Блики Солнца. Сборник рассказов

Безупречный кандидат

– Проходите, присаживайтесь, – безупречно накрашенная и причесанная менеджер по персоналу указала не менее безупречно наманикюренной ручкой с длинными кроваво-крассными ногтями посетителю на стул.

– Благодарю, – ошалев от окружающей безупречности едва слышно вымолвил тот.

– Итак, расскажите немного о себе, – попросила девица.

– Ну, … эээ, я вроде как в резюме все описал, – неуверенно пробормотал кандидат.

– И все же. Например, где работали, чем занимаетесь в свободное время, может быть, у Вас есть недостатки? Или наоборот – достоинства? Почему пришли в нашу фирму? Чем мы так привлекли Вас? – голос менеджера зачаровывал, а аромат духов соблазнял на откровенность.

– Так это, – начал мужчина, – грузчиком работал, да… на вокзале. Ну там сумки таскал, всякий багаж. Что скажут, куда скажут… Потом еще в магазине работал. Тоже… грузил чо куда велено. Ну а свободное время, да откуда оно? У меня дома баба мозг пилит и пилит… ну, а чо ей делать? Она четвертого уже рожает. Скучно, ясен пень. С работы придешь, устанешь как собака, а тут она, ну ясно чо… помоги да помоги. Ну так это… денег мало говорит, а я чо? Меня куда возьмут? По молодости судили так за глупость, а кто не дурил в 20 лет? Товарища в армию провожали, ну и это… выпили, понятное дело. А там то да се… не помню уже, говорят мол побил кого-то не того. Суд был, дали два года. Отсидел, ну вышел… И все только и ноют, мол меняться надо, меняться. Так мне оно и так неплохо вроде… ну, недостатки, а у кого их нет. Сейчас вся страна такая, а то что в пятницу пивка дернуть люблю, так кто же не любит? А к вам пришел потому что послали. С биржи, значит. Вот…

Менеджер неустанно кивала головой, соглашаясь с каждой репликой клиента, поддакивала и сочувственно вздыхала там. где это было уместно по ходу рассказа.

– Ну так чо? – закончил свое нехитрое повествование работяга. – Подхожу я вашей конторе или как и остальные наобещаете сейчас «золотых гор», а потом хвост подожмете и в кусты?

– Думаю, что подходите, Валерий Никанорович – уверенно ответила менеджер. – Нам как раз такие сотрудники и нужны. Работа у нас, правда, не из легких, сами понимаете… Но, думаю, с Вашим опытом, у Вас проблем не будет.

– А по деньгам как? – вдруг словно опомнился работяга. – Не обманете? А то были у меня такие, полгода вкалывал как папа Карло, а в итоге пшик, говорят мол денег нет, завтраками кормили. Пришлось милицией грозить, только тогда и отдали, да и то треть обещанного всего…

– Мы серьезная контора и своих клиентов не обманываем. Испытательных сроков у нас нет, сразу на полный рабочий день и на полный оклад принимаем сотрудников, – гордо ответила менеджер, изящно откинув с лица блондинистую прядку.

– Хорошо. Ну так чо? Когда оформляться-то?

– Можете прямо сейчас приступать, если Вы согласны на наши условия. Только договорчик подпишите, – с этими словами девица подтолкнула к мужчине объемную пачку листов, скрепленную зажимом для бумаг.

– Ох, ё*** твою налево, – выругался тот, – да тут читать зае******.

– А Вы просто подпишите на последней страничке и все. У нас без обмана, как обсудили, так и договор составлен! – елейно проворковала менеджер.

– Точно? – прищурился Валерка.

– Конечно, чёрт возьми! – не удержалась барышня.

– А ничего, что судимый, а то потом придираетесь…

– ы принимаем всех такими, какие они есть. Это Вам не шарашкина контора, – ответила девушка, надув карминово-красные губки. – Это закрытое акционерное общество «Атличный Дом», сокращенно АД.

– Ну, была не была, – и мужчина уже замахнулся, чтобы подписать бумаги, как вдруг яркий свет ударил ему в глаза. Через мгновение он увидел склонившегося над ним доктора в маске и шапочке. Потом кто-то, наверное, медсестра назвал цифры пульса и давления.

«Жить будет! – раздался приговор врача. – Банальный сердечный приступ. Нельзя в таком возрасте так пить!»

Спустя неделю Валерку выписали из больницы, строго-настрого запретив пить и он вернулся домой, к беременной жене Таньке и троим несносным отпрыскам. К поискам лучшей работы и нищенскому прозябанию.

– Валера, тебе нужно меняться! Бросить пить, доктор же запретил, – канючила по вечерам жена.

– Валерий Никанорович, Вы отличный сотрудник, но нужно как-то меняться… повежливее быть с продавцами, что ли, – делал очередное замечание хозяин магазина, где Валерик калымил по выходным грузчиком.

– Валера, сынок, надо меняться, ты же неплохой парень, – пилила мать в каждый приезд.

Валерка слушал, вздыхал, вспоминая менеджера из фирмы ЗАО «Атличный Дом» и то, как там принимают всех такими, какие они есть, несмотря ни на судимость, ни на любовь к крепким напиткам, а однажды, не выдержав, написал жене записку, что нашел работу и уходит работать в ЗАО «АД» да и повесился в ванной на поясе от ее халата, пока Танька лежала на сохранении в районной больнице.

«Белая горячка, – вздохнул санитар, забиравший тело, – она никого еще до добра не доводила.

Жена и Муж

Слезинки одна за другой сбегали по женским щекам и, падая на пол, разбивались вдребезги. Утерев слезы ладошкой, женщина тихонько вышла на крыльцо. Присела на и принялась расчесывать волосы гребешком. Причесываясь, она напевала старую колыбельную, услышанную когда-то еще от матери. Мысли ее уносились прочь, туда, где все было безоблачно и беззаботно.

***

– Юня! Юня! Бежим скорее к речке, купаться! – звали подружки. И она, 6-летняя девочка, подобрав подол сарафана, вприпрыжку торопилась за старшими.

Летом на речке благодать. Можно купаться и нырять. Бывало, нырнешь, а за ноги-то кто-то как схватит, девчонки визжат, а дядька-водяной только усмехается, мол нечего нырять – малы еще.

На Иванов день около речки полно народу: венки пускают по воде, девушки с распущенными косами поют и не понятно, кто тут соседка с хутора, а кто русалка. Хороводы все вместе водят, смеются. Юня любила праздники.

И Иванов день и Дождинки, когда на поля выходили все нарядные, с лентами в волосах и наряжали последний сноп в сарафан и кокошник. И Покров, когда заканчивались летние хороводы, да начинались зимние посиделки. Девки обычно собирались в хате у самой старой хозяйки на селе, каждая приносила с собой прялку или вязание какое. Сидели затемно, кто прял, кто вязал, а кто кружева плел. Пели песни, да рассказывали истории. Молодые прислушивались к старикам, учились у них жизни. Так и встречали Карачун, а там недалеко уж и Каляда, с ее песнями-плясками и Святочная неделя с гаданиями. Бывало соберутся девушки и ну ворожить, кому какой жених повстречается. Кто сапожок за ворота бросит, кто воск льет, а самые смелые, так и у зеркал правду спрашивали.

Юня тоже гадала… когда стала постарше и начала волосы в косу заплетать, да ходить лебедушкой. Многие на нее заглядывались, да никто ее сердечко не трогал. Все гадала, да ждала гостя заморского, сына купеческого. Мол увезет он ее в свой дворец, а там… а там… что именно Юня и сама не ведала, но непременно, что-то такое, что соседям-селянам и не снилось. Так ждала год за годом, каждый раз спрашивая на Кудесы у домового, когда же жених-то приедет?! Только раз домовой ей сон послал. Страшный сон. в котором басурманин ее плачущую вел куда-то. Лицо у него не разглядеть было, но уж больно жуткое, как Юне показалось тогда. Больше она домового и не спрашивала. Жила себе, как жилось, ходила по прежнему лебедушкой, да глаза опускала.

***

В тот год, перед Овсенем малым стукнуло Юне ровно 20 годков. На гулянье в честь праздника заприметил ее заезжий родич соседей, да и полюбилась она ему. Прямо с праздника он к батьке и пошел.

– Или дочь свою в жены мне отдай, или голову руби! – говорит. – Не могу без нее не жить, не спать! Свет белый не мил!

– Свет-то, можить и не мил, – молвил батька, – да есть ли у тебя сваты? Ежели найдутся такие так на Комоедицы милости просим!

Не стал тянуть заезжий со сватами. Как было велено, так и заслал сватов. Сговорились быстро. А чего и не сговориться-то было – жених завидный, богатый. За невестой приданое немалое тоже. Все честь по чести. На Ярилу Вешнего сыграли свадьбу. Шумную да многолюдную.

***

Сразу после свадьбы увез молодой супруг Юню далеко, как о том и мечталось ей в девичестве. В большой город, где и работать не надо было, только за домом смотри, да прислугой командуй.

Год за годом летело время, народились дети. Все в отца – черноглазые и шустрые. Да только день ото дня все грустнее становилось Юне. Скучала она по широкому раздолью родного края, по птичьему пению и свежему воздуху, по праздникам давним и традициям своего народа.

– Отпусти меня, – просила у мужа. – К родным берегам, к широким просторам, да раздолью хуторскому.

– Вот еще! – отмахивался муж. – Ишь чего удумала. Чего тебе не живется-то? Куда ты собралась от мужа? Я теперь твой господин и хозяин! Сиди и помалкивай!

Плакала Юня, когда никто не видел, под одеждой прятала следы побоев. Терпела и смирялась.

– Детям отец нужен, – утешала себя мыслью. – Он же все для них делает и любят они его сильно. Так с папенькой всюду и ходят, ни шагу без него не делают. А я что? Я мать… я их должна просто любить и прощать.

Не замечали дети, как угасала мать, как потускнели ее очи и увяла былая стать. Не думали, что без матери погибнут, все на отца полагались. Лишь когда заболела Юня, поняли, как тяжело им без матери стало, как тоскливо. Доктора лишь головами качали и приговаривали: «Не легко вам будет, дети! Ох, нелегко, но ежели постараетесь, то сможете и матери помочь и себе!»

P.S.: давайте же, дети, позаботимся о нашей общей матери-Природе и усмирим гордыню своего отца – технического прогресса. Давайте будем чуть более чуткими и заботливыми, чуть более бережливыми по отношению к природе, во имя нее и во имя себя самих!

Плохой сон

***

Семен с детства любил строить. Мечтал стать архитектором. Известным. Окончив школу, Сеня поступил в училище, потом его забрали в армию… Все после армии, едва переступив порог родительского дома, Семен встретил у колодца соседскую дочку Нину, влюбился, да и не заметил, как в дом пожаловали сваты, а по осени отгремела свадьба. Какие уж тут самолеты?! Какая учеба?! Ребенок родился вскоре. Семен единственный кормилец, жена все в доме, да с дитем. Не до заработков. Так и тянул Семен один все расходы. Грянули 90-е, завод развалился, Семен оказался не удел, подался в Москву на заработки. Да мало ли таких как он в Москве в те годы было?

***

Как-то вечером шли Сеня с напарником (таким же «понаехавшим») со стройки в общагу, где снимали койко-места, а мимо на всех парах пронеслась дорогая лаковая иномарка.

– Ух-ты! – не удержался напарник Семена. – Наверное, стоит целое состояние.

– Да… – вяло кивнул Сеня.

– Вот бы мне такую, – мечтательно вздохнул собеседник.

– А на что такую содержать?

– А зачем содержать? Я бы ее продал и деньги бы потратил на семью. Дом бы починил, а то маманя пишет, что совсем крыша просела, вот-вот рухнет. И пацанов в школу собирать надо. У меня их трое…

***

С того вечера Семен потерял покой. Ночами, вернувшись со стройки, он часами лежал без сна на своей узкой кровати и завидовал. Сперва абстрактно, думал, что вот есть в мире люди, способные купить квартиру, машину и есть каждое утро икру, при этом не гнуть спину подсобником на стройке. Потом он начал завидовать прорабу, у которого был автомобиль и квартира в столице, потом начальнику стройки, у которого было помимо этого еще и дача в Подмосковье. Завидовал Сеня и ночами и днями. Присядит в тенечке, папироску раскурит и ну завидовать, а напарник его спину гнет за двоих. Сколько времени прошло и вдруг напарника Семенова повысили до прораба. На другую стройку забрали, а Семен все цемент месил кое-как в свободное от зависти время. Днями и ночами и глодала его черная зависть. Так сильно глодала что однажды утром Семен взял да и проснулся не в привычном общежитии на окраине Москвы, а в дорогом особняке в Подмосковье.

– Что же это такое?! – недоуменно подумал Семен, осматриваясь вокруг. Стены в спальне были отделаны в стиле Евроремонта, на потолке – лепнина, мебель вся импортная, белье постельное – шелковое. Пошел Сеня по дому, из комнаты в комнату, кругом порядок, паркет сияет, портьеры на всех окнах дорогие, мебель то ли итальянская, то ли германская. В одной комнате на столе ждал завтрак – посуда серебряная, начищенная. Кофейник так и сверкает, а икра на бутербродах икринка к икринке. Позавтракав, Семен приоделся в новый льняной костюм, спустился в личный парк. Походил по дорожкам, усыпанным хрустящим гравием, посмотрел по сторонам. У ворот шофер мыл машину – дорогую иномарку. Семен решил проехаться. Только шагнул в сторону авто, как откуда не возьмись появилась женщина в дорогом платье и на шпильках.

– А ну стой, кобелина! – завизжала она фальцетом.

– Это Вы мне? – опешил Семен.

– Тебе-тебе, мот ты эдакий! Кому же еще?

– Женщина, да Вы успокойтесь, что случилось?

– Ах он еще и спрашивает, пес шелудивый! Женщина? Я тебе покажу, какая я тебе женщина! – еще громче закричала собеседница, подбежав к Сене и влепив ему пощечину.

– Да за что?

– За то!…

Семен не дослушал, опрометью бросившись к машине. Забрался на заднее сидение и бросил шоферу только:

– Поехали!

Тот, видимо, привыкший к такому, спокойно выехал за ворота виллы и повез хозяина по столичным улицам. Долго они так катались. Потом заехали в какой-то бар, там Семен принял на грудь и сел размышлять о том, что делать дальше. Посидел, обмозговал и решил пожить в свое удовольствие.

– Ну, подумаешь, жена-дура, – размышлял Сеня. – Да и черт бы с ней. Зато вон какой дом и машина и денег, поди, не меряно! Поживу хоть!

***

И зажил с той поры Семен красиво. По кабакам раскатывал, в карты играл, ел-пил. Иногда, правда, встречался с женой. Однако вскоре понял, что достаточно открыть кошелек и выдать супруге несколько купюр, как она тут же становилась доброй и ласковой. Пожил так Сеня пожил и вдруг напала на него тоска. Раскатывает он по городу в своей иномарке, видит люди бегут куда-то: кто на метро, кто на троллейбус, торопятся. Детей за руку тащат, подгоняют, ссорятся. Видел Сеня и другое, как в парках гуляют влюбленные, держатся за руки и целуются, как умудренные годами старики, сидя на лавочках, кормили голубей, как девчушка лет пяти бежала навстречу своему отцу по аллее. Однажды поехал Семен на вокзал, хотел купить билет, съездить в гости к кому-нибудь. Да только понял, что ехать ему не к кому. Он ведь теперь не Семен Петров был, а совсем другой человек и жена у него теперь была другая. Постоял Семен растерянно посреди вокзала, огляделся. Увидел, как старушка одна обнимала сына, вернувшегося из армии, а на соседнем перроне увидел женщину с мальчиком на руках, встречающую мужа, вернувшегося с войны. На нем была форма с погонами лейтенанта и костыль вместо одной ноги. Семен отвернулся сам не зная почему. И поспешил к своей машине. Взгляд его упал на бездомную собаку, сидевшую у стены ларька с шаурмой. Какой-то студент купил ей пирожок с мясом и пытался накормить. Семен поехал дальше и вдруг увидел в боковое окно в одном из дворов стоял катафалк. Старенький ЗиЛ, в кузов которого по старому обычаю Союза постелили ковер, на который поставили гроб. Увидел несколько старух в платках. Провожающие. И так тошно стало Сене, что в тот же вечер, приехав домой, он лег на кровать и зарыдал. Тоска напала на него. Тоска и раскаяние. И зачем мне сдалась вся эта роскошь, думал Сеня. Уж лучше умереть.

***

Открыл на утро глаза Семен, а вокруг обшарпанные стены общаги.

– Ух, черт! – подумал он. – Приснится же такое!

Заварил Сеня себе дешевого чая в кружке, умылся, позавтракал да и поспешил на работу. С той поры как подменили Семена, работать стал усерднее и никому не завидовал. Прошло три месяца, закончилась стройка. Вызвал начальник к себе Семена и говорит:

– Вот смотрю на тебя, Семен, ты хоть и бедный, а трудолюбивый. Гроши тебе платят, а ты все равно стараешься. Вот за твой труд я хочу тебя прорабом назначить на новую стройку. Пойдешь?

– Пойду. Только знаний маловато.

– Ничего, Семен, ты в институт поступай. Я тебе помогу. У меня детей нет, вот ты мне вроде как заместо сына будешь. Ты только не ленись.

***

С той поры наладилась у Сени жизнь. Институт закончил, стал начальником, семью в столицу перевез. Дом построил. И все любил повторять – трудом в любое время пробиться можно, а зависть и в хорошее время погубит.

Последний тлалони

***

Бывший советник Монтесумы Второго Куитлауак умирал. Неизвестная болезнь, привезенная испанскими поработителями с берегов Старого Света, пожирала тело отважного война. Он боролся с ней, как мог, но сил у него явно не хватало. В последние часы у ложа умирающего собрались его близкие, сановники Теночтитлана и наследный принц Куатемок, которому вскоре предстояло стать последним свободным тлатоани империи майя.

– Куатемок, – слабым голосом позвал умирающий. – Поклянись мне, что ты продолжишь мое дело и сделаешь все возможное для защиты нашего народа.

– Клянусь, великий! – ответил принц, опускаясь на колени у смертного одра Куитлауака.

– Не прощай им резни в Великом храме Теночтитлана… отомсти им, Куатемок.

– Клянусь, вождь, я отомщу завоевателям. И пусть у них техника, у нас магия! И мы еще посмотрим кто кого!

Куитлауак умер с улыбкой на устах. Он верил в силу Уицилопочтли – древнего покровителя народа ацтеков, Бога войны и солнцы.

После похорон своего предшественника, Куатемок взошел на трон. Это было тягостное для ацтеков время. Конкистадоры под предводительством Эрнандо Кортеса завоевывали страну майя, уничтожали посевы, уводили в плен женщин и убивали мужчин… Казалось древние боги отвернулись от народа майя и солнце их скоро должно закатиться.

В августе 1520 года Куатемок принес обильные жертвы в храмах Теночтитлана, кровь непрекращающимися потоками струилась по террасам теокали. Жрецы бесновались, прося покровительства и милости богов. И вот отряды майя начали одерживать победы. В коротких и кровопролитных стычках с конкистадорами, испанцы погибали наравне с индейцами. Солдатам Кортеса не помогали их аркебузы и фальконеты, кирасы и нагрудники не защищали их… У майя появилась надежда, призрачная и неуверенная. Казалось, что еще немного, несколько месяцев и испанцы отступят, вернутся на свои корабли и уплывут за океан, обратно, к себе домой…

Но не всегда победа дается легкой ценой, иногда она не дается вовсе. Болезни, привезенные конкистадорами с берегов Старого Света, были для майя не менее опасны, чем те, что косили завоевателей в Новом, а магия жрецов не смогла противостоять 32 фунтовым ядрам… и 13 августа 1521 города принц Куатемок был захвачен в плен…

Его долго пытали и истязали, пока не было решено казнить последнего из свободных тлатоани. 1525 стал закатом многовековой эпохи майя, прекрасной и непостижимой эпохи, от которой до нас дошли лишь загадочные обрывки магических знаний… неразгаданных наукой, но почти уничтоженные ей…

Пуанты

***

Тот дождливый и пасмурный день в Париже 1825 года запомнился некоторым из горожан надолго. Те, кто особенно отчетливо помнят его, шли, спрятавшись под зонтами, за траурной повозкой, на которой стоял простой деревянный гроб, обитый черной тканью. Провожали в последний путь 36-летнюю солистку Парижской Оперы – мадемаузель Биас.

Он не смог присутствовать на похоронах, боясь раскрыть свое инкогнито и поразить окружающих шокирующими подробностями личной жизни балерины. Стоя на колокольне Собора, он смотрел на город, провожая возлюбленную взглядом. Его бледные пальцы с небывалой силой прижимали к впалой груди пуанты… ее последний подарок. Слеза скатилась по дряблой щеке и упала на шелк туфли, но он не заметил этого, погруженный в воспоминания о красавице Фанни.

***

Впервые он увидел ее в Соборе во время праздничного богослужения. Она пришла вместе со своим наставником – Луи Милоном и еще несколькими воспитанницами балетной школы Парижской Оперы. Он не мог отвести от не взгляда, влюбившись с первого мгновения и на всю жизнь. Он часто видел ее в Соборе, она приходила почти на каждое богослужение. Однажды он рискнул приблизиться и украдкой улыбнуться ей, она улыбнулась ему в ответ. С этого момента и начались их тайные свидания. Она обожала розы и он каждый раз оставлял для нее одну у входа. Она неизменно прикалывала цветок к волосам.

Они оба любили балет, грезили им. И если Фанни могла танцевать, отдаваясь искусству без остатка, то он мог лишь наблюдать за ней. Тайком убегая из школы ночами, она пробиралась в Собор тайными переходами, которые он показал ей однажды. Он неизменно встречал ее у небольшой дверцы. Часто она танцевала для него в безлюдных залах Собора, порхая словно волшебная нимфа из древних легенд. В такие ночи, когда она самозабвенно кружилась, едва касаясь своими изящными ножками холодных каменных плит пола, перебегая от одной полосы лунного света к другой, он сидел в самом темном углу, не двигаясь и стараясь не дышать, столь сильно было его восхищение ею и ее искусством.

В 1818 году, когда она стала ведущей балериной Парижской Оперы, он сделал ей подарок. Первый серьезный подарок за все время их общения. Это были танцевальные туфли, выписанные из Италии. Их сделал один великий мастер для своей дочери, в надежде, что она станет балериной, но девушка умерла от чахотки и тогда мастер пожертвовал свое творение Богу. Так туфли попали в руки священников. Пользуясь своим положением, он выкупил их и преподнес в дар своей возлюбленной Фанни. Это были совершенно необыкновенные туфли, а новомодные les pointes des pieds². Фанни была в восторге от такого подарка.

– Потрясающе! Где ты достал их? Говорят, что такие есть только у итальянки Анджолини! Газеты писали, что она стояла на пальцах несколько мгновений, что сделало ее исполнение Флоры потрясающим и неповторимым, – тараторила Фанни.

– Это мой тебе подарок. Ты прекрасно танцуешь и негоже какой-то итальянке обойти француженку, – улыбнулся он. – Я хочу. чтобы ты была лучшей.

– И я буду лучшей! – с азартом воскликнула Фанни. – Я не просто буду стоять на пуантах, я буду на них танцевать!

Он помнил и это… помнил ту ночь и тот залитый лунным светом безлюдный зал Собора, где она танцевала для него. Он был первым, кто увидел эту партию. Еще до того, как увидели ее зрители Лондона.

– Завтра мы уезжаем на гастроли в Англию. Там я буду выступать на сцене Королевского театра, где покажу зрителям кое-что новое, – восторженно говорила Фанни. – Правда, сперва я станцую для тебя. Ты должен увидеть это первым!

И она закружилась по залу. Легко и стремительно, словно бы у нее были крылья. Он был потрясен ее танцем les pointes des pieds.

– Ты прелестна! – с придыханием восторга улыбнулся он, когда балерина завершила свой танец. – Ты будешь блистать!

– Я лучшая? Правда?

– О, да, моя любовь! О, да!

Она уехала в Лондон. О ее ошеломительном успехе на сцене лондонского Королевского театра он узнал из газет. С той поры гастроли занимали все больше ее времени, она приходила все реже, пока, наконец, совсем не исчезла. Он скучал. Всегда с трепетом ждал новостей из закулисья Парижской Оперы, жаждал получить хоть скромную весточку от нее…

Однажды ночью она вновь ступила под своды Собора. Бледная и поникшая, как увядающая роза, которые она так любила. В руках у нее были те самые пуанты. Он шагнул ей навстречу, трепеща от волнения.

– Возьми их, – протягивая ему туфли, попросила мадемуазель Биас. – Возьми и сохрани. На память… обо мне.

– Ты возвращаешь их?

– Я больше не могу танцевать… болезнь точит меня изнутри. Доктора не дают мне и трех месяцев. Я слишком слаба для танцев.

– Фанни…

– Не говори ничего. Просто сохрани их, – стремительно повернувшись, она бросилась бежать прочь, а он так и остался стоять посреди залитого лунным светом зала Собора в полном одиночестве.

***

Крик птицы вернул его к действительности. Он посмотрел на туфли, которые сжимал в руках, затем вдаль, туда, где скрылась траурная процессия с гробом Фанни Биас. Он помнил все. Помнил, как она приходила в Собор прошлой ночью, чтобы станцевать для него в последний раз и как он осторожно снимал с ее окоченевших ножек пуанты, чтобы унести их и сберечь, как и обещал.