Черный квадрат. Мои философские размышления здесь на Камчатке. Том 1

– Всё то не правда и всё то неверно в их суждениях!

– Всё то теоретические фантазии физиков таких же, как и Стив Хокинг теоретиков, которые предполагают, как бы было в том первородном космическом киселе, которого на самом деле и не было, так как именно я-то именно сейчас есть!

– И Бог даст, и завтра я буду!

Всё это тот же новый Коперника подход: Солнце вокруг Земли вращается или всё наоборот. И многое тогда нам разъяснил Коперник и еще большего не разрешив, оставив не отвеченными все вопросы наши. А есть и найдется еще тысячи тысяч вопросов, на которые никто и никогда вероятно и не ответит, даже зная, что бозон Хигса как бы и есть, и как бы его и нет.

Да и понятно, что великий Эйнштейн нам давно писал, что точка отсчета и точка наблюдателя это диаметрально разные вещи, и даже как бы разные сущности. Но я не хочу внове оказаться в той космической и в той многовариантной вероятности и еще тоже десяткой с тридцатью или даже со ста нулями сингулярности и в какой-то там десятичной или сотенной степени, и чтобы внове, чтобы по-новому с самого отцовского сперматозоида еще и развиваться, чтобы внове и в абсолютно новом времени мне расти и еще становиться, как творческой, жаждущей активной земной жизни личности. И еще, чтобы в мареве ночи, чтобы мне преодолевать и ту же корь, и грозный мой дифтерит, и даже ненавистный мне полиомиелит, которым болела моя соседка и вероятно родственница в пятом колене Таня Кайда и, которую многочисленные родственники по неведению своему пророчили мне в том моем детстве даже, как бы в жены и в спутницы жизни моей. Не хочу и не желаю я, чтобы мне внове ждать быстротечения времени этого моего. Это не правда! И это всё их физические теоретические построения и черной энергии, и даже той черной их материи, так как они чего-то еще и сами не знают, да и не понимают, а может и не ощущают, пытаясь в чем-то всех нас убеждать, низводя все сложное к простым математическим формулам и каким-то сверх сжатым до невероятности сингулярностям. И я, убежден, вовсе не верно! Так как есть такие категории и понятия в душе моей как отвага отца моих братьев Левенчук Алексея Андреевича 2 апреля 1944 там под Одессой на станции Вознесенск-3, оставшегося верным присяге Родине и СССР и истекающем кровью от ран его и героизм моего деда Якименко Иван Андреевича в феврале 1918 года в Савинцах, сраженного пулей из маузера махновца и упавшего на ту черную-пречёрную твердь и на землю нашу савинскую черную-пречёрную, есть в народе нашем смелость и есть в миру еще и предательство буквально твоего соседа, ведущего кого-то на эшафот… А это наши человеческие взаимоотношения и наши человеческие и уже все цивилизационные измерения, которые никакими формулами, которые никакими расчетами сегодня нам не измерить, так как только когда возникает какая-то напряга, даже нравственная проявляется вся человеческая сущность и всё его духовное величие.

А иначе мы бы из нашего сегодня и не задали свой полу наивный вопрос:

– А почему именно бухта та именем того Лаврентия названа?

– Разве имен по краше и нет на Руси нашей или у всех славян и даже у всех мусульман, или у всех буддистов её населяющих?

Как и сосед мой здесь Тиличикский назван Улей Абрам Абрамович, а по абрису ну настоящий береговой коряк.

– Так кто же он?

– И пчел здесь до сих пор в Тиличиках нет!

– И, Абрамов из того Синайского Израиля не так уж много здесь и сегодня?

Вон и мой брат Борис да Иван, и мой дядя Александр, созвучно с Александром Македонским и с Александром Суворовым, а еще и с Александром Пушкиным, и мой друг Владимир Дубров, это также созвучно с Владимиром Мономахом и таким умудрённым, и таким собирателем земель всех славянских, и всех искони русских, чем не имена, чем они не такие да не знаменитые и не созвучные?

– А Владимир (Володимер) Дежнев.

– Или они не такие красивые?

– Или все они не звучные?

И только, затем может через недельку, когда уж порванную и прерванную телефонную связь после того памятного апрельского 21 числа 2006 года землетрясения не без чрезмерных усилий и напруги восстановили связисты в отцовской памяти слова младшего сына Василия, врача хирурга из далекого отсюда от Камчатки Липецка по тому еще проводному телефону:

– Папа, я срочно, вылетаю! – и ниточка родственной проводной, а то и теперь космической связи на минуту, или две меж нами как бы прервалась, так как тот далекий спутник-ретранслятор за горизонт Земли вдруг ушёл…

Телефонная связь и тогда от очередного толчка, от очередного афтершока, как специалисты сейсмологи говорят, а я бы сказал, от всплеска волны земной и её сверх напруги вновь между нами прервалась, так как землица та здесь на олюторской земле рожает в напруге настоящий новый может быть сотый или сто двадцатый камчатский высокий вулкан, который из самих глубин и железо, и платину с серебром, да и златом подымет именно сюда наверх и выдаст нашим людям нымыланам, олюторам (алюторам), корякам и оленным людям – чукчам, как выдает тот шахтер трудолюбивый именно на гора с тверди своей еще, так не изученной, хоть где-то там, на Кольском полуострове уже и чуть ли не все 15 километров её ведь ученые пробурили!

– А моё сердце?

– А наши и жены моей Наталии Васильевны, и сына моего Василия и Алексея сердца они в унисон не первый день ведь так ритмично стучат!

– И понятно, моё давно пере натруженное сердечко, и сына моего, и жены моей сердца?…

– А его сыновье сердце? Что он там ощущал и как еще волновался он, как оно сжималось и, как у него оно болело по ночам, а то и ясным днём?

И вот! Всё, что было до 21 апреля 2006 года, было одной нашей жизнью и всё, что стало после того памятного для всех Хаилинцев и Тиличикцев дня, когда её эту богатую камчатскую Землю пронизал почти 9,2 бальный гул, когда её эту Землицу еще никем не укрощенная и не измеренная никем, и никогда невероятная земная силища, как сказал, и написал затем Владыка Камчатский Игнатий, «из-за того, что мы (подразумевалось в тексте Тиличикцы и Хаилинцы) мало, вероятно ему Господу Богу молились…»?

– Может то его Игнатия и истинная правда?

– Не все и не так уж часто молятся, да и истинно откровенно.

– Это действительно ведь верно, так как и величественных, завораживающих глаз мой храмов здесь на Камчатке моей нет, и должной привычки еще у всего народа до сих пор ведь нет. А может и нет!? А может и вовсе не так?!

Вся землица наша пришла тогда 21 апреля 2006 года в такое возмущение и в такое волновое вспучивание и в неуправляемое движение материковых толстых плит, и в такое невероятное возмущение, что в бухте Скрытой лёд толщиною в два метра в мгновение от гидроудара идущего от дна его по нему превратился в мелкую крошку и в каше подобное крошево от тех сильнейших гидроударов морской соленой водицы, возмущенной откуда-то снизу не то с 20 или даже с 40 километровой глубины нашей Землицы, от тех её невидимых вибрационных особо длинных волн, которые шли из самих глубин нашей Земли и по самой мерзлой апрельской нашей землице от древнего Хаилино и до береговых, не менее древних, а им уже 300 лет в 2014 году исполнилось Тиличики и по земле здесь пошли такие трещины её неимоверной боли шириной и в метр, и глубиной чуть ли не во все 10 метров, а то и все 20 метров и они, протянулись далеко на север от наших родных Тиличики аж до самого до Хаилино, и когда затем я переезжал их на санитарном вездеходе «ГАЗ -36769» у реки Тылгаваям, чувство естественного и природного первородного его глубинного не за себя страха, проступало по моей коже её такими маленькими пупырышками, так как и на ней, на Земле той хаилинской рождался там внутри такой маленький пупырышек, той внутренней здешней горы или даже нового могучего-премогучого камчатского очередного вулкана. Той Горы, которая где-то там, на глубине 40 или 50 километров рождается в районе древнего села Хаилино в самом Корякском здешнем высоченном нагорье.

И когда, и где он этот земной вулкан проявится, где и когда он окропит нашу землю своими пламенными огненными языками, сжигающими всё на своём пути, мы ведь сегодня и не знаем, как и не знали те люди, которые изображены на божественно талантливой картине «Последний день Помпеи» работы, как мне кажется, художника и классика жанра Карла Брюллова, смотря на которых я теперь не вижу ни их ночной нагоды, ни даже их не скрытого от меня стыда естественной нашей пред Богом нашим обнаженности, а только вижу я их страх пред разыгравшейся на их глазах стихией. И притом, в большей степени, страх не за себя, а за детей своих, за жен своих, за всю будущность свою. Да, так как и не знали те древние люди, которых тот вулкан Везувий и его горячее дыхание настигло неожиданно, настигло в темной ночи, и вижу те люди, которые на нас всех смотрят сегодняшними глазами страха перед немеряной силищей безграничной Природной, смотрят глазами их страха перед силой извечной самой матери Природы, божественной силой, силой может быть даже в чем-то уверен в этом Божественной, которая нас всех и в Тиличиках, и в далёком Хаилине сама так нежно оберегала, только чуть перстом своим, как и у художника Иванова Александра в его непревзойденном «Явлении Христа народу. Явлении мессии», поистине по-отцовски и без особой злости предупредив:

– Люди Земные – будьте чуть добрее. Люди Земные – помните, что Вы не вечны на этой Земле.

– Люди Земные – думайте обо мне повседневно, когда недра Левтырынинваяма так легко и быстро раскапываете до глубин вековых.

– Люди Земные – молитесь мне Господу Богу, когда гору с золотом и аметистами тщательно роете штольнями, да еще изучаете её вот на протяжении почти тридцати лет.

– Люди Земные – знайте силу мою Великую. Люди Земные и Вы ведь взойдете скоро на мои здешние высокие Небеса и, растворитесь здесь в этом вечном эфире Космоса, став одной из миллиардов мерцающих новых Звезд, чтобы своим светом вновь соединяться со всем человечеством и уж затем, только оттуда, издалёка наблюдать за всеми нами…

И в другом зале, и в другом музее или в другой галерее смотря, на эту божественную по естественной правде своей картину «Последний день Помпеи» Карла Брюллова, понимаешь, как всё в Мире нашем так призрачно и вся твоя, и моя былая слава, и то нажитое трудами неимоверными богатство твоё, и моё пред силой могучей её Природы нашей – меркнет и как сила огня и раскаленной вулканической лавы всё делает внове этим таким твердым камнем.

И вот тогда только ты понимаешь, что в день свой последний, туда далеко на небеса ведь ничего земного, кроме того, что для души своей сделал именно ты и не возьмешь. И ты понимаешь тогда, что настолько верно ведь говорил Великий Владимир Мономах, пишущи своё послание к Олегу в 1355 году в Киев.

И тогда ты сам осознаешь, что талантливый художник, а еще человек Карл Брюллов сам, ощущая и страдая, говорит и общается с нами своим особым художественным, таким выразительным языком, тем художественным языком, которым можно сказать человеку, разумеющему и именно тебе буквально всё, и одновременно не услышишь ты ничего, так как талант его насколько многолик, настолько он многогранен, что только одно движение, что только один взгляд я бы писал, я бы рисовал вечность, а он настоящий и божественный талант, он воплотил это на таком плоском полотне, чтобы еще раз напомнить нам о бренности буквально всего земного, именно в такие трагические моменты для самого человека, когда его телесная оболочка уже ничто, она уже тот пар, подымающийся высоко в небеса и, чтобы напомнить нам еще раз о той не земной силе самой Великой и Божественной силе Природы, дающей нам еще вдохновение, а кому-то и настоящий земной талант, и еще особый талант любить и быть любимым, и еще талант неистово страдать, и тот талант кому-то еще и сопереживать, а может еще талант страстно и от всего сердца твоего презирать, и даже кого-то искреннее от всей души своей, чтобы до всех твоих фибр ненавидеть, чтобы снова только любить и неистово до самозабвения, как и все они те художники не только ясным днём, а и в полном черно-квадратном того Малевича Казимира мраке и даже во сне нисколько, не отдыхая где-то в уме что-то созидать, покуда мы живем, покуда мы еще дышим этим камчатским звенящим от особой его морозной чистоты воздухом…

А был бы наш Хаилинский Павел Этьенна таким же еще и знаменитым, как и сам Карл, Брюллов, да еще мастерская такая бы была у него здесь в килпалинском их Хаилине была бы, да холсты прочные, а еще художественные устойчивые к свету краски, способные легко передать здешние желто-огненные в чем-то охристые цвета еще были бы у него?

Нет никакого сомнения, что так и было бы, проживи он еще 10-20 лет каждодневно, собирая златую колосистую жатву своего хаилинского и тополевского здешнего таланта, найди он своего одного единственного преданного ему «поводыря» по этой многоликой жизни, которого часто артисты продюсером зовут или даже не бедным спонсором, а то и древним не нашенским словом меценат, каким был тот же Александр Третьяков, имея свои ткацкие льняные мануфактуры в Калужской губернии и одновременно, основавший такую величественную художественную галерею в самой Москве, или Савва Морозов, взрастивший своими богатствами и непередаваемого композитора Петра Чайковского и даже, настоящих многих революционеров, сумевших и, перевернувших всё наше сознание, и всю нашу жизнь тогда в революционные и 1917 и 1918 годы.

Но мы знаем, мы уверены, что сама-то история никогда, ни при каких обстоятельствах не терпит того сослагательного наклонения, которое бы к ней нам так хотелось бы применить. Всё уже до нас самих состоялось и ничего фантазировать нам теперь пишущи о Павле Этьенна не требуется. И нам, сегодня естественно понятно, что если бы Этьенна Павел родился в том же Санкт-Петербурге, а если бы он еще и поступил в академическую художественную школу или даже в саму ту академию художеств, если бы у него были богатыми родители.… Но всего бы того, что он сделал за свою короткую жизнь здесь в камчатском и корякском Хаилине могло бы и не быть тогда вовсе…

– А вот если бы?

– То не смог бы он написать свою одну единственную, но неимоверно талантливую картину «Танец в чуме, или девушки – мухоморы».

– Да и не смог бы он прочувствовать, как и когда, в каком цвете все это торжество самого здешнего пантерного разве только чуточку ядовитого для кого-то мухомора изобразить, чем же его тот вихрь и сам танец их передать, и какую одежду на них тех девушек еще и одеть. И даже, чтобы понять, нужна ли им при этой мухоморной их пляске сама эта такая жаркая оленья меховая одежда, которая только от меня и скрывает весь тот их внутренний жар души и особый пыл их юных страстных до любви сердец, как и наша хрупкая хаилинская землица, которая скрывает в своих невероятных глубинах и этот новый камчатский зарождающийся 21 апреля 2006 года хаилинский вовсе новый вулкан, который я уверен, будет скоро недалеко от Хаилино или даже от самих моих береговых Тиличики, как есть и недалеко от Усть Камчатска четырех километровая Ключевская сопка, как и есть тот высоченный постоянно, извергающий лаву Толбачик и еще даже недалеко от города Петропавловска-Камчатского есть величественная Корякская сопка.

– Но, я теперь явственно понимаю, что великая наша и даже моя, и понятно и его Павла Этьенна короткая история не терпит никакого сослагательного наклонения: да если бы еще он и не пил!

– Если бы еще и себя, как надо это делать всем нам он каждый день берег бы!

– Если бы многочисленная семья в трудную минутку поддерживала его!

– Если бы та часто бесчувственная к нуждам творческого человека советская власть своевременно и тогда в детстве направила его в художественную школу-интернат в Палану или, как Килпалина Кирилла в далёкий дальневосточный Владивосток!

– Если бы еще нынешняя полу капиталистическая и не менее черствая ко всем нашим требам власть, обеспечила его хоть какой-никакой пристойной работой, если бы еще не эта переполненная детворой хаилинская школа-интернат в которой он сам рос, как и его соплеменники сегодня растут здесь в селе, как и он. И, чтобы она та школа и еще интернат не вырывала их древние корни глубокой генетической памяти из их родной семьи в раз, разрывая буквально их на части, лишая часто и зачастую той особой семейной космической ауры вечной нашей семейной любви, особой братской и сестринской связывающей нас особыми родственными нитями кровной нашей дружбы, и каждодневной взаимной поддержки, а также нашей гордости и даже сопричастности к успехам другого такого же родного и такого же близкого. И такого родного, и такого близкого брата или сестры, шаловливого внука или чуть избалованной нашей любовью внучки…

Глава 6.

И продолжая разговор о хаилинском том художнике Этьенна Павле буквально пару слов об не менее талантливом и не менее в душе его самобытном Алексее Ваямретыле – теперь уж давно лежащем на воде и настоящем камчатском преданному хозяину самурае.

– Хотя, вот у всех хаилинцев и тиличикцев, и понятно у нас с Вами был ведь настоящий друг и в той же хаилинской школе интернат вырос…

– А ведь…

– Сердце его было таким трепетным…

– Восприятие жизни у него было таким неземным и особенным, что, когда его любимая жена Мариам…, когда он пришел домой, с летней рыбалки…

– А дома?

– А дома?

– А у него дома после того землетрясения уже другой у неё «гражданский» муж откуда-то издалёка и из самого с Владивостока, да еще и ловкий молодой ловелас, а еще и, приехавший невесть откуда строитель, как бы восстанавливать село наше после той разрухи 2006 года и одновременно, разрушая тот особый наш уклад своим вторжением в установившуюся здешнюю размеренную их олюторов (алюторов) наших жизнь.

Как и все мы, буквально не заметили, добывая платину там, на урочище Левтырынинваяме, вторгаемся в пески миллионы лет ждущие нашего прихода, как и на горе Ледяной, взрывая её мы разрушаем древние медвежьи лежки и берлоги, за что сама природа и та же медведица Умка Большая мстит нам, раздирая сначала на части самого здешнего корякского и нымыланского художника Килпалина Кирилла Васильевича в 1983 году, а затем уже дочь её в августе 2007 года, рвя буквально на части двух беспечных сторожей, о чём я как автор рассказал в своём двухтомном многостраничном романе «Об медведице Умке и её медвежатах Вехе и Олелей», где естественно, как бы продолжено моё краткое эссе о самобытном народном художнике Килпалине К.В. «Наш корякский Рембрандт. Мои такие далекие встречи с человеком и художником Кириллом Васильевичем Килпалиным и мои мимолетные беседы с ним. Эссе о человеке и его Времени, о себе и нашем с ним Пространстве».

И вот, рассказывая о той зрелой матерой медведице здешней Умке Большой и её несмышленых медвежатах Вехе и Олелей, далее и подробно я рассказал о закономерной мести в 2007 г. её дочери Олелей всем, пришедшим в её родные места людям и самим геологам «ЗАО «Корякгеолдобыча» («ЗАО КГД») за ту далекую в 1983 году смерть своей матери, за смерть той Умки Большой, той её любимой ею матери, которая и поранила еще в далекие 80-е годы великого корякского художника Килпалина Кирилла Васильевича и естественно, моя последняя повесть «Камчатские лоси», описывающая опыт акклиматизации и интродукции этого прекрасного животного на бескрайних просторах Камчатского полуострова, начиная с далекого 1983 года, а еще ранее, написанные мною и изданные повести «Буксир Бодрый», где я описываю всю в её тонкостях жизнь на Пахачинской косе в 80-х и 90-е годы, и практически уже оконченная повесть «Алексей Ваямретыл – лежащий на воде: путь настоящего преданного хозяину самурая», где в деталях рассказано о молодом и талантливом жителе, давно еще 1978 году, закрытого селения Ветвей на великой камчатской реке Вывенке. И этот рассказ о его коротком жизненном пути, а еще тем же автором написана интересная повесть о таких изменчивых судьбах геологов и о невероятно дорогой камчатской платине и нашем желтом, как и наше Солнце, камчатском золоте, прекрасно рассказанная им в эссе «Желтое золото ручья Прижимный», где только штришками как бы прослеживается непростая жизнь людей этих богатых недрами олюторских земель.

И вот, он наш Алексей Ваямретыл не вынеся оскорбления и самого её единственной любимой его предательства, легко ушел из своего родного ему дома, ушёл с глаз её… И, он при этом не дрался…, хотя обещал….(мне кажется, лучше было бы, чтобы слегка подрался, чтобы слегка наподдавал и ему тому Владивостокскому пришельцу, и еще ей изменнице любви его и предательнице их трепетной любви)…

– И он тогда ушёл от всех нас…

– Он ушёл 1 ноября 2010 года и что уж точно навсегда, чтобы уже никогда не вернуться к нам таким, каким мы его запомнили.

– И он Алексей Ваямретыл ушел молодым, не дожив и тех своих 25 таких коротких лет.

– Ушел он ведь с нами даже не простившись.

– Ушел он по-настоящему, не насладившись этой его земной жизнью, даже не вкусив её всеми радостями и всеми её не земными прелестями. Он так быстро ушел от нас всех, только в своей записке сказав, что это он Алёха и это он, и что он, так как она, что он предательства не терпит…, и как тот другой…, что он ведь любил её одну…, он ушел…, как бы упав с неимоверной высоты скалы здешней камчатской, здешней поистине вулканической, как тот белокрылый одинокий, не понятый всеми нами лебедь буквально на лету там на самой высоте в раз и сложил свои могучие крылья.

– И он, тогда в ноябре 2010 года бросил её в полном одиночестве.

– И он, наверное, в чём-то обиженный, наверное, разочарованный её тем предательством его любви, ушел от нас всех, осиротив своих двоих детей: дочь и сына так любимого им Александра тезки моего.

– И он, тогда приняв для себя одно единственное решение навсегда ушёл, осиротив ведь такого любимого им сына Александра.

– И он, ушел ведь, навсегда, так неожиданно для всех нас, покинув нас уж наверняка навсегда.

– И мы все, и его родные мать Татьяна и даже брат Денис, а еще, названный его брат Дмитрий, в чем-то тоже его предававший и все близкие ведь так и не поняли его того внутреннего порыва, не оценили всего благородства порыва его Ваямретыла Алексея – теперь уж точно вечно, лежащего на воде, на чистой и одновременно быстрой той чистой Ветвейваяма воде – «нилгыкын мымыл» и еще настоящего камчатского преданного хозяину самурая, совершив своё то единственное на, что и способен, верный и поистине преданный самурай – сепукку. Его последнее в жизни то невозвратимое сепукку.

– И, пусть теперь, он даже такой нагой передо мной, как и у Карла Брюллова на его картине «Последний день Помпеи» лежит на этом секционном столе, где его судебные эксперты теперь разбирают его буквально по клеточкам, чтобы узнать всю его Вселенскую историю гибели его.

И, пусть его теперь ничем неприкрытая нагота с синей татуировкой христианского креста на левом плече такая же, как и на не передаваемой по выразительности картине у Александр Иванова в его «Явление Христа народу. Явлении Мессии», где совсем юный пастух, выходящий из воды, как и он, теперь пред Богом своим Христом нашим без всяких одежд, так как единожды, представ пред вседержителем, который как провидец наш наперед знает все наши, даже такие потаенные помыслы, который уж наверняка ведает весь наш земной промысел и пред, которым нам ведь нечего и скрывать-то, да еще и таить нам ведь нечего.

А они те заморские одежды теперь ему и не нужны, так как он и путь его еще такой чист, как и тело его, не вкусившее всех земных радостей. И, он как бы символически, и выходит из той чистой водицы Вывенки, чтобы хоть раз узреть его – Бога нашего облик земной и такой простой еще, и как бы человеческий, и даже в одеждах таких, какие и у нас всех здесь на Земле есть.

И тот Иванова Александра довольно таки юный пастух только и сосредоточен на нём, только и видит перст, указующий его Господа Бога!

– А вот, понимает ли он по малолетству своему, о чём с ним будет теперь говорить сам Иисус Христос и о чём вещает именно ему тот снизошедший с небес божественный Мессия, и какой путь по тверди земной предстоит ему – пастуху еще пройти?

– Длинный ли?

– Или такой же, как и у Алексея Ваямретыла довольно таки короткий и обрывистый? Еще не успел окончить тот елизовский интернат, как сразу же в омут здешней противоречивой олюторской и тиличикской его и нашей жизни…

Так и Павел Этьенна!

Павел Этьенна жил в том своём особом его хаилинском Времени, в том простом его Хаилинском окружении, в том его историческом нымыланском здешнем камчатском островном бытии, которое он сам легко до каждой клеточки понимал, которое он видел буквально каждый день, которое он еще и явственно душою своею осознавал, но которое по большому счету уже как-то изменить, которое он сам преобразовать фактически и физически уже ведь не мог.… И это только не от слабости его физических сил. А вот душевной выдержки, душевной напруги, понимаю ему как еще здесь на земле этой, ведь не хватало.… Или может быть у самого него не хватило тех сил и особых силёнок, чтобы тянуть ту свою тяжелую и тугую, как удавка на шее «лямку здешней камчатской жизни», которую я вижу, как каждый день, как тянут те мышцами накачанные с Волги-матушки сильные репинские «Бурлаки» на великой, нет величественной по своей правде картине Ильи Репина, моего чугуевского земляка (а репринт этой реалистичной и правдивой по сути своей картины всегда хранится у меня под стеклом на рабочем столе, где бы и кем бы я не работал). Я уверен, что он – Этьенна Павел не мог бы всю жизнь тянуть ту «лямку жизни», которую, тянем все мы и всю свою жизнь, довольствуясь часто самым малым и даже удовлетворяясь самыми малыми радостями. А ему нужно было, как в той его пляске с мухоморами здесь в килпалинском Хаилине всё и даже сразу. И, чтобы сразу же завихристые эти их женские танцы, а еще и эти дивные, те сказочные в сознании твоём помутненном ядом его зрелища. Ему желалось и, чтобы одновременно великая радость, и чтобы ощутимое руками его обладание ими одновременно. Понимаю, что ему не хватало здесь тех душевных впечатлений и тех наших каждодневных эмоциональных внутренних особых ощущений радости, и понятно, он тогда глушил водочкою свою неизбывную тоску и глушил еще тем по-научному пантерным камчатским мухомором, и тем особым их девушек хаилинских в их мухоморном вихре танцам, когда непонятно кто и чем, занят в его доме уже занят, или с кем еще и спит он, во хмелю просыпаясь поутру в чужой такой холодной постели, а то и на промерзшем полу, на кем-то с вечера брошенной зимней шкуре северного здешнего оленя, торчащие волоски которого его и ласкали, и всю ночь нежили, и одновременно будоражили тогда его еще не растраченную страсть, и даже упругое так сильно, упирающееся в пол естество его.

И вот, будь то 2000 лет назад, или вчера, сегодня или даже завтра он бы не изменил всего стиля своего поведения, он бы не изменил бы и стиля своего художественного письма, приобретено им в учителя своего Кирилла Килпалина и даже всего своего творчества не бросил бы он сам.

А может просто и он, и тот же Алексей наш Ваямретыл, теперь лежащий на воде и еще настоящий камчатский преданный хозяину самурай по духу своему сам вот, да и не захотел быть одним из тех репинских мускулистых бурлаков, чтобы так упорно и так долго тянуть эту «лямку именно своей тяжелой и одинокой камчатской олюторско-нымыланской его жизни» и той своей безответной страстной любви к ней, его единственной и к его божественно-обворожительной, как рембрандтовская «Даная» его родная по духу ему Мариам, как бы созданной им самим в мыслях своих и, выстраданной там в его интернетовском елизовском прошлом, где он, как бы вне семьи рос и сам душою своею формировался в таких комфортно-тепличных условиях, что нырнув в нашу настоящую бурлящую эмоциями и всеми страстями жизнь, быстро и легко ушел на самые её десятикилометровые или даже одиннадцатикилометровые тихоокеанские здешние темные глубины, какие и есть только здесь у нас возле камчатских берегов, в глубочайших разломах коры её и всей тверди земной, где уж наверняка ни яркого солнечного света не видать, ни даже этой земной жизни в нашем обычном понимании, так как там большущие давления в тысячу атмосфер, а физически вернее тысячи бар, когда сами атомы и молекулы вещества находятся так близко друг от друга, когда там такая температурная и химическая варится каша у всех курильщиков подводных, когда то особое глубинное первородное тепло Земли как бы рождает невиданные здесь на Камчатском полуострове формы земной жизни нашей, как и ранее нас рожали матери наши в невероятной родовой напруге, как затем растили в напруге жизни нашей нас малых и таких несмышленых? И вот он, не видя её жены своей её ответной любви, не видя её ответа на страсть свою, старался и не раз, и не два, чтобы погасить то, разгорающееся пламя своё и травкой конопли, как бы греющей душу его и затем, легко и надолго, расслабляющей всё его сознание, и даже пробовал крэком все внутри себя изничтожить, и чем-то другим и особым, и, наверное, тем же новым и синтетическим, что облик человека в раз меняет, каким есть ЛСД, и легко преображает его мышление и восприятие мира окружающего, и в раз делает из него что-то не по-человечьи уже иное, и уже не такое, как ранее по-человечьи картинно божественно-одухотворенное и не всё такое, о чём даже мечтал сам создатель наш Господь Бог, и сам Иисус Христом, лепя и создавая всех нас здесь на землице этой и только по воле своей, вдыхая в нас душу свою, но, не имея той возможности быть каждодневно еще и заботливым нашим поводырем, и внимательным пастухом нашим. А он, ведь властен был и только за те шесть дней, и за миллионы лет истории нашей создать как бы именно нас, будучи Богом всей Вселенной, и он « …все, что хочет, он мог творить, а и сам, и на хуленье, и на плеванье, и на ударенье палками, и на смерть даже отдался, одновременно владея и животом и даже смертию! А мы что люди грешные?…» не без сожаления вопрошает тогда тот же Великий Владимир Мономах у Олега в своём послании к нему в далёком от меня в 1355 году. А как всё это по-современному звучит, а как в сердце моём откликаются слова его из самой глубины веков, из того 1355 года…

Вот так и Алексей Ваямретыл теперь-то уж точно – постоянно лежащий на воде и настоящий камчатский преданный самурай, только, родившись на килпалинском Ветвейваяме был уже нисколько не властен той высшей воле Божьей, выйдя из его врат и сам шёл по землице этой камчатской своей узенькой и часто извилистой дороженькой, и только в последних строках записочки прощальной его мольба прощения и покаяния: «..Мам это я Лёха (вернее было бы Маш…– это от меня) Прости! … Береги детей моих и Александра моего!…» И, удивительно, последняя его строчка: «..Труп мой сожгите и над океаном Тихим развейте» – писал он черным, как и «Черный квадрат» Малевича Казимира угольком, там, в верховьях култушинской здешней реки, где тот вулкан и тревожил своим гулом вот так землицу нашу, и не только в 2006 памятно году, но и 15-ю годами ранее в марте 2001, да и 29 октября 2015 года, вот в 4,2 балла тряхнуло внове, да и это ведь, естественно. Ранее, просто тех наблюдений мы еще не накопили за века, а только по засыпанной пеплом вулканическим, видим на стоянках их древних, как и 400, в 4675 лет назад вода тихоокеанская приступала к берегу здешнему и понятно, что Тиличики теперь–то мои и понятно их и его берег этот не раз и не два затапливался, и не раз смывала волна тихоокеанского разрушительного цунами, чтобы жизнь здесь, как жизнь чайки белокрылой в честь чего и названо это моё любимое село ни на день на самом полуострове Камчатском не прекращалась, ни на минуту не останавливалась, а только сама по себе крепчала, пережив всё те природные и да все исторические здешние великие временные и пространственные катаклизмы.