– Я не знаю, что случилось, но однажды он пришёл в мастерскую очень поздно. У него был отрешённый пустой взгляд, словно в нём что-то угасло. Неделями после этого он никого не замечал и почти ничего не делал, а потом начал пить так, словно хотел навсегда забыть что-то плохое, что случилось тем далёким вечером. С тех пор я не видел прежнего Скоттинса. Может быть, он просто куда-то ушёл или просто спрятался так глубоко, что потерялся и не может выбраться наружу? Люди – как матрёшки. Не всегда видно, сколько личностей спрятано в одной фигуре, а может, их там нет вовсе. А бывает и так, что фигурки иногда теряются. Но я верю, что самая маленькая матрёшка всегда остаётся на месте, как бы ни была опустошена большая матрёшка или сколько бы слоёв в себе ни скрывала, центр всегда где-то там, глубоко внутри. У Скоттинса это, наверное, был бы маленький сапожок. Кто-то скажет. Что его там давно уже нет, но я верю, что он где-то там, в глубине, ждёт, когда его найдут. Поэтому я не хочу бросать его. А может быть, я просто наивный романтик-идиот.

– Ты строг к себе, Эрик, – сказала Мэри и улыбнулась. – Это не глупо – верить в людей. Люди могут легко убедить себя в чём угодно. Если сказать им, что у них ничего не получится, и ничего хорошего они из себя не представляют, то люди поверят этому и слова, сказанные, возможно, в порыве эмоций, станут правдой. Что было бы с миром, если бы люди верили друг в друга, если бы люди научились верить хотя бы самим себе? Успешные люди часто говорят: «Мы сделали себя сами, и мы никогда не сдавались, и не было такой преграды, которая смогла бы остановить нас». Но я не понимаю, как они смогли это сделать. Как можно просыпаться каждый день и верить, что сегодня всё получиться, и делать, что хочешь несмотря ни на что? Но правда в том, что я не могу так. Я просыпаюсь, чтобы новый день повторил предыдущий, и этот круг никогда не прекращается. Что, если я выйду из него, случиться что-то плохое?

– А вдруг случится что-то хорошее?

– Я перестала верить, что такое может быть, – Мэри опустила голову, складывая по местам свои вещи, не заметив, что высовывающийся из сумки альбом, набитый эскизами, показался на глаза Эрику, просясь ему в руки.

– Что это? – сказал Эрик, поглядывая любопытными глазами на альбом.

– Это просто альбом, где я иногда рисую модели одежды, ничего интересного, – немного смущаясь, сказала Мэри.

– Ты шутишь? – сказал Эрик с горящими глазами. – Как что-то новое, что создаёт человек, может быть не интересным? Такие вещи достойны как минимум взгляда со стороны, прежде чем ставить на них клеймо «неинтересных».

– Я даже не знаю, – ломалась Мэри со своей неуверенностью, как любая приличная леди. – Наверное, пару работ можно показать. Исключительно, ради взгляда со стороны.

Мэри открыла Эрику альбом, доверив ему свой мир, куда она любила приходить, чтобы побыть такой, какой она всегда хотела стать. Там было возможно всё, что угодно. Там люди могли ходить в костюмах всех цветов и фасонов, надев шляпы со страусиными перьями, обернув шею шёлковыми шарфами, на которых гнездились вышитые маленькие розовые фламинго. Ткани рвались на части, переплетались цветными нитками в бесконечных безумных вариациях, превращаясь в вещи, танцующие друг с другом в таком же хаосе неожиданных сочетаний. В этот мир хотелось нырнуть с головой, став его частью, и остаться в нём навсегда. Там Мэри была уверенной и непредсказуемой колдуньей моды, по щелчку пальцев которой возникали новые образы в виде моделей, которые танцевали на подиуме, простирающемся по всей поверхности этого измерения. Он извивался в спирали, соединяя верхние ярусы с нижними, и притягивал ноги раскрепощённых моделей, пренебрегая законом гравитации. У подиума были свои законы – не прекращай идти пока не кончится показ, а показ мод в мире Мэри не заканчивался никогда. Даже когда колдунья мод покидала свой мир ради дел в реальности, он не прекращал существовать. Это была часть Мэри, которую она любила и боялась одновременно, и которую она долго не решалась показать кому-то ещё.

Но Эрику она показала. Возможно, Мэри сама не осознавала того, как сильно на самом деле она хотела, чтобы именно Эрик увидел её такой – прекрасной и бесстрашной колдуньей, королевой моды.

– Они прекрасны, – сказал Эрик, мысленно говоря: «как и ты».

С каждой просмотренной страницей альбома Эрик всё дальше уходил в мир Мэри, сотканный из кусочков её души, соединённых воедино нитями фантазии. Этот мир притягивал, удивлял и преображал.

«Каждый может быть красивым» – говорил он Эрику, окутывая его тканями, которые наползали на его рабочий комбинезон как змеи на добычу. Они поглотили его полностью, образовав вокруг Эрика кокон. Не без труда освободившись от оболочки, молодой человек встретился взглядом с прекрасным незнакомцем в синем костюме, который смотрел на него в упор такими же изумлёнными глазами. Эрик протянул незнакомцу руку в знак приветствия, но столкнулся с собственной рукой, уткнувшись в зеркало. Вскоре он понял, что стоит перед самим собой.

– Неужели я могу быть таким? – спросил себя Эрик.

– Конечно, можешь, – ответил ему Мир Моды. – Одежда сама нас выбирает, Эрик. Она стремиться показать снаружи, кем люди ощущают себя внутри и кем они хотят быть.

Шагая по бесконечно длинному подиуму чёрно-белыми ботинками, Эрик встречал всё больше красивых, но безликих манекенов.

– Почему ни у кого здесь нет лица?

– Это не люди, Эрик. Это манекены. Они должны быть безликими.

Универсальные прекрасные нелюди продолжали кружить вокруг Эрика, не замечая ничего и никого, кто мог бы отвлечь их от предназначения быть совершенными. Но одна фигура по какой-то причине не танцевала с остальными. Она стояла в лёгком голубом платье на берегу океана, провалившись босыми ногами в белый песок, которому был незнаком шум и пафос подиума, терпевшего нескончаемые удары каблуков. Эрик подходил к пляжу, и музыка сменялась шумом прибрежных волн.

– Здравствуйте, – сказал Эрик загадочной фигуре.

– Здравствуйте, – сказала незнакомка в голубом платье, не поворачивая головы.

Песок впитывался ботинками Эрика, неприятно перетираясь между пальцами. Через мгновение бедные песочные ботинки были оставлены за границей пляжной зоны, а синие брюки впервые познали вкус морского песка. Эрик сидел на тёплом песке, слушая музыку океана, и смотрел на леди Загадку, не желающую пока открыть ему своё лицо.

– Отчего вы не танцуете со всеми остальными? – спросил Эрик.

– Я не могу быть с ними, – ответила леди Загадка. – Я ещё не закончена.

– Но я не вижу в вас незавершённости. Вы идеальны.

– Даже в безграничном мире есть свои правила, мистер Шус. Я не могу покинуть этот пляж.

– Здесь не так плохо. По-моему проваливаться ногами в прибрежный песок приятнее, чем ходить по подиуму.

– Меня не волнуют приятности и неприятности. У меня есть предназначение, я не должна чего-то хотеть. Пока мне не придумают обувь, я не смогу покинуть пляж, поэтому я жду.

– Вам не одиноко стоять тут одной?

– Иногда. Но я манекен. Я не должна что-то чувствовать.

– Разве вы не чувствуйте, как ветер обдувает ваше платье или как тёплый песок просачивается сквозь ваши пальцы?

Леди Загадка начала прислушиваться к голосу, который принадлежал кому-то, кто был похож на Колдунью, чьё имя нельзя было произносить вслух. Эрик встал и, отряхнувшись от песка, подошёл к леди Загадке так близко, как только мог позволить себе джентльмен.

– Мне кажется, вам подошли бы белые сандалии.

Леди загадка повернулась к Эрику, и он увидел лицо Мэри.

– Как долго я ждала этих слов.

Что-то ударило Эрика по голове, и он очнулся в доме Гринвудов с альбомом в руках, на последней странице которого, опять спиной к нему стояла босоногая леди Загадка.

– Почему у неё нет обуви? – спросил Эрик, пытаясь прийти в себя после его небольшого путешествия.

– Ты не поверишь, Эрик, никак не могу придумать, – ответила Мэри, которая сама не понимала причину отсутствия подходящих идей. – Это последняя и единственная незавершённая работа в коллекции. Я нарисовала её очень давно, но образ обуви всё не приходит, не знаю почему. Может быть, идея была изначально не достаточно хорошая, вот образ и не может завершиться.

– Это лучшая работа, – сказал Эрик, очарованный леди Загадкой. – Мне кажется, ей подошли бы белые сандалии.

Эрик взял чистый лист бумаги и начал приклеивать к ней облик воображаемой обуви.

– Эрик! – воскликнула Мэри, увидев его набросок. – Ты просто волшебник! Это именно то, что нужно! Как ты догадался?

– Она похожа на тебя, наверное, в этом дело, – сказал Эрик и не заметил, как улыбнулся.

…

– Я вижу тебя, – говорила душа Эрика.

– Я знаю, теперь я вижу тебя тоже, – ответила душа Мэри.

– Я люблю тебя, всегда любил. Я помню, когда увидел тебя в первый раз. Я смотрел в маленькое окошко мастерской. Мой рост тогда едва позволял мне достичь взглядом уровня нижней оконной рамы. По улице текли еле различимые мной прохожие, и среди них я увидел тебя. Ты шла куда-то с большой сумкой, которая была тяжелее тебя самой, тополиный пух щекотал твой веснушчатый нос. Ты чихнула так, что упала вместе со своей поклажей. Я чувствовал что-то неведомое, незнакомое, жутко странное, но прекрасное. Я побежал на улицу, чтобы поднять тебя, ты помнишь?

– Конечно, помню. Я шла на урок шитья. С трудом уговорила воспитателей отпустить меня за пределы приюта. Я собирала ткани, нитки, пуговицы и иголки по всем уголкам дома и всегда брала всё с собой, поэтому сумка была такой тяжёлой. Я так обидно ушиблась, когда упала, а ты пришёл и подал мне руку. Помнишь, что ты мне сказал?

– Простите мисс, вы не сильно ушиблись?

– Никто не называл меня мисс до этого.

– А потом Скоттинс дал мне подзатыльник за то, что я сбежал без разрешения и увёл назад в мастерскую.

– Почему ты никогда не говорил мне это вслух?

– Боялся.

– Скажи мне это сейчас, пожалуйста. Это не так сложно.

– Я не могу, – сказала встревоженная душа Эрика.

– Почему?

– Есть причина.

– Какая?

– Не могу сказать, прости меня. Я не могу…

Голос души становился всё слабее и связь опять заглушилась.

…

Слова утекли, кончились разговоры, и уличные фонари вновь погасли. Маленький зелёный пиджачок, оживлённый нитями после очередного боя отдыхал на стуле в небольшой мальчишеской спальне. Там же, под кроватью, в коробке спали заплатанные ботинки. Манекены на краю слегка выставленного из сумки альбома рассматривали непохожих на них людей, в помятых брюках и не часто привлекательных юбках. Но леди Загадки с ними не было. Она сидела в кармане рабочего комбинезона, прижав к себе босые ноги. Это было её первое приключение, но леди Загадке было почти всё равно, куда она едет и где окажется. Ей не сбежать от листа бумаги, к которому она прикована грифелем карандаша.

…

Рабочие будни, кто же вас придумал? Очевидно человек, который любил порядок. Очевидно, это был кто-то трудолюбивый. Кто-то, кто не хотел тратить ни минуты впустую. Кто-то, кто любил хорошо поесть. В конце концов, еда становиться вкуснее, если чувствуешь, что ты её заслуживаешь. Поэтому есть в обеденные перерывы в будни гораздо вкуснее, чем ужинать в выходные.

Часы во всех частях города пробили полдень, и голодные животы устремились в поисках чего-то ароматного и тёплого. Живот Эрика не был исключением. Эрику с ним очень повезло. Он редко закатывал истерики, не требовал чего-то трудно-добываемого и в целом вёл себя исправно, прилично и достаточно скромно. Свежая булочка и стакан молока, и что ещё нужно для счастья такого живота? Увы, но некоторым животам не понять красоты простых продуктов и сочетаний. Пока живот Эрика был занят работой, мысли самого Эрика уносили его вновь на пляж к леди Загадке, которая смотрела на океан, сидя на белом песке. Позу пришлось поменять в силу многочисленных сгибов на листе, напоминавших о тайной перевозке в кармане комбинезона.

Неожиданно, поток мыслей Эрика был сбит звуком ударившегося о дверь колокольчика. В мастерскую вошёл молодой мужчина, одетый в неприлично элегантное серое пальто и в такие же до неприличного не отталкивающие элегантные усы.

– Приветствую мастеров своего дела, – сказал мужчина, снимая шляпу. – Прошу прощения за столь неожиданный визит во время обеденного перерыва, но обстоятельства не менее неожиданные вынуждают меня прервать ваш священный акт обеда.

Эрик чуть не подавился булкой, но смог вовремя откашляться и привести себя в порядок, прежде чем Скоттинс заметит, что в мастерскую кто-то зашёл.

– Добрый день, мистер Манн, – шёпотом сказал Эрик. – Простите, хозяин сейчас отдыхает, так что я временно за него сегодня.

– Как всегда, вы временно лучший сапожник в городе, мистер Шус, – улыбаясь, сказал мистер Манн. – Кто знает, может, когда-нибудь вы позовёте меня перерезать красную ленточку у входа вашей собственной мастерской? Я так и представляю вашу речь перед народом.

Мистер Манн, задумавшись, предложил костяшку пальца к подбородку и начал шёпотом вещать речь на вымышленном открытии такой же вымышленной мастерской Эрика:

– Когда я только начинал принюхиваться к запаху кожаной обуви, мне было отведено скромное место в этом мире. Место подмастерья. Но посмотрите на меня сейчас! Вот он я, перед вами, дамы и господа, живой пример того, что ценность каждого из нас определяется не благородным происхождением, а тем, что мы можем сделать из себя! Никто в меня не верил, но этот человек, он поверил!

– На этом месте появляюсь я с золотыми ножницами, – прошептал мистер Манн, заслонив рот ладонью во избежание подслушиваний выдуманной публики. – Этот человек однажды сказал мне колоссальную вещь! Зачем нужны золотые ножницы, если не существует на этом свете ленточки, которая могла бы окружать вход мастерской мистера Шуса? И тогда я понял, что не успокоюсь, пока не осуществлю мечту нас обоих!

– И на этом моменте я перерезаю ленточку золотыми ножницами, – опять сквозь руку прошептал мистер Манн.

– Звучит здорово, мистер Манн, – сказал Эрик, передавая ему пару новых кожаных бардовых ботинок. – Если бы такое было возможно.

– Всё возможно, мистер Шус, нужно лишь полкилограмма желания, две столовые ложки мотивации, тонна терпения, пять вагонов упорства и десять кружек трудолюбия, – сказал мистер Манн, примеряя свою новую обувь. – Сели на мои ноги, как лучший жокей на породистого мустанга! Всегда хотел яркие ботинки! Словно они всегда были моими, но ждали, пока их кто-нибудь сделает.

– Мастеру всегда приятно услышать, что его работа принесла кому-то радость. Я обязательно передам мистеру Скоттинсу ваши слова.

– Боюсь, вы немного запутались, мистер Шус. Мои слова восторга и благодарность адресованы тому, кто воплотил мою давнюю мечту в жизнь, то есть создателю этих ботинок, то есть мастеру, то есть вам. Хотите сказать, что я в силах поверить, что старый пьяница – Скоттинс сделал эту замечательную пару обуви?

– По правде сказать, её сделал я, но… – Эрик немного смутился от своего разоблачения. – Но этот случай был исключением, просто мистеру Скоттинсу нездоровилось и …

– Не нужно оправдывать своё мастерство и свою хорошо сделанную работу, мистер Шус, – прервал Эрика мистер Манн. – Научитесь принимать заслуженные комплименты.

– Благодарю, мистер Манн, – сказал Эрик спустя паузу, пытаясь научиться неизведанному для него мастерству принятия комплиментов.

Собираясь рассчитаться с Эриком эквивалентом ценностей, мистер Манн заметил на столе согнутую в нескольких местах леди Загадку.

– Не знал, что вы не только сапожник, но и в тайне – художник, мистер Шус, – сказал мистер Манн, заворожённо поглядывая на лист с эскизом.

– Это не мой рисунок, – торопливо сказал Эрик. – Это эскиз одной талантливой девушки.

– Одной талантливой девушки? – вопросительно поглядел на Эрика мистер Манн кошачьими глазами. – То есть это произведение вашей дамы сердца?

– Что? – жутко смутился Эрик. – Дамы сердца? Нет, ничего такого… Я просто знаю её… И уважаю, как человека… Да кто я такой, чтобы вообще иметь даму сердца, правда? По-глупому смешно…

– Прошу прощения, мистер Шус. Я иногда могу быть достаточно прямолинейным и даже заходить в какой-то степени за рамки приличия. В любом случае, не хотел намеренно смутить вас чем-либо. Но! Не затрагивая дела сердечные, могу я спросить об этой неизвестной одарённой девушке в контексте своего профессионального интереса?

– Что вы имеете в виду?

– Видите ли, я сам – модельер, поэтому таланты всегда притягивают меня. В индустрии моды нельзя быть посредственным и статичным, нужно всё время искать для людей что-то новое и свежее, что-то, что могло бы их вдохновить, преобразовать, да в конце концов, чтобы люди просто смогли почувствовать себя красивыми! Поэтому я всегда в поиске, мистер Шус. Новые взгляды, новые подходы, новые неожиданные сочетания! Они нужны людям! Вот почему я спрашиваю вас, мистер Шус, кто же эта девушка и где я могу найти её?

Эрик понял, что это – шанс. Это шанс для Мэри, который он не может упустить.

– Это эскиз мисс Мун, – сказал Эрик. – Она работает на швейной фабрике миссис Игл. У неё целый альбом подобных рисунков с платьями и костюмами.

– Что же, если это так, значит, сегодня я непременно найду время. Чтобы лично увидеть эти работы! – сказал мистер Манн, надев шляпу и одарив прощальным взглядом леди Загадку. – Благодарю вас за всё, мистер Шус.

– Вы не ошибётесь, если выберете её, – сказал Эрик вслед уходящему мистеру Манну.

– Я никогда не ошибаюсь, мистер Шус. Кое-что в людях я понимаю.

Дверь мастерской сапожника Скоттинса распахнулась наружу, и новые бардовые ботинки последовали в сторону швейного цеха миссис Игл.

…

В подвале швейного цеха всё было по-прежнему, если только не считать того, что леди Загадка на прежнем месте не было. Миссис Игл поглощала своё тёмное зелье бодрости, взирая на молодых трудящихся девушек сквозь большое круглое окно из своего кабинета. Сколько она не пыталась высасывать молодость из своих подчинённых при помощи силы мысленного взгляда, эффект был прямо противоположным. С каждым днём на лице миссис Игл становилось всё больше морщинок, которые простирались по всему лицу и напоминали сложную сеть дорог, где из пункта «Нос» можно было добраться до пункта «Глаз» как минимум шестью различными путями. В связи с такой высокой «дорожной» загруженностью на лице, пришлось даже избавиться от всех зеркал, как от потенциальных раздражителей и разрушителей хорошего настроения, которого, впрочем, у миссис Игл итак не было почти никогда. Ей гораздо легче было находиться в иллюзии того, что несмотря ни на что, она всё также молода и прекрасна внутри. Но та миссис Игл увы спрятана так далеко и глубоко, что увидеть её можно разве что в специальный микроскоп, который может прорваться сквозь толстые слои прошлых обид, замкнутости, несбывшихся мечтаний и разбитого сердца. Эти толстые, окаменелые слои так полотно облепили миссис Игл, что даже ей было сложно поверить в то, что она может быть другой.