Черный квадрат. Мои философские размышления здесь на Камчатке. Том 2

Хотя в практике знаменитого и работоспособного художника были, и другие более реалистические картины: «Урок анатомии доктора Тюльпа» (1632), «Автопортрет с Саксией на коленях» (1635), который я запомнил буквально со своего детства, а уж с отрочества это точно, а уж в 1642 он закончил свой «Ночной дозор», тремя годами позже в 1645 он завершил непревзойденное по красоте и по всему его символизму полотно «Святое семейство», и на закате своего творчества с 1666 по 1669 год художник работал над картиной «Блудный сын», и понятно, что все эти его шедевры по их живописному непередаваемому колориту, по их выразительности, по его неповторимой технике и самой их грациозности «Святое семейство» не идут ни в какое сравнение с тем в чем-то мистическим и загадочном чут только супрематичном «Черным квадратом» Казимира Малевича пусть и супрематичным, так как это разновеликие и естественно каждому это с первого взгляда видно несравнимые сами по себе художественные величины и даже ценности. У этих двух художников из разных веков естественно разные художественные взгляды и предпочтения на само великое и вечное искусство, и даже на сам способ, отражения нашей или его действительности и даже их, существующих в народе мифов, так как только Рембрандтовскую «Данаю» можно рассматривать вечно, наслаждаясь прорисовкой буквально каждой черточки и не только потому, что там прекрасная и еще чуть, и в меру нагая женщина, которую всегда желает каждый мужчина, даже самый неопытный или, которой из них буквально грезит по ночам, будучи еще таким неопытным и естественно неискушенным в таких делах юношей, а потому, что там, на полотне автор отображает одновременно в чем-то и что-то мифическое и поистине сказочное, и, всё происходящее высоко на небесах и всё это окружающее нас земное, и еще такое неземное, над природное самое великое и Божественное совершенство из материи нашей, слепленное по воле самого нашего Иисуса Христа, то таинственно-божественное его творение – самого господа Бога нашего – Иисуса Христа, который понятно не те библейских шесть или семь дней, и наверное и это, уж точно, не шесть авторских лет сам творил (!), чтобы из под его кисти и по его воле, и еще по его божественному промыслу, родилась вот такая соблазнительная, и вот такая, обворожительная женская, в чем-то даже та по неземному блаженная красота. А уж я, знаю и уж я уверен в том, что самому Господу Богу нашему Иисусу Христу потребовалось, как минимум, семьдесят миллионов лет, чтобы создать вот такое совершенство на, которое мы с умилением и с таким восхищением смотрим сегодня, и еще долго безусловно будем смотреть, восхищаясь и умением самого художника Рембрандта самому увидеть и еще нам его показать, и еще, восхищаюсь я способностью высшего, что есть у нас создать его и вдохнуть в него или в неё саму трепетную жизнь. А уж кто и, что в её чуть бесстыжей наготе и увидит, это тот уже полёт его, разбушевавшейся фантазии и всей мысли его, желающей видеть красивое и поистине прекрасное, и, при том, в облике таком человеческом.

А мы с вами знаем, что в разном возрасте, в разные наши периоды нашего становления она та фантазия наша такая разная, как и всё наше восприятие всего мира и нашего всего Мироздания, позволяющего мне сейчас писать, позволяющего мне размышлять и даже мысли мои вложить на эту белую бумагу, как бы кодируя все их теми электронными единичками и еще ноликами, обозначающими в математике ничто. И вот, у художника Рембрандта Харменс ванн Рейна из тех информационных ноликов памяти его и буквально из ничего, а только из его мысли, получаются картины удивительной красоты, у конструктора Сикорского, Ильюшина. Микояна, Королева вертолеты и самолеты, а уж у меня и романы, повести и эти беглые в несколько страничек эссе.

А вот та его единичка и, это естественно, это понятно тебе читатель это Я еще и автор, а уж нолик это та окружающая меня космическая бесконечность, которая в кругу и даже в окружности легко сама и на себя замыкается, превращаясь в моём сознании в ту Космическую черно-пречёрную бесконечность всего, вибрирующего и так трепетно, волнующегося космического эфира, окружающего сегодня вероятно только меня и никого более.

Глава 49.
Как же мы все сегодня живем? И есть ли у них то геофизическое и еще особое современное психотронное оружие? А также, какова истинная роль генномодифицированных продуктов в нашей сегодняшней жизни?

28 февраля 2011 года наш главный герой и автор этой книги, который и путешествует в скором, и еще фирменном поезде №029, Углев Александр Яковлевич перед самим отлетом из московского аэропорта Домодедово в его теперь, реконструированном и, таком просторном накопителе для пассажиров зашел в киоск и буквально случайно купил лежащий на книжном развале наряду с другими глянцевыми журналами «За рулем», «Мото» «Computer Bild» и машинально взял почему-то рядом, лежащий в руки не такой уж и глянцевый, но зачастую интересный не только для него журнал «Наука и религия» №3 за 2011 год и также, машинально, как всё, что делал сегодня между его строк открыл его сразу же на 42 странице, где была напечатан статья Эдуарда Геворкяна «Птицы-2» не по Хичкоку», где автор вспоминает сюжет фильма «Птицы» по классическому триллеру Альфреда Хичкока, который был им снят еще в далеком теперь в 1963 году, когда Уголеву было всего-то только 13 лет и, когда его родные и любимые Савинцы засыпали в январе и в феврале черные снежно-пылевые бури, идущие из далеких от Савинец казахстанских степей и даже из того, ранее засекреченного, а ныне всем известного и понятного степного из Семипалатинска…

А ведь, затем он прочитал, всё сопоставил из давно, накопленного в его голове и оказалось, что это были те далекие от настоящего сегодня хрущевские, бериевские, курчатовские, сахаровские и еще те бериевско-харитоньевские испытания в открытом воздухе в тех бесконечно бескрайних не то поволжских, не то теперь казахстанских или может быть всех тех бескрайних семипалатинских степях новейшего, ранее невиданного на земле нашей атомного оружия. Это были испытания того оружия нашего теперешнего возмездия, оружия нашего мирного сдерживания всех других, это естественно сказано максимально вежливо, чтобы не назвать их вульгарно или еще и похабно и, столько тогда на его юную, ничем еще, не омраченную и ничем не покрытую голову, сколько на нашу харьковскую и всю нечерноземную благодатную землицу выпало миллионов тех радиоактивных Кюри или даже современных никем не мерянных ранее Беккерелей, или настоящих опасных для жизни моей еще и удивительных Греев, да и миллизильвертов он еще по младости лет своих, по той природной его естественности, и даже в чем-то вероятно девственной своей простоте, и той лично его непосредственности и ничего не знал, да и не мог он по младости лет всё то теоретическое знать, что соприкасалось с ним практически, вызывая опухоли и другие заболевания во всех родных и близких, кто не прожил, выделенных на Земле нашей лет самим Господом Богом нашим Иисусом Христом.

И, естественно по малолетству своему ничего тогда он не ведал, хоть и пытался спозаранку читать и многие, если не все физические книги, покупая их на последние рубли и той в 35 рэ стипендии его, и буквально всю доступную ему в то время даже научную химию беря на тех же книжных развалах на сумской в книжном магазине, а еще там в Харькове где работал и Курчатов в Померках на улице Карла Маркса, где был прекрасный академический магазин «Академкнига», конечно же, еще в школе он любил и прекрасно знал, и саму биологию.

А затем, последовали и 26 апреля 1996 года Чернобыльский черный пепел, легко и всего за ночь, засыпавший чуть не пол Украины и южной России с Беларусью, и еще, от взорвавшегося ранее как бы сам по себе химического хранилища радиоактивных отходов ПО «Маяк» в 1957 году, что под Челябинском и который, добавил к естественному радиоактивному фону подлежащих пород там на реке Теча столько этих их научных кюри и беккерелей, да и греев, и сколько он, и они те кюри, беккерели, и греи тихо, и незаметно, и без особого пафоса, унесли активных человеческих жизней, родных нам жизней, да наших этих жизней в много раз, снизив и само качество, и, забрав денежки мои и твои, на восстановление и еще на бетонный от времени, и тяжести, рассыпающийся под дождями чернобыльский саркофаг, на те льготные, а еще досрочные пенсии всем чернобыльцам, и мало еще на что там и куда там потраченных в их засекреченных указах и распоряжениях, да еще и в конторах разных и так засекреченных.

Не знал он тогда по своей вихристой юности и по всей незрелости своей, и даже не знал он о вероятностно-стохастическом влиянии самой радиации на наш человеческий организм, и о её таком же влиянии радиации в разных формах на организмы других земных млекопитающих и теплокровных, и всех пресмыкающихся, и даже гадов наших, как бы изначально холоднокровных и даже далеких от нас самих по своему эволюционному развитию, но не по устойчивости к той же радиации, так как они как никто из нас поближе к матушке землице нашей.

Глава 50.

Те юности моей черные, как и

супрематичный

«Черный квадрат» Малевича Казимира памятные мне пылевые бури 1961-1964 годов.

А мы с Вами дорогой читатель еще продолжаем ехать в том скором и фирменном поезде номер №029 Москва-Липецк и вместе, размышлять о жизни нашей и о всех превратностях её современных, и о таких новых, о таких нежданных для многих угроз.

Пассажир поезда ровно, стучащего о рельсы своими парами колес, а те стыки теперь на сварных рельсах не через 12 или как ранее не через 25 метров, а через те восемьсот метров, это то минимальное расстояние, которое поезд пробегает буквально за 0,4 минут или за 24 секунды и, ты берешь калькулятор и проверяешь, и легко считаешь при скорости 120 км в час, соотносишь с 800 метрами, переводишь в километры и в те короткие метры, чтобы все единицы привести воедино, а часы в минуты и ты получается 0,4 минуту, а затем 0,4 минуту умножаешь на её наполняемость той минуты 60-ю секундами и получаешь, что стук колес в твоём сердце отзывается каждые 24 секунды и он не дает тебе слегка от долгого перелета на самолете уставшему, а слегка еще и, возбужденному от предстоящей с родными встречи ни спать, ни отдыхать, ни тем более хорошо слышать собеседника и, ты только чуточку раздражаешься, ты начинаешь в том шуме и в том ритмичном перестуке считать эти 24 секунды: раз, два, три…

А ранее, когда мне было только десять лет в 1960 году поезда ходили со скоростью ну максимум шестьдесят километров в час, а сейчас вот под все сто двадцать километров в час они мчатся по новым и, обновленным стальным магистралям, а те, которые в Санкт-Петербург или в Нижний Новгород, те и под двести километров в час выжимают. И вот вывод: те, кто сегодня ездит поездом у них Время ускорилось в два, а то и в три раза даже с далеким ХVIII или ближайшим ко мне ХIХ веком, а вот я летаю самолетами под семьсот километров в час, то уж у меня оно, то моё Время ускорилось уже в десять или двенадцать раз. И это действительно так. Если Крашенинников Степан Петрович с 1735 по 1737 году шел три года до Камчатки, а конструктор наших сказочных ракет Королев Сергей из Магадана, вернее до самого того Магадана месяца три шел из места его отсидки в Сусумане, то уж сегодня те же восемь или девять тысяч километров мы на современных самолетах за восемь часов легко и нам их преодолеть и легко, как бы само-то их исследователей и мыслителей Время мне и обогнать, а то и повернуть как бы вспять.

– Нет! Не верно это! – знаю наверняка я.

– Правильно считать так: двадцать один, двадцать два, а у парашютистов пятьсот, пятьсот один, пятьсот два и, как же это долго и снова свист ветра в ушах моих и этот их стальных рельс перестук, а твои быстрые сосредоточенные мысли, и твои математические те расчеты на раз, прерывает все тот же пытливый твой сосед и абсолютно не знакомый пассажир, и он спрашивает другого:

– Почему вот так? Чем ты старше становишься, тем больше тебя одолевают воспоминания о далёком твоём прошлом, только слегка улыбаясь в свой ус пушистый, так как бы и зная заранее мой ответ на его вопрос.

И, он напомнил тебе:

– А помните, как в нашем детстве, – так как ты из тех ковыльных харьковских у берегов Северского Донца степей, он это уже знает и он из тех, и таких же ковылистых, только невероятно сухих степей, и ты уже это знаешь, – и, он же продолжает – Почему же они те черные, ворвались в их жизнь черные те зимние песчаные бури? И даже, тогда в начале шестидесятых годов, когда шло их становление и физические, и что важнее нравственное, и еще то особое духовное и одухотворенное, когда прочитанное, когда увиденное, когда познанное такой песней отзывается в душе твоей.

И, ты тогда сам себя спрашиваешь:

– Так песок-то обычно и на опыте своём ты знаешь это, бывает желтый, а те бури памятные такие были для тебя самого черные, такие памятные, как и этот его Малевича Казимира абсолютно «Черный квадрат», только от времени в каком-то непонятном тебе вековом и глубоком чуть той серой пылью, прошедших времен, припорошенном в его особом кракелюре…

– Да это украшение её какое-то?

– Да нет же?

– Кракелюр, а мы это знаем уж достоверно – это те небольшие и может быть даже неглубокие трещины в краске и даже в нескольких её слоях краски на полотне, которые Время и еще сухость самого воздуха им это места, где она хранится, делают именно это с самой картиной и, как то же самое вечное Время делает с нами, прорисовав на лице нашем те возрастные часто такие глубокие как борозды на моём савинском черноземе морщины и даже, незаметные другим морщиночки бабушки моей Надежды Изотовны Науменко, Якименко и Кайда одновременно, которые естественно мне самому намного краше всего в мире и, естественно, они для меня теперь ценнее своею особой глубиною, именно для меня и уж наверняка краше от того черного его Казимира Малевича супрематичного кракелюра его «Черного квадрата» еще нисколько, не познанного нами и даже неоцененного в должной мере его с невыверенными углами «Черного квадрата», потребовавшего именно вот такого моего долгого полностью философского, уж в этом уверен я, рассуждения и разговора моего, раскинувшегося с того 1912 года и с нынешнего 2016 года, оттуда от Савинец моих и даже сюда на мою Камчатку до Тиличики моих, как то крыло чайки парящих над всем бескрайним здешним Тихим океаном и даже доходя до его Килпалина Кирилла Тополевки, где он как тот монах схимник и как тот отшельник, переговаривается с нами только своими картинами, показывая нам всем как он на самом деле видит мир наш, и нисколько он не его, так как тот наш мир художника не воспринимали при его жизни здесь на олюторской землице. И это не только лично его горе, а это данность каждого хоть чуть-чуть талантливого и знаменитого художника, что ему чтобы стать хоть чуточку быть знаменитым, надо сначала ему умереть, а уж затем из небытия как бы внове воскреснуть и, даже, как бы вернуться к нам уж в ином том неземном измерении, когда само Время и его, и моё оно, выдает и делает истинную оценку трудов всех его и моих тоже. И я много раз на своём вездеходе ГАЗ-69989 с водителем Мартыновы Валерией Александровичем кружу вокруг его Тополевки, чтобы потщательнее осмотреть все те окрестности, чтобы заглянуть здесь в каждый скрытый уголочек, под каждым кустиком кедрача раскидистого и, даже, чтобы заглянуть мне в глубокую медвежью берлогу, той бурой медведицы камчатской Умки Большой в такую еще сухую, там на горе Ледяной, чтобы найти тот только его особый килпалинский клад, где он спрятал если не все им созданное за десятилетия напряженного труда, то уж наверняка спрятал там он часть своих лучших произведений и я понимаю, что пройдет время и мы их найдем, так как вот недавно я в Москве, приобрел земной радар, который способен заглянуть на десять, а то и на пятнадцать метров вглубь земли, чтобы только мне хоть когда-то удалось найти там его, припрятанный еще в 1984 году его творческий клад, так как он об этом писал Омрувье своему другу в письмах и, говорил с огорчением он не раз мне, зная, что мы, потрудившись все же найдем и мы обнародуем его непередаваемый талан и покажем его картины для потомков, на видение которых и были рассчитаны все его тогдашние творения…

Хотя, ничего абсолютного, в том числе, и черного в окружающей меня Природе и нет. Да и самого, черного оттенков триста можно легко на компьютере набрать и, вычислить с его тональностью особой моей воли, переходящей из одного тона в другой…

И, на ум мой приходит:

– Что это – ведь настоящая его аллегория? И, тот 1986 апрель 26 число и сам Чернобыль в корне-то тоже такой черно-черный, Черно, Чернобыль, быль и даже та 1986 года его не быль. И теперь в памяти даже мой стеной савинский ковыльник, а еще у меня ассоциация – бобыль или бобыльник, чернобыль и чернобыльник.

– Что это за растение такое и почему, так оно названо мамой моей? И чаровницей, и такой еще труженицей, и таким от природы естества её, знатоком всех лекарственных трав степей, окружающих мои и её, и наши с ней и с братьями моими, и со всеми сродниками моими те родные нам черноземные, где полутора метровый чернозем – Савинцы степные и еще такие вольницкие, и еще такие привольные.

И, понимаю я, что ей моей матери Ефросинии Ивановне, или Ефросинье Ивановне лучшего подарка и лучшего посвящения чем эта моего сына Василия и моя книга «Новые тайны и секреты лекарственных источников тихоокеанских морей, земли камчатской. Древние секреты чукчей – оленных людей и береговых коряков» и не может быть, так как все мысли её, все слова мною еще с детства моего и запомнены мною, и записанный они в ней, и для неё мною не раз повторены, воплощая на новом уровне знаний врача и еще на уровне исследователя всё то светлое, что она несла нашим людям по моему селу Савинцы, когда каждому могла и подсказать, а еще и помочь, как бы ни в чем материальном, так и не нуждаясь, а был бы я и мои братья Борис да Иван, да еще были бы мои все детки и Алексей, и Василий и внуки мои и Даниил, и Степан, а также Андрющенька, Саничка и еще Никитка.

И всё же раз за разом, возвращаюсь я к нему, к тому магическому и к загадочному «Черному квадрату» – невероятно черно-черному, ох как черно в глаза моих от самого этого видения моего, всего наполненного жизненным опытом знания моего и даже от понимания мною же сути тех всех земных часто невероятно сложных для понимания иным собеседником явлений, и моего знания, и даже моего ощущения всех тех, никому невидимых физических, и даже тех всех их общественно-политических наших процессов, которыми мы еще не можем или не умеем управлять и даже не может именно теперь справляться со всеми ими…

И, это вероятно, и даже созвучно, и даже так символично, и ты из подкорки своей легко и нисколько не трудясь, и не так уж, и надрываясь извлекаешь и, вспоминаешь физика Дмитрия Сахарова и теоретика, да и практика, и настоящего атомного его соратника тоже, практика Харитона, и понятно «отца» их трудов и научного руководителя самого того великого «Атомного проекта» Игоря Курчатова, а еще ты, вспоминаешь родной тот полностью засекреченный Харьковский физико-технический факультет в Харьковском университете созданном еще в далеком 1825 году, и даже заводилу их Лаврентия Берию, курировавшего до долгу службы тот атомный наш проект и не один и, саму нашу многовековую на тысячелетия протяженную историю, и ты только теперь берешь свой поношенный и давно потертый в дорогах тоже черный ноутбук Dell SrS Premiym Sound и, открываешь откуда-то и невесть каким способом из интернета графики и даты взрывов всех тех атомных, тех всех невероятно мощных атомных и водородных бомб, в том далеком и таком же, как и твой Балаклейский район степном Семипалатинском, невероятно засекреченном тогда полигоне, где и степи чуть разве ровнее, и чуть ли не такой же черный-пречерный там чернозем, как и у тебя в твоих навеки Савинцах на Балаклейщине – метровой толщины и более, и с той далекой теперь тебе Харьковщины и с физических, тоже, как и всех ранее засекреченных для людей других Померок и ты, явственно осознаешь, и ты теперь-то уж понимаешь, и, наверняка знаешь, что те черные пылевые бури ведь были такие еще рукотворные в те твои черно-чубые шестидесятые, это ведь те военными, засекреченные наземные и все воздушные взрывы еще тех всех номерных изделий, которые и названия-то настоящего тогда из-за секретности их не имели, разве только, как американцы, назовут свои творения так ласково свои творениями и изделиями «Малыш» и еще «Малышок», да еще наши из Челябинска, да Красноярска урановые и плутониевые, а то и водородные как на Новой Земле в 1961 году «Изделия №ХХХ».

Да теперь то, когда ты от всего того ядерного ужаса еще и как-то выжил, оно для тебя и не важно, так как и ты, и каждая твоя клеточка получила такую тогда дозу и бэта-, и гамма-, и еще всюду проникающего альфа-излучения. И, понятно, только благодаря твоей сильной половской генетической природе, от природы устойчивому к внешним влияниям твоему естеству и еще тому вероятностно-стохастическому действию всей радиации, ты еще сам остался жив и еще, живы были твои многочисленные родные и сродники, кто из дня в день и так исподволь, формировал тебя и всё твоё нынешнее как-то устоявшееся мировоззрение и всё твое мировосприятие. А то, что у кого-то из сродников там через десять лет вдруг и рак легких, а то, что у кого-то из твоих дядей, работающих трактористами на той землице черно-пречёрной савинской, как сам «Черный квадрат» Малевича Казимира, да и вдруг, и как-то неожиданно саркома кости или еще рак желудка или внове рак легких, это уж и не важно, в той его многомиллионной этой нашей великой семимиллиардной Цивилизации всё и всех, поглощающей её так выверенной статистики при подсчете рождаемости нашей и даже всей, как бы преждевременной смертности нашей.

И ведь, та ядерная его стохастическая вероятность она, знаю это теперь достоверно она равна той стохастической вероятности, когда одна единственная яйцеклетка твоей матери, готовая к оплодотворению вдруг и встретилась тогда в 1950 году с семи десятью или даже с восемью десятью миллионами его отца твоего сперматозоидов и вот, благодаря их невидимому упорному многомиллионному труду, только один, только одна единственная та его сильная и такая, настойчивая его зигота она, слилась с её материнской зиготой и по всей тогда Божественной вероятности, возник на Земле этой половской и вольницкой и Ты сам.

– И, Ты вот теперь благодаря той вероятностной стохастике еще и есть!

– Азъ, есъмъ Я! – воскликну я, когда стану зрелым, когда возмужаю Я и, когда расправлю крылья Я свои и узнаю, и прознаю Я все те вероятные и все те вероятностные, а может и такие стохастические случайные события эти земные.

– И, Я теперь вот и сейчас дышу! – не перестаю радоваться я.

– И, Я теперь и сию минуту вижу! – наслаждаюсь я виденным и не только на страницах этих журналов, которые лежат давно, раскрытыми вот рядом на полке в поезде моём скором и еще фирменном, а я ясно вижу все то, с чем ранее соприкасался, что видел и о чём знаю и даже, о картинах любимого мною художника их средневековья Рембрандта Харменс ванн Рейна, который от меня отстоит на все пятьсот лет и теперь для меня зрелого, и хорошо знающего это нисколько не расстояние в пять или в шесть для кого-то долгих столетий.

И, Я сегодня 05.01.2015 года здесь на камчатском полуострове в селе Тиличики в 14-22 ощущаю вновь и вновь это 5 бальное землетрясение, и вновь в новостном блоке вижу извержение той самой высокой камчатской Ключевской сопки, которое связываю я с подвижками здешней коры и я приободряю себя, чтобы все страхи и у себя, и, прежде всего, у жены своей, чтобы убрать весь наш страх далеко в нашу подкорку и запрятать его там глубоко-глубоко.

И даже сегодня Я, с 28 на 29 января, пережидаю такую пургу в Петропавловске-Камчатском и еще такой снежный ураган.

И я постоянно думаю, и я фотографирую ту Ключевскую, дышащую буквально недрами нашими сопку, которая и три года назад, и ранее не раз уже здесь на Камчатке извергалась, показывая всю свою неземную, а в чем-то космическую силу и мощь невероятную, только радуя вот такими всполохами в ночи, изливающейся искрами откуда-то из под матушки Земли раскаленной лавы! И это, наверное, совпадение, что она извергается там недалеко от Усть Камчатска где-то на 55 параллели, а нас трясет здесь в Тиличиках еще и здесь на 60 параллели.

– И я еще в напруге усилий своих понемногу творю не только так долго, размышляя о «Черном квадрате» Казимира Малевича, а еще и говоря о цене, и говоря о нашей ценности, но и, пишущи, как врач, свои научные работы о всех лекарственных ресурсах «Новые тайны и секреты лекарственных источников тихоокеанских морей, земли камчатской. Древние секреты чукчей – оленных людей и береговых коряков» этого, такого удаленного от материка Камчатского полуострова невероятно богатого своими ресурсами, невероятно значимой морской акваторией своими глубинами и безмерными протоками, как и сам окружающий меня Космос, поглощающей всё наше внимание и даже сознание, и вдохновляя, и одухотворяя на подвиги, и на свершения!

И, столько еще затем должно было случиться таких вот вероятностей в том далеком 1950 году в ноябре его, когда той ужасной водородной бомбы еще ни у нас, ни у них и в помине то не было, и вот ты так совсем случайно и родился, и совсем случайно появился на свет этот, и ты затем громко-прегромко закричал, и ты первый раз в жизни открытым ртом вдохнул тот ноябрьский свежий степной воздух, который не был еще так загрязнен той семипалатинской ядерной, всё пожирающей черно-пречёрной пылью, как в памятном Ново-Земельском 1961 году и даже в 1964 годах, и не был он еще, загрязнен теми тяжелыми радионуклидами стронция и цезия, как после взрыва всей стотонной урановой начинки реактора ВВР 26 апреля 1996 года под древним Киевом или в 1957 году взрыва ядерных отходов в Кыштыме, того памятного кыштымского их челябинского взрыва на реке Теча, образовавшихся после многолетней деятельности ПО «Маяк» и тебе еще, так повезло, не было тебе и 7 лет. И даже в 2011 году 30 марта от Фукусимы, что в Японии соседней. И тебе, естественно повезло или было так ранее, прописано провидцем нашим Господом Богом – Иисусом Христом или ранее написано им, что все земные и все космические вероятности, так благоприятно для самого Тебя разложились, что и то обильное солнечное нейтрино от вспышек его непрограммируемых, не смогло и, наверное, не проникло в самого тебя и не проникло даже в твоё часто в напруге стоящее по утру всё твое напряженное естество, и ничего еще там не повредило, что ты и в свои-то 63 года еще живешь и еще легко дышишь, и еще может, и, как в том грузинском тосте говоришь себе и, чтобы моглось бы, если бы только еще тебе и хотелось…

И, всё это те редкие, спонтанные флуктуации и еще внеземные, и может быть, здешние земные те невероятности, с которых и состоит вся наша земная каждодневная жизнь, так как вся земная радиация, где бы тот заряд не взорвали, за счет циркумполярных течений воздушных масс заносится до самого до Северного полюса и, понятно до нашей земной 60-той параллели, где ты теперь живешь и, естественно, все стягивается на эту параллель в твои такие родные тихоокеанские Тиличики.

И ты, радуешься, что не был тем пассажиром, который у Оссоры в том далеком 2009 году врезался в сопку на АН-26 при своей посадке, и ты радуешься, что не был пассажиром того пахачинского буксира «Бодрого», который по неизвестной причине в проливе Литке недалеко от Оссоры затонул в морском здешнем осеннем шторме, и ты радуешься, что ты не работник той японской Фукусимы или еще не пожарник и ты не Чернобылец…

Да мало ли в нашем земном мире всяких случайностей поджидает нас со своими «сюрпризами»…

И ты тихо, но настойчиво теперь творишь, и тебе этого очень хочется, и ты смотришь спектакль о Петре Чайковском и, удивляешься, как он жил тогда в такой теплой и гостеприимной для него Италии на содержании у жены своей, и как он умудрялся, и еще держал горничного, помощника своего, сколько же это стоило его жене, владелице той российской кем-то и когда-то акционированной железной дороги, которая кормила и её, и его – её любимого мужа, а еще и знаменитого композитора, творившего так вдохновлено и так успешно, чтобы он только творил. И всё это тоже случайность и это тоже те случайности, как и величайшая случайность то, что родился когда-то и был сам Пушкин А.С., и тот же Нобелевский лауреат Солженицын А.И. и еще много-много таких вот случайностей на Земле нашей случается и, только для того, чтобы мы видели, чтобы мы слышали, чтобы мы радовались и, чтобы мы все ощущали, и вновь мы в радости или той тревоге нашей еще и безустанно преодолевая все преграды, чтобы мы без устали творили…