– Пожалуйста, доложи в отдел контроля правительства, что всем пострадавшим семьям сегодня же должна быть выплачена компенсация. Я проверю лично в конце дня.

Павел коротко кивнул, что-то записала в своём блокноте и снова испарился. Оставшиеся в зале погрузились в общую думу и у каждого эта дума отражалась своеобразным образом: Евгения нервно накручивала светлую прядь волос на указательный палец, Джек сидел, опустил плечи вниз и скрестив руки на груди, Василий, с завидной ритмичностью постукивая костяшками пальцев по крышке стола, принялся скрупулёзно читать принесённые Валентином Егоровичем документы, Ольга устремила тяжёлый взгляд темных глаз в одну точку на потолке и замерла в движении, Дэниэл с по -армейски выпрямленной спиной стоял около окна, поглядывая то вдаль, то на зал, лицо его выражало большее понимание происходящего, чем у всех остальных, а потому он выглядел спокойнее и увереннее.

– Как Москва-река могла выйти из берегов? – всплеснула руками Женя.

– Похоже ситуация намного хуже, чем мы с тобой себе представляли, – покачал головой Джек,– Если террористы настолько продвинулись в достижении цели.

– Какая у них цель?

– При первой встрече с рерисом я спрошу, – съязвила внезапно ожившая Ольга, – Я не представляю с чего начинать расследование.

– Зато ты знаешь, с чего начать другое расследование, – настойчиво произнёс Дэниэл и вернулся за стол, сев между Ольгой и братом.

Ольга непонимающе уставилась на Дэниэла и, уловив его немую мысль, вздохнула:

– Артур… Да, знаю.

– Все – таки почему он пришел именно сейчас, когда прошло уже три месяца? – интересовался Джек.

– Вот вы это вместе с Юлей и Альбертом и расскажете нам, – сообразила Ольга, а потом добавила, обращаясь к Дэниэлу и брату, – мне кажется, у нас есть вопросы, требующие нашего внимания больше, чем этот. Я думаю, что четыре головы придумают способ найти увлеченного экспериментами дядюшку в уже почтенном возрасте.

– Я не доверяю Артуру, – буркнул Дэниэл.

– И это для меня не новость. Послушай, он, конечно, натворил дел, но он старается быть лучше.

– И пусть старается, – грозно говорил Дэниэл, – Как можно дальше от этого дома отлетит и пусть старается сколько душе угодно.

Ольга снова впала в задумчивость, размышляя над причиной такого недоверия к Артуру.

– Хотя, правда, зачем нужно было ждать три месяца? – подхватила Женя.

После восклицания сестры Ольга окончательно сдалась:

– Скажу Павлу, чтобы собрал информацию о Давиде Цхавребове.

Вернувшись домой, Ольга попросила оставить ее одну и, закрывшись в своей комнате, принялась перечитывать "Скотный двор".

Дэниэл в это время сидел, погруженный в думу, в гостиной, и поскольку сидел он неподвижно, совершенно беззвучно, он стал невольным свидетелем следующего стихийного разговора между взвинченной Женей и невозмутимым Джеком.

– Ты, кажется, не хочешь участвовать в подготовке свадьбы. Как будто ты вообще не хочешь праздника! – возмущенно крикнула Женя.

– Любовь моя, – убаюкивающим голосом говорил Джек, обнимая взбешенную девушку, – мне видится, что ты не совсем верно понимаешь мои намерения. Праздника я не хочу, – при этих словах глаза Жени округлились, и рот уже открылся, чтобы выпалить новые возмущения, но Джек не дал ей сказать ни слова и продолжал, – Я женюсь на тебе не потому что хочу печати в паспорте, не потому что хочу роскошного пиршества в свою честь, где все будут расхваливать меня, вступившего в законный брак. Я слишком стар и уже хорошо знаю, что брак – не место для наслаждений. Я и без церемонии бракосочетания беру на себя ответственность за тебя и всегда буду ее нести. Я женюсь на тебе, потому что это сделает тебя счастливой. А делать счастливой свою любимую – и есть смысл брака, это настоящее счастье для любого мужчины. Ты хочешь, чтобы весь мир увидел, что ты избрана? Он это увидит. Хочешь, чтобы я при всех поклялся, что буду любить тебя вечно? Я это сделаю. И, уверяю тебя, буду безмерно счастлив, что смог осуществить твою мечту.

– Правда? – всхлипнула Женя, вытирая нахлынувшие слезы.

– Правда, – кивнул Джек, – но вот с этими салфетками, – он ткнул на груду лежащих на кровати разноцветных, расшитых кружевом полотенец, – ты ко мне не ходи.

Смеясь, они собрались идти наверх, но Дэниэл остановил брата и кивком головы попросил его проследовать за ним. Джек поцеловал Женю, велел ждать его возвращения и без него не выбирать цвета платьев подружкам невесты. Она послушно поднялась в спальню, а Джек и Дэниэл вышли во двор и сели на пороге дома. Поздняя осень уже вступила в свои права, со скрюченных серых деревьев на остывшую черную землю падали последние желтые жесткие листья. Небо висело светлое, прозрачно- голубое с глухим сероватым оттенком, а по нему летели гонимые ветром хлопковые облака и спешащие на юг птицы. Холодный воздух леденил открытые пальцы рук и мог даже добраться до закутанных в носки пальцев ног. Джек слегка поежился и хотел было идти домой, но поведение брата его остановило – Дэниэл сидел и стучал пальцами правой руки о пальцы левой руки, а это означало, что у него созрел серьезный разговор с братом, который он даже если бы хотел, не мог отложить. Джек тяжело вздохнул и сказал:

– Давай, говори. Что случилось?

– Джек, ты не думаешь, что это перебор?

– Что именно? – изумился Джек, и его пальцы непроизвольно стали повторять движения за пальцами Дэниэла.

Дэниэл, устремив взор куда-то вдаль, как будто смотрел сквозь пространство и время, говорил с братом своим обыкновенным спокойным тоном, со стороны можно было подумать, что обсуждаемая тема совсем его не заботит.

– Вы так активно готовитесь к свадьбе, в то время как Ольга в одиночку справляется со всеми обязанностями председателя?

– Дэниэл, – вкрадчиво начал Джек, – она может в любую минуту отказаться от этой роли.

Дэниэл одарил Джека суровым смиряющим взглядом и продолжил разговор в прежнем характере:

– Если ты понимаешь ее характер хотя бы на малую долю, то знаешь, она не откажется.

Джек потерял надежду не только на то, чтобы переубедить брата, но и на то, чтобы найти себе какое-то оправдание. Он встал, несколько раз измерил шагами длину крыльца, наконец, остановившись, сказал будто бы с гордостью:

– И потом, – недолгая пауза,– нее есть ты.

Дэниэл встал рядом в братом и, глядя в упор на него, говорил быстро, но все ещё сдержанно:

– Сейчас не лучший период, и я не могу заменить ей сестер, которые так увлечены построением отношений, что теперь уже и не считают нужным проявить какой-либо интерес к деятельности Кацелиума.

Джек сел на холодное бетонное крыльцо и разводя большими руками, спросил тихо и смиренно:

– По- твоему, это все моя вина?

Бровь Дэниэла от удивления подпрыгнула на месте. Он обдумывал стратегию продолжения разговора и решил остаться стоять, нависая над братом, как черная туча над городом.

– Джек, я не узнаю тебя, – вздохнул Дэниэл, – Ты знаешь, во что она ввязалась, ты в курсе ее планов и политических представлений, но все еще считаешь, что она справится одна, думаешь, это безопасно?

– Нет, я знаю, что это очень опасно. Смертельно опасно.

На этих его словах на крыльцо выбежала разъярённая Ольга, которая , по всей видимости, слышала если не весь разговор, то его часть. Она уже раскрыла рот, чтобы защищать свою способность быть во главе и исполнять обязанности председателя, как внезапное онемение правой ноги отвлекло ее, она сжала рукой пострадавшую ногу, и не успев ничего сказать, рухнула на землю, потому что и левая нога онемела. Ольга зажмурилась от болезненных ощущений, со всей силы растирая ноги, а когда она открыла глаза, резкий белый свет ослепил ее – она снова оказалась в белой комнате без дверей.

– Нет! – закричала Ольга, если бы кто-то был рядом, он непременное бы оглох от такого звука, но, к счастью или несчастью, в комнате было пусто, как в пустыне.

К своему ужасу, открыв глаза, Ольга поняла, что опять очутилась в той белой комнате. Она глубоко вдохнула и посчитала до десяти, как этому учат психологи, чтобы справиться с панической атакой. Она хотела посмотреть в карманах телефон и позвонить Жене, но она не только не смогла найти его, она обнаружила, что не может даже увидеть какую-либо часть своего тела, кроме рук, когда она опускала глаза, все было размыто, словно во сне. Решив, что это и есть сон, Ольга начала щупать себя на руки, но это не помогало, тогда она ударила себя по лицу, но и это не сработало. Страх снова стал завладевать ее телом, хотя она изо всех сил старалась оставаться в здравом уме. Она посмотрела по углам комнаты, надеясь найти какую-нибудь щель. Когда она подошла к одной из стен, то увидела крохотную струю воды, которая лилась с потолка. Ольга подняла голову – весь потолок был мокрым, и он вот- вот обрушится под тяжестью воды. Она накрыла голову руками, и в тот же миг ее обдало ледяной водой. Ольга вскрикнула, убрала руки от головы и увидела, что она больше не в комнате, а около дома, стоит под проливным дождем.

– Ольга, скорее вернись в дом!

Ольга повернулась на крик и увидела стоящую в дверях дома мать с махровым полотенцем в руках. Ольга послушно прибежала в объятия матери.

– Ты вся дрожишь, – растирая замёрзшую дочь, шептала Александра Михайловна.

– Что это было, мам? – дрожащим голосом спросила Ольга.

Александра Михайловна ничего не ответила, потому как не знала, что отвечать, ведь ничего, кроме дождя она не видела. Она обняла покрепче дочь, закрыла дверь и повела ее в гостиную греться.

Ольга была в растерянности, единственное объяснение белой комнате и ее постоянному появлению в ней была шизофрения или диагноз ещё похуже. От страха или от глупости она решила ничего не рассказывать родным до тех пор, пока белая комната снова не появится.

Теплота и запах ароматических свеч, которые так любила зажигать Александра Михайловна, растопили переживания Ольги, и, лежа на коленях у матери, как в детстве, она медленно погружалась в полусон, сквозь который ещё могла слышать разговоры сестёр, Марии и мамы. Это был настоящий девичник.

Мария сидела на мягком ковре из длинной шерсти и отвечала бесконечно сыпавшиеся на нее вопросы. Она излучала спокойствие и радость, и потому выглядела моложе своих лет. Свежесть лица, розовые щеки, как у юной леди, особенно вводили в заблуждение окружающих, которые даже приблизительно не могли опередить ее возраст. Она была небольшого роста, всегда носила платья или юбки длинной до пола и заплетала вьющиеся каштановые волосы в разного вида забавные, сложные косы. Внешность ее многие сочли бы ничем не примечательной, однако в сочетании с внутренней одухотворённостью она виделась всем красавицей.

– Мужчине хочется быть рядом с мудрой женщиной, – медленно говорила она,– той, которая примет его таким, какой есть, поддержит, попросит помощи, проявит слабость, позволит о себе заботиться, не станет навязывать свое мнение. Никому не хочется быть мужем «умной», той, которая замучает советами, лишит возможности принимать решения и брать ответственность, для которой собственная правота важнее отношений с другими людьми.

– Дорогая моя, чем же умная женщина отличается от мудрой? – улыбаясь, спросила Александра Михайловна у младшей дочери.

– Не знаю, наверное, мудрость приходит с годами, – задумчиво хлопая своими пушистыми чёрными ресницами, ответила Юля.

Мария и Александра Михайловна весело переглянулись, как это могут делать только мамы, когда их дети делают ещё неуклюжие первые шаги. Мария мягко продолжала отвечать на вопросы:

– Отнюдь, бывает женщина и под конец своих лет так ничему и не научилась, а бывает женщина еще юна, но уже мудра. Мудрость не зависит от возраста.

Александра Михайловна в согласии покачала головой, а потом задала ещё один вопрос:

– Например, как ведет себя мудрая женщина, когда муж совершает одну и ту же ошибку уже несколько раз подряд?

– Напомнит, что она его об этом предупреждала, – сквозь сон пробормотала Ольга.

– Так сделает умная, а мудрая женщина – поддержит, приободрит, иногда сделает вид, что ничего не заметила. В кризисной ситуации мудрая женщина очень тонко покажет ему направление и поможет в пути, и не будет хватать бразды правления и учить мужа жить правильно.

– Жить так, как ты считаешь нужным, – это любовь к себе, но указывать другим , как им жить, – эгоизм. Прав тот, что счастлив, а счастье каждый может толковать по своему. Пытаться все контролировать – задача не наша, не надо выполнять функции Бога. Когда ты начнёшь меняться сама, ты заметишь, что вокруг все тоже стали меняться.

Вечер уже спустился на землю, из приоткрытого окна повеяло прохладой и свежестью, которая заполнила все пространство дома. Горящая свеча, оставленная на деревянном резном столе, оставляла следы тёплого золотого цвета на стенах и диванах гостиной, на которых, прерываясь, танцевали тени. В дверях полутемной комнаты появился Дэниэл, он вошёл дом осторожно и тихо пробрался в гостиную, чтобы забрать Ольгу и отнести ее спящую в спальню. Александра Михайловна передала дочь в надёжные руки и отправилась поставить ещё чаю. Когда чайник запел свою арию, Дэниэл уже поправлял подушки под головой возлюбленной. Ольга открыла глаза и невольно расплылась в улыбке, увидев перед собой хлопочущего о ее удобстве и комфорте Дэниэла. Он поцеловал ее в лоб и хотел идти, но она остановилась его взглядом. Подвинув поближе к высокой белой кровати мягкое кресло, накрытое кремовым пледом, Дэйли зажёг тусклый свет прикроватной лампы и сел.

– Это интересно, – тихо сказала Ольга, приподнимаясь и подминая под спину подушки.

– Интересно что?

– То, о чем рассказывает Мария. Если бы я могла, и у меня было достаточно времени, я бы посвятила много времени изучению психологии с ее слов. Мария очаровывает меня своей женственностью и умением объяснять любые поступки людей.

– Если бы было время, – многозначительно протянул Дэниэл, – Разве твоя мама не такая?

Ольга подала плечами, сказав:

– Такая, кажется, но она никогда не преподавала мне науку быть настоящей женщиной.

На лице Дэниэла растянулась улыбка.

– Ты самая настоящая женщина.

– Занимающаяся отнюдь не женскими делами, – продолжила Ольга, с раскаянием покачивая головой.

– Женщины бывают разными. Ты очень похожа на мою мать, быть может, даже больше, чем на собственную.

– Ты хорошо ее помнишь?

В глазах Дэниэла блеснула слеза, он посмотрел куда-то в левый верхний угол комнаты – как всегда делает человек, вспоминающий что-то.

– За триста лет из памяти не исчезло ни одной ее черты, – задумчиво сказал он.

– Какой она была?

– Высокой, темноволосой, зеленоглазой, с длинным носом- иголкой и пухлыми губами цвета спелой малины. Она пахла маслом лаванды, носила странное ожерелье из драгоценных камней разных пород, чередующихся между собой: один размером с грецкий орех, а другой со спичечную головку, и у каждого был свой цвет.

– Красивая…

Дэниэл встал с кресла и подошёл к окну, стараясь скрыть своё лицо от глаз Ольги.

– Ты бы ей понравилась, – вздохнул Дэйли.

– Чем же я на нее похожа? – поспешно спросила Ольга, – Разве только цветом волос и ростом.

– Нет, – сделав небольшую паузу и внимательно рассмотрев сидящую на кровати Ольгу, сказал Дэниэл, – еще характером, привычками и голосом. Моя мама очень красиво пела.

Ольга улыбнулась, на душе у нее стало тепло от приятного сравнения и высокой похвалы в свой адрес от человека, чье мнение было значимым.

– Она была актрисой?

Дэниэл отрицательно повертел головой.

– Нет, моя мама была мамой, – ответил он, особенно нежно произнося последнее слово.

Ольга вскинула бровь и удивлённо спросила:

– Что это еще значит?

– Папа из знатного рода и по статусу ему положено было иметь жену из такого же богатого семейства. Мама дворянка, ее родители родом из Восточной Европы. Она умела делать все на свете- петь, танцевать, готовить, воспитывать детей, лечить, учить, играть на музыкальных инструментах.

Слова Дэниэла были пропитаны трепетом и чистой любовью, какую испытывает только маленький ребенок по отношению к своей маме, не смотря на свете ее поступки. Дэниэл все ещё стоял у окна в темноте, так что Ольга не могла видеть его лица. Она вспомнила, как ещё недавно он стоял в ее комнате также у окна и собирался похитить ее из отцовских рук.

– Она тебя всему научила?

– Она дала мне то, что может дать женщина в воспитании мужчины.

Ольга замерла с застывшим вопросом на губах.

– Любовь, – тихо ответил Дэйли, – Любовь и уважение. Она принимала с уважением любое мое решение, даже если была с ним не согласна. Восхищалась моими успехами, а мне хотелось делать все больше и больше для той, которую я так люблю и которая любит меня.

Ольгу охватило желание немедленно обнять Дэниэла, но она сочла это слишком импульсивным поступком ей не свойственным, и ограничилась лишь словами:

– Ты скучаешь по ней. Это естественно, тебе не нужно скрывать от меня свои эмоции, только статуи не чувствуют боли.

Дэниэл развел руками.

– Я и есть статуя, не живу и не умираю.

– Что стало с мамой и папой , ты знаешь?

– Папа умер в 71 год, видимо от старости, он ничем не болел, а мама через год после него от тоски.

– От тоски? – воскликнула Ольга, – А где же ты был?

– Когда меня ранили, мне было 26 лет. Мне пришлось создать миф о том, что я погиб. Как я мог появиться перед родителями в таком состоянии?

– Они считали тебя умершим? – разочаровано произнесла Трубецкая.

– Больше я не такой идеальный в твоих глазах? Я заставил пройти своих родителей через ад на земле, оставил их в одиночестве. Я приходил к маме в течение ее последнего года под видом ученика отца, каждый день я боролся с желанием сказать, что это я, ее сын, я здесь, что она не одинока. Но если бы я так сделал, она все равно не поверила бы, решила, что сходит с ума или на самом деле сошла бы с ума.

Сердце у Ольги сжалось в один маленький комочек, она встала с кровати, подошла к Дэниэла и обняла его, сожалея, что не решилась на это раньше. Он обнял ее в ответ.

– Дэниэл, твоей вины нет в том, что родители умирают, – сказала Ольга, и по щеке у нее пробежала горькая слеза.

– Моя вина в том, что они умерли в одиночестве.

– Мне жаль.

– Мне тоже.

Ольга смахивала с горящих щек непрерывно текущие слёзы и прижималась сильнее к Дэниэлу. Она не знала, хочется ему плакать или нет,но чувствовала, что единственное, что она может для него сделать сейчас – это обнять. Трубецкая встала с кровати, подошла к Дэйли, протянула руки, собираясь его обнять, но руки прошли сквозь него. Она в ужасе обернулась и поняла, что вся комната и предметы в ней стали растворяться, стираться, оставляя после себя только белый фон, только белую комнату.

Глава 4.

Столбцы матрицы , входящие в базисный минор,

образуют линейно независимую систему.

Любой столбец матрицы линейно

выражается через остальные столбцы

из базисного минора.

Теорема о базисном миноре

Игры, в которые с нами играет наш ум, кажутся нам безобидными только до тех пор, пока мы думаем, что знаем правила. Частые провалы в памяти Ольга осознавала лишь когда вновь оказывалась в злополучной комнате, и сейчас, стоя посреди нее, она твердо была намерена выяснить, что с ней происходит. Но у ума были другие планы – она вдруг обнаружила себя на пассажирском сидении в такси, и все, что она помнила, – это то, что она едет на кладбище к отцу.

Дни давно стали короче ночей, и к тому моменту, как Ольга добралась до кладбища, темноту уже сгустилась над городом. Черно-синее небо, смотря в которое можно было утонуть, торжественно представляло в своем обрамлении белые светящиеся звезды и желтоватую полную, круглую луну. Свет луны, смешавшийся со светом неба, осветил черные предметы на земле голубым цветом. Ветра не было, словно на это место кто-то сверху опустил прозрачный невидимый колпак, и ничто теперь не шевелилось, никто не двигался – сама жизнь здесь замерла. Один только холод, идущий от самой земли и пробирающий до костей, сновал из стороны в сторону, будто бы тоже искал выход отсюда.

Ольга шла по каменной дорожке к могиле отца, и сама собой ее память рисовала картины детства, когда отец возвращался домой и при встрече хватал ее, подбрасывал к потолку, ловил и обещал больше никуда не уходить и никогда ее не отпускать. Какая великая бесконечность пережитых драгоценных моментов покоится на кладбищах. Однако, еще большее количество зарыто не пережитых моментов, не исполненных планов, которые так и остались мечтами. Отпускать всегда тяжело, привязанность – страшная сила. Говорят, что есть две вещи, которые люди не в силах выбрать сами, – дата рождения и дата смерти. Прибывая в иллюзии контроля своей жизни, мы отнекиваемся, высмеивая подобные факты. Но здесь, около могильных плит и резкого запаха сырой земли, исчезает любая иллюзия, остается лишь горечь несбывшихся надежд. Здесь ты понимаешь, что ничто не принадлежит тебе: мир не принадлежит тебе, жизнь не принадлежит тебе. У тебя нет ничего, кроме сейчас. Так думала Трубецкая, стоя около могилы отца, и на душе у нее было невыносимо тяжело.

Она стояла около могилы отца, когда заметила, что к ней тяжёлой поступью направлялся высокий полноватый пожилой мужчина в черном пальто с поднятым воротником, препятствующим холодным каплям дождя заливаться под рубашку. Когда он приблизился настолько, чтобы она смогла рассмотреть глубокие морщины у лба, нависающего над длинным острым носом, сухие бледно-оранжевые губы, она без труда узнала рериса Фиц -Флаада, хотя он и не был таким апельсиновым, как сын, а скорее бледным, как снег, но рост выдавал в нем эдэлийца. Рерис степенно шел по воде, бегущей по каменной плитке, устремив свой орлиный взор прямо на Ольгу. Издалека он действительно походил на орла, гордого, горного, возвышенного, холодного, но когда подошёл к ней, то расплылся в блаженной улыбке, которая обнажила его ровные белые зубы. Ей вдруг подумалось, что если бы Дэниэл жил 2000 лет, то стал был таким же как рерис.

– Здравствуйте, рерис Фиц-Флаад! Рада с вами познакомиться, – Ольга протянула руку.

Рерис хитро посмотрел на председателя и пожал ее руку, выражая при этом все своё одобрение и восхищение. Он посмотрел на могильную плиту, на которой чёрными изящными буквами было выгравировано имя и годы жизни Петра Алексеевича, затем вернул взгляд на поникшую Ольгу, тяжело выдохнул и начал свой монолог:

– Мой путь на вашу планету занял 100 лет. К тому моменту, как мы с сыном сели в корабль, твой отец только искал свою жену. Он был молод, амбициозен, подавал большие надежды. Откровенно говоря, я всегда считал его удачей для вашей планеты, не только для вас, хранителей. Он справился со своей задачей, вы существенно продвинулись вперед в своем развитии, но совершить революцию предстоит его детям, то есть тебе и, конечно, твоим очаровательным сестрам. Евгения и Юлия не могут сидеть в стороне, как бы ты ни желала их отгородить от всего, что происходит в Совете. Это и их судьба тоже, для этого они пришли в этот мир, для этого родились, нельзя избегать своего предназначения, нельзя получить знания, не выучив урок.

– Очень знакомые речи. Вы говорите как моя мама, – улыбаясь, заметила Ольга, а помолчав добавило тихо, – и ее подруга.

Рерис стряхнул с головы капли дождя, обошел могилу вокруг, словно искал что-то, и обратился с Ольге, с хитрой, но доброй улыбкой:

– Разумеется, ты можешь позволить помочь тебе справиться с делами, например, сильного и надежного парня, который любит тебя искренне.

Трубецкая вздрогнула и спрятала свое удивление чрезмерной осведомленности рериса об их жизни. Кроме того, ее нисколько это не задевало, она даже испытывала крайнюю нужду в разговоре с человеком, который походил на ее отца.

– Вы сделали ему хорошее предложение, я думаю, он его примет в скором времени. А я не могу оставить свое наследие.

– Наследие, – протянул рерис, раскрывая зонт над головой девушки, – Это ли жизнь в вечном долгу перед всем светом? Или это ценность жизни и ее наполнение, которое приносит радость и покой? Принимать предложение будет можно сразу после того, как мы разрешим вопрос с этой группировкой, как вы их называете здесь? Террористы. Да, именно с ними.

Его манера говорить имела свойства колыбельной матери, речь была распевной, плавной, слегка монотонной, каждое слово подавалось увесисто, с нарочитой значимостью. Взгляд его болотных орлиных глаз был цепкий и благодушный, от него исходило спокойствие, он весь был пропитан умиротворением и теплотой, так что место рядом с рерисом Фиц- Флаадом казалось самым безопасным местом на земле.

Ольга встала ближе к рерису и заговорила быстро, рассеянно:

– Это представляется мне очень сложной задачей. Я не представляю, что делать. Так много зависит…

– О, вижу, – вздохнул рерис, обнимая Трубецкую, – мой сын напугал тебя своим рассказом. Он ведь уже сказал тебе, почему мы прилетели к твоему отцу.

– Да, и мне страшно от осознания того, что скрывается за звездами.

– Не надо бояться. Мы обязательно поговорим с тобой об этом, но не под проливным дождем, – с этими словами рерис повернул замерзшую девушку в сторону ждущего ее такси.

– Может быть, вы присоединитесь к нам за ужином сегодня? – поставив одну ногу в машину, спросила Ольга, – Будет вся семья.

– И братья Дэйли? – уточнил рерис, улыбаясь.

– Вся семья, – кивнула она.

– С удовольствием, госпожа председатель. Увидимся вечером, – попрощался рерис и закрыл дверь автомобиля.

Такси мчалось по улицам города, разбрызгивая текущую по асфальту воду на прохожих и проезжающих мимо машин. Крупные капли дождя ударялись о стекла и сбегали вниз одним стройным прозрачным потоком.

Ольга вернулась домой, когда ливень уже закончился, остался только приятный запах свежести и окутывающий в свои холодные одеяла легкий осенний морозец. На пороге дома ее ждал Цхавребов, он стоял с тремя пышными розовыми розами в руках и шептал какие-то слова. Он подошел к ней, стеснительный и смущенный, словно мальчишка на первом свидании, протянул цветы и сказал:

– Мне показалось, что я вел себя неправильно в нашу предыдущую встречу.

Ольга расплылась в улыбке, но быстро ее скрыла и забрала цветы. Видеть вечно беспечную и равнодушную натуру Артура столь заинтересованной и несколько ранимой было одновременно приятно и странно. На его лице отражались чувства, которые раньше ему были неизвестны, боль потери и страх перед будущим – то, что их сейчас объединяло. Предчувствую долгий и откровенный разговор, Ольга позвала Артура в беседку, построенную Петром Алексеевичем для летних семейных ужинов.

– Ты с детства знаешь, – утверждал Артур, – что такое любовь в семье, видела пример долгих и счастливых отношений между мужчиной и женщиной, а я не знал, что такое существует. Я знал, что любовь приносит разочарование, и не получал взаимности даже от матери, чего я мог ожидать от других женщин? Отец работал и одаривал мать золотом, так он научил меня тому, что женщины легко продаются, а денег у меня в наследстве было предостаточно.

– А где твоя мать? Ты никогда не говорил о ней раньше, – грустно заметила Ольга.

– Как только мне исполнилось восемнадцать, – перебирая в памяти события, безучастно рассказывал Артур, – она сбежала с каким-то бедным актёром. Могла бы и не ждать моего совершеннолетия. Я не знал любви до нее… Но и эта любовь причинила мне только страдания, а такому сильному парню, как я, не к лицу сентиментальность.

– Она умерла? – обомлела Ольга.

– Она умерла, – печально протянул Артур.

Ольга подумала о том, что за последнее время ей слишком часто приходится сталкиваться со смертью. Она хотела разглагольствовать о чем-то, но проронила лишь три слова:

– Мне очень жаль.

– Не стоит жалеть о смерти, – смело и смиренно заявил Артур, – Я не смог оправиться от потери и решил отказаться от любви, жизнь без нее кажется намного проще – ни сожалений, ни терзаний, ни тоски. И я вернулся в своё перманентное состояние эгоцентризма. Я скажу тебе честно, что совсем не помню, почувствовал ли я что-то, когда увидел тебя, но я почувствовал что-то, когда потерял тебя.

Это было искренне раскаяние и признание, которые так долго Ольга ждала от него, но получила лишь тогда, когда это перестало быть жизненно важным. Она отвечала откровенностью на откровенность:

– Ты был моей первой любовью, и как это обычно бывает с первой любовью, оказался больше вымыслом, чем реальность. Я дорисовала тебя в своём воображении идеальным, мужчиной мечты, наделила тебя всеми качествами принца и влюбилась, что было сил. Хорошо, что ты разбил все эти мечты о суровый реализм своего чёрствого сердца.

– Мне не хватает твоего внимания и твоего восхищенного взгляда, – робко признался Артур, хотя робость не была ему свойственна, – Увы, понял я это слишком поздно.

– Ты больше не мой герой, – смахнув грусть прошлых надежд, прошептала Ольга, – но ты всё ещё можешь быть моим другом. Только не совершай глупых ошибок, – строго наказала она, – и не принимай решений, ответственность за которые ты не можешь нести.

Трубецкая пригласила друга в дом, где его уже ждали Альберт и Юля, готовые взломать ноутбук пропавшего отца Цхавребова. Ольга указала ему на кухню, а сама поднялась в Кацелиум.

Артур прошел на светлую кухню, заполненную ароматом свежесваренного кофе и запекающейся шарлотки. Юля подала ему чашку горячего напитка и отрезала кусочек пирога. Альберт был мрачен и раздражен, и при входе Артур интуитивно почувствовал напряжение, растущее между ними.

– Как зовут твоего папу? – несколько небрежно спросил Альберт.

– Давид, – с той же небрежностью отвечал Артур.

– Значит, Дэвид, посмотрим, – сказал Альберт, быстро перебирая пальцами по клавиатуре ноутбука.

– Нет, – гневно прошипел Артур, и его глаза сузились, как у орла во время охоты, – моего отца зовут Давид. Через "а", ударение на второй слог.

– Понял, – не обращая внимания на реакцию Артура, сказал Альберт и снова неправильно произнёс имя, – Дэвид. Почему у вас русских такие дурацкие имена?

– Еще одно слово и ты, – разъяренно пригрозил Артур, уже занося руку над головой.

– И что я? – распетушился Альберт, и на лбу у него выступила испарина, он оставил ноутбук в стороне и говорил, глядя в красные обозленные глаза Артура, – Мы, может быть, и простили тебе твое прошлое поведение, но я все еще помню, что ты воткнул шпагу с ядом в мою девушку.

Юля вмешалась в разговор, предполагая ,что скоро дело дойдет до драки.

– Воу воу! Остыньте оба, – она встала между ними и замахали руками как в боксе, – На мне даже шрама не осталось. Сделаем вот как – мы с Артуром поедем в дом на озеро и еще раз осмотрим место. А ты, Энштейн, договорись с этой железякой, попроси ее все нам рассказать, – она поцеловала Альберта в щёку, а потом обратилась к Альберту, – Чего смотришь? Руки в ноги и бежим!