… Прямо перед лебедем гигантским помазком торчал куст густой сочной травы. Федор незамеченным подкрался к этому укрытию, откуда уже мог разглядеть цель в упор: в 3-х метрах перед ним, покачиваясь на длинной пологой волне, правым боком сидела огромная белая птица…
– Вот это – да!.. килограмм десять живого веса!..
Федор придал лодке устойчивое положение, ме-е-едленно, чтоб не было слышно щелчка, снял «ИЖ-58» с предохранителя…
Но, вместо того, чтобы выстрелить – он как завороженный приковался взглядом к беззащитному лебедю: безупречный в своем изяществе, он был бел как снег, его перья отливали перламутром – не птица, а громадная жемчужина; и, вообще, весь он излучал чистоту и свежесть, будто только что народился на свет Божий.
Они долго сидели вот так напротив: спящий белый лебедь – и охотник с заряженным ружьем наперевес… обоих мирно баюкала волна…
Многое передумал Федор в те минуты; в какой-то момент ему показалось, что он почувствовал душу этого лебедя, ощутил биение его сердца; что перед ним такая же жизнь, такой же, как он, человек, – только в другом обличье, – и сейчас он видит сны…
От этих мыслей по телу пробежали мурашки.
Весь охотничий порыв исчез, словно утренняя роса под палящим солнцем.
– Га-а!!!.. – резко крикнул Федор.
Лебедь высунул шею, на миг замешкался, – и в ту же секунду глухо хлопнул взмахом исполинских крыльев, будто собирался станцевать фламенко; затем, развернувшись во мгновение ока, с непостижимой мощью ударил ими по воде, – да так, что Федора качнуло потоком воздуха, – и, подымая мелкие радужные брызги, забавно семеня по воде черными лапами, стремглав ринулся против ветра к чистому пространству.
Провожая птицу восторженным взглядом, Федор, сам не зная – зачем, выстрелил далеко в сторону, – и с восхищенной улыбкой стал наблюдать, как лебедь, набирая высоту, невредимым уходит в пойму Дона.
Глава
III
Федор вытащил лодку на затянутый спорышом берег, носком сапога беззлобно прогнал с дороги ужонка в оранжевой тюбетейке, и с наслаждением потянулся: самое время размять закоченевшие ноги, достать термос, перекусить аппетитными шашлычными колбасками, полюбоваться трофеями, рассортировать патроны, – вобщем, посвятить время тому, чем так любят между пальбой из ружей заниматься охотники.
Метрах в пятистах в лесополосе, обожравшись подсолнечника с соседнего поля, на двух высохших вязах беспечной компанией сидели дикие голуби, и тупо глазели друг на друга.
– Няма таго, што раньш было…
Няма таго, што раньш было,
I толькi надпiс "Веранi – i – i – ка – а … – медом разливались откуда-то из автомагнитолы стройные голоса «Песняров».
– Ну, денек! никакого передыху! – покуражился Федор, хотя на самом деле всегда не прочь был позабавиться витютнями. – Так, зайдем – ка мы, вон, оттуда, – с торца лесополосы…
Он хотел подобраться поближе, чтобы стрелять по неподвижным мишеням, как в тире.
Скромный от натуры, Федор был убежден, что влет куропаток или вяхирей выцеливают лишь страдающие завышенной самооценкой, да призеры Олимпийских игр в стрельбе по летающим тарелкам. А, если, уж, ты ни тот ни другой, – молниеносно бей наудачу в поднявшуюся стаю двумя выстрелами подряд, – в большинстве случаев будешь с добычей.
Федор был уже на подходе, когда машинально обернулся на оставленную лодку.
Посреди затихшего пруда концентрическими кругами расходились волны…
– Ба-а?!.. – Федор через очки приставил к правому глазу подзорную трубу «Турист» с объективом «Гелиос» от советского фотоаппарата «Зенит».
– Так, ага! – вижу: вроде, чуть меньше гуся… шея тонкая и длинная, кольцо цвета бирюзы… кружится, будто по голове пустым мешком из-за угла стукнули… а туловище притоплено… не пойму… похоже, какая-то пролетная; ясно одно – подранок: всё пыжится нырнуть за придонным кормом, да никак – видать, крыло побаливает; неужели – казарка?!.. – осенила Федора счастливая мысль.