Витькины небеса
TekstТревожное лето сорок второго
Витёк совсем перестал улыбаться. Подолгу теперь просиживал он в одиночестве на опустевшей голубятне, смотрел куда-то вдаль, размышляя про войну. Настоящую, не книжную и не киношную. Войну, описанную в пропавшем батином письме. Горы трупов. Солдаты, погибшие ни за что ни про что. Особенно возмущала разум мальчишки мысль, что человек, возможно, всю жизнь готовился воевать, изучал военное дело, отрабатывал стрельбу и приёмы рукопашного боя, хотел совершить множество подвигов. А ему отдавали приказ идти на вражеский пулемёт. И он погибал в первом же бою, не успев принести Родине хоть какую-нибудь пользу. Всё это никак не укладывалось в голове.
А выражение «попасть в котёл» наполнилось для Витьки новым смыслом. Витька и раньше знал, что оно значит «оказаться в окружении». Как вода, налитая в настоящий котелок или кастрюлю, оказывается окружённой стенками и не может оттуда сама излиться. Но теперь Витёк представлял, что воду ту ставят на огонь и она начинает в котле кипеть. Так же и солдатам, попавшим в окружение, жарко, тяжело. Взятых в кольцо уничтожают, в живых остаётся всё меньше и меньше. Окружённая дивизия испаряется, словно вода в кипящем котле…
Шло жаркое лето сорок второго. Радостные надежды первых зимних побед сменились тревожными ожиданиями. Красная армия опять отступала. Завершив оккупацию Украины, фашисты ринулись дальше вглубь СССР. Железные клинья немецких танковых армий, устремившихся к Кавказу и Сталинграду, прокладывали путь полчищам захватчиков. Бок о бок с фрицами наступали армейские соединения их союзников: Италии, Венгрии, Румынии, Финляндии, Словакии, Хорватии, Испании. Воевали на стороне Гитлера и многочисленные подразделения добровольцев, сформированные из одураченных геббельсовской пропагандой жителей стран, оккупированных Германией. Ждали удобного момента для вступления в войну придвинутые к нашим границам армии Японии и Турции. Фашистам и их сателлитам казалось, что развязка уже не за горами.
Чтобы застопорить отступление, грозящее катастрофой, И.В. Сталин 28 июля 1942 года издал знаменитый «Приказ № 227», прозванный в народе «Ни шагу назад!». Одной из мер, призванных стабилизировать фронт, согласно этому приказу, стало создание штрафных рот и батальонов. В штрафбаты направляли провинившихся в чём-либо красноармейцев, чтобы те в бою кровью искупили вину перед Родиной или умерли за неё с чистой совестью. А бросали их всегда в самое пекло.
Тем же сталинским приказом предписывалось: «Сформировать хорошо вооружённые заградительные отряды, поставить их в непосредственном тылу неустойчивых дивизий и обязать их в случае паники и беспорядочного отхода частей дивизии расстреливать на месте паникёров и трусов».
Вот так. На прорыв посылали штрафбатовцев, которым как бы уже и терять-то особо нечего. А где-то позади – заградотряд, чтобы шибче в атаку бежали, да отступить не вздумали. Глядишь, немчура промахнётся, живой останешься. А на то, что наши доблестные заградотрядчики промахнутся, надежд куда как меньше.
***
Как-то раз Витька сидел на голубятне, размышляя – куда же голуби подевались? Вдруг небо наполнил густой дым, валивший с территории 32-го завода. Пожар! Ребята-подселенцы, вернувшись со смены, рассказали, что сгорела кузница. Они принесли в избу пачку газет для самокруток. На следующий день, выбрав из газет те, что посвежее, мальчишка опять уединился на голубятне и принялся их изучать.
Кроме сводок Совинформбюро, рассказывавших о положении на фронте, информации о международных событиях, большое место отводилось сообщениям о борьбе с внутренним врагом: дезертирами, вредителями, паникёрами, нарушителями дисциплины.
Так в «Кировской правде» под рубрикой «В прокуратуре СССР» прочёл Витёк статью «Дезертиры трудового фронта». В ней рассказывалось о четырёх москвичах, эвакуированных в Киров вместе с заводом и не выполнивших свой гражданский долг. 27 декабря 1941 года сбежали они с завода обратно в Москву. Всего через восемь дней после побега были арестованы. А уже на следующий день военный трибунал приговорил их к лишению свободы сроком по 8 лет. В газете разъяснялось, что в военное время все рабочие и колхозники являются мобилизованными на трудовой фронт. За самовольный уход с предприятия или с поля, а также за отказ от выполнения любой порученной работы полагается лишение свободы.
Но судили не только простых работяг. На глаза Витьке попалась заметка о привлечении к уголовной ответственности председателя Облметаллопромсоюза «за срыв заданий по производству спецкомплектов для оборонных заводов» и директора завода № 53712 «за невыполнение плана и брак».
В другом номере под рубрикой «Происшествия» сообщалось о нескольких отравлениях. Как выяснилось, мошенники по спекулятивным ценам продавали на рынках Кирова под видом столовой соли какие-то вредные химические вещества, по внешнему виду похожие на соль. Вредителей поймали. Статья заканчивалась призывом к сознательным гражданам задерживать и сдавать в милицию всех лиц, торгующих подозрительными продуктами.
Витька пропустил мало интересовавшее его сообщение о том, что вспыхнувшая в Кирове зимой 41-42 гг. эпидемия сыпного тифа к данному моменту полностью ликвидирована, и принялся за большую статью, рассказывающую о важной работе организации под странным названием Бригадмил. «Что это за чудо-юдо такое?», – недоумевал Витька. Организация эта, сообщалось в газете, была в своё время реорганизована из Осомура.
А, ну всё понятно теперь! Так бы сразу и сказали, что Бригадмил – это бывший Осомур! Кто же у нас не знает про легендарное Общество Содействия Органам Милиции и Уголовного Розыска? Непонятно только, чем же им старое привычное слуху название не угодило? Как оказалось, новое название было сокращением от Бригад содействия рабоче-крестьянской милиции. А занимались эти добровольные помощники, как и раньше, очень ответственными делами: розыском похищенных продовольственных карточек, раскрытием хищений газет из киосков «Союзпечати», борьбой с подпольными абортами.
Наиважнейшим поручением, доверенным партией большевиков Бригадмилу, было изъятие у несознательных граждан запрещённых на время войны радиоприёмников, которые всем следовало сдать на хранение в Наркомат связи. Все действующие радиоприёмники в Кировской области состояли на строгом учёте. Их выдавали по особому распоряжению только для коллективного прослушивания передач советского радио. Тут же рассказывалось о 28-и раскрытых случаях незаконного хранения радиоприёмников. Пять человек арестовано за прослушивание немецких радиопередач.
Но случались в Кирове и преступления, упоминания о которых Витька в газетах так и не нашёл, как ни старался. Недавно поймали женщину, которая заманивала к себе маленьких детей и убивала их. Разделывала мясо, лепила из него пирожки и продавала на базаре. Витька вместе с другими мальчишками ходил смотреть квартиру, располагавшуюся в полуподвале на углу улиц Коммуны и Володарского, где делали пирожки из человечинки. Туда пускали всех любопытных, хотя смотреть-то особо не на что. Единственное, что врезалось в Витькину память – всегда нарастапашку раскрытые окна и двери. Очевидно, таким способом люди желали поскорее избавиться от людоедского духа этой квартиры.
Зато много информации давали в газетах про врагов народа всех мастей. Витёк, углубившись в чтение уголовной хроники, негодовал. Как же так! Идёт война не на жизнь, а на смерть. Миллионы людей встали, как один, на защиту Родины. Но вместо того, чтобы сплотиться всем вокруг вождя народов товарища Сталина, находятся же ещё такие мерзавцы, пособники фашистов. Бороться с ними подобает всеми доступными способами!
***
Послышался шум. Увидев вскарабкавшегося на голубятню, уже успевшего вернуться с завода Мишку Зорина, Витёк понял, как долго он здесь торчит.
– Ты чего тут скучаешь? – спросил Миша, – тебя уж мать потеряла, переживает, не стряслось ли чего.
– Да вот, глянь, что тут про всяких врагов народа пишут. – Витька протянул газету товарищу. Мишка принялся читать вслух:
– Недавно органами НКВД задержан гражданин Б., на руках у него имелся паспорт, но прописки в нём не было. Это вызвало подозрение. На допросе Б. признался, что он является шпионом, заслан в город Киров для проведения диверсий. Призываем всех добросовестных граждан усилить бдительность!
– Жаль, я ещё возрастом мал, а то бы тоже вступил в ряды помощников милиции! – горячо заявил Витёк, – а ты, Миш, что думаешь?
– А я думаю, ежели тебя в НКВД как следует допросить, то ты там в чём угодно сознаешься. Да хоть, что сам ты шпион и есть!
Витька опешил от неожиданности. Давно пора привыкнуть к тому, что Миша может иногда брякнуть что-нибудь в этом роде. Но только Витька призадумался, как бы на этот выпад Мишке пограмотнее ответить, как вспомнил их с Мироном побег на фронт. Оказались они тогда в военной комендатуре станции Балезино, где чуть не сделали из них «вредителей и диверсантов». Спас их тогда, похоже, слишком уж юный возраст, да разум майора Луговина. И всё же, всё же…
– У нас так просто не сажают! Враг, он и есть враг, – отвечал Витёк.
– Конечно, – согласился Мишка, – посмотри-ка на меня повнимательней. Видишь? Перед тобой стоит сын самого настоящего врага народа.
– Брешешь, – Витька бросил короткий взгляд в лицо широко улыбающегося товарища, а сам подумал: «Так вот, наверное, почему путешествовали мы не к Мишкиным родителям в Жгули, а к его родственникам в Климковку».
– Знаешь, за что моему отцу пять лет лагерей в 39-м дали? Не так просто, конечно. За анекдот, который он в компании приятелей рассказал, – Мишка перешёл на шёпот. – Про товарища Сталина анекдот. Хочешь, расскажу?
Витёк резко замотал головой. Видно было, что он не верит, что такое возможно.
– Ну как знаешь, как знаешь, – Мишка по-прежнему шептал, улыбаясь. – Только вот что я тебе скажу: никогда не зарекайся от сумы да от тюрьмы. Я это к тому, что не нравится мне, что письмо твоего отца как-то вдруг неожиданно пропало, словно сквозь землю провалилось, не к добру это. Помнишь ведь, что там про наш красноармейский комсостав написано?
Витька, конечно же, помнил, ещё бы! А Миша как в воду глядел. В самом конце лета, когда по вечерам чувствовалось уже прохладное дыхание приближавшейся осени, от бати пришло известие. Отец сообщал, что его из-за того письма судили, отправили искупать вину в штрафную роту. Утешал: мол, ничего страшного, люди и оттуда живыми возвращаются. Обидно, конечно; ведь непонятно, в чём виноват.
Пребывая в понуром настроении, поделился Витёк последними новостями с собиравшимся на работу Мишей. В тот момент кроме них в избе никого не было.
– Как же то письмо в органах оказалось? – не понимал Витька.
– Очень просто. Если членов вашей семьи исключить, остаёмся мы, подселенцы. Из нас троих кто-то и сдал, – Миша всё улыбался. – Хотя не факт, в наше время и дети своих родителей сдают, и такое тоже бывает. А насчёт штрафбата… Что ж, это гораздо лучше, чем в лагеря. Да, знаешь, говорят, Сталин разрешил теперь заключённым в армию идти. Кто через штрафбат прошёл, вину кровью смыл, с того судимость снимают и в обычные войска переводят. Так что, может, и моего отца из лагеря освободят…
Сказав это, Мишка направился к выходу. Пребывавший до этого в каком-то оцепенении Витька его окликнул.
– Ну, чего тебе? Уж некогда, – ответил недовольный Мишка.
Неожиданная улыбка осветила вдруг Витькино лицо, и он шепнул:
– Расскажи тот анекдот. Про Сталина.
Курьер при штабе
– Старики на демонстрации несут плакат: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!».
– Вы что, рехнулись? Когда у вас было детство, Сталина ещё и на свете не было!
– За то и спасибо.
Рассказанный Мишей запретный анекдот поначалу немного развеселил Витьку. Но Миша ушёл – и мимолётное веселье ушло вместе с ним. В самом деле, чего уж тут смешного? Антисоветчина самая настоящая, да и только! Как вообще могло прийти такое в голову: просить рассказать анекдот про товарища Сталина? Да без него давно бы уж нам всем кранты… Но пять лет лагерей за анекдот – всё-таки как-то многовато. Нужно было выговор дать Мишкиному отцу, или, там, премии лишить, что ли… Так размышлял Витька, а думы его плавно перетекали на ситуацию с собственным батей. Штрафбат! Всего лишь за правдивое письмо о войне. Эх, папка; уж лучше бы ты нам вовсе писем не слал! Так кто же всё-таки отнёс отцовское письмо в НКВД? Мишу Витька сразу исключил. Оставались ещё два подселенца, живущие в доме: Семён и Степан. Кто-то из них. Надо будет держать при них язык за зубами.
Ранняя осень позолотила дерева за околицей. Ещё сентябрь, и Витьке кажется, что он будет длиться вечно. Но, как ни гони мысли о проклятой зиме, а она всё ближе, ближе. Все люди будто привыкли к постоянному чувству голода. Но зимой всё совсем по-другому. Когда холод продирает кости, голод заявляет о себе громче. Холод и голод – два вечных спутника военной зимы.
Ребята вновь всё свободное время посвящали заготовке дров. Уходили они в расположенный неподалёку за железной дорогой лес. Топорами вырубали нетолстые деревья, распиливали их и таскали на плечах по домам. Делали это украдкой, чтоб не попасться начальству на глаза. Нелегко приходилось полуголодному мальчишке! Но Витька знал, что такое настоящие лесозаготовки, проходящие в деревнях Кировской области. Вот где по-настоящему тяжко! Там люди трудились от темна до темна, заготавливая дрова для отапливания городских предприятий и учреждений, а также древесину для промышленных нужд. И кто трудился? Да те же дети и женщины, даже беременные. Им лишь за месяц до родов отпуск давали, а через месяц после рождения ребёнка труженица обязана была вновь выйти на работу.
Чуть дальше, за переездом через железную дорогу несла свои чистые прозрачные воды неширокая речушка Люльченка, которую все местные жители от мала до велика прозывали Юрченкой. Место очень живописное. Аромат трав и луговых цветов, растущих по берегам, дурманил голову. Моста через речушку не было, обычно телеги переезжали её вброд, да и глубины-то там от силы до колена.
Сразу за речкой, на просторной поляне, располагалось стрельбище. Тут наспех учили стрелять из винтовки призванных в Красную Армию новобранцев перед отправкой на фронт. Там же постигали азы воинского мастерства молоденькие 16-летние ребята, проходившие курс всеобщего военного обучения – Всевобуч. Их тоже готовили, чтобы они смогли, когда придёт время, заменить на фронте убитых отцов и старших братьев. Когда на полигоне шли стрельбы, на дороге выставляли вооружённых часовых. Они перекрывали движение, чтобы какая-нибудь, случайно проезжающая телега не попала вдруг под шальную пулю.
На этом самом стрельбище Витёк с товарищами время от времени собирал отстрелянные свинцовые пули, переплавлял их на рыболовные грузила. А некоторые отчаянные ребята из тех, что похулиганистей, отливали из свинца налитухи, которые брали с собой на вечёрки в соседние деревни на случай драки стенка на стенку. Тяжёлая налитуха зажималась в кулак, чтобы усилить удар. Витьке-то в таких делах ещё участвовать не доводилось, а ребята, что на пару лет постарше, хаживали задирать на местных и в Лянгасы, и в Верещагины, и в Подозерье. Правда, с началом войны для этой дурной забавы и сил и времени поубавилось. Но редко-редко, а и такое случалось.
***
Однажды Витька сунул в печь сковороду с использованными пулями для переплавки. Проделывал сей трюк он не впервой и считал себя большим специалистом в этом искусстве. Бабушка с мамой ворчали:
– Скоро ли ты уже от этих пуль отвяжешься? Лико чё, всю сковороду испортил!
– Да, сынко, надо бы тебе делом заняться. Хоть снова на завод пробовать подрядиться.
– Дак не берут. Сказали же – мал, на будущий год, мол, прийти, – нехотя оправдывался Витёк. Мальчишка вспомнил, каких трудов ему стоило успокоить маму и бабушку, когда он впервые пытался отправить сковороду с пулями в печь. Как долго объяснял им, что пули те отстрелянные и, значит, не взорвутся. А сейчас ничего, привыкли, ворчат только малость. Витька заулыбался, как вдруг…
Вначале из печи выпорхнула ослепительная вспышка пламени. Тут же прогремел оглушительный взрыв. Казалось, дом рухнет. Витёк зажмурился и только слышал приглушённые звоном, стоящим в ушах, причитания бабушки:
– Батюшки-святы! Чуть не угробил нас всех…
Витька приоткрыл глаза. Воздух в доме наполнился дымкой. Из катящейся кастрюли растекалась по полу, дымясь, мучная завариха. Мама, всплеснув руками, застыла на месте с раскрытым ртом. Но хуже всего другое. Ужас объял Витьку, когда увидел он трещину, расколовшую их спасительницу-печь сверху донизу. Мальчишка желал провалиться сквозь землю. Опомнившись, мама промолвила:
– Ну… Вот и поужинали. Очень сытно!
Всезнающий Мишка Зорин после предположил, что Витьке в сковороду каким-то образом попала разрывная пуля, почему-то не сработавшая во время стрельбы.
Витьке тогда влетело по первое число. А на следующий день мама вернулась домой со справкой из райисполкома. В справке той выражалась убедительная просьба к начальству завода № 32: изыскать возможность устроить Витю на лёгкий труд, несмотря на его слишком юный возраст, так как семья их находится в бедственном положении, отец на фронте, а Витька является самым старшим из пяти детей.
С этой-то самой справкой, подложив в отцовские сапоги тряпок, чтобы казаться выше, взрослее, направился Витёк в очередной раз пытаться устроиться на завод. Справа от проходной, в нескольких шагах от заводского забора примостилось небольшое одноэтажное наспех выстроенное деревянное здание. В нём и размещался отдел найма и увольнения. Зайдя в комнату к начальнику отдела, товарищу Малышеву, Витька, как мог, расправил плечи, вытянулся повыше и напустил на себя серьёзный, озабоченный вид, чтобы казаться старше.
– Опять ты, – недовольно гаркнул начальник. – Сказано ведь было: через год, не раньше.
– А вы, Николай Дмитрич, вот, гляньте, – Витька протянул заветную бумажку.
Начальник отдела с кислой миной на лице долго вертел документ, качая головой, что-то прикидывал.
– Когда же тебе хоть тринадцать-то годиков стукнет?
– Уже скоро, в этом году исполнится, – отвечал Витёк, вытягиваясь изо всех сил.
– Так когда же?
– 30 декабря, – теряя надежду, выдохнул мальчишка.
– Да-а-а. А сегодня ещё только 16 сентября! – покряхтев да повздыхав, начальник отдела найма и увольнения принялся названивать начальнику штаба военно-учебного пункта завода № 32 товарищу Иванову.
Вскоре тот явился сам, чтобы собственными глазами посмотреть на будущего подчинённого. Его разговор с Витькой был коротким. Расспросив, что да как, предложил он пареньку должность курьера при штабе. Витёк слушал – и не верил своим ушам: его наконец-то берут на работу! Товарищ Иванов строго предупредил об ответственности доверяемой Витьке службы; тем паче, время-то военное. Сказал, что нужно будет в точности исполнять приказы начальства. Пообещал оклад 211 рублей и талоны на рабочую пайку, которую недавно увеличили до 800 граммов хлеба (в целых два раза больше, чем до этого давали на Витьку, как на иждивенца!).
***
Не чуя ног под собой, летел Витька домой. Ещё бы; отныне он – самостоятельный взрослый человек. Оклад, конечно, небольшой. Витька знал, что двухсотграммовая пайка хлеба продаётся с рук рублей за 30–40, так что на его 211 рублей в месяц особо не разгуляешься. Но зато взрослая рабочая хлебная норма – это уже существенная помощь семье. А место работы-то какое! Штаб военно-учебного пункта. Звучит, ого-го! Это же, как-никак, с армией связано. Скажи кому, не поверят!
Окрылённый, влетел Витька в избу, на ходу сбрасывая с уставших ног сапоги с надоевшими тряпками. Ему так хотелось поскорее похвастаться перед всеми домашними своим назначением, но дома никого не было. Редко такое случалось. Мама, понятно, на работе. А бабушка, видно, тоже по каким-то делам ушла. В таких случаях маленьких детей отдавали на присмотр пожилой соседке.
Вдруг из бабушкиного угла донёсся тихий шорох. Витёк насторожился. Вор? Парнишка осторожно подбирался к цветастой занавеске, отделявшей бабушкин угол. «Я же теперь почти военный, при штабе как-никак состою», – мысленно подбадривал себя Витька, но это как-то мало помогало. Сердце, колотившееся всё быстрее, пыталось выскочить из груди. Ещё один шорох. Точно, там кто-то прячется. Собравшись с духом, как в атаку, бросился Витька на занавеску, желая резко откинуть её. Но вместо этого запутался в ней и, обёрнутый занавеской, с криком шлёпнулся на того, кто там прятался. Орали оба. И Витька, и тот человек, на которого он свалился.
Чуть успокоившись, распутавшись, увидал Витёк перед собой не менее перепуганного, чем он сам, Степана, одного из их подселенцев. С облегчением Витька выдохнул:
– А я д-думал, что в-вор к нам з-забрался.
– М-монетка з-закатилась, а я искать п-полез, – оправдывался Степан.
Эпизод этот быстро забылся. Ведь вскоре вернулась бабушка с детьми, мама пришла с работы, затем появились и остальные подселенцы, Семён и Миша. Витька всем рассказывал про свою важную должность. Все за него радовались и поздравляли.
Где-то через пару недель улыбающаяся почтальонша протянула Витьке драгоценный бумажный треугольник. Письмо от бати. «Ух, как здорово! Надо папке написать, что я теперь сам работаю, в штабе!», – думал Витька, разворачивая листок.
«Здравствуйте, дорогие мои, любимые мама, жена, дети. Пишу вам моё последнее письмо. Нашу штрафную роту вывели на передовую. Завтра рано утром пойдём в атаку на немецкий укрепрайон. Будем искупать кровью вину перед Родиной. Шансов остаться в живых у меня нету. Не первый день здесь продолжается мясорубка. Так что, когда вы прочитаете это письмо, меня уже не будет. Ещё в середине зимы подошли мы ко Ржеву; думали, с ходу его возьмём. Но так до сих пор ничего и не вышло. Сколько народу тут погибло – не сосчитать. Непрерывно здесь идут кровавые бои за каждый куст, за каждую кочку, за какой-нибудь давно разрушенный сарай, которые переходит то к нам, то снова к немцам. Не знаю, будет ли когда-нибудь всему этому конец. А для меня конец уже близок. Что такое ад, я теперь знаю. Может, на том свете будет легче. Нет у меня перед завтрашним боем ни страха, ни тревоги. Пойдём в атаку за Родину, за Сталина! Так надо.
Так прощайте, родные мои, и простите, что не дал вам всё то хорошее, что мог дать. Думал, всё впереди, успеется. А теперь, стоя на краю, понимаю, как важна была каждая минутка, проведённая с вами. Живите за меня и не поминайте лихом. Прощайте».