История шляхты на осколках Речи Посполитой

В начале июня, к большому удовольствию министра иностранных дел Австрии графа фон Меттерниха, стороны заключили перемирие, которое продлилось два месяца. Александр I в трактатах, подписанных с Пруссией в Калише и Бреславле, по-видимому, забыл о Польше, оказавшейся бесполезной или враждебной. Чарторыйский в своих письмах и во время свидания с царём 25 июня 1813 года снова защищал перед ним интересы соотечественников. Если армия Понятовского, уверял он, не соединилась с русскими, то лишь потому, что генералы Александра ничего не сделали для этого. «Когда хотят склонить на свою сторону какой-нибудь кавказский народец или какого-нибудь персидского хана, то гораздо больше хлопочут, чем теперь, когда нужно было привлечь к себе князя Понятовского и его армию; ему отказали в перемирии; позволили австрийцам перерезать линии его сообщений с Россией». Чарторыйский умолял царя не уступать Пруссии и Австрии ни пяди польской территории.

10 августа боевые действия были продолжены, а два дня спустя Австрия официально присоединилась к новой антифранцузской коалиции. В битве под Ганау был ранен последний прямой потомок владельцев Несвижского замка князь Доминик-Иероним Радзивилл. Он умер во Франции, оставив после себя дочь Стефанию. «В эпоху падения Наполеона его посланник Биньон за обедом осуждал «неаполитанского короля» Мюрата за то, что в критическую минуту он оставил своего патрона, которому всем обязан.

– «Я знаю короля неаполитанского, – возразил находившийся здесь Понятовский, – и вполне уверен, что только обязанности к своему народу заставили его идти по этой дороге. Преклоняюсь перед величием и могуществом императора, но если бы он потребовал от меня чего-нибудь противного интересам моего отечества, я отказал бы ему в послушании»» (Уманец Ф. М.).

Трактат между Австрией, Пруссией и Россией, подписанный в Теплице 9 сентября 1813 года, должен был положить конец надеждам Чарторыйского, так как предусматривал раздел Великого герцогства Варшавского между тремя державами.

16 октября 1813 года в Саксонии под городом Лейпцигом началась грандиозная, завершающая военную кампанию этого года, битва между 200-тысячной армией Наполеона и более чем 300-тысячной армией союзников, получившая название «Битва Народов». Армия Наполеона потеряла в тот день 30.000 человек, союзники – около 40.000. Подкрепления постоянно подходили к обеим воюющим сторонам. Под Лейпцигом небольшой отряд «кракусов» вместе с кирасирами состоял в эскорте князя Понятовского. Вечером 16 октября, в первый день «Битвы Народов», Понятовский получил звание маршала и оказался единственным иностранцем, которому маршальский жезл был дан из рук самого Наполеона.

Следующий день, 17 октября, прошёл в уборке раненых и подготовке к новому сражению. 18 октября сражение вспыхнуло с ещё большим ожесточением. Но силы были уже слишком неравны: объединённые армии русских, австрийцев, пруссаков и шведов насчитывали уже более 400.000 человек и вдвое превосходили по численности наполеоновскую, в чьих рядах сражались также поляки, саксонцы, итальянцы, бельгийцы и немцы Рейнского союза. К тому же в разгар битвы саксонская армия внезапно перешла в лагерь союзников и, мгновенно повернув пушки, стала стрелять по французам, в чьих рядах только что сражалась.

В ночь с 18 на 19 октября император приказал отступать из Лейпцига. Отступление продолжалось и весь день 19 октября. Прикрывали отход маршалы Макдональд и Понятовский. Было велено взорвать за собой мост через реку Вайсе-Эльстер, но, по ошибке, сапёры сделали это слишком рано. На уже занятом союзниками берегу осталось более 28.000 солдат во главе с обоими маршалами. Макдональд едва избежал смерти, вплавь перебравшись через реку. Понятовский, пробывший маршалом всего два дня, был ранен. Не желая сдаваться, он попытался верхом переплыть Эльстер, но утонул. Ему было 50 лет. И в бою, и в момент смерти Понятовский был всё в той же самой казачьей бурке, которую начал носить в 1794 году, будучи атаманом пропольского казачьего полка «Верная дружина». Так, в расцвете лет, на чужой территории и защищая чужие интересы, погиб этот мужественный, бешено популярный среди своего народа человек. Прах Понятовского в 1814 году был перенесён в Варшаву, а в 1819 в Вавель.

Бывшие литовские пехотные 18-й, 20-й и 21-й полки, составившие гарнизон последней сражавшейся польской крепости Модлин, численностью около 5.000 человек, выдерживали осаду 50-тысячного российского корпуса до 25 декабря 1813 года. Польские войска в походе 1814 года упорно шли под знаменем Наполеона. Последним делом «кракусов-эклереров» была оборона Парижа 30 марта. Кроме них в Париже сражались 3 роты польской пешей артиллерии капитанов Валевского, Буяльского и Пьентки. Польская артиллерия защищала Политехническую школу. Генерал Пац со шволежерами гвардии сражался у Ла Вилет. В предместье Бельвилль полк «кракусов-эклереров» сражался в арьергарде до самого конца боя. Последний пушечный выстрел союзников был нацелен именно на «кракусов».

Уже после большой всеевропейской войны происходило интенсивное заселение Бердичева ремесленниками-евреями, что привело к широкому развитию в местечке ремесла и торговли. Благодаря этому роль главного экономического центра местной жизни из Махновки начала переходить к Бердичеву, лежавшему в то время за пределами Махновского уезда. В связи с большим значением оптовой торговли, Бердичев был наполнен многочисленными легальными и нелегальными складами, и требуется указать, что город в XIX веке стал одним из главных контрабандистских центров в Восточной Европе. Поэтому понятно, что действительным средоточием всей экономической и общественной жизни Махновского, как и других прилегающих уездов Волынской губернии, являлся именно Бердичев.

9 марта 1814 года супруги Григорий и Домицелия Дзиковицкие крестили своего второго ребёнка, но первого наследника мужского пола – сына Яна. Родился он, видимо, 6 марта, и там же, где и первый ребёнок – в селе Мшанец. Обряд состоялся там же, где и предыдущий – в уездном центре местечке Махновка, в римско-католическом костёле. Причём, в метрике новорожденного было отмечено дворянское достоинство обоих родителей. Могилёвская римско-католическая духовная консистория выдала позже копию метрики следующего содержания: «1814 года марта 9-го дня окрещён младенец Иван исправляющим должность викария при Махновском римско-католическом костёле ксёндзом Иваном Скульским – дворян Григория и Домицелии с фамилии Вышинских, Дзиковицких – законных супругов, в селе Мшанцы рождённый».

Составляя 11 апреля 1814 года в Фонтенбло акт своего отречения от императорского престола, Наполеон приказал включить следующую статью в пользу своих поляков: свободное возвращение на родину «с оружием и обозами в качестве свидетельства об их достохвальных заслугах», а также сохранение знаков отличия и пенсий, присвоенных этим знакам отличия.

Отдельные части Великого княжества Литовского, как и поляки, также воевали под знамёнами императора до самого отречения Наполеона, оставив осаждённый Гамбург уже по приказу короля Людовика XVIII. После поражения Наполеона многие его бывшие польские и литовские легионеры, которые, конечно же, были в основном пассионариями, поскольку добровольно вступали на военную службу ради возрождения своей родины, уже не вернулись в своё отечество и рассеялись по Европе и Америке, частью отойдя от политической деятельности, а частью приняв активное участие в общественной жизни приютивших их стран. Однако много было и вернувшихся домой.

Император Александр I всё чаще и чаще выказывал знаки уважения и симпатии к польским войскам. На одно из писем Костюшко он ответил герою битвы при Мацеёвицах: «Я надеюсь осуществить возрождение вашего храброго и почтенного народа […]. Я взял на себя эту священную обязанность […]. Ещё немного, и поляки посредством благоразумной политики вернут себе родину и имя». Генералу Домбровскому, главе и вдохновителю знаменитых «легионов», просившему разрешения вернуться в Польшу с уцелевшим остатком этих удальцов, он ответил, что они вступят туда одновременно с русскими войсками. Их главнокомандующим он назначил своего брата Константина. Этому последнему русский император приказал представить себе в Сен-Дени депутацию, посланную от 12 польских генералов и 600 польских офицеров.

Александр I удовлетворил все их ходатайства: создание «армии Варшавского герцогства»; сохранение каждым полком своего мундира и наименования; сохранение за каждым военнослужащим его чина; помощь деньгами, припасами и фуражом. Он изъявил согласие на образование в Париже Комитета из шести польских генералов, которые должны были работать над реорганизацией этих войск, и на отправку трёх других генералов в Лондон, в Берлин и в Австрию для переговоров о возвращении на родину пленных поляков. Александр соглашался на снятие секвестра в Польше и в России с имений магнатов, служивших при Наполеоне.

Великий князь Константин, поставленный царём главнокомандующим над польскими войсками, ранее участвовал в больших сражениях: в швейцарском походе Суворова, в битве под Аустерлицем и в тяжёлых кампаниях 1813 и 1814 годов. Не менее отца любил он все мелочи казарменной жизни и страдал страстью к военным смотрам – «парадоманией». Хотя он и был учеником знаменитого теоретика и историка наполеоновских войн Жомини, но остался по сути капралом. Получив от царя повеление организовать сначала польскую, а позже и литовскую армии, Константин предался этому делу всей душой, вносил в него серьёзные технические познания, терпеливый и упорный труд, вставал летом в 5, а зимою в 6 часов утра. Но успеху дела мешало его излишнее пристрастие к мелочам и недалёкий ум.

Восстановленные таким образом польские войска на своём пути к востоку через Нанси посетили в этом городе часовню Бон Секур, где покоятся останки короля Станислава Лещинского, и оставили там надпись, прославлявшую великодушие Александра I. Литовский 21-й конно-егерский полк Игнатия Монюшко также вошёл в состав нового польского войска. С согласия Александра I вернувшимся на родину польским солдатам наполеоновских войск под командованием генерала Винцента Красинского была устроена торжественная встреча.

Но у поляков, несмотря на явное благоволение к ним со стороны русского императора, оставались претензии, проистекавшие из различия русской и польской психологии, воспитанных веками прежней раздельной жизни: у одних рабской, у других вольной. «Всё, что является правилом, формой, законом, – писал Чарторыйский в 1814 году Александру I о великом князе Константине, – поносится и осмеивается […]. Он хочет во что бы то ни стало ввести в армии палочные удары и приговорил вчера солдата к этому наказанию, вопреки единодушным представлениям комитета». Между тем солдаты, которых великий князь наказывал палками, служили в армиях Французской республики и Наполеона. За неудачное учение Константин наносил кровные оскорбления офицерам и генералам. Для выросшего из дворни московитского дворянства это было естественным, для гордого шляхтича, воспитанного поколениями гордых предков-воинов – недопустимо. Из-за последнего отличия шляхетства в России укоренилось даже особое понятие – «польский гонор», что примерно можно перевести на общепонятный язык как характеристику человека «заносчивого», «высокомерного», «не считающего равными себе других людей». А сегодня можно было бы обозначить «польский гонор» и так: «Ишь, возомнил о себе! Уж и плюнуть на него нельзя!». Вскоре число офицерских отставок и солдатских побегов увеличилось. Офицеры и унтер-офицеры кончали самоубийством.

Не лучше, впрочем, относился он и к штатским, призывая к себе и распекая войтов и бургомистров, сажая под арест бургомистра города Варшавы; наказывая палками мещанина, обвиняемого в укрывательстве вора. Но наряду с грубостью у Константина бывали проблески рыцарского великодушия. Однажды, оскорбив офицеров, он раскаялся, взял обратно свои слова и в качестве удовлетворения предложил дуэль.

В сентябре 1814 года – и вновь с санкции императора – состоялось торжественное погребение тела князя Юзефа Понятовского в присутствии русских и польских войск, а затем многочисленные богослужения его памяти по всей стране. Александр поддержал также инициативу установить памятник этому национальному герою, воевавшему на стороне Наполеона и последовательно отвергавшему сотрудничество с Россией. Атмосфера, в которой поляки ожидали быстрого восстановления собственного государства, передалась даже Тадеушу Костюшко, который в письме к Александру заявил о готовности сотрудничать с ним. Ответ, полученный от императора, возбуждал ещё бо́льшие надежды: «Я надеюсь возродить мужественный и достойный народ, к которому ты принадлежишь […]. Пройдёт немного времени, и поляки восстановят свою родину и своё имя» (Роснер А.).

С октября 1814 по июнь 1815 года в Вене заседал конгресс представителей европейских государств. Победители должны были решить судьбу Европы и вопрос о дальнейшей судьбе польских земель. Ранее император России Александр I время от времени давал некоторые обещания полякам, стремясь завоевать у них симпатию. В том числе он намекал на возможность восстановления территории Речи Посполитой в границах 1772 года и предоставления Польше особого автономного статуса, поляки же в обмен должны были согласиться на признание русского императора своим наследственным королём.

Александр не дождался подписания Венских трактатов и уже 30 апреля объявил Островскому, председателю варшавского Сената, об образовании «Королевства Польского» и о даровании конституции. Однако вопрос о Польше был решён 3 мая 1815 года в Вене иначе. Ранее захваченные Россией польские земли, в том числе и земли Правобережной Украины (которую поляки называли Русью) и Литвы, оставались отныне в её составе в разряде российских внутренних губерний. Остальные же польские земли вновь оказались поделёнными между Россией, Пруссией и Австрией, причём бо́льшая часть герцогства Варшавского с самой Варшавой перешла под названием Королевства (или Царства) Польского под скипетр российского государя. Было создано независимое государство «Вольный город Краков», патронировавшееся тремя державами, принявшими участие в разделе Польши (Россией, Австрией и Пруссией). Идею превращения Кракова и Торуни в вольные города подал российский император Александр I. Но Торунь всё же передали Пруссии, а вот Кракову повезло больше – вместе с окрестными территориями 18 октября 1815 года он получил статус «вольной республики».

Будучи автономным в вопросах внутренней политики, Краков, тем не менее, не мог осуществлять внешнюю политику – она находилась в прерогативе государств-попечителей, которые сохраняли возможность контроля над ситуацией в «вольном городе» и через участие в его органах управления. Законодательная власть в Кракове принадлежала Собранию представителей, а исполнительную осуществлял Сенат из 12 человек. В состав Сената входили не только делегаты от Собрания представителей и Ягеллонского университета – авторитетнейшего в Восточной Европе учебного заведения, но и уполномоченные от трёх государств-попечителей – России, Австрии и Пруссии. Со своим университетом Краковская республика оставалась как бы цитаделью национальной литературы, языка, мысли, национальных упований. Председатель Сената хотя по конституции Кракова и не обладал единоличной властью, но в действительности сосредоточил в своих руках достаточно большие полномочия и обладал реальными рычагами влияния на городское управление. На этой должности был утверждён Станислав Водзицкий, прежде занимавший пост префекта департамента Кракова. Его кандидатуру лоббировал обладавший определённым влиянием на польскую политику Адам-Ежи Чарторыйский – бывший министр иностранных дел Российской империи. Земли, отошедшие к Пруссии, получили название Великого княжества Познанского. Австрия получила Малую Польшу (Западную Галицию) без Кракова и Восточную Галицию.

За пять месяцев до официального раздела Польши, 25 мая, в воззвании к полякам Александр уже объявил им о создании Королевства Польского и о введении конституции. Тогда поляки русской части Польши были охвачены столь глубоким всеобщим чувством признательности к императору Александру, что старик Костюшко 10 июня 1815 года написал из Вены императору, предлагая «посвятить остаток дней своих службе Его Величества». Однако здесь же Костюшко напоминает государю его обещание раздвинуть границы Польши до Двины и Днепра и даровать конституцию не только Польше, но и Литве.

Три дня спустя в письме к Чарторыйскому старый воин начинает делать оговорки по поводу «маленького клочка территории», носящего громкое название «Королевства Польского»; он требует возврата восточных воеводств, беспокоится по поводу русского вмешательства в польскую администрацию. Теперь Т. Костюшко отказывается вступить в русскую службу потому, что предыдущее письмо оставлено без последствий, а он, Костюшко, «не желает действовать без гарантий для своей страны и не хочет увлекаться пустыми надеждами» (Уманец Ф. М.). Несмотря на это, он прибавляет: «Я сохраню до самой смерти чувство справедливой благодарности к государю за то, что он воскресил имя Польши».

Таким образом, надежды тысяч и тысяч поляков, участвовавших в наполеоновских войнах исключительно ради восстановления независимого польского государства в границах 1772 года, оказались несбыточными. Как же отнеслись сами поляки к происшедшему? На этот вопрос недвусмысленно отвечает письмо председателя Временного управления герцогства Варшавского Ланского, которое он направил Александру I: «Всемилостивейший государь! Вменяю в обязанность донести, что манифест о восстановлении Польского королевства под скипетром России не произвёл такого впечатления, какого ожидать бы можно от народа более чувствительного. Причиною есть следующее. Всеобщее желание, чтобы быть Польше владением отдельным и в том же пространстве, в каком было оно прежде разделения» (Уманец Ф. М.).

20 июня 1815 года гражданские и военные власти Польши были приглашены сначала в Варшавский Замок, а затем в собор святого Яна, где были прочитаны отречение короля саксонского от великогерцогской короны (деликатное внимание к польской лояльности) и манифест Александра о конституции. По конституции император России являлся одновременно наследственным королём Польши. Для управления Польшей царь назначал своего наместника, при котором состоял Государственный Совет, обладающий административными функциями. Наместнику подчинялись министерства. Королевству Польскому предоставлялось право иметь свою армию.

Была принесена присяга пока только провозглашённой, но не выработанной конституции и «королю». Белый орёл и национальные польские цвета были водружены повсюду. Был отслужен молебен со включением молитвы salvum fac imperatorem et regem. ([Боже,] храни императора и короля. – латынь). Затем на равнине у предместья Воли был произведён большой смотр польским войскам, которые при криках «Да здравствует наш король Александр!» также принесли присягу. В общем, поляки могли быть признательны царю: он даровал им автономию, конституцию, национальную армию под национальным знаменем, национальное просвещение в Варшавском, Виленском и Краковском университетах.

«Александра I, въезжавшего в Варшаву в ноябре 1815 года, встречали торжественно. Он быстро завоевал симпатии салонов, появляясь на организованных в его честь многочисленных встречах и балах. По отзыву Фишеровой, император был «всегда любезен […]. Он произносит столько комплиментов, что их невозможно запомнить. Я даже заметила, что когда он находится в Варшаве, стрелка барометра веселья поднимается вверх». В таких случаях Александр часто облачался в польский мундир, перепоясанный лентой ордена Белого Орла, и этим неизменно приводил в восторг патриотически настроенных дам. Княжна Изабелла Чарторыйская, будучи уже в преклонных летах, писала: «Показалось сном, что существует Польша, польский король в мундире и национальных цветах. Слёзы выступили из глаз – у меня есть родина, я оставляю её своим детям».

Убедившись, что ни Речь Посполитая, ни Великое княжество Литовское не будут восстановлены союзниками по антинаполеоновской коалиции, с 1815 года бывший русский сенатор Михал-Клеофас Огинский перебрался жить во Флоренцию. Он получил известность и остался в истории как композитор благодаря написанным им полонезам, отличавшимся оригинальностью и характерностью. Самый известный из них называют «Полонезом Огинского», хотя сам автор назвал его «Прощанье с Родиной».

Стремясь чем-то возместить полякам за свои невыполненные обещания, Александр I не только предоставил широкую автономию Королевству Польскому, но и всячески уделял внимание и выказывал своё расположение к полякам. Однако это не могло возместить им утерянные надежды. Разуверившись в возможности реального восстановления Речи Посполитой в границах 1772 года, поляки в Варшаве всё чаще стали вступать в конфликты с русской администрацией и её сторонниками в польском обществе.

Надеясь сблизить русских и поляков путём заключения браков между ними, Александр I убедил польскую (точнее литовскую) княгиню Радзивилл выйти замуж за русского генерала А. И. Чернышёва. Но затем, находясь в Петербурге, княгиня спросила государя:

– Ваше Величество, может ли женщина развестись с мужем, который ежедневно понемногу её убивает?

– Конечно, – ответил император.

– Так вот, государь, Чернышёв морит меня скукой! – сообщила княгиня и после этого преспокойно отправилась в Варшаву.

В то время, когда эпицентр польско-русских конфликтов находился в Королевстве Польском, шляхта бывших литовских земель, ставших российскими губерниями Западного и Юго-Западного краёв, продолжала считать себя насильно отделённой частью единой шляхты Речи Посполитой, и события в Королевстве Польском находили самый заинтересованный и сочувственный отклик в Литве и на Руси. Правда, не у всех хватало материальных возможностей хоть чем-то проявить такое сочувствие. А кое-кто старался просто выжить в новых условиях бытия и как-то приспособиться к ним. Общественное мнение, отражавшее точку зрения старой шляхты, неприязненно воспринимало растущее число новых российских чиновников из числа бывшей польско-литовской шляхты.

27 ноября 1815 года император даровал Королевству долгожданную конституцию. 12 декабря конституция была обнародована. Форма государственного устройства, в теории вводимая ею, укрепила убеждение в добрых намерениях Александра и в том, что Польша видится теперь чуть ли не независимым государством. Конституция считалась самой либеральной в Европе, несмотря на то, что она определяла значительные прерогативы самодержца. Российский император при вступлении на престол всякий раз должен был короноваться польским королём, что соответствовало монархическим традициям поляков. Значительные общественные группы получили право избирать и быть избранными. Расширил свои полномочия Сейм – в числе прочих он получил право принимать бюджет, за что безрезультатно боролся во времена герцогства Варшавского. Конституция гарантировала гражданские свободы (в том числе слова и печати); в гражданских и военных учреждениях занимать должности могли только поляки. «Назначение на высшие посты только соотечественников и лишение такого права иноземцев придавало стране чисто национальное обличье», – утверждала Виридианна Фишерова. Назначения на министерские должности подтвердили, что правительство будет в руках поляков, а «их испытанный патриотизм и безупречное прошлое позволяли связывать с ними определённые надежды, и народ мог только рукоплескать выбору Александра». Среди вновь назначенных были хорошо известные полякам Станислав-Костка Потоцкий, Тадеуш Мостовский, Тадеуш Матушевич, Юзеф Вельгорский, Томаш Вавжецкий, Игнацы Соболевский. Эту идиллическую картину несколько нарушала неконституционная должность императорского комиссара при правительстве, которую занял Николай Новосильцов, ярый противник автономии Королевства. Во главе армии встал великий князь Константин Павлович, брат императора, который своим поведением и импульсивностью производил на поляков отталкивающее впечатление. Наконец, Адам Чарторыйский, человек самостоятельный и независимый, не был назначен наместником вопреки всем прогнозам. Этот пост неожиданно занял Юзеф Зайончек, генерал, известный своим патриотизмом, но слывший карьеристом и фигурантом Константина и Александра, слишком ревностным исполнителем их указаний.

Большое впечатление вызвали и декларации Александра – туманные, но понятные по смыслу – о присоединении к Королевству так называемых западных губерний Российской империи. Создание Литовского корпуса, указы, предписывающие завершить все судебные дела в Литве и урегулировать проблему долгов петербургской казне, порождали веру в то, что «надежда скорого объединения с братьями» (Юлиан Урсын Немцович) реальна и расширенное Королевство будет достойным наследником прежней Речи Посполитой. Лояльность к новому государству и признание Королевства своим облегчало и то обстоятельство, что многие деятели времён герцогства Варшавского нашли своё место в новой обстановке и очень быстро сменили свои симпатии с пронаполеоновских на проалександровские. С новым государством отождествляла себя не только политическая верхушка, а может быть, в первую очередь, многочисленные чиновники (Роснер А.).

* * *

Идиллия отношений между императором России и польским обществом в 1815 году весьма сильно потускнела у же в 1816 году. Через год «после Венского конгресса в Варшаве состоялись народные торжества по случаю «восстановления Королевства Польского». Обнародование документов, присяга нового правительства, благодарственные молебны, наконец, новый герб Королевства, впрочем, принятый враждебно («орёл чистый, белый, распятый на груди чёрного двуглавого чудовища»), сопровождались балами, театральными постановками, иллюминацией. Многочисленные поэтические сочинения, панегирики в честь Александра немногим отличались от подобных творений времён Наполеона. Воплощая в себе обычаи и литературную традицию эпохи, они в то же время отчасти передавали и чувства тех, кто искренне верил в возрождение собственной государственности. Некоторые политики явно перебрали по части пресмыкательства и крайней степени лояльности, подтверждением чего стал общественный бойкот в отношении Томаша Вавжецкого, который руководил июньскими торжествами 1816 года и произнёс излишне верноподданническую речь. Осмеянию подверглись и стихи Марчина Мольского, страдавшие тем же недостатком.

Особую позицию занимал в то время Костюшко. Разочаровавшись в решениях Венского конгресса и отказываясь в этих условиях от сотрудничества с Александром, он писал Адаму Чарторыйскому: «Мы должны быть благодарны императору за воскрешение исчезнувшего уже столь славного для нас польского имени. Но само имя ещё не нация, а лишь только населённое пространство земли»» (Роснер А.).

Столкнувшись с нерыцарским поведением российского императора, давшим, но не сдержавшим данное им слово о восстановлении Речи Посполитой в прежних до 1772 года границах, поляки вскоре были не только глубоко разочарованы, но и прониклись презрением к своим завоевателям. Для польского шляхетства, определявшего национальный характер и моральный климат в обществе, соблюдение данного слова являлось едва ли не важнейшим обязательством и признаком благородности. Шляхта в начале XIX века продолжала жить по правилам, столетиями выработанным в её среде, придерживаясь в отношениях между собой так называемого «рыцарского кодекса поведения», ревностно соблюдая его в малейших проявлениях общественной жизни. Нарушение правил этого кодекса наносило непоправимый ущерб виновному в этом.

В 1816 году, несмотря на все ранее пройденные процедуры, всю шляхту опять обязали представить в казённые палаты губерний сведения, доказывающие её права шляхетство. Часть мелкой шляхты или земян, ранее ухитрившихся доказать своё шляхетское происхождение, была переведена в «русское дворянство», остальные же – в «вольных людей» или, по российскому правовому статусу, в сельской местности в однодворцы, а в городах и местечках – в мещане. Таким образом, русская власть, стремясь стать популярной в глазах польско-литовской шляхты, одновременно возбуждала у неё крайнее неудовольствие собою, сходное с презрением к выскочке, требующем подтверждений в благородстве от шляхтича со многими поколениями предков, сам не имея того, что требует. В Речи Посполитой такое было бы просто немыслимо. Напротив, там существовала горделивая поговорка: «шляхтич на загроде равен воеводе»!

В первой половине XIX века на землях бывшей Речи Посполитой, вошедших в состав Российской империи, даже после всех директивных «расшляхтований» прежнего польско-литовского благородного сословия, бывшая шляхта, включённая в состав «российского дворянства», вместе с пришлыми русскими помещиками всё ещё составляла более 8% населения. Этим, вероятно, в сочетании с огромным числом «расшляхтованных», сохранявших свои прежние привычки и традиции, объясняется стойкий аристократизм, вжившийся буквально во все слои польского общества. Этот аристократизм поляков в России осознавался с отчётливым привкусом сложной смеси эмоций – от пренебрежения и шовинизма до подсознательной зависти вековечного раба к свободному человеку. Польский аристократизм пережил даже глобальные социальные потрясения начала и середины XX века. Заметно потускнел он лишь позднее – под давящим прессом коммунистического режима. Ф. М. Уманец в XIX веке отмечал: «в отказе Костюшки вступить в русскую службу уже заключается сознание собственного превосходства. Подобное же чувство очень скоро после присоединения образовалось в массе польского народа».

На комиссию, проводившую ревизию 1816 года, была возложена обязанность рассмотреть права лиц, называвших себя шляхтой, с точки зрения наличия записи о них в шляхетских ревизских сказках 1795 года. Из рассмотрения была исключена шляхта, получившая подтверждение Дворянских Депутатских собраний, и ожидавшая подтверждения в Герольдии Сената. Право утверждения в шляхетском звании Сенат передал губернаторам.

Ещё в 1811 году, после проведения ревизии, был разработан указ от 29 марта 1812 года, по которому шляхетское звание признавалась только за теми, за кем оно уже было утверждено.

Как было установлено в результате «разборов шляхты», по ревизии 1811, а затем и 1816 годов в местечке Белозёрке Кременецкого повета значился проживающим Ницепор (Никифор) Максимиллианович Перхорович Дзиковицкий вместе с женой Региной и сыновьями-близнецами. Никифор был потомственным униатским священником, родился 9 февраля 1771 года и умер не ранее 1818 года. Его дети Григорий и Фёдор родились 24 января 1794 года и тогда же были занесены в метрическую книгу церкви села Подлис Ковельского уезда. Но теперь они числятся в составе шляхты Кременецкого уезда. С 10 июня 1812 года (как сообщает формулярный список от 1 февраля 1818 года) Григорий Никифорович Перхорович Дзиковицкий, сын бывшего униатского священника Никифора Максимиллиановича и его жены Регины, по окончании наук вступил в службу писцом в канцелярию начальника Контрольных таможен в Волынской губернии. За уничтожением управления контроля с 30 июня 1815 года Григорий Никифорович Перхорович Дзиковицкий остался вне службы. Но с этого времени он занимался приведением в порядок письменных дел и сдачей их в ведение начальника Радзивилловского таможенного округа в Волынской губернии (на границе с Австрией).