороны.
– Вы учились фехтованию?
– Да, немного в Париже для развлечения.
Хольгеру стало интересно, что Майер взял бы в бой:
– А что бы вы выбрали для сражения, Франц?
Однако ответить он не успел, так как вернулся Франчини. Уго положил на стол три ножа. В среднем из них Хольгер узнал тот самый нож, который встречал на Войне.
– Который из них ты имел в виду?
– Вот этот, средний.
Уго отложил остальные ножи в сторону, а указаный Хольгером взял в руки.
– Вы, немцы, все же делаете отличное оружие. Нужно отдать вам должное в этом. – Произнес Франчини после того, как еще раз тщательно осмотрел фотографии тела Маргариты, то и дело поглядывая на нож, который он все это время не выпускал из правой руки.
– Отличная режущая способность. Материал крепкий и надежный. Вот эта идея с выступающей вперед крестовиной – просто и очень удобно. Я бы сказал, очень по-немецки. Пожалуй, ты прав, Хольгер, это тот самый нож. Только убийца как-то неловко им пользовался. Может, волновался? Он мог одним сильным ударом убить жертву, но вместо этого сделал много порезов разной глубины. Но при этом удар в лицо был нанесен с расчетом именно на полученный в итоге результат. Рана на лице четкая – убийца знал, что она останется. Хотя это уже твоя работа…
Уго широко улыбнулся, что, с учетом сказанного им до этого, выглядело пугающе.
– То есть ты согласен, что такой нож был орудием убийства девочки?
– Да, это вероятно… Но другим жертвам проломили череп да и этой нанесли удары по голове. Ты обратил внимание на крестообразные проломы, Хольгер?
– Да, я думаю, что это траншейный шестопер.
– Именно шестопер? Заводской или кустарный?
Заводской для штурмовых групп. У тебя есть такой?
Франчини посмотрел на Вюнша укоризненно.
– Конечно есть, Хольгер. У меня имеется все вооружение Германской армии с 1898-го года.
– Прости, Уго… Так ты согласен, что это может быть он?
– Пожалуй, да. Хотя, конечно, такие шипы использовались не только вами. Я его сейчас принесу и сравним.
На этот раз Уго вернулся быстро. Он принес два очень похожих друг на друга шестопера. Вюнш похвалил свою память – он почти точно запомнил оружие, которым пользовались бойцы штурмовых групп. Стальная палка, на одном конце которой была деревянная рукоять, заканчивающаяся широким набалдашником, а на другом конце приварены стальные пластинки, на каждой второй из которых был, в свою очередь, приварен стальной шип крестообразной формы.
Второй шестопер имел похожие очертания, но был значительно более старинным, покрытым слоем ржавчины. Кроме того, он был немного длиннее.
– Удивительно! Немецкий траншейный шестопер 1916-го года и шведский шестопер из XVI века оказались так похожи! Посмотрите господа – только слой ржавчины и разная длина позволяют их отличить!
– Это может быть орудием убийства?
– Да, вполне возможно. Конечно, точно сказать нельзя, сам понимаешь, Хольгер… Но похоже, очень похоже.
Майер во второй раз за время визита вступил в разговор с Уго:
– А что насчет тупого тяжелого предмета?
– Ну, тут мне понадобится время, чтобы определить хотя бы ближний круг предметов, которые могли оставить такие следы. Учитывайте, что это могло быть и вовсе не оружие…
Франц понял, что совершил ошибку и перефразировал вопрос:
– Набалдашник такой булавы мог послужить этим предметом?
– Вполне. Только удар должен быть очень сильным. Кстати, вы обратили внимание, что убийца левша?..
Через полчаса Хольгер и Майер вышли на улицу.
– Выезжать будем рано. До Нюрнберга сто семьдесят километров. Нам нужно быть там с утра, а не днем, так что отсюда поедем ночью.
Франц кивнул. В голове Вюнша всплыл вопрос, на который Майер ему не успел дать ответ, пока они были у Уго:
– Так какой для боя?
Франц посмотрел на Хольгера непонимающе, но вспомнил недавний разговор и ответил:
– У господина Франчини такого нет, но я выбрал бы римский гладиус. Он очень плох в открытом бою, но в условиях тесного строя – то, что нужно. Такими мечами были вооружены римские легионеры.
Хольгер не знал, как выглядел гладиус, поэтому просто представил Франца с коротким мечом в плотном строю. Получилось достаточно комично. Эспада и дага явно шли ему больше.
– Мне за вами заехать завтра или вы приедете к Управлению?
– Лучше вам за мной, если это вас не затруднит.
– Хорошо, я часа в четыре утра буду ждать вас на Рамбергштрассе. А какой дом?
– Шестнадцатый.
– Хорошо, проверьте оружие с вечера, Франц.
– Думаете, Вольфганг Габриель – наш убийца?
– Думаю, что он наш последний шанс раскрыть дело.
Глава 35
Волчья тропа
Нюрнберг был вторым по величине городом Баварии после Мюнхена. Готическая архитектура Старого города привлекала сюда многих людей со всей Германии. Привлекла она в свое время и Адольфа Гитлера, когда он выбирал постоянное место для проведения съездов НСДАП. Первый съезд партии в Нюрнберге состоялся в 27-м году на юго-восточной окраине города в так называемой «Роще Луитпольда». Роща Луитпольда представляла собой огромную площадь для демонстраций и могла вместить несколько десятков тысяч человек. С тех пор Нюрнберг играл особую роль для национал-социалистов и их вождя, став чем-то вроде столицы НСДАП.
Хольгер бывал в Нюрнберге несколько раз, но ему все время не везло с этим городом. То он оказывался здесь по работе и на слишком короткий срок, то все впечатление от старинных зданий центра города портил проливной дождь. Сейчас Нюрнберг еще не до конца проснулся – была только половина девятого утра.
Вюнш пребывал в плохом настроении сразу по двум причинам. Во-первых, просыпаться пришлось рано и, что особенно расстраивало Хольгера, в одиночестве. Хелена ночевала у себя дома. Умом Вюнш понимал, что это даже хорошо – не пришлось будить ее посреди ночи – но все-же ему хотелось побыть с ней подольше. А вторая причина заключалась в том, что даже столь раннее пробуждение могло не позволить им застать Вольфганга Габриеля дома. Дорога получилась долгой, и Хольгер мог винить только себя, что не догадался выехать еще раньше. Майер мирно проспал большую часть пути и сейчас выглядел немного помятым.
– Какой там адрес, Франц?
– Адлерштрассе, восемь.
Вюнш плохо знал Нюрнберг и поэтому еще вчера озаботился покупкой карты города.
– В бардачке лежит карта, ведите меня, Франц, а то мы тут долго будем плутать…
Через полчаса Wanderer Хольгера остановился перед двухэтажным домом конца прошлого века. Улица была безлюдной, хотя и находилась недалеко от центра. В окнах первого этажа горел свет. «Может быть, и успели…». Прежде чем выйти из автомобиля Вюнш достал свой Люгер. Он внимательно его проверил, повторяя про себя как молитву: «Проверить количество патронов в обойме, зарядить пистолет, взвести, снять с предохранителя, поставить на предохранитель». Проговаривание каждой процедуры про себя было для Хольгера привычным еще со времен Войны, когда он так же разбирал и собирал винтовку. Кроме того, это помогало ему сосредоточиться. Майер тоже не терял времени зря и зарядил свой револьвер. «И все же далеко не факт, что это он! Да, Вольфганг появился в Мюнхене как раз тогда, когда произошло убийство, да, он служил в армии, а также имел мотив, но все это лишь теория. Далеко не факт, что это он…» Вюнш глубоко вздохнул и вышел из машины.
На звонок в дверь долго никто не отвечал. Наконец, дверь отворилась, и полицейские увидели человека с глубоким шрамом на левой щеке и обильной проседью в волосах. Лицо Вольфганга Габриеля было безучастно, а сам он был одет в домашний халат.
– Доброе утро. Вы, господин Габриель?
– Да, это я. Чем могу служить?
Голос Вольфганга был глубоким, сильным и совсем не напоминал хрипение его старшего брата, что, впрочем, не было удивительно.
– Мы из Баварской полиции. Оберкомиссар Вюнш.
– Комиссар Майер.
– Чем могу помочь полиции? Что-то случилось?
– Дело в том, что мы расследуем убийство в Хинтеркайфеке, и нам нужно с вами поговорить.
– Про убийство Виктории и Груберов?
– Да.
Вольфганг на мгновение замер, будто принимая какое-то решение, а потом произнес:
– Хорошо, господа. Я постараюсь вам помочь. Проходите, пожалуйста, не на пороге же нам об этом разговаривать.
Взгляду Хольгера предстала широкая прихожая, на стенах которой висели жизнерадостные, хотя и недостаточно профессиональные, акварели.
– Прошу за мной.
Вольфганг прошел в одну из четырех дверей ведущих из прихожей. Вюнш обратил внимание, что при ходьбе Габриель немного припадал на правую ногу. Как Хольгер не прислушивался, он не мог услышать в доме каких-либо посторонних звуков. Очевидно, Вольфганг был один. Полицейские проследовали за ним и оказались в кабинете, который обставлял человек склонный к аскезе.
Один шкаф с непрозрачными дверцами и красивой резьбой по ним, стол, два жестких стула и узкое кресло составляли все убранство комнаты. Стол был девственно чист, если не считать лампы и пустой пепельницы. Шторы были плотно задернуты, поэтому в кабинете царила тьма вплоть до того момента, когда Вольфганг включил лампу.
– Присаживайтесь, господа. Если желаете, могу предложить вам кофе.
Хольгер, который и так сварил себе с утра крепчайший кофе, отказался, а Майер кивнул. Когда Вольфганг вышел из комнаты, Вюнш еще раз прикинул, с чего бы начать разговор: «Скорее всего, имеет смысл сразу спросить, сообщал ли ему брат о нашем визите…». Габриель вернулся очень быстро с двумя большими чашками кофе. Одну он поставил перед Майером, а вторую на стол перед креслом.
– Позвольте, я закурю?
– Это ваш дом, господин Габриель. Признаться, я и сам хотел попросить у вас разрешения.
– Конечно, можете курить, оберкомиссар Вюнш.
Габриель открыл ящик стола в поисках портсигара, но когда над столешницей появилась левая рука Вольфганга, в ней был не портсигар. На полицейских был направлен Walther PP.
Эти пистолеты появились еще в 29-м году. Несмотря на то, что сделаны они были специально для полиции, Хольгер да и многие другие (особенно фронтовики) сохранили верность старым Люгерам. Вюнш несколько раз видел Walther в деле, а один раз и сам из него стрелял. Ничего плохого он сказать про эту игрушку не мог: компактный, но обладающий отличной останавливающей способностью, надежный, меткий. Единственными недостатками этого пистолета были высокая цена и некоторая капризность при эксплуатации. Несмотря на все плюсы, Хольгеру казалось, что Walther не очень подходил на роль именно полицейского пистолета. Все же цель полицейского не застрелить преступника, а заставить его сдаться. Когда обычный человек видел длинное дуло тяжелого Mauser C96 направленное прямо на него или вороненый ствол Люгера колени его обычно подкашивались, а руки сами собой поднимались вверх. Полицейский же с Walther не внушал в неопытного человека трепет.