Внезапно Кормак остановился на полушаге, на лице его застыл сильный испуг. Оклус сравнялся с Пашей, сжал кулаки, уставился вперёд.
– Оно уже близко, – выдохнул оборотень, готовясь к схватке.
Вдруг зловеще скрипя петлями, одна из дверей впереди открылась. Все трое вытаращили глаза, замерли в ожидании. Время идёт, секунды тянутся, но пока нет ни намёка на чье-то присутствие. Слышны лишь их редкие вздохи.
Неуловимо быстро дверь впереди с громким хлопком захлопнулась, Паша вздрогнул от испуга, зажмуриться на мгновение, тут же открыл глаза и обомлел – коридора, по которому они шли – нет. Прорываясь взглядом через тьму, он обнаружил, что стоит в одиночестве у дверного проема, ведущего в тёмную комнату, в которой есть лишь один источник света – тусклый лунный свет из маленького окна. За спиной Павла чёрный коридор, но не тот же самый. Слева заметны перила и узкая двухмаршевая лестница уходящая вниз.
«Где же я?» – запаниковал перепуганный мальчик, беспомощно оглядываясь по сторонам. Сердце сжимается, холод растекается по телу, скапливаясь в кончиках онемевших пальцев. Страх обострил чувства, теперь в этой пугающей тишине ему под силу услышать любой шорох, любой скрип. Развернулся, попытался отыскать в темноте коридора Оклуса и Кормака, но там никого нет. Паника усиливается, сердцебиение учащается, кислорода в лёгких катастрофически не хватает.
«Что происходит? Где остальные? Куда мне идти? Надо их позвать. А если дух, что здесь живёт, меня услышит?» – эти мысли непрерывно крутятся в голове. Дрожа всем телом, он тишком шагнул к коридору. Вдруг услышал странный, похожий на треск звук позади себя и застыл на месте. Ощутил затылком сквозняк, медленно развернулся, устремил взгляд в тёмную комнату. Там во мраке повисла в воздухе зловещая чёрная фигура – женская, судя по её очертаниям в лунном свете. Костлявое создание с длинными руками и вытянутой головой. Два светящихся в темноте глаза пугающе взирают на него. Он не может поверить своим глазам, всё это походит на ужасную шутку, жестокую и нереальную.
Паша оледенел от ужаса, все мысли в голове улетучились. Инстинкт велит ему кричать, но крик застрял в горле. Велит бежать, но ноги будто приросли к полу. Одеревенев от страха, он стоит в ожидании её действий. Единственное что он может чувствовать сейчас это исходящий от неё холод. Вдруг тёмная фигура двинулась к нему. Она не идет, а пугающе плавно плывёт по воздуху.
К удивлению Павла его и без того непомерный страх всё возрастает по мере её приближения. Его учащенное сердцебиение – единственное, что он слышит сейчас. Фигура подняла руки, развела их в стороны, всё ближе и ближе подбираясь к бледному как мел мальчику. Вдруг она исчезла из вида. Напуганный Паша не сразу осознал это. Дрожа от ужаса, он зашарил глазами, пытаясь её отыскать, но страшась при этом, что найдёт, страшась, что она возникнет неоткуда. Мальчик моргнул, но перед глазами никого не возникло.
Внезапно нехватка воздуха дала о себе знать. Задыхаясь и кашляя, попытался освободить стиснутое чем-то горло и только теперь понял: она позади него. От безмерного страха, он даже не почувствовал как её холодные пальцы сжали его шею, не почувствовал как она начала его душить.
Он запрокинул голову – страшное лицо мёртвой девы искаженно в ещё более ужасающей улыбке. Она счастливо сверкает белыми глазами. Она убивает его. Его лицо омертвело, зрачки расширены до предела, слёзы сами текут ручьём. Он задёргал ногами, захрипел, рывками пытаясь вдохнуть воздух, но пальцы призрака лишь сильнее сжались. Ужасающая боль. Он не хочет умирать. В глазах резко потемнело, тело ослабло, он повис как тряпичная кукла. Ещё никогда ему не было так страшно, но и страх быстро угасает в нём вместе с жизнью.
Внезапно тлеющий ужас сменился кипящей яростью. Откуда взялось это опьяняющее чувство, и какова его природа непонятно даже ему самому. Он словно пробудился. Гнев вернул ему зрение. Страха больше нет, теперь ему хочется разорвать её на части. Злобные мысли захватили его разум.
«Мра-а-азь! Мерзкая гниль! Убью! Съем!» – звучит злоба в его голове. Он без труда разжал пальцы её левой руки, а правую руку он ей просто оторвал одним рывком. Она завизжала, когда он ладонью проткнул ей живот, забилась в агонии, когда нутро её задымилось. Мерзкая падаль. Она согнулась, упёрлась уцелевшей рукой в его плечо, а он, сотрясаясь от беззвучного смеха, вонзил свои острые обсидиановые когти в её страшное личико, заставив её ещё истошней завизжать.
***
Оклус не заметил как на своих коротеньких ножках, меньше чем за минуту преодолел половину имения и все лестничные пролеты, ведущие на верхний этаж. Даже не задумался, как сориентировался в незнакомом пространстве. Страх за маленького Пашу затмил все прочие мысли. Их разделили. Он не мог найти мальчика, пока не услышал пронзительные крики сверху. Ориентируясь по звуку, пробежал по длинному коридору, без конца молясь, чтобы истошный крик не стих. Там за углом в самом конце коридора нашёл ступеньки ведущие вверх.
Влетев по узкой лестнице, поднялся этажом выше, оглянулся. Визг острый как бритва летит со стороны коридора. Не думая, сразу бросился туда.
Он бежит, фонарь трясётся. Крики всё ближе. Сердце стучит в груди, а по лицу стекает пот. Нагнав источник звука, Оклус резко остановился на полушаге, разглядев в свете фонаря чудовищную картину – посреди большого зала, среди обломков старой мебели, мелкий монстрик пыша злобой, истязает призрака. Та истошно верещит, безрезультатно сопротивляется, а тот, оскалившись, рвёт её на куски, наслаждаясь каждым её визгом.
Оклуса передёрнуло, лицо его исказил дикий ужас. Он застыл в растерянности. Сомнений нет – это Пашенька, малыш трансгрессирует, того и гляди совсем обратиться. И как же быть Оклусу теперь? Он не ведьмак и не умеет Тёмных подавлять. А малыш уж больно жутко смеётся, он на себя не похож: кожа серая, руки чёрные, вены по всему телу вздулись и потемнели. Обезумевшие от злобы глаза горят как угли из чёрных глазниц. Вид у него уж больно недобрый.
– П-Пашенька? – дрожащим голосом окликнул лепрекон.
Расправа остановилась, малыш пугающе резко повернул голову.
Призрак, воспользовалась моментом, вырвалась из рук мальчишки, растворилась в воздухе. Жуткого вида ребёнок повернулся к лепрекону.
– Ой-ой-ой, мать моя лепреконка. Пашенька не дури, успокойся. Ты чего это? Стой-стой! Эй-эй, это ж я Оклус! Т-т-ты меня не узнаешь? – лепрекон в не себя от ужаса, он медленно попятился назад. Мальчик себя не контролирует. Нельзя чтобы он и дальше превращался, но как это остановить?
Пугающее демоническое рычание ребёнка сотрясло воздух. Медленно шагая, он направился к Оклусу и, не сводя злобного взгляда, расправил пылающие изнутри когти. Лепрекон споткнулся, упал. Мысленно прощаясь с жизнью, он воззрился на стоящего совсем рядом монстрика.
Вдруг всё вокруг задрожало. Мальчишка остановился, резко обернулся. С чудовищным грохотом проломив стену, в комнату влетел Моня. Он быстро оценил обстановку, сразу вихрем бросился к Паше, молниеносными движениями рук схватил малыша, заключил в объятья, прижал к себе. Малыш в руках ведьмака прямо осатанел.
– Успокойся, – убаюкивающим голосом начал Моня. – Это не ты злишься, а он. Этого его злоба. Прогони её, она тебе не нужна. Я знаю, как приятно ей поддаться, но отпусти это и тебе станет легче. У тебя получиться. Не бойся, не бойся… ты не один, я всегда буду с тобой.
Мальчик прекратил бесноваться, стал затихать, медленно возвращая себе человеческий облик. Через несколько секунд он закрыл глаза, ярость и злоба уже унялись, напряжение отступает, мышцы лица расслабляются. Возникшая на лице лёгкая тревога, сменилась слезливой печалью, а затем наступил покой. Уткнувшись лицом в плечо ведьмака, ребёнок задремал.
– Вот же блин, а, – вставая на ноги, лихорадочно проревел лепрекон. Поднявшись, вытащил чистый платок из кармана, дрожа, принялся утирать пот с лица. – Вовремя же ты заявился… не знаю, как ты узнал…
– Арлекин взбесился, – перебил его Моня. – Тёмные ненавидят друг друга.
– Я уже подумал мне конец. А где Кормак?! Ты его не видел?!
– Нет, но чувствую, что он ранен, – тяжело вздохнул ведьмак.
Моня выпрямился и всем телом испустил мощнейший всплеск духовной энергии. Заряженный его волей заряд прокатился по дому. Ничего подобного Оклус ещё не ощущал, его аж до костей пробрало. Если призрак ещё не убежала из этого здания, то она наверняка спряталась куда подальше, как и все духи в округе.
***
За эти месяцы Паша уже стал забывать о том, что он ведьмак. Забыл слова Соломона о наличии у него тёмной половины. Быть может, он никогда в полной мере и не верил в это? Со времён приюта много воды утекло, тогда слова Соломона имели смысл, но с той поры и до сегодня эта проблема перестала быть насущной. Он позволил себе забыть, что не один в своём теле. Забыл о том страхе, который испытывал, думая об этом раньше. Но теперь его возвратили из забвения, с головой окунули в это. Сейчас он чувствует себя больным и разбитым. По всему телу болезненное изнеможение и что не менее важно ужасная усталость в душе. Он опустошён и отрешён – ни страха, ни грусти, ничего. Сил нет даже на слёзы. Всё что ему осталось так это лёжа на кровати остекленными глазами разглядывать потолок, безучастно думая о том, что с ним случилось. Покрытое синяками горло жутко болит, ему дали лекарство, но разницы он пока не ощущает.
Послышались шаги, дверь скрипнула петлями, и в комнату вошёл Соломон, со шкатулкой в руке. Отец сел рядом с ним, положил шкатулку на краешек постели, склонился над ним и стал осматривать шею. Скоро целебная мазь начала рассасывать гематомы, а нанесённые кистью магические символы, начали восстанавливать ткани. Но даже спустя полчаса мальчик не стал прежним.
И всё же присутствие отца греет душу, внушает чувство безопасности и пробуждает атрофированные чувства. Окаменевшее лицо ребёнка не выражает эмоций, но безучастные глаза сами заблестели.
– Я как будто вспомнил, то чего не знал, – сдавленно захрипел Паша, не сразу признав свой голос, чуждый его собственным ушам. – Его рука, то есть… моя рука, когда я её увидел, то не сразу понял, откуда у меня когти. А потом вспомнил, что они всегда у меня были. Как сон, в котором всему находиться оправдание. Но… это был не я, то есть я, но другой я. А это чувство… как злость на всё вокруг, только хуже. Ужасная злоба, необъятная… острая. Я ненавидел весь мир, но не мог вспомнить за что. Не было во мне ни жалости, ни сострадания, я хотел убивать.
Соломон ласково и с сочувствием погладил его ладонью по щеке. Павел посмотрел на отца полными слёз глазами.
– Теперь ты знаешь, с чем тебе предстоит жить, – сказал отец. – Быть ведьмаком это непросто. Это тяжкая ноша, а по-другому не бывает.
– Дальше будет только хуже? – ломким голосом произнёс Паша.
– Да, – после долгой паузы отозвался отец. – Я не хотел, чтобы этим всё обернулось, не хотел, чтобы ты попал в беду. Не хотел, чтобы ты сталкивался со всем этим, но были причины, из-за которых я не мог оставить тебя дома в Шотландии. Прости. Я ошибся сегодня, и ты пострадал из-за этого.
– Он, тот, что внутри меня… – безучастно захрипел Павел.
– Ладно, – тяжело вздохнул Соломон, – давая, поговорим об этом. Твоя трансгрессия была неминуема, но я рассчитывал, что твой Тёмный заявит о себе намного позже. Ты ещё слишком мал, твои силы не отличны от магии чародеев, но пройдёт время, и его сила будет всё больше проникать в тебя, конденсироваться в твоём теле смешиваясь с энергией Постулатов. Ты станешь сильнее, крепче, быстрее и даже твои сны станут менее абстрактными, но и наяву ты начнёшь видеть то, что раньше не видел. И вместе с тем ты каждый день будешь всё явственней чувствовать его. Ты уже никогда не будешь один, не в своих снах, не наяву. Подобно крепости ты будешь находиться в постоянной осаде.
– К-какого это полностью в него обратиться?
– Полноценная трансгрессия? Не стану лгать это невероятные ощущения. Всё становиться другим. Ты поймёшь сколь смешно человеческое представление о вселенной, сколь нелепы теории о ней и сколь ограничен человеческий разум. Ты буквально начинаешь видеть мир другим, даже космос уже не будет казаться чёрной кляксой с кучей звёзд. Всё вокруг обретает смысл, когда ты понимаешь, зачем всё это происходит и как оно работает. Словно пробуждаешься от затянувшегося абстрактного сна. Но самое главное: к тебе приходит осознание того, что наша вселенная неединственная материя – есть иные реальности за приделами нашего космоса, не признающие над собой физических законов нашей. Они совершенно другие, непохожие на нашу вселенную и ни у кого фантазии не хватит представить себе нечто подобное. Для Тёмных нет прошлого настоящего и будущего, нет времени. В нашем мире могут пройти миллионы лет, а они останутся неизменны. И я говорю не о вечной жизни, а о том, что для них времени как такого просто не существует, они вне нашего измерения, но вольны управлять им. Они одновременно существуют в прошлом настоящем и будущем. И видя вселённую их глазами, осмысляя всё вокруг возможностью их разума, ты будешь понимать мироустройство на невероятном доселе уровне. Но возвратившись в человеческую форму, ты в мгновение ока забудешь многое из этого – человеческий мозг нещадно ограничен.
Ведьмак замолчал, закрыл шкатулку и лишь спустя время снова заговорил:
– Это удивительный опыт. Но с каждой трансгрессией, твоя воля будет неумолимо слабеть и уже его помыслы стремления и желания станут занимать тебя больше чем твои собственные. Ты прекратишь чувствовать, прекратишь желать, даже думать перестанешь. Ты окунёшься во тьму, а затем исчезнешь навсегда. Останется только он. Поэтому лучше не поддаваться соблазну.
– А что будет потом, после смерти?
Ведьмак молчит.
– Ведьмаки… мы едины в двух обличиях, – с надрывом в голосе начал мальчик. – Когда моя воля и моя душа ослабнет, что будет с моей душой?
Его отец с траурным видом, продолжает молчать. Соломон не прервал его, чем подтвердил правоту его мыслей.
– Мой Тёмный, он заберёт мою душу к себе в ад?.. Значит неважно, как я проживу свою жизнь, конец един для всех, да? – Паша заплакал.
Он и его Тёмный – как понять где начинается один и заканчивается другой? Сейчас они различны, но уже завтра невидимая стена, что их разделяет, станет ещё тоньше. У него нет в запасе нескольких лет, поскольку это началось ещё в день его рожденья. Рано или поздно, когда он меньше всего будет этого ожидать, Тёмный погубит его. Хотя настоящие страдания начнутся потом, и продляться они целую вечность – это неизбежно. Только сейчас он в полной мере осознал, в какой ловушке оказался: внутри него зло, истинное, худшее из возможных. Слёзы текут ручьём, воздуха в груди не хватает. До чего же гадкое чувство горит внутри, осушает горло. Он долго и горько проплакал, но время прошло, и он стал успокаиваться.
– Никто не знает, что ждёт нас после смерти, – спокойным тоном наконец-то прервал молчание Соломон. Мальчик обратил к нему всё своё внимание. – К сделанному тобой выводу приходит каждый ведьмак. Но если хочешь знать моё мнение, то я уверен, что всё не так категорично. Помнишь, как ты расстроился, прочитав историю о ведьмаке Раохе?
– Да, – тихо ответил мальчик. Он вспомнил те чувства, которые теперь кажутся пустыми переживаниями не о чём.
– Думаешь после того, что он совершил на благо других, его отправили в ад? Я не решусь утверждать, что нет, но если мы точно знаем что существует ад, значит, должен быть и рай, верно? Ведь неспроста Тёмные боятся солнечного света, непросто так они яростно стремятся уничтожить все светлое и доброе в нас? Раз есть зло, значит, и добро тоже есть? А значит, у каждого из нас есть надежда.
***
Закутанный в одеяло Павел сидит у очага и медленно пережевывая, поедает приготовленные Оклусом бутерброды. Есть ему совсем не хочется, но он ест. Ни о чём не думая, он бессмысленно таращится на языки пламени. Нет ни радости, ни грусти – словно в груди дыру прожгли. Самочувствие ужасное, ощущение, что он разошёлся по швам. Время идёт, но легче не становится. Душу будто наизнанку вывернули. Эмоции иногда возникают в нём, но отнюдь нерадостные. Ужас от пережитого, что приходит в кошмарах, свёл его существование до крохотного мирка комнатушки, в которой он спит. Образ призрака ещё стоит перед глазами, но куда больше неё страх ему внушает его тёмная половина. Он не может забыть ту чёрную злобу – ни капли жалости, ни намёка на добро. Он хотел убить Оклуса. Всякий раз воспоминание об этом рвёт его сердце на части. Истинный ужас и нестерпимое чувство стыда начинают травить его. Не появись Соломон… как бы он жил с этим?
Определённо это только начало. Он как бомба замедленной детонации. Сколько ещё раз дорогие ему люди окажутся в опасности из-за него? Что будет, если Тёмный опять вырвется на свободу? А будет ли Соломон рядом, чтобы его остановить? Только теперь Павел осознал, что нормальной жизни ему не суждено. И когда Тёмный придёт за его душой? Что если срок ему уже отмерен? Когда это случиться? Удастся ему дожить до преклонных лет или нет?
Кормак уже третий день лежит на диване в бессознательном состоянии. Его шея грудь правое плечо и живот забинтованы. У него по-прежнему жар и как следствие пот проступает на лице. Ему досталось больше чем Павлу. Именно с ним призрак расправилась в первую очередь. Переместив каждого из них в разные части дома, она атаковала оборотня, исполосовала его, а перед тем как бросить умирать обрушила на него потолок. Соломон, прогнав призрака, нашёл его, вылечил, но Кормак не спешит приходить в сознание.
У Павла перехватило дыхание, он силится не думать о случившемся, но это сложно, поскольку других мыслей у него просто нет. Оставленные на душе раны глубокие и кровоточащие, только вместо крови редкие слёзы, что иногда сами проступают на глазах. Тут он вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд, повернул голову – Кормак пришёл в себя, беглым испуганным взглядом смотрит на него.
– Ты цел? – беспокойно дыша, хрипло спросил Кормак, с красным лицом.
Паша не ожидал такого, но быстро придумал, что ответить:
– Да, я в порядке. Всё обошлось, – он попытался предать своему голосу убедительный безмятежный тон, чтобы Кормак не заподозрил лжи.
– Слава богу, – с облегчением выдохнул мужчина, одним разом выпустив весь воздух из лёгких. Вздохнув ещё раз, он смахнул пот с лица и попросил воды.
Павел сам не знает, как это объяснить, но с пробуждением Кормака, что-то проснулось и в нём самом.
***
Чуть окрепший Кормак сидит, склонившись в кресле. Лицо бледное опухшее задумчивое. Оклус же сидит на скамейке напротив него. Павел спит, а Моня чем-то занят наверху. Пьёт Кормак медленно, молча. Такое бывает: на душе тяжело, в руках стакан с водкой и вот сделаешь глоток, а не легчает, второй глоток и третий – всё одно, а после алкоголь в горло и не лезет вовсе. Кормак молчит, но по лицу и глазам его видно, что он очень хочет о чём-то поговорить.
– А давно ты здесь живёшь? – вопросом начал разговор лепрекон.
– Давно, – безрадостно ответил мужчина. – Я же здесь родился и вырос. Но раньше здесь не так погано было. Леса зелёные, трава под ногами, люди опять же жили здесь. По большей части чародей, ясно дело. Да представь себе, тут деревни были когда-то. Я тут каждый камень знал и ещё помню, где какую траву можно было отыскать, где, чей дом стоял. Только давно всё это было – будто и не мы жили. Потом, по молодости я уехал чародейским премудростям учиться. Выучился и сразу на работу в одну контору устроился, но недолго там проработал. Потом с отцом Соломона повстречался, он о моих способностях прознал и на работу к себе позвал.
– Ты у него на службе был? – удивился Оклус.
– Да, потом расскажу, – кратко улыбнулся Кормак и чуть повеселел. – Мне тогда двадцать лет было, тогда же я жену свою встретил. Влюбились сходу, как говориться. Поженились почти сразу. Она не чародейка, простолюдинка. Столько мы о будущем мечтали. Только детей долго не могли завести, сначала не спешили особо, а потом… Как Буревестник пал от рук Царя Ночи, так конец моей спокойно работе пришёл. А на новой работе меня часто оправляли в длительные командировки, вот мы с женой и мотались по разным местам. Хе-хе, не хотела она со мной расставаться-то, тосковала, плакала, вот и моталась со мной. Надо было мне сразу уйти с той работы, сейчас бы всё иначе было.
Кормак повертел пальцами стакан и глаза его стали ещё печальней.
– Тогда-то у нас первая дочь появилась. Четыре года ей было. Мы с женой её на вокзале в Дублине повстречали. Она бегала напуганная между людьми, плакала, но беззвучно. Люди от неё отмахивались, а она всё продолжала слёзы лить и бегать. Помощи просила, потерялась она. А когда увидела, что мы на неё смотрим, тогда и к нам бросилась. Мы стали её расспрашивать как, мол, тебя зовут, где твои мама с папой, а она слова сказать не может, тогда-то мы и поняли, что она немая.
Оклус раскрыл рот в удивление.
– Ну, что нам было делать, не бросишь же её? Отменили поездку, и пошли разбираться, кто она и что с ней такое приключилось. Выяснилось позже, что зовут её Ханна, что родители её просто бросили там, напились и оставили, а возвращаться не стали. Ещё по её поношенной одежде нам многое стало понятно, а уже в полиции всё прояснилось. Её никогда даже языку жестов никто не учил, как она маленькая четыре года прожила с этими уродами представить страшно.
– И вы её удочерили? – с сочувствием поинтересовался Оклус.
– Да, – Кормак растянул губы в улыбке. – Мы с первого взгляда к ней душой прикипели. Знал бы ты, какими счастливыми мы тогда были. А она не сразу к нам… как это сказать, хм… не сразу нас за родителей признала. Всё скучала по тем, мамке и отчиму, они-то про неё больше не вспоминали, а она долго про них спрашивала. Как вот так получается, а? Им же на неё наплевать, ну вот совсем, а она их любит всем сердцем? Но потом она к нам прикипела как к родным: мама папа. После, через два года у нас вторая дочь родилась – Джейн. Жили все вместе и жизни радовались.
Он стал мрачнее прежнего, скривился, поскреб ногтями лоб и хмыкнул.
– Но счастье недолго продлилось. Работа у меня, не располагала к нормальной жизни, жена всё просила бросить, найти другой заработок. Годы шли, а проблемы только копились. Ханна добрая девочка и всегда такой была, только не повезло ей в жизни. Так уж случилось, что родители её красотой не отличались и её небеса этим не одарили. Переживала она. А когда выросла, так всё ещё хуже стало. Она, бывало, гуляла с парнями, только серьёзных отношений у неё не получалось. Ну и вот снюхалась она с одним парнем в двадцать два года. Я его как увидел, так всё сразу понял – гнилой изнутри, по лицу как говориться видно, а лицо у него было…
Кормак сделал глоток, явно для храбрости.
– Знаешь, как бывает в таких случаях: раз он на неё внимание обратил, то в её глазах он уже самым лучшим стал. Она вокруг него счастливая бегала, разве что на руках его не носила, а он это понимал, вот и вёл себя с ней – как хотел. С каждым днём ещё больше наглел. Ну и вышло так, что однажды стал я замечать неладное. Если синяки на теле она под одеждой прятала, то на лице уже труднее было укрыть, а закрашивать их косметикой у неё плохо получалось.
– Что ты ей на это говорил? – деликатно спросил Оклус.
– Ничего, – с грустью признался его собеседник. – Жена всё говорила, мол, не лезь к ней, не спрашивай. Сама-то Ханна делала вид, что ничего не происходит. Упала мол, бывает мол. Я же не первый день на этом свете живу, знаю, что в таких делах лучше не лезть, если она сама не попросит. Ну, знаешь, надоест битой ходить, тогда сама и уйдёт от него.
Кормак замолчал, смочил губы языком и разом весь воздух выдохнул. Спустя миг он собрался с духом и посмотрел несчастным взглядом на Оклуса.
– Я как-то раз мимо её дома проходил. Ну и дёрнул меня чёрт тогда в гости к ней зайти без приглашения, решил дурак, впервые за месяц с дочкой повидаться. Поднялся к ней, постучал в дверь, а никто не открывает. А я знал, что она дома должна была быть. Стучал пока это урод дверь не открыл. Пьяный, глаза красные, давай орать. Ну, отодвинул я его, зашёл в квартиру, а там она на кухне, сидит на полу, на лице живого места нет. Губа разбита, кровь без конца на пол капает… вся в синяках с головы до пят, на меня посмотреть боится. Я в ужасе к ней, поднял её на руки. Думал, заберу её сначала в больницу, а после домой. Этот гад всё ходил по квартире, орал да матерился. На улице зима была. Я на секунду её оставил, вышел в коридор за её пальто и обовью. А он мразь в этот момент мимо меня проскочил и к ней на кухню. Я голову повернул и тут вижу как он с размаху ей ногой по лицу. Тут я над собой контроль потерял, – тихий голос Кормака надломился, лицо исказило от боли и злости. – Он же гнида думал видать, что я смолчу, ничего не сделаю. Раз я его раньше не прибил, то и сейчас так же будет. А у меня перед глазами её лицо детское возникло, когда она маленькая, так радовалась простым вещам, там шарикам воздушным или зверушкам в зоопарке… такая счастливая была. А тут она от боли плачет, и кровь с лица течёт. Ублюдок никчёмный…
Кормак обозлился, отвернулся. Пару минут он слёзно смотрел в сторону, затем успокоился, шмыгнул носом пару раз. Оклус замер с мрачным видом.
– Знаешь, как бывает, когда холодный гнев охватывает, когда ни кричать, ни припираться уже не хочется? Вот у меня так и вышло.
– Ты его убил? – осторожно спросил потрясённый лепрекон.
– Не специально. Ударил кулаком в башку, один разок всего, а тот издох. Внутри дерьмо, да и из дерьма слеплен. Только когда я лицо дочери увидел… ну у неё глаза из орбит, а потом как закричит. Лишь тогда понял я, что наделал. Солгу, если скажу, что я его только погладить хотел. Хотел я его прибить, но…
– Но не собирался это делать, – с сочувствием закончил за него Оклус.
– Ага. Не собирался, да так вышло. Ярость быстро прошла, как у дочери истерика началась. Растерялся я, даже слов найти не мог. Сам в шоке был.
Глаза его вновь заблестели от слез, губа легонько задрожала.
– Знал бы ты, что она мне наговорила – жестами, не словами, – после долгой паузы с заметным усилием начал Кормак. – Жизнь прожил, многое о себе выслушал, думал, толстокожий стал, непробиваемый. А она нашла куда ударить, по больному била. Не отец я ей и нечего, мол, отца из себя строить. Так и сказала: «чужой ты мне, неродной. Нечего было меня с того вокзала забирать, уж лучше те родители чем ты». Сказала, что этим я жизнь ей сломал, – голос Кормака вновь надломился.
– А что потом? – после долгого затянувшегося молчания спросил Оклус, видя, желание Кормака завершить свой рассказ. История задела лепрекона за живое.
– Как дурак простоял там, пока она меня не выгнала. Вышел, ничего не соображая и сел на первой скамейке. Ну, а вечером за мной полицейские приехали. Дочь сообщила, показания против меня дала, ну оно и понятно, наверное. Что ещё ей оставалось делать, да? – без обиды сказал Кормак и жалостливо поджал губы.
«Не в твою пользу?» – с болью в сердце подумал Оклус.
– Но забыла она в разговоре с полицией упомянуть, как он её ударил при мне. И про побои, всё отрицала. Рассказывала без конца, какой он золотой был…
Кормак сделал глоток и стыдливо отвернулся.
– Она по сей день меня не простила. Чурается меня, знаться не хочет. Жена тогда ничего мне не сказала, совсем ничего, просто молчала и смотрела, как меня уводят. Таким взглядом смотрела… она, будто знала, что так всё однажды закончиться. Боялась, но ожидала чего-то подобного, чего-то плохого.
– Неужели никто из магов за тебя не вступился?
– Вступились, много было желающих, да и ведьмак, на которого я работал вовсе в ярость пришёл, мол, с чего за убийство черни под замок? Но знаешь, мне тогда безразлично было, что со мной станется. Не могу описать словами, что я тогда чувствовал. Душу как на части разорвали. А потом спустя годы, уже как вышел из тюрьмы. В общем кхе-кхе, – он закашлял, – ой блин, отвернулась от меня Ханна. Не общается больше со мной, знать не хочет. С материю общается только и с сестрой.
Оклус понял, что Кормак опустил особо острые детали. Видно больно дочь ударила по нему. Но, несмотря на это, он винит во всём только себя.
– Ну, а с младшей дочерью, с Джейн, ты общаешься?
Кормак поднял глаза, от упоминания имени дочери на лице его всего на мгновение скользнула горькая улыбка.
– С младшенькой всё иначе сложилось. Она у нас совсем другая. Мы всё время с Ханной носились, а к ней внимания меньше было. Ну, она это чувствовала, может потому выросла такая самостоятельная. Сама себе жизнь построила, только на себя полагается. Сама образование получила, сама карьеру сделала, ещё и мужа себе хорошего нашла. Но у неё со мной тоже непросто. На свадьбу свою она меня самым последним пригласила: Ханна из-за меня ехать не хотела, а после вовсе сама отказалась. Я расстроился, но поехал. С женихом Джейн познакомился, парень-то хороший, с добротой ко мне отнёсся. С его подачи я на церемонии её к алтарю вёл, – Кормак неловко улыбнулся, искренне, но кисловато. – Я сам решил им не мешать, на праздновании. Спасибо, что пригласили после стольких то лет… сел там, на стуле в уголке и смотрел, как они веселятся – без меня. В детстве дочки во мне души не чаяли, я же всё свободное время с ними проводил. Тогда папа для них лучшим на свете был, а как выросли, так поменялось всё. Из-за работы моей мы часто переезжали, считай, всё детство им этим испоганили. Дети не должны в таких условиях расти. А я дурак всё думал, потом-потом, с этим делом разберусь и уволюсь, увезу их, вот только всегда повод находился не бросать. Сейчас мы редко общаемся. Особенно в последние годы, как мы с женой разъехались. Джейн мне и раньше редко звонила, в основном с матерью общалась, ну, а та мне пересказывала. А как я один стал жить, так сам звонить ей начал, ну так, временами. Тоскливо одному-то. А потом, я даже сам не знаю когда именно, стала она, от меня отдалятся. Я ей сейчас как дальний родственник, редко видимся и в гости редко… да что уж, вообще не приглашает к себе домой после того случая с собакой.
– А что с собакой? – насторожился лепрекон.
– Они внучке собаку купили, ну, а тут я пришёл к ним как-то раз.
– Догадываюсь, что собака тебе не обрадовалась.
– Животные же чувствуют запах медвежий, хоть без конца мойся, никогда не отобьёшь. Собака меня как почуяла, так и дала дёру из дому и не вернулась больше. Внучка плакала без конца, неделями ждала, что друг её к ней вернётся. После этого дочь моя больше меня в свой дом не приглашала.