Пропавший в чёрном городе

– Стой! Куда без приказу?!

Мужики захохотали.

– Куда тебе направление-то в Москве выписали? На какое предприятие в Кёнисберге идти надо? Город большой, разрушенный вдрызг, заплутаешь, не дай боже. Куда идти-то, знаешь?

Мишка задумался, вспоминая написанное в комсомольской путёвке.

– Ремонтно-механический завод. На какой-то аллее… Вроде Кранц, так улица называется…

Мужик в гимнастёрке поправил ус.

– Кранц-аллея. Знаю я этот завод, мы недавно туда рельсы для узкоколейки возили. Далековато отсюда будет, все ноги посшибаешь, полгорода почти протопать нужно! Часа три дороги.

– Я дойду! Вы не переживайте! Вы только мне объясните, как туда идти, а остальное я соображу, не сомневайтесь!

– Как бы тебе половчее всё рассказать-то?

Дежурный Лазков задумался.

– А вы мне нарисуйте, как на карте! Вот, прямо в моём альбоме!

Мишка грохнул на стол чемоданчик, щёлкнул замками.

– Вот, рисуйте, объясняйте!

– Да и объяснять-то тут особо нечего, топай по городу, по центральной улице, только по сторонам никуда не суйся, в развалины какие или куда ещё… Так, чтобы солнышко сначала было чуть справа, сзади, а потом, после моста и, как площадь пройдёшь, – прямо в спину! Давай-ка твою бумагу, рисовать буду подробно. И пояснять, а ты слушай!

– Ага!

Через рельсы Мишка перепрыгивал легко и ловко, ни разу не запнулся.

В почтовом красном домике тоже дежурил мужчина, только совсем пожилой, в очках.

Из большой боковой двери в грузовик с открытым задним бортом солдаты грузили ящики, свёртки, какие-то запечатанные рулоны, фанерные ящики обычных посылок.

Дежурный считал груз, отмечал что-то в истрёпанной конторской книге.

Мишка постоял, подождал, пока грузовик отъедет.

– Чего тебе?

– Я старшего брата ищу…

– Его здесь нет. Здесь вообще посторонних не должно быть! И ты давай, уходи, я дверь закрываю!

– Он пропал. Здесь пропал, у вас. Приехал на поезде, телеграмму дал и всё…

– Как это всё?!

– Никто Славку после поезда так и не видел…

Мишка ни за что не хотел плакать, он ещё дома дал себе слово в Кёнигсберге ни перед кем не плакать, но тут не сдержался.

– Ладно, не реви. Пошли внутрь, расскажешь.

Пожилой почтовый дежурный взял Мишку за плечо.

– Пошли, пошли…

И снова чай, такие же баранки.

Мишка не отказывался, молчал.

Слушал.

– Так, так… Какого числа, говоришь, твой брат давал телеграмму из Кёнигсберга?

– Вот, вот она! Шестого января этого года!

– Шестого?! Забавно…

– Почему?

– Шестого числа я здесь дежурил, прекрасно это помню! Смена спокойно прошла, из московского поезда две машины выгрузили, быстро, без происшествий, без порчи отправлений, без недостач. Кто-то, человека два-три, телеграммы отправляли, да, помню…

– А вы не ошибаетесь?! Столько времени прошло…

Пожилой дежурный улыбнулся, сверкнул круглыми очочками.

– Прекрасно помню тот день, молодой человек, потому что именно шестого января у моей супруги был юбилей и вечером, когда я сменился, мы его дома, в семейном кругу, отмечали! Так что не волнуйтесь, я ничего не забыл! Народу было тогда с утра немного, и я уверен, что даже по приблизительному описанию узнать вашего брата. В чём он был одет?

Мишка с облегчением вздохнул, радостно заторопился.

– Славка уезжал из Москвы в пальто, в таком хорошем, в сером, и шапка у него была зимняя, меховая. И ещё шарф, красный, его мама Славке в дорогу вязала. Им на комбинате тогда премиальные выдавали в ту зиму красными шерстяными нитками, по два мотка, вот она и связала…

– Вы прекрасный рассказчик, молодой человек! Всё сходится!

Почтовый дежурный взмахнул рукой.

– Этот парень, ваш брат, сказал ещё, что приехал сюда, вроде как, что-то завоевывать…

– Покорять новые пространства!

– Да, да, именно так он мне и сказал, пока заполнял телеграмму!

– Это мы со Славкой так дома шутили, в Москве… Такими словами…

– Вот, факт установлен – ваш брат шестого числа был здесь и сам посылал именно эту телеграмму. Всё, ничем больше помочь вам, молодой человек, не могу.

– Как?! А…

– Он дал телеграмму, оплатил, я принял, расписался. И он ушёл.

– А куда?!

– Вот этого я никак не могу знать. Наверно, на предприятие, где собирался работать.

Мишка нахмурился.

– А милиция где тут у вас? Ну, где новых людей, приезжих, прописывают?

– Лучше всего тебе обратиться в комендатуру. Знаешь, где она расположена?

– Откуда, я в этом городе пока ещё ничего не знаю…

На втором листе альбомчика пожилой почтовый работник красивым, чётким почерком нарисовал и подписал дорогу к комендатуре.

– Идти туда долго, не меньше часа. Городского транспорта в Кёнигсберге нет. Выдержишь?

– Конечно. А это по пути к Кранц-аллее?

– Не совсем. До площади – да, идти нужно в одну сторону, а после площади – в комендатуру налево, а на твой завод – направо.

– Разберусь. Вы всё очень понятно нарисовали. Спасибо!

– До встречи, паренёк! Встретимся ещё, обязательно! Ты, самое главное, сам не пропадай… Обещаешь?

Старик улыбнулся.

– Обещаю!

Мишка махнул рукой на прощанье и снова запрыгал через тысячи рельс.

Мише обязательно нужно было идти пешком по этому мрачному городу.

Он хотел подробно рассмотреть дорогу, по которой когда-то шёл его брат.

Улицы были разрушены странно – и длинными многометровыми прогонами, и отдельными домами.

Битый кирпич хрустел под ногами, на пустынной улице, на которую он вышел сразу же после железной дороги, почти не встречались прохожие.

Были, конечно, люди, но какие-то все тихие, необычные, с неуверенными шагами.

Как тени.

Показывались на солнечном свету и сразу же исчезали.

Немцы?

Мишка попробовал подойти к одной женщине в чёрном, которая с опущенной головой проходила мимо.

– А вы не видели…?

Женщина испуганно отшатнулась от него, молча замахала рукой, пробежала, юркнула в чёрную подворотню.

Другие немцы, гражданские мужчины, вежливо слушали Мишкины торопливые слова, что-то говорили ему в ответ, недоверчиво отворачивались и так же быстро уходили.

У большого, заваленного обломками кирпичных стен, перекрёстка Мишка увидал красноармейский патруль, радостно бросился навстречу.

– Здравствуйте!

– Стой! Стоять, я сказал!

Командовал старший, офицер, а двое солдат одинаковыми движениями наставили на Мишку автоматы.

– Не надо! Я же свой, я русский! Я только что из Москвы приехал!

Мишка не бросил улыбаться, поставил чемоданчик на землю, поднял руки.

– Откуда?! Из Москвы?

– Да.

– Документы есть? Руки можешь опустить.

Покопавшись под курточкой, в свитерке, Мишка достал свои документы.

Предъявил.

Офицер посмотрел на Мишкино лицо, на фотографию, тоже улыбнулся.

– По комсомольской путёвке приехал?! Работать?

– Так точно!

Мишка приложил руку к кепке.

– И брата искать.

– Как это? Он что, здесь пропал?

Мишка рассказал всё о пропавшем Славке.

Офицер внимательно слушал, рядовые молча стояли в стороне.

– Я сюда работать приехал. И брата искать. А вы по этой улице давно ходите? Ну, патрулируете?

– С зимы, как перевели нас сюда.

– С января?!

– Да пораньше ещё, я первый раз я в наряд по этой улице заступил самыми перед новогодними праздниками.

Офицер повернулся к патрульным.

– Акинфеев, мы с тобой первый раз сюда выходили в декабре?

– Так точно. Двадцать четвёртого.

– Вот, в декабре.

– Так может вы и Славку моего тогда, зимой, здесь встречали?! Он шестого января по этой улице утром должен был идти! А?! Не встречали?

– Какой он из себя?

– Молодой, на три года всего старше меня! Высокий, спортсмен. Одет был в тёплое серое пальто, шапка меховая, коричневая, тесёмочки сзади завязаны… И шарф ещё был у него! Красный, красивый такой, яркий!

– Нет, такого не видели, точно! Такой парень точно бы бросился в глаза, мы у него обязательно документы бы проверили. Нет, не встречались мы с твоим братом. А ты сам куда направляешься?

Мишка буркнул как о несущественном.

– На ремонтно-механический завод, там же, в комсомольской путёвке написано…

– Ах, да! Как добираться туда, знаешь?

Для верности Мишка достал из чемоданчика альбом, протянул офицеру.

– Вот, дежурный по станции мне нарисовал. Если что-то не так, то подправьте, пожалуйста.

– Да вроде всё так…

Пока офицер внимательно рассматривал Мишкины путевые карты, второй солдат из патруля, не Акинфеев, тронул Мишку за рукав, сплюнул в сторону, виновато улыбнулся.

– По чемоданчику-то видно, что ты парень запасливый… Случайно, у тебя нигде папироски не имеется?

– Я не курю.

– Извини, это я не подумал, пристал к тебе с куревом-то. Очень уж хочется покурить, мои-то закончились, а с маршрута нам никуда не отлучиться…

Офицер вернул Мишке альбомчик, ткнул пальцем.

– Никому не показывай эти картинки. Как только доберёшься до своего завода, то немедленно сожги их. Или разорви и в нужник спусти, понял?

– А зачем?

– По закону я должен тебя за такие подробные планы режимного города Кёнигсберг немедленно арестовать. И мужиков, которые такие хорошие карты рисуют, в первую очередь. Прощаю из-за брата. Сожжёшь?

– Обязательно! Не сомневайтесь, товарищ офицер, я всё понял!

– Хорошо. Тогда удачи тебе, москвич! И ещё, к сведению… До твоего ремонтно-механического завода, расположенного в Кёнигсберге по улице Кранц Аллея, расстояние от центра города шесть километров.

– А до комендатуры?

– Это на юго-запад от площади, два километра.

– Спасибо!

Офицер улыбнулся Мишке, взял под козырёк.

Дома вдоль улицы, которую ему указали, были непривычно длинные, невысокие, всего в два, три этажа, с черепичными крышами, похожие на толстых, сонных змей с продолжительным красным узором поверху.

Видно было, что в некоторых домах сейчас жили люди.

Там чисто вымытые окна блестели на солнце, а на подоконниках, за простенькими кружевными занавесочками радовались солнцу яркие молоденькие гераньки.

В дневной пустоте и в непривычной безлюдности улицы Мишка обратил внимание, удивился звукам своих шагов.

Под ногами – брусчатка, каменные квадратики, блестящие, по всей дороге, только редко где видны старательно засыпанные песком и ломаным кирпичом круглые проплешины снарядных воронок.

Зелень. Много.

Высоченные деревья.

Аккуратные, одинаковые, с чёрными стволами.

И тишина.

Проехал армейский грузовик.

Проскрипел педалями на стареньком велосипеде дядька в странной шляпе с пёрышком, с бамбуковыми удочками, привязанными к раме, и с жестяным ведёрком, дребезжащем на руле.

Ехал навстречу Мишке, но старался не заметить его, не улыбнулся…

Городская брусчатая дорога и дома вдоль неё плавно, незаметно спустились вниз.

Справа, в каким-то ровном парке, стояла огромная, чёрно-красная церковь с невероятно острым шпилем, с простым крестом и крышей, покрытой зеленоватым металлом.

Дверь из тёмного дерева.

На ступеньках и возле церковной двери давно же нападало много веток и листьев с соседних деревьев.

А убрать некому…

Улица опять воспряла, поднимаясь своей шершавой брусчаткой вверх, пролегла между двух арок клёпаного железного моста, путепровода, под которым, в глубине другого пространства, Мишка снова увидал множество рельсов.

И огромное тёмное здание, накрытое куполами одинаковых сводов.

Вокзал?

Присмотрелся.

Правильно, вокзал, вот и рельсы внизу, бегущие к вокзалу и убегающие от него, во многих местах были страшно вырваны взрывами, перекручены, отброшены далеко по сторонам.

Бомбили…

Снова справа и слева появились жилые дома.

Опять стали видны в них некоторые чистенькие окна.

Нисколько не уклоняясь от определённого направления, улица неожиданно нырнула в узкие узорные ворота небольшого и невысокого старинного сооружения, с башенками, с настоящими оружейными бойницами, скорее похожего на ворота какого-то волшебного замка или крепости.

Можно было обойти, мало ли чего…

Но Мишка с восторгом выбрал волшебство.

Подождал, пока через крепостные ворота проехал пыльный грузовик и, снова в одиночестве, шагнул под тихие пустынные своды.

Брусчатка, его громкие, чёткие шаги…

Метров через двадцать сказка закончилась, опять началась обычная городская улица.

Мишка понимал, что приближается к центру города.

Разрушенных и горелых домов по сторонам дороги становилось всё больше и больше, они росли старинными этажами, по четыре, пять этажей, были уже не простенькими, окраинными, а с лепными узорами вдоль крыш, со скульптурами, арками и коваными балкончиками.

Воронки от взрывов на проезжей части попадались тоже чаще.

Мишка несколько раз, засмотревшись на крыши, спотыкался о кучи битых кирпичей.

Казалось, что городская земля и камни страшного Кёнигсберга всё ещё остаются раскалёнными после тех давних военных пожаров и продолжают медленно остывать даже в такое пронзительно прохладное и солнечное весеннее утро.

Чёрные руины искорёженных зданий с пустыми оконными проёмами походили на толпы молчаливых каменных мертвецов.

Насколько было видно, дальние, почти безлюдные улицы в стороне от главной, по которой шёл Мишка, были засыпаны обугленными обрывками бумаги, тряпками и недогоревшим деревянными рамами.

Ого, река!

Две реки! Или это остров?

Справа, на острове между реками, стояла ещё одна, тоже огромная, но без крыши, немецкая церковь с выгоревшими чёрными внутренностями. Даже без рухнувшего шпиля её величественные стены и фасад продолжали стремиться в небо.

После реки Мишка поднялся на берег, в горку.

Толстые стены и круглые башни разрушенного каменного чудища, возникшего перед ними, были видны издалека, но то, что Мишка на ходу продолжал с внимательным восхищением и испугом рассматривать ещё минут пять, поражало каждым новым изгибом.

Мощь!

Чёрная мощь.

Здесь, в центре, большие жилые дома по обе стороны широкой когда-то улицы были одинаково развалены взрывами.

Люди.

Смех.

Мишка вздрогнул, признаваясь себе, что всё это время он очень боялся, шагая в одиночестве по незнакомому, жуткому городу.

В начале просторной площади торопилась по своим делам стайка молодых гражданских ребят и девчонок. Кто-то чего-то там задорно кричал, некоторые пели, девчонки хохотали.

Другие парни в майках, уже совсем по-летнему загорелые, таскали на ломах трамвайные рельсы, укладывали под них шпалы. Девчата занимались газонами, сидели, как птички, на клумбах, прикапывая небольшие кустики и цветочную рассаду.

Легко улыбнулся им и Мишка.

Спросил у ребят, как дойти до ремонтно-механического.

Те дружно похвалили его за то, что он так правильно добрался от станции до центра.

– Теперь уже недалеко! Направо, вот по этой улице. Примерно через полчаса, за озером, спросишь прохожих, там много наших, приезжих, они обязательно подскажут!

– А ещё, ребята… Вы давно в Кёнигсберге?

Высокий худощавый парень ответил за всех.

– Кто как, кто раньше приехал, сразу же после войны, осенью, а кто-то недавно. По какой причине интересуешься?

– Я по комсомольской путёвке сюда, в Кёнигсберг, попросил меня отправить. Работать и ещё… Брата искать. Он тоже так же сюда приехал. И пропал. Мама плачет, ничего не знает, и сестрёнка…

Кто-то из девчонок охнул.

– Вот я иду от станции и спрашиваю всех здесь, может кто видел Славку?

Все, наперебой, принялись расспрашивать Мишку, парни хлопали его по плечам, обещали поговорить со своими знакомыми, девчонки держались в стороне, молча стояли с мокрыми глазами.

Высокий парень закончил разговор.

– Ладно, Михаил, удачи тебе! Если что-то нам станет известно про твоего братишку, то я обязательно доберусь до ремонтно-механического, разыщу тебя там. Ты пока не переживай особенно-то, всякое в жизни случается, раньше времени не вешай нос, надейся… Работай. Удачи тебе во всём!

– Спасибо! Спасибо вам, ребята! А где вас в этом непонятном городе искать-то, откуда вы?

– Мы с восемьсот двадцатого завода, сегодня у нас здесь субботник.

– А что это за восемьсот двадцатый завод?

Девчонки и парни захохотали.

– Много будешь знать, скоро состаришься! Секретное дело. Вот приходи к нам сюда на субботники, поработаем вместе, познакомимся поближе, тогда, может быть, и расскажем тебе про наш завод.

Невысокая девчонка, в беленькой косынке, не спрашивая, налила из бидончика в кружку холодной воды, протянула Мишке.

– Ты же ведь от самой станции сюда пришёл! Устал, наверно…

Широкая улица.

Брусчатка.

Чуть в стороне – одна огромная краснокирпичная крепость, после неё – другая…

Высокие, плотные, пустынные дома…

Странные, молчаливые люди.

Обгоняли Мишку и ехали навстречу ему пыльные грузовики и военные легковушки.

Слева – озеро.

Красивое, просторное, с ветерком.

Солнце, облака, чайки.

Ещё шаги. Устал. Жарко.

Развалины.

И это завод?!

Корявая колючая проволока путалась и скрипела на кривых столбах самодельного забора.

Незначительные кирпичные здания, углы каждого из них по-разному порушены, стекла торчат кусками, оконные переплёты почти во всех проёмах вырваны.

Толевые крыши пробиты взрывами.

Всюду груды обломков и щебня.

Из дощатой будки у ворот выглянул пожилой сторож.

Мишка вежливо поздоровался с ним.

– Это ремонтно-механический завод?

– А если оно и так? Какое тебе дело, чтобы обо всём тут расспрашивать?!

– Я работать сюда приехал! Из Москвы, по комсомольской путёвке!

– Работать? К нам, на завод? Тогда жди, доложусь в комендантскую службу. По территории не броди без толку, без спросу…

Старик окончательно вышел из будки, закрыл за собой дверь, засунул в щеколду большую деревянную щепку и заковылял к ближнему зданию.

Мишка поставил на землю, в тени, свой чемоданчик, сел на него.

Снял кепку, вытер рукавом лоб.

Скоро вернулся сторож.

– Можешь идти. Сначала в отдел кадров, он вон в том домике, справа который…

В отделе кадров стоял сейф, стол и два стула, на одном из которых сидела весёлая и любопытная тётенька.

– Из самой Москвы?!

– Ага.

– Значит, из самой, самой столицы к нам работать прибыл?!

– Работать. А ещё я своего старшего брата здесь, в Кёнигсберге, ищу, Славку…

– Что с ним? Где он?

– Ехал к вам на завод, по комсомольской путёвке, он тоже токарь… И пропал. К вам же он не приезжал, на учёт не вставал?

– Не-ет, такого не было… Вячеслав Коровкин, говоришь, из Москвы? В январе? Нет, такого у нас не было, точно! Я уже в январе кадрами здесь, на заводе, вовсю занималась, такого парня не было. Тайна какая-то… Или банда.

Помолчала.

– У тебя самого-то документы в порядке? С собой?

– Да.

Тетенька принялась внимательно рассматривать Мишкины бумаги.

– А меня звать Наталья Владимировна! Я на заводе пока начальник отдела кадров, отвечаю за трудовые вопросы. Садись! Устал?

– Сегодня утром приехал. Полдня со станции шёл, пока до вашего завода добрался.

– Чай будешь? С баранками?

– Буду.

– Я как знала, только что, перед тобой, кипяток из столовой принесла, сейчас заварю, вместе попьём! Ты в Москве на каком предприятии токарем-то работал?

– На шёлковом, ну, на ткацком комбинате «Красная Роза».

Наталья Владимировна восторженно всплеснула руками.

– Знаменитое предприятие! Я о нём в газетах читала!

Положила на Мишкино блюдце карамельку.

– А наш завод пока ещё только строится… Кадровая проблема здесь очень серьёзная! Коллектив почти сто двадцать человек, из них половина – немцы. Наши, приезжие, люди и многие немцы не имеют подходящего образования, поэтому заводское начальство организовало учёбу по техническому минимуму. В русской группе занятия проводит главный механик завода, а в немецкой – немец, бывший владелец литейной мастерской! Вообще, немцы-литейщики очень хорошие специалисты, знатоки. Остальные из тех, кто не уехал из Кёнигсберга, преимущественно заняты в непромышленной группе: в пошивочной мастерской, в сапожной, в парикмахерской и на подсобном хозяйстве.

Наталья Владимировна поправила на столе, перед собой, бумаги, ровно положила на них карандаши.

– … Более, менее нормальная деятельность у нас ещё только начинается, сейчас вот мы закончили реконструкцию литейки, механического, ремонтно-механического и сборочного цехов. Скоро будет готов инструментальный участок, на котором будем изготавливать оснастку и приспособления, организуем хорошую инструментальную кладовую…

– Уважаемая Наталья Владимировна, направьте меня обязательно на ваш инструментальный участок! Пожалуйста! Я и в Москве, на «Красной Розе», на таком же месте работал! Мастер говорил, что я очень подхожу для этого дела, всё на лету схватываю!

– Очень хорошо, Миша, что ты сам такую инициативу проявил! Сегодня на вечерней планёрке я о тебе начальнику завода доложу, думаю, что он тебя согласует. Вечером познакомишься со своей бригадой, когда они со смены вернутся. А сейчас пошли, я тебя в общежитие устрою. Баня здесь топится по графику, в конце каждой недели, поэтому сегодня с дороги сходи в кузнечный цех, в их душевую, скажешь, что в кадрах тебе разрешили.

Небольшой трёхэтажный жилой дом под деревьями, в стороне от цехов.

Комната номер девять.

Дежурная по общежитию открыла Мишке дверь, показала на пустую койку около двери.

– Располагайся, это твоя. Бригада приходит после семи. Пошли вниз, я тебе матрас дам, подушку и одеяло. Постельные принадлежности принесу тебе попозже, распишешься.

Не застилая койку чистым бельём Мишка упал, рухнул на матрас.

И уснул.

Проснулся он от громкого хохота.

Вечерело.

– Давай, украдём мальчишку, пока он дрыхнет, и на другой завод продадим! За полцены?!

– Дорого будет! Никто за такой тощий экземпляр даже полцены не даст! Кочан капусты, максимум…

Испуганный Мишка открыл глаза.

Над ним стояли два молодых мужика в рабочих спецовках.

– Ты зачем, Машенька, нашу кашу моей ложкой ела, а?!

– Ничего я не ел! И ложку ничью я не брал!

Мишка вскочил, нахмурился, встал напротив парней.

Те хохотали.

Мишке тоже стало смешно, что он спросонья не разобрал слова сказки.

– Привет, богатырь! Ты кто и что тут, в нашей комнате, делаешь?

– Я – Михаил. Приехал работать на ваш завод. Я токарь, в кадрах мне сказали, что буду числиться в вашей бригаде… Вот.

– Ну, Михаил-токарь, с тобой всё ясно. Получается так, что после твоего радостного приезда половина рабочих нашего завода должна уволиться, и в слезах и соплях покинуть территорию предприятия…

– Почему это?! Ничего они мне не должны… А чего такого произошло-то?

Мишка не понимал слов парней, продолжал хмуриться, окончательно ещё не проснувшись.

– Всё, Николай, прекращай допрос, а то наш флагманский токарь сейчас расплачется.

– И ничего не расплачусь! Не буду я перед всякими дураками плакать!

Мишка злился, готовый броситься на обидчиков с кулаками.

Парень повыше, молчаливый, взял Мишку за плечо.

– Всё, остынь. Николай не со зла, он просто у нас такой весёлый

– А чего он…

– Говорю же – остынь. Есть хочешь?

Мишка буркнул, соглашаясь, потому что действительно хотел есть. Дневные баранки и чай никак не помогали его организму справиться с голодом.

– Картошку чистить умеешь?

– Умею.

– Набирай вон из ящика, под твоей кроватью, в кастрюлю, неси на общую кухню. Держи нож. Воду в ведре я захвачу, пошли. Кстати, воду мы таскаем из колодца, с улицы, по очереди, вернее, дежурный по комнате этим занимается. На двери график, видишь?

– Вижу.

– Нарисуй себя там в клеточках. Сумеешь?

– Конечно.

В два ножа картошка чистилась быстро.

Николай расстелил на полу старую немецкую газету, высыпал на неё мятые, тёмные картофелины, ополоснул из ведра кастрюлю, примерился, налил чистой воды.

– Бросай сюда.

Так же ловко, привычно, подкачал примус, чиркнул спичкой.

– С керосином тут пока туговато, зимой мы плиту топили дровами, на ней и готовили. Дежурный поднимался раньше остальных, разжигал, готовил кипяток, потом днём он несколько раз прибегал сюда из цеха, дровишек подбрасывал.

– А в бригаде вас много?

– Не особо. Нас собрали для инструментального цеха, на разные станки. Я, ещё Усаныч, ну, тот, второй, который тебя сейчас будил; Эрик, немец, мальчишка, толковый, недавно к нам прибился, работает, старается, бабушку и сестрёнку на свой заработок кормит. Есть ещё дядя Серёжа Пильков, он у нас самый старший, ему под пятьдесят, семейный. Был…

– Погибли?

– Дядя Серёжа до войны жил в Погаре, его мобилизовали на оборонный завод в Брянске. Когда немцы наступали, их город бомбили. Он в ту ночь на рытье противотанковых рвов был, вернулся утром, а вместо дома – головешки. Все погибли, он сам, своими руками, дочек и жену, горелых, из-под развалин доставал. Так что ты с ним про детей поосторожней, он эту тему до сих пор очень переживает…

Николай вытер о газету нож.

– Ну вот, готово, на всех хватит! Скоро будем ужинать.

Улыбнулся.

– А тебя, Мишка, каким ветром сюда занесло?

– Не занесло, я сам в Кёнигсберг приехал, по собственному желанию.

– Прямо сюда и ни в какое другое место?!

Николай ловко устроился на подоконнике, закурил.

– Да, так нужно было…

– Ладно, вижу, что дело серьёзное. Рассказывай.

Мишка двинул ногой табуретку, присел, тоже вытер руки куском газеты.

– Понимаешь, странно всё как-то получилось…

За окном стало уже совсем темно, шумел на кухне синим пламенем примус, всё вокруг них казалось действительно странным и необычным.

Николай притушил докуренную почти до конца папироску.

– Да, брат, дела… И как ты его, своего Славку, искать-то будешь? Город огромный, чужой, развалин куча, люди вокруг сплошь незнакомые.

– Работать буду, как только время появится, в комендатуру схожу, поспрашиваю, потом на кладбища пойду, в больницах буду узнавать… Не может же Славка пропасть просто так, безо всякого следа?!

– Не может, никак не может, согласен! И мы тебе помогать будем, всей бригадой вместе чего-нибудь грамотное придумаем. Истории ведь разные с людьми случаются, и у каждой обязательно есть своё правильное объяснение или окончание. Вот взять, например, нашего Усаныча… Простой, вроде, молодой парень, а такого с ним в жизни наприключалось, мама не горюй!

– Расскажи.

Николай тронул ножом картошку в кастрюле.

– Его фамилия – Усанов, Витька. Это мы здесь его Усанычем прозвали, для простоты обращения. Он немного старше тебя, в деревне жил. Свою историю он всего раз нам рассказывал, под настроение, а после всё, как обрезало, замолчал! В первые дни войны они, колхозники, гнали гурт скота по степи, немцы схватили их, отправили в лагерь, в Германию. Кто-то там пытался бежать, охранники расстреливали каждого пятого или десятого из тех, кто остался. Он несколько раз был и четвертым, и девятым… Потом бежал сам. Две недели Усаныч скитался по горам, по Альпам, прятался под дождем в скалах, в пещерах. Добрые люди донесли, фашисты его поймали, опять заперли в лагерь, издевались. Потом приехали покупатели рабочей силы, щупали мускулы, смотрели у всех зубы. Усаныч молодой парень, здоровый, высокий, ну, его приметили люди, отбиравшие рабочих для какого-то графа. Усаныч скрыл, что у него на ноге после бродяжничества по горам была огромная опухоль, она даже мешала ему ходить. Скрыл, боялся, что не возьмут работать. Когда привезли – признался. Новые хозяева вызвали врача, тот разрезал Усанычу ногу, вылилось полтазика гноя… До войны, в колхозе-то своём, он умел управлять и трактором, грузовой машиной. Назначили его возить самого графа! Рассказывал, что в итальянских деревушках возле имения простые крестьяне встречали их, пленных, нормально, только когда доводилось заходить в какой-нибудь кабачок, просили снять кепку, щупали им головы…

– Это ещё зачем?!

Мишка искренне удивился.

– В их газетах тогда писали, что все русские – черти, обязательно с рогами. Итальянские крестьяне этому верили. Потом Усаныч выждал момент, бежал от своего графа; какими-то путями, через Красный Крест, оказался в Иране. Видел там, как воюют американцы. Приходит им время обедать – вытаскивают ящик тушенки, консервов. Если какая-то банка погнутая, мятая, то отбрасывают в сторону; надорванная пачка галет – в канаву… Потом, под конец войны, вернули его в СССР. Опять в лагерь, хорошо, что не был солдатом, не военнопленным, а насильно угнанным. Разобрались, отпустили. Вспоминать Усаныч об этом не хочет, больше молчит, когда мы о жизни разговариваем. Он книжки любит читать, поэтому его койка у самого окна, чтобы свету дневного побольше было…

В комнате уже было шумно.

Под потолком горела небольшая лампочка, прикрытая сверху газетой.

Темноволосый подросток приставал к Усанычу, просил того пощупать ему бицепс, пожилой мужик лежал на дальней койке, улыбался, глядя на них.

– А это Мишка, наш новый токарь, знакомьтесь!

Николай легонько подтолкнул Мишку, с кастрюлей в руках, на середину комнаты.

Мальчишка подскочил первым.

– Здравствуй, товарищ Мишка! Меня звать Эрик! Я немец, я хочу много работать и стать совсем сильным!

Захохотал.

Дядя Серёжа тоже привстал с койки, чтобы пожать Мишке руку.

– Давайте за стол! Я есть хочу, сил нет!

Расселись на разные стулья, на табуретки.

Николай продолжал распоряжаться.

– Так, картошечка поспела! Коллектив, может, по такому случаю, за нового члена нашей бригады килечку помаслим?!

Мишка радостно спохватился, метнулся в угол.

– А у меня две банки тушёнки есть, мама на всякий случай мне в чемодан положила…

– Чего же ты молчишь, чудак-человек?! Доставай своё мясное богатство, пировать сейчас будем!

Николай рассказал всем Мишкину историю.

Дядя Серёжа покачал головой.

– А тельняшка на тебе чья? Вроде как великовата будет…

– Отцовская. Передал с фронта домой в Москву, с оказией, для меня. Он моряком был на Севере, под Мурманском погиб.

Помолчали.

Мужики картошку ели молча, без спешки брали хлеб.

Дядя Серёжа размял в своей миске три картофелины, полил их из банки с тушёнкой, достал оттуда ложкой небольшой кусочек мяса.

Николай не выдержал, фыркнул.

Дядя Серёжа взглянул на него исподлобья.

– Чего рыгочешь?

– Не бери в голову, не про тебя…

И, уже не сдерживаясь, Николай захохотал в полное горло.

– Вспомнил… Это сейчас мы тут с вами кусочничаем, а ведь недавно совсем не так было! После того, как война закончилась, стоял наш гарнизон тоже в Пруссии, но километров двести западнее отсюда, от Кёнигсберга. Победа, настроение, всеобщая радость! Городок маленький, незначительный, немецкое название у него такое, что с похмелья не выговорить, мы его по-своему Хрюкендорфом называли. Так вот, многие из наших солдат и в мирное время, до войны, мясо не шибко-то на столе видели, а здесь – изобилие! Мы жили в селе, в доме одного сбежавшего ганса…

Николай осмотрел на Эрика, пожал плечами.

– В первый же день постоя мы ничейную коровку зарезали и стали между соревноваться, кто лучше сготовит. Ни на чём не экономили, не ограничивали потребление. В первый раз девять килограмм мяса съели вдесятером! Потом ещё, через день, в гости ходили к знакомым ребятам на батарею, так они там тоже зараз в котёл закладывали по полкоровы! Через недельку мы на свинину перешли, а когда и свинина приелась, то стали куриц по десятку на вечер потрошить! Холодец делали, заливное! Красота! В кашу в те дни мы бросали по полкило настоящего масла на человека, не жалели, припасы были всегда под рукой. Ну, делились едой и с многодетными, с бедными немецкими семьями, это уж обязательно. Лишние продукты, что у нас были, меняли на хорошие вещи, один наш ухарь умудрился купить за пять буханок хлеба женские золотые часы! И домой отправляли посылки с шоколадом и сахаром… Вот ведь как было.