Были одной жизни, или Моя Атлантида

«Коршун»

У нас в Дедюхино во времена моего детства жили два мужика. Отец и сын, папины знакомые. Иногда они вместе с папой брали подрядом рубить дома для вновь строящихся. Отец и сын были похожи. Похожи были внешне и походкой, и поведением. Оба ходили всегда вместе, всегда пьяненькие, и курили одинаковые «козьи ножки» – это по-особому свёрнутые папиросы из самосада. Никто, никогда не называл их по имени, или фамилии. Их звали «коршунами». Да они чем-то и напоминали птиц: носы имели острые, глядящие вниз, как бы прислушивались к разговору отца с сыном. Папа так же без них называл их птичьим именем, как было принято.

Как-то, летним днём, с подружками, было нам по семь и восемь годов, мы играли на большом деревянном, только что выстроенном мосту через нашу речку, разделяющую посёлок на две части. Мост красиво изгибался дугой, возвышаясь серединой. Он стал излюбленным местом для наших игр сразу же, как только появился.

Вдруг идут отец с сыном, идут не спеша, пьяненькие, дымят «козьими ножками», помахивают топориками. Откуда, и куда путь их, нам не ведомо. Подружки на них не обратили внимания, меня же лукавый попутал, за язычок дёрнул: «Коршун, жопу сморщил!» – крикнула я в озорстве. Младший из двух встрепенулся, отыскал меня мутным взором, взревел во всю силу горла: «Убью!» Поднял топор для смертельного удара и кинулся на меня! Я, было, не поверила, что угроза нешуточная, на какой-то момент окаменела, ведь я не понимала, что, возможно, нанесла смертельную обиду отцу и сыну, ведь все их так называют, только без них. Но раздумывать было некогда, вижу – мужик не шутит! Ноги мои сорвались с места и понесли меня прочь! Не бегу – лечу! За моей спиной топот тяжёлых сапог и крик: «Убью!» От моста я пролетела проулок, вылетела на нашу широкую улицу, надеясь, что кто-либо помешает мужику бежать за мной. Одна надежда на спасение была – это успеть добежать до папиной мастерской на соль-заводе. Я летела стрелой из лука! Топот становится медленнее, тише. Мужик явно устал, тяжело дышит. У меня же сил – хоть отбавляй, бегу не оглядываясь. Топот совсем прекратился. Оглянулась. Мужик отстал далеко, стоит и грозит мне вслед кулаком. Я прибежала к папе и ему всё рассказала. Папа, когда смеялся, всегда запрокидывал голову назад. И сейчас он дал волю смеху. Успокоившись, сказал: «Никогда больше не говори неприятности людям. Могут побить, а то и покалечить». А этих «коршунов» остерегайся.

Я несколько лет потом обходила их стороной, не могла забыть страшный топот за спиной и блеск топора…

Тартарара

Военный, 1944 год. Январь. День выдался на редкость дивный: «Мороз и Солнце» – как у Пушкина в стихотворении. Я сижу на деревянных ящиках, на санной подводе. Подвод три, и возчиков три. Один из них долговязый парень, больной туберкулёзом, поэтому не взят в армию. В тылу, в деревне он мужик, что надо. Всё может. Бабы и девки от него без ума. Я хорошо знаю его мать, нашу больную, готовлю для неё сердечные отвары и приношу к ней домой. Она не в состоянии ходить. Дни бедной женщины сочтены. Но столько в ней доброты, ожидая меня, она из последних сил для меня готовит оладушки на огне русской печи. Они такие пышные и румяные, а с холодной сметаной просто объеденье. Женщина приветлива и даже весела. Не верится, что её скоро не станет… И сын её, Санко, так же нездоров. И на вольном воздухе среди полей и лесов живут хвори!

В заколоченных ящиках – сыр, большими буханками. Везём его на станцию Менделеево на базу сырпрома, откуда его отправляют на фронт. Я же послана сестрой к маме в Дедюхино, что в семи километрах от Березников. Везу маме муки килограмм пятнадцать. Сижу на ящиках, высоко от полозьев саней. Заехали на лесную дорогу. Сани остановились. Парень достал топор, аккуратно вынул две досочки от одного ящика, достал две буханки сыру, вложил на их место два заранее приготовленных, спрятанных в сено кирпича, заколотил ящик.

Одну буханку тут же разрезал топором на четыре части, раздал всем, и мне тоже. Мы все впились зубами в ароматный вкусный, в меру солёненький сыр. Я без зазрения совести съела свою часть. По телу пошло тепло, начало клонить ко сну, ведь встала рано. Вместо тёплой шали сестра дала мне для дороги старенькое фланелевое одеяло, я завернулась в него, у живота изнутри держу края одеяла, чтобы не терять благодатного тепла. Дремлю. Временами открываю глаза, с восхищением смотрю на природу. Солнце зажигает каждую снежинку, превращая их в алмазы и бирюзу. Деревья покрыты и снегом, и инеем, и тоже сверкают под солнцем. Я говорю себе: «Я вижу такую красоту, какую не каждый увидит!» От красоты захватывает дыхание. Но сон снова наваливается на меня, я уже вижу другие картины. Движение саней, чувствую, как-то замедляется. Открыть бы глаза, нет – сон не отпускает меня!

И, вдруг, сани качнулись, я взлетела в воздух, не разжимая рук на одеяле, и – вниз! Мигом оказалась в снежной яме, голова запрокинута, горло прижато к тверди, в рот лезет снег, не успеваю отплёвывать, задыхаюсь, руки по швам – не достать! Крикнуть не могу, совсем погибаю. Но слышу краем ушей: меня ищут! «Где девка?» – громко кричит Санко. Тут он заметил подошвы моих стареньких валенок, подбежал, подхватил, потянул! Освободились руки, я оперлась о твердь и оказалась на свободе! Еле-еле отдышалась, встала на ноги, осмотрелась. Оказывается, дорога шла под гору, гора не крутая, но длинная и извилистая, сильно укатанная, сани развернулись наперёд лошади и опрокинулись на бок, резко сбросив меня. Я и улетела в «тартарары», в кювет, занесённый снегом. Приземление мягкое, но последствия могли быть не весёлыми, не увидь Санко моих пят. Привели всё в порядок, благополучно приехали на станцию Менделеево, попрощалась я с попутчиками и села в вагон поезда.

Дважды спасённая

Прохладными были последние дни августа 1944 года. Я возвращалась из Перми в село Паздниково, Карагайского района, куда перевели сестру из деревни Марково. Я опять же служила при ней санитаркой, хотя уже пыталась сбежать от неё. Но неудачно. Выжидала более удачного момента для второй попытки. А пока служила ей верой и правдой. Она заставила меня найти для неё у жителей города пальто для зимы. У старушки, хозяйки избы, где мы работали и жили, приехала дочь в отпуск, давняя горожанка. Узнав о желании сестры выменять пальто за муку, пообещала помочь, дала свой адрес. И пришлось мне тащить муку в чемодане на плечах, не много, не мало: двадцать километров до железнодорожного разъезда Мокино, самой ближней от нашего села. У соседки хозяйкиной дочки, дверь напротив, нашлось чёрное плюшевое пальто, на мой взгляд, подходящее для сестры. Срядились за три пуда муки. Дорого это, или дёшево, не знаю. Была я совсем не опытна, посоветоваться не с кем. Оставила первый пуд муки, приехала к сестре, говорю: «Поедем, посмотри сама, чтобы не кота в мешке тебе привезти». Ехать ей не захотелось, сказала, что доверяет мне. Снова по колхозам собрала она пуд муки, и опять я на плечах несу тяжеленный чемодан, двадцать вёрст «киселя» хлебаю.

Сразу у села течёт река Обва. И широкая, и глубокая, быстрая и рыбы в ней много водится. Мужики ловят её бреднями, сетями, удочками и у самого берега ставят плетёные из виц ивы «морды», как корзинки, только с хитрым узким входом в неё. Рыбы в неё заплывают, а обратного выхода нет. Моста через реку не было. Днём рыбаки на лодках перевозили на ту или иную стороны, кому куда. Но был ещё и переход в одном месте по выступающим со дна каменным глыбам, местные жители этот переход хорошо знали, называли его «бродом». Я тоже, вроде бы запомнила его расположение. Второй пуд муки увезла.

Сестра набрала муки на третий рейс. Боже, как я устала!..

Третий поход с тяжёлой ношей на плечах. Чемодан отдавил мне плечи. Отдала женщине третий пуд, осталось взять пальто и в обратную дорогу. Но судьба решила развлечься со мной! Женщина попросила меня чуть задержаться, она только сходит до магазина. Я осталась у закрытой двери. Жду, жду, день проходит, уже вечер, и он к концу. Я голодна, еды не брала с собой, рассчитывая вернуться домой к вечеру.

Опустилась тёмная августовская ночь. В коридоре тьма. Я сижу на чемодане. Где-то бьёт двенадцать. Пришла моя Мария, так имя женщины. Открыла двери комнаты, вошла к себе. Вышла, извиняется, не спешит взять муку и отдать пальто. Не прошло десяти минут, стук во входную дверь. Бежит открывать. Из-за двери голос: «Милиция!» Открыла. Вошёл в форме рослый мужчина. Показал ей корочки, сказал: «Проверка документов!». Раскрытая дверь её комнаты полностью закрыла меня, да ещё тьма в коридоре, я решила, что меня вошедший не увидит. Но он рванул дверь, обнаружил меня и недовольным голосом спрашивает, кто я такая и что тут делаю? Я встала и показываю паспорт, он у меня в нагрудном кармане. «А что в чемодане?» – спрашивает. Я объясняю. «Пойдём в милицию для проверки». Я заплакала, прошу Марию поручиться за меня. А та говорит, что милиция близко, сходишь и вернёшься. Я не иду. «Милиционер» подхватил мой чемодан и пошёл к выходу. Я бегом за ним. На улице тьма!

Шагов на двадцать отошли от дома, он поставил чемодан на землю, полез рукой в карман, достаёт предмет, похожий на наган. Луна осветила его зловещую фигуру с рукой, направленной ко мне и этот предмет. Я замерла, прощаясь с жизнью. В войну за буханку хлеба убивали, а у меня – три пуда муки! Но он отпустил меня, решил, что мараться об меня не стоит, что я глупа. Я потеряла силы от потрясения и голода. Очнулась – сижу на холодной земле. Бегом к Марии, благо ушли не далеко. Она впустила меня, разохалась. Не надо бы тебе с ним идти!.. Я всё поняла, не подняла ночью шума, попросила дать на ночь приют. И она решила, что я глупа… А рано утром я обратилась в милицию, что тоже была не далеко от её дома. Тут и выяснилось, что попала я в шайку воров и убийц. Сын Марии отбывал срок в тюрьме, а приходил его сообщник. Дивились милиционеры, что меня оставили в живых! На квартире сделали обыск, много вещей нашли подозрительных, и ту муку, что я прежде привезла, и пальто, что должно принадлежать мне по праву, конфисковали, принесли в милицию. А потом, глядя, как я рыдаю, а я не знала, как показаться сестре, обливалась слезами, добрые милиционеры отдали мне моё добро.

Я схватила пальто, свернула, завязала в марлевую тряпку и дай бог ноги, умчалась на вокзал «Пермь-II». Потом бежала пешком двадцать километров, к реке прибежала уже темно, только луна светила. Перевезти на тот берег было не кому. Я решила идти по каменному броду. Пошла, Ногами щупаю камни. Прошла половину реки. В руке узелок с пальто. И – вот он, неверный шаг! Я оступилась и потеряла каменную тропу! Глубина – дна не достать! Я барахтаюсь, стараюсь найти камни. Не могу. Машинально держу узел с пальто. И вдруг слышу: «Правее! Правее забирай!» Спасительный окрик! Сумела повернуться правее и почувствовала ногой каменную твердь! Так и выбралась на камни, не выронив узла, только вымочила, барахтаясь в воде. Выйдя на берег, увидела спасителя. Это был рыбак Дороня, сухопарый рыжий старик, в своей бессменной истрёпанной соломенной шляпе. Я благодарю его за помощь, он только улыбается в усы, не глядя на меня. Я побежала к сестре, вся мокрая, как сказочная Ундина. Сестра уже горевала, меня не было неделю, должна была давно быть дома. Я рассказываю свои мытарства, и то, что чудом осталась жива, дважды спасённая. Сестра обнимает меня, плачет со мной. Уснули.

Утром, рассмотрев пальто, сестра избила меня. Пальто ей не понравилось…

Ужас в овощной яме

Расчудесная стояла пора года: май! Весна выдалась солнечная, даже жаркая. После разлива Кама входила в свои берега. За ней и наша Канава тоже. Наводнение в посёлке стихало, вода ещё заливала нижние улицы, что находились за нашим огородом. А там жила моя подружка, Людка. Я прибежала к ней, когда солнышко хорошо пригрело землю, и вода на улице стала тёплая. Нас сразу собралась стайка девчонок моего возраста, чуть постарше и помоложе, а мне исполнилось только что восемь! На днях. И сразу у кого-то появилась идея бродить по разливу воды. Чтобы обезопасить всю ораву, решили впереди пустить дозор. Одна девчонка с длинным батогом шла, прощупывая землю. Нам было весело, мы плескались водой, руками и ногами пуская фонтаны брызг во все стороны. Вскоре все стали мокрые с ног до головы. Подошла моя очередь идти впереди. Я пошла.

Не успела шагнуть и десяти шагов, как провалилась в глубину, не ожидая такого сюрприза! Батог я упустила и он уплыл. Я, как была на ногах, так и ногами вниз полетела в бездну! Я не достала дна, меня подхватила неведомая мне сила и толкнула вверх! Мои ладони скользнули по краю ямы, земля была скользкая, глина. Я сорвалась и так же стреми-тельно полетела в бездну! Какие мысли были у меня в голове, не могу сказать, только всё моё существо пронзила острая боль, хотелось вдохнуть воздуха, инстинктивно я не делала вдоха. В уши заливалась вода с нежным звоном: буль-буль-буль. Было неприятно, кружилась голова, грудь раздирала боль. И снова необъяснимая сила подбросила меня вверх! Я ногтями пальцев ухватилась за скользкий, но спасительный край земли и забросила правую ногу на него. Не знаю, как удалось мне и второй ногой влезть на землю. Желание вдохнуть воздуха было так сильно, что я вот-вот бы не выдержала раздирающей грудь, боли. Но неосознанное упорство жизни гнало меня прочь от края ямы. Ползком, находясь под водой, ведь вода, когда мы пошли вброд, достигала выше колен, я старалась из последних сил отползти от страшной ямы. Без ясных мыслей, в великой борьбе за жизнь, я поднимаюсь на ноги. И только поднялась, вероятно, успела вдохнуть воздуха, потеряла сознание и упала вновь в воду, но уже головой от ямы! И тут же очнулась! И вновь встала на ноги, хватаю воздух всей грудью, не веря в спасение! Ужас погнал меня прочь от страшного места! Подружек – ни одной! Как ветром сдуло!

Разве я долго боролась за жизнь? Ни одна из них не закричала, не позвала взрослых спасать меня. Я вся мокрая, как снег белая, это мне сказала мать Людкина, когда я вошла к ней в дом. Она всплеснула руками, спросила, что случилось и где её Людка? Она одела меня в сухое бельё дочери, утолкала на тёплую русскую печь, дала горячего молока, они держали корову. Потом тихо-тихо заходит Людка. Мать схватила её и тут же надрала ей зад ремнём! Почему не закричала, не позвала на помощь, ведь совсем близко возле дома.

«Вот с тобой случится такое, и никто не позовёт взрослых, ты поймёшь, как бросать в беде друга!» Она ещё много говорила ей, но согревшись, я сладко уснула. А, проснувшись, добрая женщина сказала мне, что их сосед выкопал овощную яму осенью, не успел её доделать, оставил в зиму не закрытой, и вот что произошло… А ведь я чудом выбралась!

Первоапрельская шутка

В моё дежурство по вызовам кто-то записал вызов на дом к женщине, работающей на базе сырпрома заведующей производством. Был весёлый солнечный день – весна, первое апреля. Вызовов в этот день мне записали больше, чем обычно, и я решила не ходить на обеденный перерыв, чтобы не припоздниться на работе. Взяла список адресов, сумку скорой помощи и ушла из амбулатории. Первым делом пошла к женщине с сырпрома, она жила ближе других от больницы. Зашла в дом и как обычно, разделась, раскрыла «скорую» сумку, достала градусник, «больная» сидит за обеденным столом. Я ставлю ей подмышку градусник, пока её ни о чём не спрашиваю, жду температуру. И она ничего не спрашивает, кушает с аппетитом. Я взяла у неё градусник – температура нормальная. Теперь приступаю к опросу больной: «Что беспокоит, зачем вызывали?» Она смотрит на меня с удивлением, извините, говорит, я спешу на работу, приходила на обед. Теперь удивляюсь я, ведь я пришла обслужить больную на дому. Из семьи никто вызова не записывал, я собралась и вышла из дому. Обслужив все вызова, возвращаюсь к себе в больницу. Девчонка лет двенадцати, жившая рядом с больницей, ожидает меня у своего дома и» нараспев делает мне серьёзное внушение: «Первое Апреля – не будь Ротопеля». Оказывается, это она записала ложный вызов. Сказала, что её попросили. Ей смешно, и наказания для неё нет – ребёнок! Шутка простенькая, сходила я не далеко, только мне почему-то стало грустно в этот солнечный день. Как она будет шутить, эта девочка, когда вырастет, и над кем?

Неблагодарный подкидыш

Мороз стоял трескучий. Январь 1956 года. Метелям вроде ещё и рано, они обычно воют в феврале-марте, а в тот вечер такая снежная буря, да ещё при морозе градусов в двадцать пять. Мы, два сельских фельдшера, несли ночные дежурства в стационаре, что сами и построили для людей нашего сельсовета, деревянный домишко на две палаты, в которых поместились десять коек. Лечили тут больных, которым требовалась неотложная помощь, таким, как маленькому ребёнку, которого сложно отправить в районную больницу из-за тяжёлого состояния, или старушка, старичок, что не сможет влезть в кузов грузовика, автобусного сообщения с райцентром ещё не было. Для людей, конечно же, облегчение, а нам, патриотам-медикам, лишняя нагрузка к основной работе без дополнительной оплаты. Почему-то было так.

В это моё дежурство койки занимали три старушки по общему заболеванию, мама с ребёнком, больным расстройством желудка, агроном с тяжёлой двусторонней пневмонией, и перед моим приходом привезли пострадавшую от проходящего железнодорожного состава, добрую, очень милую, знакомую мне старушку. Бабушка ходила в церковь за семь километров, дорога шла вдоль железнодорожных путей, из-за шума метели старушка не услыхала движущегося поезда, и её помяло, ран не было. Пострадали внутренние органы. Были и переломы рёбер. Больная была безнадёжна, но меня узнала и улыбнулась мне. Из Перми позвонил её сын, тоже машинист паровоза, умолял меня любыми средствами задержать жизнь матери до его приезда. Ехать ему до нашей станции на скором поезде часа полтора. Я взглянула на всех других больных, все назначения им были уже выполнены, и сосредоточилась над умирающей старушкой. Ночью опустели кислородные подушки, пришлось срочно бежать в другое здание больницы, где стоял баллон с кислородом.

Открываю дверь, она не открывается! Что-то мешает снаружи! Толкаю со всей силой, кое-как сдвинула, высунула голову. Поперёк двери лежит человек! Я испугалась, ведь не слышно было ни шагов, ни стука, и, сколько он тут лежит, ведь мог и замёрзнуть до смерти! На помощь звать некого. Начала затаскивать здоровенного мужика, таким оказался новый больной, он был таким тяжёлым и неподвижным, я еле втащила его в коридор больнички. Мужик оказался молодой, весь пропах алкоголем, пьяный вдрызг! Видимо он потерял сознание ещё при друзьях, с кем вместе пил. Они и подкинули мне его без шума, знали, что его бы не приняли пьяного. А что он бы замёрз, их не обеспокоило. Если бы не кончился кислород, я не открыла бы дверей! А у мужика двое маленьких мальчишек, я узнала его, механизатора из близлежащей деревушки. Мне пришлось оставить умирающую бабушку, я провозилась с алкоголиком два часа, пока привела его в сознание. Маленькие дети могли остаться без кормильца!

Когда я смогла вернуться к искалеченной старушке, она была мертва! Я заплакала. Я понимала, кислород бы не спас, но, может быть, сын застал бы последний взгляд матери. Он приехал, но не застал! Мне тяжело было видеть, как плачет по матери пожилой уже сын, я плакала вместе с ним и чувствовала угрызения совести, что не смогла выполнить его просьбу. Но отца маленьких детей я спасла, он теперь спал безмятежным сном, прямо на полу, я положила ему под голову подушку и укрыла одеялом. Рассвело. Сын ушёл за подводой, чтобы увезти мать домой. Пьянчуга проснулся, огляделся, спрашивает: где он находится? Как попал сюда? Когда всё понял, всё что я ему сказала, сколько мне пришлось ползать на коленях возле него, чтобы вернуть его к жизни, умерла бабушка, оставленная мной из-за него, стал клясться, что отблагодарит меня за спасение. «Я принесу тебе пол-литру!» Вот такую благодарность он пообещал мне. Но расстаться с той пол-литрой он, конечно же, не смог. Такая благодарность мне и вовсе не была нужна. Но мужик прятался от меня с тех пор, на глаза не показывался. Жена же его сказала мне, что не надо было спасать алкоголика, житья от него нет! Вот так бывает в жизни!

Пуганая ворона и куста боится

По календарю уже была весна. Конец марта. А там, куда занесла нас с сестрой судьба, в далёких лесных деревушках, приход её пока не был заметен. Глубокие снега чуть-чуть подтаивали за день, а ночью покрывались толстой коркой льда. Ледяная корка называлась «настом». Бежать по этому насту было одно удовольствие, особенно в лаптях. Мне приходилось часто в эту весну бегать по нему по делам.

А дела были такие: то за хлебом за десять километров, то за медикаментами в районную аптеку за пятнадцать километров. В аптеку я стеснялась входить в лаптях, я их прятала в снегу возле коновязи. В помещение входила, одев на ноги маленькие старенькие калошки на чулок, чем удивляла аптекарей. Они спрашивали меня, как я дошла в такой обуви? Я смущалась и не отвечала, в душе боясь, что вдруг мои лапотцы кто-либо найдёт? Вот тогда я и запляшу на обратном пути, можно сказать, босиком! Но мои лаптишки никому не были нужны, и я бежала в них, как в «сапогах-скороходах». Такое было не раз.

Но сегодня я шла по лесной дороге не одна, а с сестрой, моей начальницей и повелительницей. Мы шли лесной дорогой в дальнюю маленькую деревушку делать малышам прививку от дифтерии и, заоднем, весенний обход изб и дать наставления жителям, как избавиться на лето от мух, как жить без вшей, тараканов и прочей твари. Мы шли не в лаптях, сестра их не одела бы ни за какие блага. У неё уже были настоящие валенки, скатанные местным каталем. У меня старые-престарые, чуть повыше лодыжки, но все-таки валенки! Сестра была в благодушном настроении, не ругалась. Говорили на отвлечённые темы. И я была довольна нашей беседой. Дорога шла среди высоких пихт и елей, тесно подошедших к тропинке и нависавших над ней.

Частые повороты тропинки закрывали даль, было ощущение, что мы одни в дремучем зимнем царстве. Я осматривала каждое дерево, удивляясь ему и восхищаясь его могучей силой. Вдруг, из-за крутого поворота выскочил зверь, небольшой, но страшный-страшный! Он кинулся было на нас, немного приостановился, и мы рассмотрели его, перепуганные насмерть. Мы даже присели со страху! Это оказался крупный заяц, меняющий шубку с белой на серую. Белая шёрстка местами болталась клочьями, среди этих клочьев выглядывала новенькая, блестящая серенькая шкурка. Какую-то минутку мы рассматривали друг друга, тут заяц стремительно дал стрекача в сторону и исчез между деревьев. Мы с сестрой пришли в себя и долго смеялись над испугом и над косматым зверем. Заяц пугал меня и раньше, в нашем родном, Дедюхинском, лесу в мои детские годы, но об этом после. И получается, что, как говорится в народе, пуганая ворона и куста боится.