Историческая справка
М. Кшесинская решила бороться за свою собственность. Ведь ее особняк до революции был центром культурной жизни столицы. В нем бывали многие видные деятели культуры: Федор Шаляпин, Тамара Красавина, Сергей Дягилев, Айседора Дункан и другие.
Кшесинская пробилась к министру юстиции Временного правительства А. Керенскому, но тот заявил, что освободить ее дом силой нельзя, «так как это повлечет за собой кровопролитие…» Тогда Кшесинская обратилась в суд, и ее адвокат В. С. Хесин возбудил гражданский иск о выселении. В документах в качестве ответчика на суде указан «кандидат прав В. И. Ульянов (литературный псевдоним – Ленин)».
Процесс шел весь май 1917 года, и самое удивительное, что дело Кшесинская выиграла! Суд принял решение: «Выселить из дома №2-1 по Б. Дворянской улице в течение 20 дней Петроградский комитет СДРП(б), ЦК той же партии со всеми проживающими лицами и очистить помещение от их имущества».
Вот так, балерина выиграла суд у юриста Ленина!
… Шла вторая половина апреля 1917 года. На улицах Москвы было ясно и скользко. Под ногами крошилась хрустящая наледь, образовывающаяся за ночь.
Подвоз продовольствия и фуража на фронт все сокращался. Временное правительство не справлялось с проблемами снабжения армии. С фронтов поступали сообщения, что дисциплина падает. В середине апреля в войсках появились дезертиры… Разлагающее действие Приказа №1 проявлялось все более и более. Началось братание наших солдат с немцами и австрийцами… Солдатские комитеты не хотели этого замечать и не пытались предотвращать.
«Слава Богу, в Московском военном округе разложение пока не сильно коснулось войск», – понимал прапорщик Лоза.
…С утра в Москве подмораживало. К середине дня ночной заморозок сменялся оттепелью, радовавшей москвичей, проглядывало солнце и становилось теплее. В лужах отражались клочки облаков и голубое небо.
Прапорщик Лоза стоял на остановке. Время шло, но долгожданного тарахтящего и дребезжащего трамвая не было слышно… Тогда московские трамваи состояли из двух вагонов. Первый вагон – моторный, тащил за собой прицепной.
Хотя в Москве трамвай появился еще в 1899 году, с началом войны в городском электрическом транспорте произошли серьезные перемены – вынуждено свернулось производство новых вагонов, имеющиеся пассажирские вагоны частично переоборудовались под перевозку раненых. Такие санитарные трамваи ходили по ночам, перевозя раненых с вокзалов до больниц и госпиталей.
Февральские дни стали настоящим испытанием для московского трамвая. Манифестации и демонстрации, толпы шедших по улицам людей перекрывали пути и останавливали трамвайное движение. В последующие за февралем дни, когда солдатам разрешили пользоваться трамваем, резко возросло количество пассажиров. Вместе с революцией в Москву пришли анархия и развал на транспорте. Порой на остановке можно было простоять чуть ли не в течение часа, ожидая трамвай, или приходилось пропускать набитый битком вагон, не имея возможности попасть в него, и потом долго ожидать следующего.
…Знакомство их вышло случайно. Трамвай, облепленный гроздьями желающих ехать, скрежеща тормозами, подполз к остановке. Она, протиснувшись в толпе и соскочив с трамвайной подножки, наткнулась прямо на него, стоявшего на остановке и смотревшего на мостовую.
Николай поднял голову. Перед ним стояла невысокая стройная сестра милосердия с красным крестом на груди, в коротенькой бархатной шубке.
«Ничего себе сестра, – мелькнула мысль. – Скорее похожа на хорошенькую горничную из богатого дома…»
Девушка вспыхнула и, засмущавшись, стала извиняться.
– Не стоит, все понятно, – пытался вставить слово Николай. – Простите, – произнес он наконец, – разрешите представиться: прапорщик Николай Лоза.
Он взглянул в ее глаза, затененные длинными ресницами, на разрумянившееся лицо и почему-то мелькнула шальная мысль: «А косынка ей очень идет».
Пауза затягивалась…
На углу мальчишка-газетчик, размахивая кипой газет, выкрикивал: «Последние новости!», «Последние новости!»
Преодолев смущение, девушка посмотрела на него: «Га-лина», – сказала она чуть нараспев.
– Чудесное имя, – вырвалось у Николая.
Они продолжали стоять рядом…
– Позвольте, я вас провожу, – произнес Николай. – Здесь небезопасно.
Они пошли рядом. Подтаявший снег скользил под ногами.
– Скользко. Вы не возражаете? – сказал Николай, взяв Галину под руку.
Галя подняла на него глаза. Ответ был понятен.
Через пустынный парк они прошли к зданию госпиталя.
– Я встречу вас, – полувопросительно, полуутвердительно произнес Николай.
Галина кивнула.
Николай проводил ее взглядом… Стройная фигурка с изящным и волнительным изгибом талии, длинная юбка, коротенькая шубка…
От всего произошедшего у Николая возникло приятное теплое чувство…
Вечером, когда Николай встретил Галину у ворот госпиталя, она сама предложила ему пройтись по парку. Листья на деревьях только-только распустились и были еще клейкими. На аллею спустился прохладный сумрак, и стало свежо. Они шли близко друг к другу, но все еще не под руку.
Неожиданно Галина сказала:
– Сядем на скамейку.
И призналась:
– Ужасно устала за день, – и без перехода: – Расскажите о себе… Пока Николай собирался с мыслями, Галина улыбнувшись произнесла:
– Тогда я первая расскажу о нашей семье. Нас трое – отец, я и старший брат. Мама умерла при моем рождении. Мы рабочая семья. Отец в молодости работал слесарем на Тульском оружейном заводе, собирал винтовки, а после военной службы очутился в Москве на Электромеханическом заводе у Покровского моста. Он старший мастер инструментального цеха. Его уважают все, и директор. Брат окончил реальное училище, стал студентом, теперь инженер на этом же заводе.
– Вы спросите, как получилось, – опередила вопрос Николая Галина, – что юноша из пролетарской семьи, сын потомственного рабочего стал инженером? С последних классов реального училища брат начал неплохо работать. «Голова», – говорили о нем на заводе. «Парень со сметкой, способный, честный, прямой». Его заметил директор завода и шаг за шагом начал готовить из него своего помощника. Из полустудента, полуинженера постепенно получился, как говорят, «знающий и опытный инженер».
– Вот как случилось, что в рабочей семье вырос пролетарий-инженер, – закончила она и помолчав добавила: – В прошлом году я отучилась на сестринских курсах – теперь вот работаю в госпитале. Такая у нас семья, – подытожила Галя. – А ваша, Николай?
– Что ж говорить, – начал Николай. – Мы из казаков. Хутор наш называется Базилевщина, это в Полтавской губернии. Ведем хозяйство. Семья большая. Отец, мать, я, младший брат Карп и совсем маленький Петр, да еще семь сестер старших и младших… Осенью 1915 года призвали в армию, окончил школу военных шоферов в Петрограде, воевал на Кавказском фронте. Там же окончил школу прапорщиков и в феврале 1917 года получил назначение в Московский военный округ, где и служу сейчас по снабжению армии.
– Воевали с турками? Расскажите, – разволновалась Галина.
– Что ж, воевал… Как все… Давайте я расскажу о Кавказе, о заснеженных вершинах, о глубоких пропастях, о бурных горных речках… А лучше нет. Давайте я расскажу о наших южных степях без конца и края… О южнорусской природе… О звездных ночах, о восходах и закатах…
Похолодало. Галя поежившись, поднялась со скамьи, встал и Николай.
– Я провожу вас домой.
– Это довольно далеко.
– Тем более.
Он взял ее под руку, и они, пересекая парк, вышли к остановке трамвая.
…Следующая их встреча произошла через неделю. Николай был занят по службе, но Галина не выходила у него из головы… Какая она красивая, какие у нее глаза – лучистые, ласковые, улыбка ее завораживает… Галина ему очень нравилась…
Когда он вспоминал о ней, сердце переполнялось радостью и восторгом. Думать не хотелось, хотелось просто жить! Наверное, в этом и было счастье – счастье просто жить, любить и быть любимым.
…В Москве стояла чудесная весенняя погода. С раннего утра над городом сияло солнце, весело звенела капель, вовсю гомонили городские воробьи, отмечая приход весны.
Весна! Весна бурного 1917 года… Вот так неожиданно революционной весной вспыхнула любовь под сенью московских бульваров… Хочется верить, что она была, эта любовь двадцатилетнего Николая и девятнадцатилетней Галины. Казацкого парня, ставшего офицером, и девушки – сестры милосердия с московской рабочей окраины.
…Революционный шторм, окрыливший их и, казалось, давший им веру в светлое будущее, надежду на новую счастливую жизнь, и захватившая их любовь кружили голову и заставляли учащенно биться сердца…
…Революцию они приняли всем сердцем, заполненном любовью. Все совпало – и революция, и любовь!
В революционном 1917 году сирень цвела на московских бульварах так же буйно, как и прошлые годы, и ее запах так же сводил с ума…
На одном из свиданий Николай подарил Галине коробочку духов. Он долго думал, что подарить, и решился – духи под названием «Сад императрицы». Эти духи фирмы Генриха Брокара были созданы перед войной в 1913 году к 300-летию дома Романовых. Но дело было не в этом. Ему очень нравился их терпкий, органичный и благородный аромат и захотелось поделиться им со своей Галинушкой.
Нужно сказать, что духи эти нравились и были очень популярны, пережив разные времена. В 1925 году их переименовали в «Красную Москву». Формула духов не изменялась на протяжении ста лет беспрерывного производства. Самые верхние ноты духов – ярко выраженный цитрус, кориандр и бархатный бергамот. Их дополняет нежный жасмин и острая гвоздика, а незримым шлейфом ласкают обоняние ваниль и ирис. При этом духи не кажутся приторными, к их терпкому запаху сложно остаться равнодушным, поэтому они и выпускаются до сих пор парфюмерной фабрикой «Новая Заря».
Встречаясь, Николай и Галина часто ходили в синематограф – «электротеатр», как тогда говорили, прочно вошедший в повседневную жизнь москвичей и ставший одним из любимых мест проведения досуга, особенно молодых людей.
В один из вечеров они договорились встретиться у электротеатра «Модерн» на Театральной площади. На афише красовался портрет Веры Холодной, вечерним сеансом шел фильм с ее участием. Электротеатр «Модерн» был залом дорогим. В дешевых синема публика смотрела картины, сидя на длинных скамейках. «Модерн» же предлагал зрителям первого класса удобные кресла, второго – жесткие стулья.
Отстояв в очереди минут пятнадцать, Николай получил билеты на места первого класса. Они вошли в фойе, где стоял шум и гул голосов, оформленное в модернистском стиле, с буфетом в углу…
В буфете Николай купил шоколадные конфеты «Мишка косолапый», с тремя медвежатами на обертке. Галина любила полакомиться конфеткой во время сеанса.
Конфеты «Мишка косолапый» со знаменитой оберткой, нарисованной художником Э. Андреевым, выпускались и в советское время. Не одно десятилетие они были популярными у детей и взрослых и имели «тот самый вкус», хотя изготавливали их многие кондитерские фабрики СССР.
Прозвенел звонок, и зрители стали рассаживаться по своим местам. Свет погас и на экране возник белый светящийся квадрат. Тапер, находившийся слева, забегал пальцами по клавишам, и зазвучала музыка. Появились титры, кое-кто читал их вслух…
На экране несчастная героиня стремилась устроиться в жизни и выйти замуж. Справа кто-то закурил, и на него зашикали… Николай искоса смотрел на Галину и любовался ею. Он коснулся ее руки, Галя сжала его ладонь, не отрываясь от экрана… Она была там, с героиней Веры Холодной…
В те годы синематограф развивался очень бурно, потому что новая развлекательная технология вызывала неослабевающий интерес публики. К началу 1917 год, несмотря на войну, на политический кризис, на ухудшение экономической ситуации, в России существовало 164 прокатных и производственных кинопредприятий. Около 30 фирм занимались производством художественных фильмов. Наиболее известными были «Ханжонков и Компания», «А. Д. Дранков и Компания». По вечерам представители городского общества посещали кинематограф, который по популярности и доступности заменил многим москвичам театр.
В первые дни революции московские операторы сняли документальный фильм-хронику «Великие дни революции в Москве», в которой запечатлели события с 28 февраля по 4 марта 1917 года. Фильм имел большой успех, и владельцы кинотеатров закупили право на его прокат. Как писал «Московский листок», фильм прошел по экранам ведущих электрических театров Москвы: «Ампир» на Арбате, 29, «Кино-Арс» Тверская, 61, «Волшебные грезы» Покровские ворота, «Макс Линдер» Елоховская, 21, «Модерн» Театральная площадь, «Олимпия» Александровская, 26, «Ханжонков» Триумфальная площадь.
Николай и Галина уже посмотрели этот фильм, кадры которого были полны оптимизма и радости, где ликующая толпа, заполнившая Красную площадь и улицы, светилась праздничными, радостными лицами горожан.
Позже вышел другой фильм-хроника «Похороны жертв революции». Перед зрителями на экране проходило по улицам Москвы нескончаемое шествие с транспарантами, лозунгами, знаменами… Николаю Лозе казалось, что все это выглядит скорее как какой-то праздник, чем день поминовения.
Не только фильмы-хроники выходили на экраны, но и игровые фильмы, среди которых были нашумевшие фильмы о Распутине: «Темные силы – Григорий Распутин» и «Смерть Григория Распутина», изобиловавшие постельными сценами.
Похоже, думал Лоза, включенные в них довольно безнравственные сцены, были связаны с тем, что режиссеров этих фильмов главным образом прельщали денежные сборы за показ ленты. В результате представители Временного комитета по регламентации театральной жизни Москвы заставили вырезать из фильма сцену «как Распутин учит смирению».
На злобу дня был снят и фильм «Царь Николай II, самодержец всероссийский». Лента, именовавшаяся в рекламе «народной трагедией», совмещала в себе как художественные, так и документальные кадры подлинных съемок Николая II и его семьи, сделанных придворным кинофотографом К. фон Гаком.
Все электрические театры Москвы по вечерам были переполнены, несмотря на возросшую цену за вход – билет стоил 1 рубль 50 копеек с человека. К слову сказать, билет на галерку Большого театра стоил 30 копеек. Публика рвалась посмотреть на любимых актрис – Веру Холодную, Елену Маковскую и на любимцев женщин – В. Максимова и В. Полонского.
Не отставали и театры. Одним из первых в Москве откликнулся на произошедшие революционные события спектаклями и концертами театр современного искусства «Никольский театр». На его сцене поставили драму из жизни ссыльных и балет «Свободная Россия». На этом балете и побывали Николай с Галиной.
Каждая встреча с Галиной наполняла Николая живой, кипучей энергией, но расставание приносило горькие сомнения: «Вдруг он ей не нравится?» В разлуке Николай боялся одного – прохладности Галины.
Но вновь они виделись, и вновь сияло солнце: солнце ее улыбки, солнце ее смеха, солнце ее ресниц, солнце ее волос!
Все было в этой прекрасной любви, и Николай не мог надышаться своей Галей, Галчонком, Галинушкой…
Как отношения с Галиной не похожи на те мимолетные встречи, которые у него были прежде!
То, что такие мимолетные встречи были у молодого офицера, понятно из воспоминаний его брата Карпа: «…Вспоминаю наши беседы с Николаем, его рассказы о службе в армии, о его похождениях или, вернее, случаях вовлечения в любовные связи – женщинами-московками, так развратно соблазнявшими молодых юнцов-офицеров».
Молодость! Молодость!..
Революционные март и апрель 1917 года, позже названные в народе «медовым месяцем свободы», пронеслись словно во сне. Оказалось, что свобода была воспринята народом как приглашение к вседозволенности и анархии… Праздник богомольного народа – «медовый месяц свободы» быстро превратился в буйство, хулиганство, грабежи, драки и убийства.
Надо сказать, что с началом войны в стране был введен «сухой закон», после чего в деревнях крестьяне стали гнать самогон, а в городах, особенно среди интеллигенции – актеров, художников, певцов, вместо водки в моду вошел кокаин, свободно продававшийся в аптеках в коричневых непрозрачных бутылочках по 1 грамму. Женщины хранили кокаин в пудреницах, мужчины – в портсигарах. Со временем кокаин дошел до армии и флота, особенно распространившись среди солдат запасных полков, стоявших в крупных городах и матросов линейных кораблей, базировавшихся в Гельсингфорсе и Кронштадте. Так что буйство и хулиганство солдатско-матросской массы в первые месяцы революции усугублялись и массовым употреблением кокаина.
По этому поводу А. Ф. Керенский, в свойственной ему театральной манере восклицал: «Неужели Россия дала своему народу свободу, только для того, чтобы… превратиться в армию взбунтовавшихся рабов?»
Николай Лоза недоумевал: «Почему на волю вырвались худшие человеческие инстинкты?» Он чувствовал: тонкий слой культуры смыло «потопом революции». Все сдерживающие людей скрепы – традиции, правила – исчезли. Власть, полиция, суд – испарились.
«А если нет закона, – понимал Николай, – то и моральные нормы словно отменили». Толпа, освобожденная от сдерживающей морали, быстро приобрела звериный облик.
Солдаты, вернувшиеся с фронта, не боялись насилия, не боялись пролития крови. Они все проблемы решали силой. Война высвободила самые разрушительные, худшие инстинкты человека: ожесточение, цинизм, ослепление и ненависть.
Генерал А. Деникин вспоминал: «Я увидел подлинную жизнь и ужаснулся. Прежде всего, разлитая повсюду безбрежная ненависть – и к людям, и к идеям. Ненависть с одинаковой последовательностью и безотчетным чувством рушила государственные устои, выбрасывала в окно «буржуя», разбивала череп начальнику станции и рвала в клочья бархатную обшивку вагонных скамеек».
Народ мстил всем подряд… Зинаида Гиппиус записывала в дневнике: «Расхристанные солдаты… Фуражки на затылке, глаза тупые и скучающие… На войну он теперь не пойдет, нет. А побунтовать… это другое дело».
«Почему, – не мог понять прапорщик Н. И. Лоза, – после отречения императора власть в стране исчезла?» Ведь хаос, анархия, да еще в военное время, разрушают экономику, размышлял Николай, рубль обесценился, жизнь стремительно ухудшилась. Все это рождало массовое недовольство новой властью – Временным правительством, которое народ и за власть-то уже не считал. Понятно, что для людей это было невыносимо.
Подувшие с юга теплые ветры принесли весенние дожди. Снег на улицах Москвы быстро сошел, и взору обывателей открылись горы грязи. В воздухе носилась сырость и вонь оттаявшего мусора.
Питирим Сорокин писал об этом: «Вот перемены, произошедшие… за месяц революции. Улицы загажены бумагой, грязью, экскрементами и шелухой семечек подсолнуха. Солдаты и проститутки вызывающе занимаются непотребством…»
Весной 1917 года один из москвичей записал в своем дневнике: «…раньше полиция все же следила за внешним порядком, заставляла дворников и домовладельцев очищать от тающего снега крыши, дворы, тротуары и улицы. А теперь при свободе всякий поступает как хочет. На улицах кучи навоза…».
В мае эти кучи уже порядочно возвышались над уровнем мостовых, поэтому находчивые ораторы взбирались на такую кучу-трибуну и оттуда вещали толпе праздношатающихся обывателей, солдат-дезертиров и кухарок. Толпа такую картину воспринимала вполне естественно, добавляя в мусорную кучу огрызки, шелуху семечек и окурки. Москвич-очевидец вспоминал: «…Улицы не убирают, туалеты не чистят, трамваи не ходят…»
Но хуже всего в городе обстояло дело с вывозом нечистот. До революции это делали специальные ассенизационные обозы, представлявшие собой бочку, запряженную лошадью. Между лошадью и бочкой на телеге на веревочном сиденье восседал золотарь – как называли в Москве ассенизаторов. Сейчас ассенизационных обозов не хватало, в результате чего окраины, особенно те, в которых не было водопровода, стали центрами распространения зловония и острозаразных инфекций. Московские власти уже в апреле 1917 года столкнулись с «угрожающим антисанитарным состоянием Москвы, в особенности окраин и неканализированных владений».
Грязи Москве добавляли не только кучи мусора на улицах, но и «грязные», а порой и страшные слухи. Слухи, появлявшиеся в Петрограде, очень скоро достигали «белокаменной», где распространялись с молниеносной быстротой и терроризировали обывателей.
По Москве распространялись слухи о «черных автомобилях», из которых производились выстрелы, хотя достоверно о выстрелах никто ничего не знал. Ходили слухи о шайке воров-акробатов, которые рано утром по водосточным трубам забирались в квартиры, связывали жильцов и делали свое дело. Эти слухи разносили ретивые журналисты из «Московского листка» и других газетенок, стремящиеся первыми ухватить тему погорячее…
Уличная молва, подхваченная революционным порывом, вносила в психологию обывателя страх и ненависть… Слухи, переплетаясь причудливым образом, во многом определяли поведение и психологию москвичей в те месяцы. Крушение весенних революционных надежд, воспетых «революцией единения и братства», быстро привело к растерянности и апатии…
С 1 мая 1917 года временным командующим Московским военным округом вновь был назначен Н. И. Протопопов, что лихорадило штаб округа, и немногие офицеры понимали происходящие перемены и назначения…
В начале мая 1917 года А. Керенский утвердил «Декларацию прав солдата», которая еще больше усилила развал дисциплины в воинских частях. Прапорщик Н. И. Лоза, читая декларацию, не переставал удивляться: среди восемнадцати пунктов декларации были такие как: пункт 9 «Особые выражения, употребляющиеся как обязательные для ответов одиночных людей и команд вне строя и в строю, как, например, «так точно», «никак нет», «не могу знать», «рады стараться», «здравия желаем», «покорно благодарю» и тому подобные, заменяются общеупотребительными: «да», «нет», «не знаю», «постараемся», «здравствуйте» и тому подобное, или пункт 12 «Обязательное отдание чести, как отдельными лицами, так и командами, отменяется…»
«Неужели в армии нет других проблем, – негодовал прапорщик Лоза, – кроме этих?»
Декларация вызвала массовое недовольство армейских офицеров, воспринявших ее как очередной непоправимый урон дисциплине. В войсках усилилось революционное брожение, солдаты отказывались идти в бой. Солдатские комитеты не имели возможности убедить солдат к этому, а офицеры и не пытались, опасаясь получить пулю в спину от своих.
С фронтов потянулись, самовольно оставляя части не только рядовые, но и офицеры… На фронте в окопах всем стали заправлять солдатские комитеты. С фронтов доходили слухи о диких, с непонятной жестокостью, избиениях и зверских убийствах офицеров…
5 мая 1917 года в Петрограде было достигнуто соглашение о создании нового коалиционного правительства. Этому предшествовали волнения на улицах столицы и отставка П. Милюкова с поста главы Временного правительства. Чтобы навести порядок, требовалось достичь компромисса как можно скорее. Это подстегнуло к действиям и Временное правительство и Петросовет. Председателем Коалиционного правительства стал князь Г. Львов. От эсеров в состав вошли А. Керенский и В. Чернов, от меньшевиков – И. Церетели и М. Скобелев, от трудовиков – П. Переверзев, от народных социалистов – А. Пешехонов. Но перевеса в новом правительстве социалисты не получили. Десять человек по-прежнему оставались «министры-капиталисты».
Время жесткого противостояния двух ветвей власти закончилось, сменившись попытками сотрудничества, которые, как показало время, тоже ни к чему не привели.
В Москве погода выкинула, как говорили сослуживцы прапорщика Лозы, «очередной фортель» – 10 мая «целый день свирепствовал снежный ураган, валивший телеграфные столбы и заборы, срывавший вывески». Спустя сутки природа успокоилась.
11 мая газеты опубликовали «Постановление совещания по вопросу упрощения русского правописания». Главные изменения заключались в том, что из русского алфавита исключались буквы «фита», «ять», «и десятеричное». На конце существительных переставали писать букву «ер» – твердый знак (ъ). Временное правительство распорядилось провести реформу русского правописания по всем регионам страны. И опять обыватель удивлялся: неужели у правительства нет других проблем, кроме правописания?
Прапорщик Н. И. Лоза усмехнулся, вспомнив слова своего учителя: «Как известно, «ять» в русском языке необходима, для того чтобы отличить грамотного человека от неграмотного».
В это же время Святейший Синод издал Определение, согласно которому все представители духовенства, которые ранее были осуждены духовным судом за свои политические убеждения, освобождались от наложенных взысканий. Теперь священники и дьяконы при рукоположении клялись «повиноваться Временному правительству, ныне возглавляющему Российское государство, впредь до установления образца правления волею народа при посредстве Учредительного собрания».
В середине мая в Москве состоялась мотоциклетная гонка на Московском шоссе. Организовало ее Московское общество мотористов. Программа состояла из заезда на 5 верст для новичков, гонки для машин «не свыше 3,5 лошадиных сил» на 10 верст и для «многосильных» машин на 25 верст. Прапорщик Николай Лоза, любивший моторы и скорость, сумел побывать на одном из заездов и посмотреть гонки.
20 мая 1917 года в Петрограде прошел съезд офицеров армии и флота. От Московского военного округа там тоже были представители. От них прапорщик Лоза узнал, что на съезде Верховный главнокомандующий генерал Алексеев призвал к установлению в стране сильной власти, и что присутствовавшие офицеры дружно поддержали его, и что это устрашило Временное правительство, вот почему генерала Алексеева сняли с поста Верховного главнокомандующего, назначив генерала Брусилова.
Говорили, что инициатором кадровых перемещений высшего командного состава был Военный и морской министр А. Ф. Керенский. В верхах русского командования царили полная неразбериха и несогласованность…
В Москве в Большом театре 26 мая прошел митинг-концерт под названием «Песни и речи свободы». На афишах этого концерта, расклеенных накануне по всему городу, красовались фамилии А. Керенского, поэта К. Бальмонта, певца Л. Собинова.
Прапорщик Н. Лоза приложил все усилия, чтобы попасть на концерт. Вечер начался исполнением «Марсельезы» оркестром из 200 человек. Зал был переполнен.
Николай с Галиной хлопали с галерки. Гром аплодисментов вынудил оркестр исполнить «Марсельезу» три раза подряд.
Потом выступал известный поэт Константин Бальмонт. Зал громко аплодировал после каждого исполненного им стихотворения. Настоящий шквал аплодисментов вызвало выступление всенародно любимого певца, знаменитого тенора Леонида Собинова.
Николай и Галина были очарованы чудесным голосом Собинова – лирическим тенором. Он исполнил несколько известных арий из опер «Орфей», «Мефистофель» и других. Да, голос певца приводил слушателей в восторг. Недаром современники называли его «первым тенором России».
«Гвоздем» вечера стало выступление самого популярного министра Временного правительства – А. Ф. Керенского. На людей Керенский действовал гипнотически. Удивительно, обладая в повседневной жизни мягким, даже слабым голосом, страдая картавостью, на публике Керенский преображался. Очевидцы утверждали, что спал Керенский по 3–5 часов в сутки, а работал по 16 часов, успевая иной раз выступить на 4 крупных митингах. Ему была свойственна артистическая страсть к переодеваниям. Он умел выгодно подтвердить любой имидж. Будучи депутатом Государственной Думы, он носил костюм и крахмальную рубашку с щегольским галстуком. Сразу после революции сменил наряд на разночинскую черную тужурку. Спустя неделю после своего назначения военным министром оделся в английский короткий френч защитного цвета. Все это привело к тому, что Керенский имел оглушительный успех. Масса пышных эпитетов раздавалась в русской прессе в адрес А. Ф. Керенского: «Солнце свободы России», «Спаситель Отечества», «Гениальный народный трибун», «Любовник революции»…
Как известно, А. Ф. Керенский в молодости играл в гимназических любительских спектаклях. Он был актером и отличным оратором, выступая, мог держать внимание слушателей по нескольку часов.
Вообще, любая революция – это время ораторов!
Так, в 60-х годах прошлого века лидер кубинской революции Фидель Кастро, выступая перед тысячами собравшихся на площади Гаваны, говорил подряд по четыре-пять часов.
Министр Временного правительства Александр Федорович Керенский пламенно и артистично вещал со сцены Большого театра: «Нам говорят – Временное правительство бессильно. Это неверно. Наша сила в доверии к творческим силам народа, в нашей глубокой вере в его разум и совесть. …Никогда правительство не увлечется правом силы, потому что оно верит в великий разум великих народов России. Мы совершили революцию не для смерти, а для жизни, и мы верим в окончательное торжество веры над старым режимом…
Великий энтузиазм охватывает нас, ибо мы чувствуем, что русская свобода уже больше не умрет никогда! Пусть… смеются над нами! Мы остаемся романтиками и великими мечтателями!»
Начал свою речь он спокойно и тихо, но к концу выступления уже не говорил, а что-то отрывочно выкрикивал бешено жестикулируя. Окончив свою двухчасовую речь, он в изнеможении упал на руки адъютанта. Зал зашелся в истерическом припадке и до хрипоты кричал «Ура!»
Николай Лоза энергично хлопал вместе со всеми, со всем залом и удивлялся, как заразительна бывает порой энергетика оратора и зала, умноженная тысячными овациями и рукоплесканиями.
Речь А. Ф. Керенского в Большом театре стала событием, которое обсуждалось в Москве еще долгое время.