И ещё, про одежду, она жаловалась, что меня не интересует, как она одевается. Потому что… Не помню, почему. Не помню, почему меня должно было это интересовать. И сейчас она во что-то одета. Узнал не по походке. Это точно. Не понимаю. Только ковыляю вслед за ней. Тот пошёл бы. Она и не видит меня на городской улице. Приходится огибать машины. Это очень, очень долго. И трудно. От таких вещей устаёшь. Проще всего идти по прямой. Нужно ходить по прямой. Когда обходить нужно – это плохо. Лучше так не делать. Хотя, на самом деле, в итоге нет никакой разницы.
Наверно, разглядел форму лица. Тот помнил форму. Свекольная форма лица, как она сама говорила. Хотя, не уверен, что она так говорила. И вообще, как я могу быть в чём-то уверен? Я? Я. Пусть я буду.
Наверно, мимо меня за всё это время проходило хотя бы несколько похожих на неё девушек. Живых или мёртвых. Кто знает, может, она видела меня… в таком виде, когда ещё была жива. Может, это я её сделал такой. Я этого не помню. Точно не помню. Да, собственно, кому какое дело? Может, за это время я как-то изменился? Скучно. Не могу. С её головы на лицо свисает клок кожи с волосами. И болтается на ходу. Но это она. Хоть у неё и сине-бурая какая-то кожа со свернувшейся желеобразной кровью. Сейчас она спиной ко мне. Я узнаю эту спину. И это было бы удивительно, что я что-то способен узнать. Воспоминания того! И я их как бы помню! Если бы я был способен обратить на это внимание и удивиться. А так просто иду за ней, потому что, вроде бы узнал форму лица и, потом, эту спину.
Нет, вы не правы, если подумали об этом: у меня не начинает стучать сердце или разжижаться кровь. Зато от интенсивной ходьбы туловище испускает газы. И нет, от неё не исходит жизненная сила. Жизненной силы больше в том красном шарфе. Такой он всё-таки был яркий, этот шарф, красивый.
Догоняю её наконец-то и, насколько могу, крепко хватаю за плечо. Отголосок такой замысловатой эмоции как «хорошо было бы сейчас испытать радость» промелькивает, но он сам по себе такой крохотный и сложный, что не успеваю заметить, как он растворяется. Ведь это совершенная случайность, которая могла и не случиться. Или сломаться, если бы она могла идти быстрее меня.
Поворачиваю её лицом к себе. И ничего не чувствую. Вижу, как болтается высохший кусок кожи с волосами. У неё обглодана нижняя губа и торчат зубы. Ничегошеньки не чувствую. Хотя, кажется (кажется? Может ли казаться?), что помню, что обещал найти её, и обещал, что всё будет хорошо. Когда мы были живыми, в фильмах всегда такое обещали. Не знаю, почему. И сейчас тоже не знаю, почему говорил тогда, что будет хорошо. Но точно помню, правда, я помню, что была причина говорить так. Так странно.
Она смотрит на меня своими глазами. Если бы я мог испытывать отвращение… Они покрыты этой белёсой плёнкой. В общем-то, как и у всех. Как и у меня. Не бывает отвращения больше. И она меня не узнаёт. Дёргает плечом, чтобы вырваться, но держу крепко. Она дёргает ещё раз, сильнее. Чуть не вырвалась. Толкает меня в грудь другой рукой, но она слабее меня. Бью кулаком – она падает. Так проще. Потом помогаю ей подняться. И, так получается, как было раньше, обхватываю её щёки ладонями. Само так получается. По привычке. Это так естественно выходит. Я ведь столько раз так делал. И было очень хорошо. Это как жрать. Только лучше. В голове впервые неизвестно за сколько времени что-то вспыхивает. Никак не могу понять, что это такое. Какая-то важность, точно, какая-то важность! Почему я тогда говорил, что всё будет хорошо, и что такого не было. И это – как раньше бывало, когда мы были живыми. Когда она говорила мне про что-то, про рутину. Как нет больше в отношениях романтики, что всё одно и то же. И мы по вечерам после работы ели ужин и смотрели фильмы. И было всё однообразно. И нить мыслей путается. Я уже и сам не понимаю, что это пришло мне в голову, и о чём я думал. Но я знаю, ЗНАЮ, что на какое-то крошечное мгновение мне было так хорошо, как если бы снова был жив. И смотрю в это мёртвое лицо в моих ладонях. Было бы хорошо, если бы, как живые люди, я сейчас умел читать выражение её лица. А ещё бы лучше, если бы на этом ободранном лице было какое-то выражение. Но она таращится на меня, а её зубы, больше не скрытые с одной стороны, торчат частоколом. И она уже не дерётся. И мне хочется верить, что она тоже почувствовала это. Может ли такое быть? Я теперь точно знаю, что мне не показалось. Хотя, вот, держу её лицо в своих ладонях, и ничего не чувствую. И это уже превратилось в рутину. И нет никакой романтики.
Она смотрит некоторое время на моё лицо. Наверняка, оно отвратительно, хотя и не знаю, чем именно. Висящий на лице кусок кожи мешает ей смотреть, и она убирает его тыльной стороной ладони – такая мертвецкая чёлка. Раньше у неё, кажется, не было такого жеста.
Ей становится скучно, она разворачивается и уходит. Но я знаю, я ПОМНЮ, только что случилось нечто. Я был почти живым. Не таким, как раньше, конечно. Но это было вроде как если живого убить и жрать его, чувствуя, как его кровь пульсирует. И это ещё может быть с ней. Нельзя знать наверняка, но обязательно нужно попробовать. А вдруг в самом деле будет хорошо? Типа, как я и обещал? Не верится. Пойду за ней. Не то что бы это жизненно важно. Какая уж там жизнь? Ну вот, уже с трудом помнится, что почувствовал нечто, не говоря уж о том, чтобы помнить само чувство.
Догоняю её за пару ковыляющих шагов и беру её за руку. Она не вырывается. Мы идём, настоящая парочка, держась за руки. Я смотрю, как, наверняка, ужасно холодный и мокрый осенний ветер раскачивает клок кожи с волосами на её лице. И пока что ничего не чувствую. Хотя меня умиротворяет, примиряет со всем этим смотреть на её нос с расцарапанной горбинкой. Жалко, что её глаза потеряли свой цвет. Может, когда-нибудь даже вспомню, какого они были цвета.
Если мы будем вместе, если будем… хм… беречь друг друга… Может, я смогу ещё раз что-то почувствовать? Может, она тоже почувствует. Будем чувствовать. Мы. Если случится это «мы».
Впереди у нас целая вечность.