Витькины небеса

Кмитлывый

До конца больничного оставалось ещё несколько дней, но Витёк чувствовал себя совсем здоровым. Потому, когда филейские ребята позвали на футбол, вопрос: идти или оставаться дома? – для Витьки не стоял.

В те дни в городе только и разговоров было, что о футболе. Ещё бы; ведь в Киров приехала самая знаменитая команда СССР – ленинградское «Динамо»! Те самые герои-футболисты, сыгравшие легендарный матч 6 мая 1942 года в блокадном Ленинграде. Матч этот транслировали по радио на весь мир. И весь мир поверил: Ленинград жив несмотря ни на что – раз там даже в футбол играют. Шокированы были и немцы, услышавшие тот репортаж. Они считали, что в осаждённом городе и в живых-то никого не осталось. Ведь ещё в апреле 1942-го года немецкая пропаганда утверждала: «Ленинград – город мёртвых. Мы не берём его пока лишь потому, что опасаемся трупной эпидемии. Мы стёрли этот город с лица земли».

Радиотрансляция футбольного матча опровергла доводы вражеской пропаганды. Но если бы мир видел эту игру воочию! Поначалу медленные передвижения истощённых футболистов по полю мало напоминали спортивное состязание. Если игрок падал – встать самому сил уже не было. На помощь приходили немногочисленные зрители, которые, как могли, подбадривали футболистов. Но постепенно игра наладилась. В перерыве на траву не садились; знали: сил подняться – не будет. После матча игроки покидали поле в обнимку, чтобы не упасть. Матч в блокадном городе дался нелегко. Без преувеличения, это был подвиг. Весь мир узнал, что Ленинград жив и сдаваться не собирается!

Ленинградские спортсмены, как истинные патриоты, защищали свой осаждённый город, сражаясь в частях Красной армии на передовой, воюя на кораблях Балтийского флота и даже в партизанских отрядах.

И вот летом 1943-го года ленинградские футболисты, теперь уже откормленные и набравшие форму, отправились в тур по стране. Цель та же: подбодрить народ, показать самим себе и всему миру, что дела наши – в порядке, раз в СССР думают не только о войне. Толпы восторженных кировчан встречали героев. На груди у футболистов поблескивали медали «За оборону Ленинграда». Болельщики преподнесли гостям огромные букеты цветов. Секрет большого размера и веса букетов оказался прост: в каждом из них маскировался немудрёный подарок – бутылка водки.

На переполненном кировском стадионе «Динамо» состоялись уже два матча. В первом ленинградские гости сыграли с кировским «Трактором». Игра интересная, но, что называется, «в одни ворота» завершилась с разгромным счётом 12:0 в пользу гостей. Через несколько дней ленинградцы провели второй матч – со сборной Кирова. Игра оказалась более упорной. Кировчане постоянно атаковали, но забить никак не получалось. В итоге – опять крупное поражение: 11:1 в пользу ленинградцев. И вот он, третий, завершающий серию матч. Ажиотаж в Кирове царил грандиозный. Кое-как протиснувшись на стадион за час до начала встречи, филейские ребята сумели занять места.

– Шутки кончились! Уж сегодня-то наши игру покажут, – рассуждали сидящие рядом болельщики.

– Ещё бы, то разминка была, а сегодня наша основная команда «Динамо-Киров» реванш возьмёт! Состав-то усиленный выйдет, проигрывать нашим надоело, – вторили им другие.

И верно, на 25-й минуте нападающий кировчан Михайлов, к восторгу болельщиков, открыл счет. Однако ленинградцы быстро взяли себя в руки, и голы опять посыпались в ворота кировчан. В итоге: 8:1. Но болельщики всё равно остались довольны!

***

Когда поправившийся Витька заявился после больничного на завод и показал механику справку о переводе на лёгкий труд, тот только руками развёл: «Ну, где ж я тебе в кузнице лёгкую работу найду?! Давай, сам по цехам подыскивай да переводись». Ничего не поделаешь, пришлось Витьке снова искать работу. Стал опять расспрашивать своих знакомых, и вскоре нашёлся подходящий вариант – телефонная станция.

Заводской телефонкой руководил Василий Климук – высокий широкоплечий хохол лет тридцати с доброй улыбкой и проницательным взглядом. Был он из эвакуированных. А в подчинении у него: женщины-телефонистки да ватага из семи филейских пацанов лет по 14–15. Речь свою Климук перемежал колоритными украинскими словечками.

– Так шо тебе змусило уйти из кузнечного цеха? – поинтересовался Климук. – Платят-то там, мабуть, побильше, чем у нас?

– Травма у меня получилась, – ответил Витёк, и, показав справку, поведал о случившемся.

– Тоби краще отдохнути с полгодика. Может, писля и лёгкий труд не знадобився.

– Семья у меня большая, а я самый старший из мужчин, отец на фронте погиб. Мама только работает, да я. Семь ртов кормить надо, – заявил тринадцатилетний паренёк.

– Понятно, – покивал начальник. – А образование-то есть яке-небудь?

– Конечно! Четыре класса закончил, – похвастался мальчуган. – И в пятом учиться начинал, да война помешала.

– Так, хлопче; похоже, у тебя с твоим образованием понятия об электрическом токе, а тим паче о телефонной связи зовсим нема, – Климук тяжело вздохнул, покачал головой, – вы ж там у себя в деревне до сих пор с керосинками сидите. Лампочку Ильича-то, мабуть, в перший раз тильки тут, на заводи, и побачив?

– Ваша правда, – потупился Витька. – С электричеством дела не имел, но я смышлёный, научусь. Что там такого сложного?

– Добре, визьму тебе, коли кажешь, кмитлывый, – согласился начальник. – Но и нашу работу особливо легкою не назвеш. А наперёд знай: куди не треба – не лизь! Электрик, он ведь, можно сказати, як сапёр, всего два раза в жизни ошибиться может. Першую ошибку ты уже зробыв, когда профессию выбрал. А вторую краще не делать, с электричеством шутки погани!

На первое время запретил начальник Витьке лазить по столбам, пока тот после травмы не окрепнет. И назначил ему наставником бригадира связистов-монтёров – самого старшего из них, шестнадцатилетнего Сеню Криницына, чтобы тот всё показал-рассказал, да поднатаскал новичка.

Сеня начал процесс обучения с короткой экскурсии. Витьке было всё в диковинку. Хлопая ресницами и навострив уши ходил он за наставником, а тот рассказывал, что связь между заводскими абонентами осуществляется через коммутатор на целых сто номеров! Этот аппарат представлял собой большой шкаф, чем-то напоминавший пианино, за которым сидели две телефонистки. Они целыми днями вручную соединяли желающих говорить. Одна телефонистка – женщина пожилая, строгая. Зато другая – молодая и, как заметилось Витьке, очень даже красивая. Она взглянула на Витьку, и, ласково улыбнувшись, чудным голоском сказала, как пропела: «О, какого хлопца к нам приняли, теперь у нас работа пойдёт!».

Звали её Варей, и было ей восемнадцать лет. Жених её воевал, да и сама она просилась на фронт, имея за плечами курсы снайперов. Первая красавица на заводе. С того самого дня как встретит Витьку, всегда шутила: «Подрастай, паренёк, скорей. Будешь лучшим женихом. А глаза-то какие? Голубые-голубые, всех девок с ума сведут! Только очень уж ты маленький, вырастай побыстрей. Эх, не обещалась бы моему Егорушке ждать, вот из-за этих синих глаз с тобой любовь бы закрутила!». Шутки эти и смущали, и радовали Витьку. И не знал он, что на них ответить.

За стеной телефонной станции в небольшом помещении размещалась аккумуляторная. Оттуда шло питание системы телефонной связи постоянным током. В аккумуляторной собирались в начале каждого рабочего дня ребята-монтёры на разнорядку. Проводил её всегда сам начальник телефонки Василий Климук. Широко улыбаясь, с шутками-прибаутками давал он задания монтёрам. Называл ребят не по именам-фамилиям, а по придуманным им прозвищам. Говорил так: «На подсобном ветер сплёл провода, на столб полезет Маугли, он, шо твоя обезьянка, по столбам лазить любит. Ты, Тетерев, отправляйся в компрессорную, там слышимость погана. В 22-м цеху короткое замыкание, на короткое у нас завсегда ходит Длинный. Ну, а бригадир отважный Робин и его старший помичник Кмитлывый – в заводоуправление, обрыв провода устранять». «Кмитлывый» по-украински значит «смышлёный». Витька заработал это прозвище после первого разговора с Климуком, когда сам о себе так сказал.

Но хоть и прозвали Витьку Кмитлывым, а физическая природа электрического тока, свойства проводников и изоляционных материалов, а тем паче передача голоса по проводам – всё это долго ещё оставалось для деревенского паренька тайной, покрытой мраком.

***

У проходной 32-го завода всегда торчали 2-3 торговца табаком. На шеях у них болтались сумки с товаром, который они продавали желающим, насыпая коробком в бумажку или в кисет. Пробовал торговать бабушкиным самосадом и Витёк, да прибыли особой что-то не получилось. Видать, не горазд он оказался к торговому делу; забросил.

Вообще-то, талоны на табак полагались всем работающим, по возрасту не ограничивали. Витька, как все, отоваривал их и покуривал вполне открыто. Лишь при маме и бабушке дымить как-то стеснялся. Но однажды у мальчишки сильно распухла щека. От пронзительной зубной боли Витька не знал куда деться. Лекарств в доме не водилось. Тут-то мама и вспомнила, что когда у бати случалась такая беда, он обычно втягивал табачный дым и подолгу держал его за щекой у зуба, чтобы полегчало. Витьке предложили попробовать. И вот он, сидя на подоконнике, стал курить, стараясь выгонять дым из избы на улицу. У проходивших мимо соседских ребят чуть челюсти не отпали:

– Вить, а чё, тебе мама уже прямо дома курить разрешила?!

– Само собой; всё как положено, – не моргнув глазом, отвечал довольнющий мальчуган.

…Завершалось лето сорок третьего года новыми победами Красной армии. Главная из них – разгром немцев на Курской дуге. Наши войска продолжали отвоёвывать захваченные противником города и сёла. Освободили Орёл и Белгород, а затем и Харьков. Победы не давались стране даром, оплачивались жизнями тысяч и тысяч её сынов и дочерей. После Курской дуги Германия больше так и не смогла собрать силы для крупного наступления. А Красная армия, напротив, с каждым днём становилась всё сильнее. Достигалось это в первую очередь благодаря невероятному самопожертвованию тружеников тыла. Такой мобилизации всех сил и средств, всех мыслимых и немыслимых резервов не знала ни одна страна мира. В той же Германии ещё и не думали привлекать к тяжёлым работам женщин, а у нас с самого начала войны и женщины, и дети вкалывали по двенадцать часов в день без выходных и отпусков. Потому и смогли обеспечить армию всем необходимым и переломить ход войны…

Свободного времени почти не было, а чуть появлялось – надо вновь заготавливать дрова и сено. Витькиной семье, как потерявшим отца на фронте, выдали разрешение косить для коровы на неудобицах траву, оставшуюся после основного сенокоса. Витька с мамой находили такие участки в заболоченных местах у железной дороги за Боровым озером. Косили, метали сено в маленькие стожочки. Иногда помогал им в этом деле и их подселенец Мишка Зорин. Нелегко голодными уйти за много километров и махать там косой да вилами. Пить хотелось, а ручья рядом нет. Тогда придумали класть на болотину платок и пить через него. На одно надеялись: что смётанное в стожки сено до осени никто не утащит.

Чем дольше Витёк общался с Мишкой Зориным – тем больше вопросов, на которые ответить сложно, у него появлялось. Ведь Мишка – далеко не дурак, поумнее остальных подселенцев. Да и жизнью он битый, отец в лагерях. Вроде, должен понимать, что к чему. Тогда почему он частенько позволяет себе всякие антисоветские высказывания? И всё это ему – как с гуся вода! Может, он – провокатор? Может, сам своего отца и сдал в НКВД? Да нет, бред. Хотя он же говорил: мол, сейчас время такое – даже дети на своих родителей доносят. Уж не про себя ли сказал? И не он ли спёр то письмо, из-за которого батю упекли в штрафбат, где он и погиб?

Надоевший ветер

Новая работа Витьке нравилась. Имелась в ней какая-то доля романтики, отваги. И хоть знания мальчишки в области электричества по-прежнему оставались крайне скудны, но кой-какой навык при помощи ребят из бригады он наработал.

Связь и внутри завода, и с городом осуществлялась посредством проволочных воздушных линий. К столбу крепилось пять или шесть перекладин, называемых траверсами. А на каждой траверсе – по дюжине изоляторов, по которым тянулись от столба к столбу тонкие оцинкованные провода.

В ветреную погоду провода обрывались или могли просто переплестись меж собой. Случалось короткое замыкание, и связь прерывалась. Монтёрам приходилось хоть в дождь, хоть в снег висеть, опоясавшись страховочными ремнями, на столбах, устраняя повреждения. Да ещё и новые линии тянули к построенным объектам. В этом и заключалась, в основном, работа. Как и раньше, на помощь Витьке приходило воображение. Сжав зубы, лез он под затяжным осенним дождём на столб, представляя себе, что устраняет обрыв связи на фронте, что именно от его действий зависит успех крупного сражения. Тем более, что и погибший на войне батя был связистом.

Начальник телефонки замечал успехи «кмитлывого» Витьки. Сам же Василий Климук пользовался у своих подчинённых ребят-монтёров железным авторитетом. А ещё сильнее зауважали начальника после такого случая. Климук, работавший также по совместительству ещё и киномехаником в заводском клубе, пригласил своих работников культурно отдохнуть. И вот вся бригада связистов-монтёров, семеро филейских пацанов, принарядившись по такому случаю, заявилась в клуб. Занимал очаг культуры 32-го завода половину барака в Южном посёлке, во второй половине барака размещались обычные жилые помещения.

Начали с небольшого концерта самодеятельности. Заводской хор исполнил с импровизированной сцены всем известную грозную песню:

Гнилой фашистской нечисти

Загоним пулю в лоб,

Отребью человечества

Сколотим крепкий гроб!

Пусть ярость благородная

Вскипает, как волна!

Идёт война народная,

Священная война!

Собравшиеся на концерт в небольшом переполненном зале люди ненадолго вырвались из монотонности тяжёлых буден. Они так истосковались по хоть какому-то развлечению, что вскоре забыли и про голод, и про усталость. На лицах заводчан появились и улыбки, когда юных гимнастов с будёновками на головах, построивших из своих тел пирамиду, сменил комический дуэт, исполнявший частушки:

Наша баня горяча

Немцы дали стрекача.

Брюхо им напарили,

Зад наскипидарили!

После каждой частушки пели артисты короткий припев:

Что такое? Вас ист дас?

Немцы драпают от нас!

Ребята отбили ладоши, аплодируя весёлому дуэту. Потом погас свет, и на белой простыне, заменявшей киноэкран, замелькали кадры хроники «От Советского информбюро». И пусть показывали выпуски несколько устаревшие, с событиями двухмесячной давности, всё же было приятно ещё раз увидеть кадры о нашей победе на Курской дуге.

***

Вдруг от входной двери раздался шум, послышалась ругань. Женщина-администратор прикрывала проход, но трое хулиганистых ухарей, отталкивая и оскорбляя её, пытались пройти в зал. Тогда она обратилась за помощью к киномеханику. Климук тут же вышел в развалочку из своей будки. И надо было видеть, как ловко он один разбросал троих дебоширов, а затем повыкидывал их на улицу.

– Молодец, во даёт! – одобрил, сидевший рядом с Витькой, пожилой рабочий.

– Это Василий Климук, наш начальник, – с гордостью ответил Витёк. – Связисты мы!

После кинохроники объявили антракт. А когда ребята вернулись с перекура, зал уже освободили от стульев. Климук завёл клубный патефон. Это чудо Витька видел так близко впервые. Как заворожённый, наблюдал он за иглой, скользящей по крутящейся пластинке. Пытался понять, как из всего этого получаются звуки. Из трубы патефона доносилась никогда прежде не слышанная Витькой невероятно-приятная мелодия, и певец мягким голосом мурлыкал:

Сердце, тебе не хочется покоя!

Сердце, как хорошо на свете жить!

Сердце, как хорошо, что ты такое!

Спасибо, сердце, что ты умеешь так любить!

Больше всего поразило мальчишку, что в песне – ни намёка на войну. От необычности слов Витька даже слегка растерялся. Конечно, он догадался, что песня та – в мирное время ещё писана. Но паренёк за эти годы так привык, что всё вокруг словно заточено под войну, пропитано ею, что от беззаботной песенки стало ему немного не по себе.

По залу под музыку закружили пары. Женщин в клубе было гораздо больше. Да и сильный пол представляли по понятной причине, в основном, мальчишки да старики. А мужик в расцвете сил был тогда в тылу в дефиците. Поэтому и состояло большинство танцующих пар из двух женщин. Витьку все эти танцы особо не интересовали. Он начал пробираться к выходу – и вдруг кто-то крепко схватил его за руку сзади. Мальчишка даже вздрогнул, обернулся – и обомлел. Перед ним стояла красавица Варя.

– Ну что, кавалер, пригласишь меня на танец, или мне самой тебя пригласить?

Витька от неожиданности, словно язык проглотил.

– Воды, что ли, в рот набрал? Уж и песня скоро закончится, – с этими словами Варя положила Витькину руку на свою стройную талию, а её нежная ручка легла на мальчишеское плечо. До этого Витька никогда не танцевал вальс; он и понятия не имел, что нужно делать – и страшно смущался. К тому же, хоть первая филейская красавица не являлась, конечно, дылдой, но тринадцатилетний мальчуган из-за малого роста едва доставал макушкой до её плеча. Варя вела Витьку в этом танце. И хоть осторожничала, но мальчишка умудрился наступить даме на ногу пару раз. Девушка сделала вид, что не заметила, а Витька покраснел, как рак. И тогда Варе, которая была старше мальчишки на целых пять лет, стало так его жалко! Она крепко обняла паренька, прижала к себе. Витькина щека упёрлась в нежную упругую девичью грудь. Словно шаровая молния запрыгала в голове мальчугана. Он хотел отстраниться, но не в силах был это сделать; словно прилип.

– Витька, эх, Витька, – пробормотала Варя и, кажется, впервые она говорила с ним серьёзно. – Я ведь повестку получила, на фронт ухожу. Так долго стремилась к этому. Нормы ГТО сдала, Всевобуч и курсы снайперов окончила, военкома уговорила, а теперь и не знаю, смогу ли там…

Витькины мысли кружились где-то далеко в облаках, но до него всё же дошло, что нужно что-то ответить.

– Повезло вам, Варя, – промямлил паренёк, оторвавшись, наконец, от лакомого кусочка и глядя на девушку снизу вверх. – Я бы тоже на фронт пошёл, немцев бить.

Девушка недовольно сморщила носик:

– Терпеть не могу запах табака! Хоть бы ты курить бросил, Вить. Смотри, курить будешь – не вырастешь. И глаза у тебя, вон какие голубые. Как небо в погожий день. А если курить не бросишь – потемнеют! – с этими словами чмокнула красавица мальчишку в лоб. Весело рассмеялась – и под звуки неожиданно заигравшей плясовую гармошки упорхнула к своим подружкам.

А Витька долго ещё вспоминал те волшебные прикосновения. Стояло перед его глазами пригожее Варино личико и через несколько дней, когда таскали они с мамой в мешках через плечо за много километров от Борового озера до Суханов заготовленное для коровы в конце лета сено. Вспоминал он о Варе и в следующее воскресенье, когда бабушка уговорила паренька помочь ей сходить в город на базар за всякой хозяйственной мелочью.

***

Рынок, куда привела его бабушка, располагался прямо перед Свято-Серафимовским собором. Витька знал, что когда-то церковь эту построили старообрядцы, но что это за люди такие мальчишка не догадывался. «Сектанты», – думал он, но и это слово навряд ли смог бы объяснить. Впрочем, перед войной на весь Киров не осталось ни одной действующей церкви, все позакрывали – и Серафимовскую тоже.

На базаре, как и по всему городу, было многолюдно. Ещё бы; ведь на то время в Кирове в эвакуации разместились уже более пятидесяти тысяч человек, а если к этому прибавить находящихся здесь на излечении красноармейцев, размещённых в восемнадцати больших госпиталях, да мобилизованных на заводы жителей области, тогда понятно становилось, как сильно увеличилось в войну население города.

Как же Витька удивился, когда бабушка, недолго потолкавшись в торговых рядах, вдруг, подхватив внука под локоть, юркнула в оказавшуюся незапертой дверь храма. Но ещё больше поразился Витёк, очутившись внутри и обнаружив там не какой-нибудь склад или музей атеизма, даже не просто запустелое помещение, как того можно было ожидать. В полумраке храма на мальчишку глядели лики святых, освещённые десятками свечей, приятно пахло ладаном, а посреди храма стоял самый настоящий живой поп во всём своём облачении!

У парнишки от такого неожиданного зрелища глаза на лоб полезли. Священник же, не обращая внимания на нескольких невзрачных богомольцев, уставился прямо на Витьку (во всяком случае, мальчишке так показалось), а затем, словно именно к нему обращаясь, трижды властным басом пропел: «Елицы оглашеннии, изыдите!» Витькины колени слегка затряслись. Поп же продолжал гнуть своё: «Да никто от оглашенных, елицы вернии, паки и паки миром Господу помолимся!»

Всё это происходило как во сне, словно всё это Витьке чудилось. «Как такое возможно?! За стеной рынок, толпа людей, которые даже не догадываются, что здесь происходит». Тут вдруг Витькины размышления резко оборвались. То, что он увидел, поразило его ещё больше. Икона! Та самая, бабушкина икона висела на самом почётном месте. Витёк огляделся. Бабушка в дальнем углу церкви о чём-то шепталась с пожилым человеком, в котором Витька узнал одного из трёх старцев, что приходили к ним домой.

Вскоре бабушка вернулась и, сунув внуку в руки тоненькую длинную свечу, приказала поставить её в благодарность Николаю Угоднику. Как ни странно, но пионер Витька не посмел ослушаться. Словно заворожённый, приблизился он к той иконе. Мальчишка затылком чувствовал, что все прихожане смотрят сейчас на него. Кроме голоса священника, читавшего молитвы, тишину храма ничто не нарушало. Витёк не знал, что должен сделать. Возжёг свечу, поставил, слегка поклонился образу и довольно громко сказал: «Спасибо».

– Бабуш, мы что, на тайной службе в церкви были? – допытывался Витька по пути домой.

– Господь с тобой! В прошлом годе, как раз перед битвой той Сталинградской решила власть по одной церкви в кажном крупном городе открыть да верующим чуток свободы дать, чтоб молились о даровании побед, – объяснила бабушка. – Ох, уж как не рады были безбожники энти воинствующие, ох, как не рады!

– А икона? Я вначале думал, что та самая, которую ты у себя в углу прятала, – не унимался внук, – но когда ближе подошёл, да рассмотрел, что-то засомневался.

– Придёт времечко, сам всё узнаешь, не сейчас, – отвечала бабушка.

…После ранних осенних заморозков перестали попадаться Витьке грибы и ягоды, которые он имел счастье изредка находить в маленькой рощице на заводской территории. Эти несколько деревьев – всё, что осталось от леса, стоявшего на месте 32-го завода. Порывистый ветер уносил с них листья куда-то далеко-далеко. Так же и неведомая сила войны, словно ветер, подхватывала достигших призывного возраста филейских ребят и уносила куда-то на запад. Ушёл на фронт страстно того желавший Григорий, старший брат Кузи. Ушёл не очень-то туда рвавшийся Витькин обидчик Федька-Штырь. Ушёл и Колька-одессит. В начале войны на Филейку прибыло более двухсот ребят из Одессы, но время шло, и оставалось их всё меньше и меньше. Ушла воевать снайпером и красавица Варя.

А надоевший ветер дул всё сильнее, и неведомо было, когда же он поутихнет…