Из тьмы

4

Мокрая рубашка неприятно холодила тело, касаясь противными льдинками его подмышек. Казавшиеся ватными ноги мелко дрожали, переходя иногда в более широкое покачивание. Но стоило прижать колени друг к другу, дрожь передавалась на все тело.

Он украдкой взглянул на стойку. Но увидел только макушку, склонившейся над книгой, библиотекарши. Она за ним не наблюдала. Вероятно даже забыла, что он тут есть. И его это вполне устраивало. Меньше всего ему сейчас хотелось вызывать подозрительные взгляды. А выглядел он, по своему разумению, вполне подозрительно.

Ну конечно же, он ведь украл карточку читателя.

Он усмехнулся. В тюрьму его за это не посадят, но и по головке тоже не погладят.

«Ей понравилась моя книга. Но она меня не узнала, – мелькнуло в его голове. – Да и хрен с ним. Главное, что не застала, когда я рылся в картотеке».

И да, это было главным.

А узнать его сейчас по той фотографии было сложно. Да и не фанатка она, чтобы помнить, как выглядит автор на задней стороне обложки книги, которую прочитали всего три человека.

Сделав пару спокойных вдохов, он попытался успокоиться. И когда дрожь в ногах стала тише, взглянул на лежащую перед ним подшивку.

Сверху на первой и уже пожелтевшей странице крупными черными буквами было написано «ЗНАМЯ ТРУДА», правее стояла дата: Среда 4 января 1978 года.

«ЗНАМЯ ТРУДА».

Не «МОЙ КРАЙ», а «ЗНАМЯ ТРУДА».

Антон подумал, что над ним решили подшутить. Но под названием более мелким шрифтом значилось: Орган КПСС и районного совета народных депутатов Калининской области, г. Торопец.

Из этого следовало то, что газету не раз переименовывали.

«Что ж, ладно, – подумал Антон. – Всего двадцать четыре года, а все кажется настолько древним и не реальным».

Он прочел первый заголовок: «НОВОГОДНЕЕ ПОЗДРАВЛЕНИЕ СОВЕТСКОМУ НАРОДУ».

«Советскому. Советскому! Черт, я здесь точно ничего не найду, – где-то внутри начали нарастать раздражение и злость. – Бытовая смерть, инфаркт, даже самоубийство – что из этого могло попасть на эти страницы в городе с населением в четырнадцать тысяч человек? А каково было население в 1978? Черт, да тогда шагу лишнего без разрешения сделать было нельзя. И что я здесь собираюсь найти?»

Но он все равно начал переворачивать страницы, пока не дошел до августовских номеров.

«Середина или конец августа? – попытался вспомнить он. – Когда тетя Таня забрала меня?»

Он перевернул страницы к следующему номеру, вышедшему в среду 9 августа. Потом добрался до среды 16-го. Пролистал вперед и остановился на статье с названием «Граждане, будьте осторожны с газом!», и что-то внутри сжалось в маленький тяжелый комочек.

5

В понедельник 14 августа капитаном милиции Лариным Сергеем Петровичем были обнаружены тела гражданина Полевого Дмитрия Антоновича и гражданки Полевой Анастасии Владимировны, состоявших в браке.

Капитан милиции пришел к ним домой в связи с тем, что их сын, в результате несчастного случая попал в больницу, и обнаружил их лежащими на кухне. Как сообщил капитан милиции Ларин, в доме сильно пахло газом. Приехавшие фельдшера констатировали смерть, скорее всего от удушья и отравления газом. Капитан милиции Ларин отметил, что газовые конфорки небыли открыты, но газ по всей видимости выходил через плохое соединение шланга с плитой.

Связь с предыдущими смертями граждан в милиции отрицают. Они заявили, что сын Полевых Антон, которому исполнилось четырнадцать лет, жив и находится без сознания в хирургическом отделении нашего города, а дети погибших с начала этого месяца четырех семей, тоже были мертвы.

В милиции считают, что граждане Полевые погибли в результате своей халатности, не проверив вовремя газовую плиту. Что же касается несчастного случая с четырнадцатилетним Антоном, то здесь так же нет состава преступления.

6

Антон почувствовал, что вспотел еще больше. Промокшая рубашка прилипла к спине, и словно облитая ледяной водой, пробирала крупной дрожью его тело. На руках выступили мурашки, создавая впечатление копошащихся под кожей мелких жучков. В голове звенело, но Антон сразу отметил, что это не предвестники возможной потери сознания. Это был звон ошеломления, звон волнения, звон возбуждения.

Теперь он знал, как погибли его родители.

«Но почему тетя Таня никогда не говорила мне об этом? Почему умалчивала и никогда не касалась этой темы? Она вообще не желала говорить о том, что было до 16 августа 1978 года, когда она забрала меня из больницы в Торопце и увезла в Тверь (тогда еще Калинин). Почему?»

Смерть от отравления газом не казалась ему чем-то таким сверхординарным, чем-то неподобающим и жутким, о чем не следует говорить подростку.

Если только это не было как-то связанно с другими смертями, о которых упоминалось в этой статье. Однако, милиция в то время их не связывала. Да и какова причина их смертей?

…а дети погибших сначала этого месяца четырех семей, тоже были мертвы.

«Четыре семьи, включая детей, – с ужасом подумал Антон. – Это дело рук какого-то психопата? И почему смерть моих родителей могли связать с их смертями?»

Четыре.

Эта цифра осела в его сознании, покрывая все белым бархатистым пеплом. Словно навязчивая идея без определенных действий, без четкого понимания смысла.

Четыре.

Четыре подростка вместе с их родителями.

«Я пятый? – вдруг подумал он. – Но почему, черт побери, меня это волнует? Как я мог быть с ними связан? Я что, тоже должен был умереть? Но… Но я же жив. Я… я попал в больницу».

Капитан милиции пришел к ним домой в связи с тем, что их сын, в результате несчастного случая попал в больницу…

«Какого, нахрен, несчастного случая? – думал он. – Что со мной произошло? Какого хера я ничего не помню?»

Звон в голове сменился натужной пульсацией в висках и тихим монотонным свистом. По затылку свинцом разлилась тяжесть.

Антон попытался взять себя в руки, предчувствуя возможность обморока, если не прекратит лезть в закрытые дебри своей памяти. Он закрыл глаза и помассировал виски. Его пальцы показались ему ледяными, и неприятные ощущения, в месте их прикасания к коже, оттеснили на задний план грубую пульсацию.

«Так, ладно, – подумал он. – Может и не стоит в это лезть? Просто сдай подшивку и начни новую жизнь. К чему вспоминать прошлое? Ведь, прошлое должно оставаться в прошлом. Не так ли? Да, тетя Таня говорила мне, что это именно так. И со временем я в это поверил. Черт, да я и сейчас в это верю. Вот только…»

Вот только ему хотелось знать.

Знать больше. И понять, наконец, почему прошлое (его прошлое) должно оставаться в прошлом.

Он вспомнил, как на одном из интервью, которое он давал какому-то популярному журналу, его спросили о детстве. Вопрос формулировался так: «Какое у вас было детство, и как оно повлияло на ваше творчество?» Но прямой смысл вопроса имел другой контекст, вопрошающий о том, какая хрень могла произойти с ним в детстве, что он начал писать романы ужасов.

И он всегда отвечал одно и тоже, что просто всегда любил много читать. И ничего более.

Иногда ему хотелось ответить на подобный вопрос, что прошлое должно оставаться в прошлом. Скажи он правду, что ничего не помнит из своего детства, и ему бы просто никто не поверил, продолжая наседать все с новыми и новыми вопросами. А фраза «Прошлое должно оставаться в прошлом», вполне могла сойти за ответ. Только в этом случае они могли начать копать его пошлое сами. И иногда ему этого хотелось. Если он не может вспомнить, то пускай это сделают они. Но в тоже время он и боялся того, что могут накопать журналисты. И порой этот страх (совершенно не объясненный и беспричинный) не давал ему покоя.

Антон почувствовал, что на него смотрят. Глазеют. И очень пристально.

Убрав руки от головы, он осмотрелся. Библиотекарша тут же опустила голову, снова уткнувшись в книгу. Но ее взгляд, казалось, оставил на нем свою липкую паутину. Он чувствовал, что не понравился ей. Да и с чего он должен был ей понравиться? Но он чувствовал, как от нее сквозит неприязнью.

«Да, умеешь ты производить впечатление», – подумал Антон.

Но, собственно, он никогда и не старался. Читателей интересовало лишь его творчество. Журналистов – все, что тянуло на скандал и создавало интригу. Хотя, последним платили, чтобы они хоть что-то о нем написали. Сам же он никуда не лез и на публику особо не выставлялся. Его устраивала тихая и мирная жизнь.

И сейчас он никак не мог отделаться от налипшей неприязни, с которой поглядывала на него библиотекарша. Хотелось поскорее уйти.

Но прежде…

Капитан милиции Ларин Сергей Петрович.

А не его ли карточка сейчас лежит в его заднем кармане? Но Антон помнил только номер – 586. И да, буква перед номером на листке возврата – Л. Однако, это казалось слишком нереальным совпадением. Хотя и возможным, предположил Антон.

Но лезть в карман за украденной карточкой он не решился. Библиотекарша в любой момент могла снова на него посмотреть.

Антон вновь взглянул на подшивку.

Надежды на то, что о его родителях (или о нем самом) еще что-нибудь напишут, было мало, но он все же пролистал еще несколько выпусков за август и сентябрь. И ничего не обнаружил. Смотреть дальше не имело смысла. Но пролистать назад стоило. Все же в статье упоминалось о еще четырех семьях, погибших ранее.

Антон вернулся к первому выпуску за август. Но ничего там не обнаружил. Зато во втором, на второй странице была небольшая заметка: «Грозит ли опасность советским гражданам?»

7

Пятнадцатилетний Трефильев Дима был найден мертвым в воскресенье 6 числа на выезде из города, буквально в метре от знака с названием города. В милиции сообщили, что его сбила машина, отбросив на обочину. А когда они пришли к нему домой, чтобы сообщить родителям о его смерти, то обнаружили тело гражданки Трефильевой Татьяны Сергеевны. Как сказали в милиции: «Она упала в подвал и сломала шею». Ее мужа и отца пятнадцатилетнего Димы гражданина Трефильева Константина Антоновича не было ни дома ни на работе. Его тело обнаружили рыбаки утром 7 числа в понедельник в реке Торопа на границе города. Вероятно, утонул еще в воскресенье.

Смерть семьи Трефильевых в милиции не стали связывать со смертями погибших ранее еще трех семей. Как объяснил полковник Муров: «Это всего лишь череда несчастных случаев, и угрозы для советских граждан нет».

8

Антон пролистал газету дальше и вновь уткнувшись в статью «Граждане, будьте осторожны с газом!», закрыл подшивку.

Это всего лишь череда несчастных случаев, и угрозы для советских граждан нет.

Но почему-то ему показалось, что смерти всех четырех семей были не случайными. Их могло что-то объединять, как и его семью то же. Вот только смерти действительно походят на несчастные случаи. Утопление, сломанная шея от падения в подвал, сбит машиной… отравление газом. И что-то случившееся с ним (какая-то травма, еще один несчастный случай, только оказавшийся не смертельным). Не стоит забывать и про три других семьи, о которых ничего не было сказано. И если это не явные убийства, о чем уже точно было бы написано, то…

Это всего лишь череда несчастных случаев…

Но не много ли таких случаев за первую половину месяца? И не просто кто-то, а семьи: взрослые и их дети.

Пятнадцатилетний Трефильев Дима.

Имя и фамилия показались Антону знакомыми. Но никаких ассоциаций не всплыло. Просто мальчик, который в то время был старше его на год. Мальчик, который мог быть его (другом?) знакомым, или просто проходившим мимо на перемене в школе.

И все же что-то внутри него готово было откликнуться на это имя. Вот только оно было глубоко и за пределами его воспоминаний.

Антон вновь почувствовал липкую паутину, окутывающую его с головы до ног. И паутину эту плела своим неприязненным взглядом библиотекарша. Он подумал, что если бы ее глаза умели прожигать дыры, то он бы сейчас походил на решето.

По телу пробежал озноб.

«Пора выметаться отсюда, – подумал Антон. – Эта тетка и мертвого из гроба поднимет, если так же будет на него смотреть».

9

Выходя, он взглянул на свои часы и отметил, что довольно долго просидел с подшивками. Стрелки на его наручных часах уже давно перевалили за полдень, подбираясь к двум часам. Следовало торопиться. За завтраком Дина почти ничего (вообще ничего) не съела и к этому времени должна была хорошо проголодаться, да и он сам чувствовал, как его голодный желудок начинает нервно ворчать.

Добравшись по Советской улице до центра города, он отметил, что за весь путь (включая от дома до библиотеки) ему не попалось ни одного сетевого супермаркета. И покрутившись на пересечении Советской и Некрасова, он зашел в ближайший увиденный им магазин.

Вернувшись домой с двумя большими пакетами, он застал Дину возле телевизора. Она крутила, поднимала и перетаскивала домашнюю антенну то влево, то вправо.

– Два канала! – раздраженно проговорила она. – Это не смешно.

– Ну, кабельное до сюдова еще не добралось, – улыбнулся Антон и прошел на кухню.

– И что еще до «сюдова» не добралось? – несколько язвительно спросила девочка.

– Супермаркеты, – произнес Антон, вспоминая, что ему пришлось зайти в четыре разных магазина, чтобы купить все необходимые ему продукты.

10

Первым делом он подошел к кухонной плите и глубоко вдохнул.

Запах был. Несомненно. Он его почувствовал еще в первый день. Ненавязчивый, смешанный с запахами сырости, ветхости и необжитости дома. Сначала он показался ему приложением к тому, что следовало изменить и обустроить в новом доме. Потом напомнил, что стоит периодически проветривать кухню, особенно перед тем, как зажигать плиту. Но все это продолжало оставаться ненавязчивым – частью примеси внутреннего климата старого строения. И только теперь он начал улавливать яркий, совершенно отделенный от всего запах. Запах, не способный еще в такой малой концентрации довести даже до головокружения, но уже звенящий нотками предостережения. Запах, который двадцать четыре года назад каким-то образом не почувствовали его родители. Запах газа, уложившего двоих взрослых прямо посреди кухни.

Антон понимал, что сейчас им скорее движет приступ паранойи, посеянной возбуждением. Возбуждением от того, что он, наконец, узнал, как погибли его родители, где это случилось и из-за чего. И потому запах газа не может быть настолько ярким, каким он ему показался. Но в тоже время он есть и с этим следовало что-то сделать.

Однако, сейчас ему меньше всего хотелось заниматься тем, с чем он никогда не сталкивался. Для него принцип действия газовой плиты ничуть не отличался от принципов, на которых базировалась орбитальная станция. Он, конечно, понимал, что плита не столь мудреная, как космический дом, но шансы сделать только хуже оставались всегда.

Поэтому Антон подумал о возможности пригласить опытного человека (профессионала и дипломированного, если на то пошло) и шире распахнул форточку, вдыхая свежий летний воздух.

Взглянув на покрывавший пол линолеум с ромбовидным узором, он подумал о меловых линиях из американских детективов, которыми обводили тела погибших. Но тут же отмахнул от себя эти мысли. Ненасильственная смерть не считалась поводом для заведения уголовного дела, и такие тела уж точно не обводили мелом. А обводили ли их вообще у нас, тем более, в советские времена? Этого он не знал.

Не знал он и о том, была ли смерть его родителей действительно ненасильственной. Ведь они находились в достаточно большом списке среди несчастных случаев за начало августа 1978 года.

И тут он увидел два больших темных пятна на линолеуме. Сначала они показались ему размытыми и вытянутыми овалами. Но приглядевшись внимательнее и не веря своим глазам, он различил два не четких человеческих силуэта. У того, который был поменьше, одна нога казалась согнутой в колене и отведена чуть в сторону. У второго ноги расходились примерно на полметра, а одна рука тянулась к…

«Маме, – подумал Антон. – Уже умирая, отец тянулся к ней».

Антон испугался своих мыслей. Испугался видения на полу своей кухни. Испугался замершего в груди сердца. Оно пропустило удар, пропустило второй (в глазах начало темнеть, он не мог даже вдохнуть, хотя, какой был в этом толк, если кровь не циркулировала и не питала мозг свежим кислородом, а тело, словно из ведра, окатило ледяной водой) и, наконец, застучало громко и отчетливо.

Антон сделал глубокий судорожный вдох, покачнулся и привалился задом к газовой плите. Пелена перед глазами уходила, оставляя после себя легкое головокружение. И прикрыв веки, он медленно досчитал до пяти. А когда все неприятные ощущения ушли, вновь посмотрел на пол.

Тени исчезли и потертый с годами линолеум ярко освещался дневным светом.

Он поднял голову и увидел Дину.

Девочка резко вскинула взгляд от пола и посмотрела на него.

«Неужели… Нет, она не могла этого видеть», – подумал Антон.

– Пожрать купил, – произнесла Дина, подходя к стоящим на полу пакетам, и заглянула в них.

Но не заметил ли он в ее глазах (на мгновение, только на одно мелькнувшее мгновение) … что? Страх? Нет, то была ясная и отчетливая тревога. Тревога за него.

Дина принялась раскладывать продукты по полкам шкафчиков и холодильника. Молча и сосредоточенно. Она словно не замечала стоявшего рядом отца. Застывшего в еще до конца не объясненном себе изумлении. А перед его глазами стояли два темных пятна, две тени, увиденные им в нескольких кратких мгновениях на полу.

И за то время, что они готовили обед, никто не проронил ни слова. Сосредоточенная на чем-то своем девочка, и обдумывающий смерть родителей мужчина. Они действовали молча, словно уже давно решили, что будут есть, и кто и какие продукты будет нарезать. Идеальная совместная работа на кухне. Они вдвоем словно один.

За столом так же сохранилось молчание. Только теперь девочки будто и не было. Она перед ним, смотрит в тарелку, но не ест, а в глазах пугающая пустота.

Антон хотел окликнуть ее, разбудить, словно она уснула с открытыми глазами и теперь блуждает в кошмарных внутренних мирах. Но потом он вспомнил, что она, возможно, то же видела эти тени, и сейчас он просто наблюдает реакцию испуганного ребенка.

Испуганного?

Но страха в ней было меньше всего (была тревога), а сейчас не было вообще ничего.

Обед закончился, и Дина ушла в свою комнату, так и не притронувшись к еде.

Антон не мог понять, что происходит с его дочерью. Но, возможно, и не хотел, списывая все на переезд, которого девочка не желала. Девочка, прожившая два года с осунувшимся, ничего не делающим, и буквально разлагающимся от горя отцом.

Но теперь он вернулся. Вернулся, чтобы жить. Чтобы продолжить жить. Продолжить писать. Чтобы вновь стать отцом, которого она заслуживает.

Вот только что он делает, чтобы последнее обрело реальную форму?

Убирая тарелки со стола, Антон подумал, что сегодня вечером нужно будет обязательно поговорить с дочерью. Поговорить так, как они говорили раньше (до смерти Кати) – открыто и непринужденно, обо всем на свете. Вот только он боялся, что после этих двух лет, им обоим попросту нечего будет сказать друг другу. Он боялся, что она уже слишком сильно успела от него отдалиться. А ведь ей всего двенадцать…

Антон замер с полотенцем в руках.

«Ей уже четырнадцать, – с тревогой подумал он. – Двенадцать ей было когда…»

Перед глазами возникло окровавленное лицо Кати, с глубоким порезом на лбу, обнажившим белесый череп. Но следом пришел другой образ, образ двух силуэтов на полу его кухни.

Он тут же вспомнил о статьях в подшивке за 1978 год. Вспомнил о выпавшем из его книги пожелтевшем листке. Вспомнил об украденной библиотечной карточке, до сих пор лежавшей в заднем кармане его джинсов вместе со сложенным вчетверо листом.

Он вспомнил номер карточки – 586.

11

Антон подошел к своему письменному столу и достал из заднего кармана джинсов карточку и листок. Положив их перед собой, он взглянул в окно.

Солнце все еще ярко светило, перевалив свой зенит. Но радовать своими лучами, ему оставалось не долго. Темная шапка облаков, замеченная им с утра над лесом, теперь уже полностью перекрывала виденное из окна небо. Ветра почти не было, лишь иногда доносилось его слабое дуновение. И практически ничем не подгоняемые тучи, медленно (слишком медленно) надвигались на город, грозя обильными ливнями на долгий вечер.

«Неприятная картина», – подумал Антон, вспоминая, что за всю сегодняшнюю прогулку ни разу не посмотрел вверх.

На самом деле, картина за окном больше показалась ему мрачной. И как все мрачное, она имела свой шарм. Некое не уловимое чувство на грани тревоги, опасения и таинственности. Он кормился за счет этого шарма, который всегда умел передавать в своих книгах.

Но сейчас надвигающийся мрак не казался ему столь привлекательным. Неприятия все же не было, как изначально он подумал, но вглядываться в наступающее ненастье не хотелось.

Антон задвинул шторы, щелкнул выключателем у двери, обрамляя комнату желтоватым светом лампочки (он вдруг подумал о том, что прошлой ночью свет казался ему более ярким, более контрастным), и сел за стол.

Он попытался вспомнить имя милиционера из газеты, но в голове вертелось только то, что он был капитаном.

Капитан милиции пришел к ним домой в связи с тем, что их сын, в результате несчастного случая попал в больницу, и обнаружил их лежащими на кухне.

Капитан милиции.

Капитан.

Но его имя напрочь выветрилось из головы Антона.

«Надо было сделать ксерокопии, – подумал он. – Чертовы ксерокопии».

И взглянул на карточку.

«Ларин Сергей Петрович №586

12 мая 1920 г.р.

Советская ул., д. 130 д, кв. 5».

Антон прикрыл глаза и облегченно вздохнул, думая о том, что был все-таки прав. Что капитан милиции и читатель, бравший его книгу последним, – один и тот же человек. Правда, ему сейчас было восемьдесят два года. И от следующей мысли ему стало не хорошо.

Он подумал о том, что старик, возможно, уже мертв.

Да, в августе 2000 года он еще был жив, так как брал его книгу в библиотеке. И возможно, что книгу вернули не его родственники, опечаленные смертью старика, а он сам. И возможно…

Антона пронзила глупая, несуразная мысль. Вот он подходит к дому 130 д на Советской, а у подъезда стоит карета скорой помощи. Он хочет войти, отыскать квартиру №5, но дорогу ему перегораживают водитель скорой и фельдшер, выносящие носилки, накрытые простыней. А под простыней угадывается иссохшее от старости тело. И нет больше смысла подходить к двери с цифрой 5 над «глазком», или вместо него, и звонить в звонок, стучать, выкрикивать имя. Потому что никто не откроет. Потому что единственного обитателя этой квартиры только что вынесли вперед ногами.

Антон попытался отогнать от себя эти мысли. Но белая простыня с проступающим рельефом старческого тела накрепко засела в его голове, крича, вопия, что все уже кончено. Кончено, так и не успев начаться.

Он вновь взглянул на карточку. Единственной записанной туда книгой была «Посмотри вниз», автор Антон Полевой. И дата 16.08.2000 год.

Антона передернуло, словно он ухватился за оголенный провод. Карточка выпала из его онемевших пальцев.

«Шестнадцатое, – пронеслось в его голове. – Шестнадцатое… августа…»

И вновь он увидел глубокий порез на лбу, обнажавший белую кость черепа. Спутанные русые волосы с застрявшими в них осколками битого стекла. Пустой взгляд за мутнеющей роговицей. Приоткрытый рот с размозжённой верхней губой, приоткрывающий вид выбитых передних зубов. И все еще дергающееся внутри машины тело, лишенное головы.

Огромный тошнотворный ком подкатил к горлу Антона. Он чувствовал, что весь съеденный обед готов рвануть наружу. А голова отъезжала, словно он только что выпил залпом бутылку водки. И быстро отодвинувшись от стола, он наклонился вперед, закрыл глаза, зажал голову между колен и попытался дышать размеренно.

Медленный вдох. Выдох.

Вдох. Выдох.

Сжатый такой позой, желудок дрогнул, но пища осталась внутри. Рот наполнился горечью.

Ярко-алая помада на нижней губе, запятнанная кровью (от верхней почти ничего не осталось).

Вдох. Выдох.

Его голова словно попала в центрифугу и раскручивалась со всевозрастающей скоростью. Под закрытыми веками вспыхивали ослепительно-яркие огни.

Мутный взгляд, молчащий о красоте, некогда бывших карими, глаз.

Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.

Ком продолжал давить на горло. Но центрифуга, наконец, стала сбавлять обороты, а вспышки меркнуть. Нос заложило. И Антон почувствовал, как к переносице скатились слезы.

Изуродованное лицо стало серым, смазанным.

Вдох. Выдох.

Соленая капля наросла и сорвалась вниз и с глухим, но достаточно отчетливым звуком, разбилась о ковер.

Вспышки рассеялись. Прекратилось и головокружение.

И он услышал тихие приглушенные голоса. Высокие, принадлежавшие детям, выводящим до боли знакомый мотив.

Антон прислушался.

 
Ушла Алиса погулять,
Ушла и не вернулась.
Вернулась только ее плоть,
Но без души вернулась.
Во мраке умерших земель
Ее душа проклята.
Во мраке страха и потерь
Она лишь ужасом объята.
И у Алисы нет друзей.
Алиса безутешна.
Во мраке страха и потерь
Она блуждает вечно…
 

Вслушиваясь в монотонные не стройные голоса, Антон медленно выпрямился и взглянул на занавешенное окно. Пели на улице. Пели, стоя перед его домом.

Все еще чувствуя легкое головокружение, он привстал, отодвинул шторку и выглянул в окно.

На дороге стояли пятеро ребят (тех же самых, которых он видел вчера) и смотрели в его сторону. Но как только он приблизил лицо к стеклу, чтобы внимательнее их разглядеть, дети тут же замолчали. А в следующее мгновение бросились бежать, крича от страха.

Тонкий надменный свист паники зазвучал в его голове, вороша «битые файлы» памяти. Песня казалась знакомой. Но еще более знакомым выглядело все действо целиком: пятеро детей перед чужим домом, их странная песня и робкие, но громкие голоса, их паника и бегство.

Держась за раскалывающуюся от боли голову, Антон опустился на стул. Сознание ревело, вопрошая, какого черта здесь происходит? Но этот вопрос лишь бился о черные стены потухшей памяти. Он пытался гнать от себя все лишние мысли. Пытался перекричать все внутренние вопросы, вопя: «Все, все, хватит!» Но вновь и вновь от стен отскакивал один и тот же вопрос. Перед глазами мелькали дети в резиновых сапогах и куртках, а в ушах слышался нестройный хор их голосов.

И тут его сознание зацепилось за…

Боль сжалась в большой и тяжелый ком, отступила от границ черепа и спешно перекатилась к затылку. Застыла у самого основания, и, продолжая пульсировать, кольнула позвоночник едким холодом, посылая раздражение к рукам, ногам, в живот и грудь. И, прежде чем все импульсы достигли своих точек, Антон вдруг ясно осознал отличие между детьми за своим окном, и теми, которых он увидел под опущенными веками. Но, когда, как ему показалось, пришло понимание (воспоминание) из прошлого, холод окончил свой путь и кольнул каждую часть его тела.

Антона продернуло так сильно, словно он схватился за оголенный провод под напряжением, и следом пришла пустота.

Боль ушла. В голове начало проясняться.

Антон подумал, что был близок к очередному обмороку. Что был близок к части детского воспоминания. Но, возможно, одетые сегодня в кроссовки и футболки, эти дети смешались в его памяти с самими собой, только в сапогах и куртках из вчерашнего дня. И все же сапоги, о которых он вспомнил, казалось, принадлежали не им. Вот только кому?

Антон взглянул на лежавшие перед ним библиотечную карточку и сложенный вчетверо пожелтевший листок. Вспомнил о прочитанном в газетах. Вспомнил два темных силуэта на кухонном полу. И решил, что если его память молчит, то он будет искать ответы в памяти других. И либо восстановит свои «битые файлы», либо заменит их. В противном случае, он мог лишиться разума, так как это место буквально требовало, чтобы он вспомнил. Вспомнил все.