Аррей, вырастающий из имен

Как и в прошлый раз, почувствовав толчок и тяжесть на загривке, жук медленно пополз по проходу в земляной толще. Дью устроился поудобнее, скрестив ноги. Неторопливый тяжеловоз уже не казался страшным, но в чем-то даже симпатичным. Должно быть, симпатия возникла оттого, что жук был с ним (точнее, под его подошвами) в самые напряженные моменты прошлого визита под землю. Больше того, именно благодаря глыбе-спине Крей тогда замешкался, и Дью успел ускользнуть от предательских рук. Подумав, мальчик решил не убивать выручившее его чудовище. Конечно, если жук не нападет первым.

Насекомое повернуло за угол, и из мрака выплыли оранжевые лохмы факелов. Вот и голые по пояс, мерно взмахивающие железом погибшие воины…

– Крей! – позвал мальчик, вглядываясь в дымный сумрак. – Это я, Дью! Я пришел опять! Я хочу поговорить с тобой!

Крей отделился от работающих и подошел к нему.

– Зачем ты пришел, Дью? – спросил он без всякого выражения. – Я же велел тебе не приходить. Ты погибнешь. Вьюхо убьет тебя, как только увидит.

– Вьюхо не увидит! – отмахнулся мальчик. – Вьюхо трясется сейчас и завывает в хижине толстой Метью, которой вздумалось рожать в восьмой раз. Я ведь не безмозглый дурак, чтобы встречаться здесь с мерзким колдуном.

Дью постучал кулаком по спине жука, показывая, что голова его не настолько гулкая и толстолобая. Заодно он вспомнил, на ком сидит, и осторожно сполз с металлически блестящего холма. Хлопнул по нему ладонью, словно по крупу лошади, и жук медленно пополз дальше, уже без всадника. Шесть ног, каждая величиной с ногу теленка, поблескивали в свете факелов медно-золотистой шерстью. Полированный рог высился между глаз гордо и грозно.

Крей посторонился, пропуская гигантское насекомое без малейшего страха или удивления. Как если бы это была собака или коза.

– И много у вас здесь таких? – кивнув на жука, поинтересовался сын Огдая.

– Я видел только одного. Этого. О других не знаю, – отозвался Крей. Он вновь заладил с монотонной настойчивостью: – Уходи, Дью. Вьюхо может появиться в любой момент. Уходи. Вьюхо погубит тебя.

– Я уйду! – весело пообещал мальчик. – Я уйду, как только выясню, что здесь у вас происходит. Как только пойму, почему ты и все остальные, – он кивнул на потные фигуры, долбящие камень, – не лежите спокойно на вершинах скал, куда вас положили полгода назад, а роетесь зачем-то в земле. Еще я очень хочу выяснить, отчего ты схватил меня тогда, Крей, отчего послушался жалкого старикашку? Разве ты не был моим другом, когда был жив? Разве ты не отбил меня позапрошлой зимой из когтей рыси, а она разорвала тебе грудь и живот, и ты едва не умер? Разве мы не выручали всегда друг друга, когда ты был живым и нормальным?

Любой другой от таких упреков вспыхнул бы от стыда или побледнел от ярости, но Крей не изменился в лице. Видимо, стыд он потерял вместе с жизнью.

– Мы не лежим на скалах, потому что Вьюхо забрал нас оттуда, – ответил он. – Мы не просили его об этом. Потом он нас оживил. Не всех. Кого можно было. Кого он сумел. Теперь мы работаем на него. Ищем в земле, а потом шлифуем блестящие камни.

– Но зачем?! – поразился Дью. – Вьюхо оживил вас, и прекрасно! Скажите ему «спасибо», плюньте в его белые глазки и возвращайтесь домой! Как обрадуются все наши! Найя с ума сойдет от радости, Крей!

– Мы не можем, – тускло отозвался Крей. – Он оживил нас. Но не до конца. Он что-то сделал с нами. Теперь мы должны на него работать. Мы не можем уйти.

В полусумраке трудно было рассмотреть выражение глаз, но Дью показалось, что зрачки бывшего друга покрыты не то пленкой, не то земляной пылью. И это Крей? Крей Солнечная Стрела? Всегда улыбающийся, беспечный, совсем не заносчивый, несмотря на четыре года разницы? Задорно хохочущий, понимающий с полуслова?…

– И что же такое он с вами сделал, этот жалкий старикашка? – спросил мальчик язвительно. – Связал ноги? Подрезал сухожилия под коленями? Ударил железом по голове? Отчего вы не можете плюнуть ему в трясущиеся от злости щеки и уйти?!

– Я не знаю, не знаю, не знаю, – Крей тоскливо оглянулся на других мужчин, которые продолжали работать, словно приход Дью был обычным делом и не стоил внимания. – Если хочешь, поговори с моим отцом. Он расскажет лучше меня.

– С твоим отцом? – переспросил Дью. – А разве он здесь? Что-то я его не видел в прошлый раз!

– В прошлый раз он был далеко отсюда. Глубоко. Сейчас он здесь. Поговори с ним. Если ты его не испугаешься.

– Я испугаюсь Шеуда?! Брата моей матери? – опешил мальчик. – Ты совсем свихнулся здесь, под землей! Зови его скорее. Я буду страшно рад увидеться с Шеудом. Надеюсь, он-то остался нормальным человеком, а не превратился в вяленую рыбу, как ты и все остальные!

Крей отошел и направился вглубь подземного хода, окликая отца. Дью нетерпеливо пританцовывал на месте. Сейчас он увидится со старшим братом матери, шутником и балагуром Шеудом, с чьими крепкими руками, солеными прибаутками и смеющимися глазами было связано всё его детство! С тех пор как семь лет назад погиб Огдай Пестрокровый, Шеуд Танцующий Язык во многом заменил ему отца. Он играл, наставлял и учил вместе с собственным сыном, и их хижина, кособокая и неказистая, оттого что лентяю и весельчаку Шеуду некогда было приложить к ней руки, стала для сына Огдая вторым домом. Когда этой весной Дью провожал павших, не меньше, чем потеря друга и брата, давила и жгла мысль, что никогда больше Шеуд не усмехнется ему, не шлепнет ласково по затылку, не рассмешит бесхитростной шуткой…

Крей уже возвращался, уныло, по-стариковски переставляя ступни. Дью попытался разглядеть за ним фигуру Шеуда, но ничего не видел. Неужели его не оказалось поблизости? Жаль!

Не доходя до брата трех шагов, Крей посторонился. Из-за его спины на колеблющийся свет факела выползло что-то очень странное, очень страшное.

В первый момент Дью почудилось, что за Креем ползет огромная змея, и он открыл было рот, чтобы криком предупредить об опасности. Но тут же закрыл со стуком. У змеи была человеческая голова! И не просто человеческая: блики факела падали на напряженно скривившееся, смотревшее на мальчика с мукой и болью лицо Шеуда.

– О Рург! – прошептал сын Огдая, нащупывая за спиной пустоту, чтобы развернуться и стремительно унестись прочь. – Кто… это?

– Это мой отец, – бесстрастно прошелестел Крей. – Это Шеуд. Его трудно узнать. Не бойся. Он не причинит тебе зла.

Справившись с потрясением, Дью разглядел, что существо с головой Шеуда только в первый момент могло напомнить змею. Гораздо больше длинное туловище толщиной с торс семилетнего мальчика смахивало на дракона, только без лап. Дью не видел живых драконов, но по рассказам взрослых знал, что тела их защищает прочная чешуя. Такая же чешуя покрывала жуткое существо от самой шеи. Каждая чешуйка была величиной с ладонь взрослого мужчины и казалась искусно вырезанной из полупрозрачного багрового камня. Чешуйки подрагивали, со стуком задевая одна другую. Чувствовалось, что тело под ними перевито мощными кольцами мускулов, которые, то растягиваясь, то сокращаясь, толчками продвигали его вперед. Мальчику подумалось, что подобным образом передвигаются дождевые черви.

Гигантский червь… нет, дракон, лишенный конечностей, с головой родного и близкого человека смотрел на сына Огдая, страдальчески усмехаясь и помаргивая от копоти факелов. Шею его, точнее, то место, где человеческая голова переходила в нечеловеческое туловище, охватывало красивое ожерелье из разноцветных камней.

– Это ты, Шеуд? – тихо спросил мальчик. Горло пересохло, и язык шелестел, как сухой листок. – Это… он сделал с тобой? Вьюхо?..

– Да, – откликнулся тот, кого звали когда-то балагуром-Шеудом, лентяем-Шеудом, Шеудом-шутником. – Перед тобой Танцующий Язык, собственной персоной. Красавчик, правда? Он вернул меня к жизни, этот колдун – будь прокляты его душа и тело! – исцелил мои раны, а затем… Затем превратил в то, что ты видишь перед собой.

Голос Шеуда не изменился. Да и глаза были прежними. Разве что смотрели с такой болью и горечью, какие вынести невозможно.

– Я убью его, – сказал Дью. – Я клянусь тебе, что убью его.

– Не клянись, малыш, не надо, – Шеуд покачал головой, отчего ожерелье под подбородком заиграло алыми и золотыми искрами. – Рург презирает клятвопреступников. И Яйо тоже. Ты не сможешь сдержать свою клятву: даже взрослому мужчине не справиться с Вьюхо, владеющим тайным и темным знанием. Тем более тебе, мальчишке.

– И все-таки я клянусь! – повторил сын Огдая. – Я могу крикнуть это очень громко, чтобы и Рург, и Яйо расслышали. Я убью колдуна Вьюхо!!!

– Тише, тише, – Шеуд опасливо огляделся по сторонам. – Зря я, старый дурак, выполз тебе на глаза! Но Крей сказал, что ты не успокоишься, пока не узнаешь правду. Теперь ты узнаешь ее. Слушай. Боюсь, что любопытство твое на твою же беду.

– Не бойся! – кивнул ему Дью. – Я тебя слушаю.

– Я откушу себе язык, если узнаю, что навредил им тебе, малыш. Хоть ты и самоуверен, словно бойцовый петух! – Шеуд улыбнулся, и лицо его осветилось прежним, хорошо знакомым мальчику выражением. Но лишь на миг. – Наши израненные тела покоились на скалах, а души неслись в сумрак Пепельных Пустошей, когда Вьюхо перенес нас сюда и залечил раны, вернув к жизни. Не всех, только пятерых. Остальные были убиты более основательно, и на них его врачебного искусства не хватило. Счастливцы! Рург, должно быть, благоволил к ним… Вьюхо нужны рабы, чтобы добывать под землей прозрачные камни и шлифовать их. Покорные и безгласные рабы. Поэтому он сделал что-то такое с каждым из оживших… Не знаю, как объяснить тебе, поскольку сам мало что понимаю в этом. Колдун захватил в плен, присвоил те невидимые искорки, дары Яйо, которые делают человека человеком. Ты, наверное, заметил, что Крей и его друзья не улыбаются, не кричат, не спорят?

Дью молча кивнул.

– Они никогда не посмеют ослушаться Вьюхо, не посмеют взбунтоваться. Каждое его слово, каждый взмах пальца для них – безусловный приказ. Изнурительная работа, короткий сон, да скудная еда – вот вся их нынешняя жизнь.

– Ты говоришь «их», – перебил мальчик. – Значит, к тебе это не относится?

Шеуд помолчал. Короткие судороги, либо крупная дрожь колыхали жуткое туловище.

– Да, – произнес он с горькой усмешкой. – Моей искры жизни Вьюхо не тронул. Я нужен ему, чтобы находить новые залежи хрусталя, новые глыбы лабрадора. Для поисков глубоко под землей необходимы отвага, сообразительность и чутье на опасность. Лишенные искры жизни не имеют этих качеств. Как и многих других. Дух мой колдун не тронул, но зато, сам видишь, во что превратил мое тело! Он сотворил со мной эту мерзость, чтобы я мог проникать в самые узкие расщелины, передвигался в толще земли так же легко, как люди ходят по ее поверхности, не страшась подземного жара и огня. С таким помощником, как я, Вьюхо надеется уже в скором времени раздобыть все необходимые ему камни.

– С таким помощником, как ты… – повторил Дью. И взорвался: – Значит, ты согласился помогать злобному колдуну! Ты послушно выискиваешь ему в земле какой-то там хрусталь! И это после того, что он сделал с ними, с тобой! Да ты…

От возмущения Дью поперхнулся словами. Он перебирал в уме самые обидные ругательства, и все они казались слишком слабыми.

– Подожди, Дью. Подожди, мальчик мой, – Шеуд опять усмехнулся, криво и мучительно. Горячая тоска плескалась в глазах, и сын Огдая притих. – Неужели ты думаешь, что я согласился помогать ему по своей воле? Неужели ты мог решить, что старина Шеуд струсил? Плохо же ты помнишь меня, мой мальчик! Наверное, ты и Грунн не часто вспоминали меня с тех пор, как нурриши изрубили мое тело – иначе бы ты так не говорил… Как только я очнулся и увидел, во что он превратил меня, как только подлый колдун поведал, чего от меня ожидает, я плюнул ему в лицо и расхохотался. Я расхохотался, Дью, хотя шея моя невыносимо болела, и я должен был зажмуриваться, чтобы не взглянуть ненароком на свое новое тело. Я и сейчас не могу на себя смотреть, стараюсь не подползать к подземным озерам – хотя прошло уже целых полгода. Я сказал Вьюхо, что убью себя. А если он опять оживит меня черными заклинаниями, убью себя снова. Опять и опять буду ускользать от него в иной мир, и он устанет в конце концов тратить силы и чары на мое оживление.

– Ты правильно сказал! – горячо поддержал его мальчик. – Только прежде чем убивать себя, тебе нужно придушить эту гадину!

– …Но Вьюхо только усмехнулся. «Прекрасно, – сказал он. – Не хочешь – не надо. Я отниму твою искру Яйо, и ты станешь таким же послушным рабом, как все остальные. Лишенные искры не убивают себя! Они вялы, робки и покорны. Они бесстрастны, как осенние мухи, и любое повеление хозяина является для них законом. Но мне нужно, чтобы один из вас не боялся проникать вглубь земли и открывать новые драгоценные россыпи. Мне нужно, чтобы один из вас, только один, обладал полноценной человеческой душой. Раз этого не хочешь ты, Шеуд, таким будет твой сын, Крей. Это даже лучше: он молод и крепок, и более вынослив, чем ты. Завтра же я начну превращать его в такое же точно чудовище, каков ты сейчас».

– Проклятый старик! – выдохнул мальчик. – Нет, я не просто убью его, Я…

– Подожди, не горячись, Дью. Вспомни, что Рург презирает клятвопреступников. Я согласился помогать Вьюхо, потому что видеть своего сына таким… – Шеуд запнулся. Камни на его шее разгорелись ярче. – Есть вещи, непосильные для человека. Даже для воина. Если б то был не мой сын, а ты, Дью, я не вынес бы этого точно так же. К тому же старик обещал, что мы будем работать на него от силы два года. За это время он отыщет все необходимые ему камни. Полгода уже прошли. Через полтора года Вьюхо отпустит меня на Пепельные Пустоши, куда так рвется моя душа. А сыну и его товарищам вернет жизнь. Настоящую.

– Он обманет тебя, – хмуро возразил мальчик. – Он отправит их на Пепельные Пустоши тоже. Зачем ему люди, которые будут знать о его злодействах и колдовстве?

– Может быть, ты и прав, – согласился Шеуд. – Но ведь это все равно лучше той участи, какая у них сейчас.

Дью сосредоточенно размышлял. Мальчишеское лицо подергивалось от нетерпеливой досады.

– Но ты говоришь, что можешь свободно передвигаться в толще земли! – осенило его. – Значит, ты можешь выползти отсюда наружу! Ты вернешься домой и расскажешь всем о колдуне Вьюхо. И тогда мужчины убьют его! Они повесят его вниз головой на дереве, потом проткнут его копьями, потом сожгут на костре, потом…

Шеуд покачал головой.

– Никакая сила не заставит меня выползти наружу, Дью. Зачем? Чтобы до смерти напугать мою жену, мою дочку, всех маленьких детей в селении? Нет, конечно моя жена не умрет от ужаса – она отважная женщина. Но проклянет – за то, что посмел показаться всем на глаза в таком виде. Ты мальчик, ты будущий воин, Дью, но даже к тебе я решился выползти только затем, чтобы предостеречь. Чтобы отговорить тебя связываться с колдуном.

– Ну ладно, ладно! – разрешающе махнул рукой Дью. – Не показывайся на глаза женщинам. Покажись только старому Хиваро. Он не поверил мне, когда я рассказал ему о Вьюхо и его мерзких проделках. Тебе же он не сможет не поверить, иначе ему пришлось бы вырвать себе глаза. Пойдем со мной, Шеуд! Пойдем прямо сейчас!

Дью подался вперед и протянул руку, приглашая Шеуда ползти к выходу. Но тут же отдернул ее, испугавшись прикоснуться невзначай к малиново-блестящей чешуе.

Шеуд понимающе покачал головой и отполз назад, чтобы большая часть тела оказалась в тени.

– Есть еще одно, малыш, почему я не выйду на свет и не покажусь никому, даже старине Хиваро. Если наши мужчины убьют Вьюхо – хоть я не очень-то верю в это, потому что он способен на такое, что и помыслить трудно, – если его все-таки убьют, сожгут или пронзят копьями, Крей и другие молодые воины навечно останутся полу-мертвецами. Ведь никто не знает, где прячет колдун украденные у них искры Яйо. Да и как они выглядят, не знает никто. Вьюхо не расскажет об этом даже под пытками.

– Ну, уж под пытками-то расскажет! – ожесточенно сверкнул глазами сын Огдая.

– Ты не знаешь, Дью, как много могут его блестящие камушки. Недаром он увешивает себя ими с головы до ног. Они могут сделать так, что он не почувствует боли и будет смеяться под пытками, словно его щекочут перьями перепела. Или – кожа его окажется прочнее черепашьего панциря. Он не расскажет. Крей и его друзья останутся рабами, теперь уже – мертвого колдуна. Они по-прежнему будут долбить породу, выискивая блестящие камушки, и затем шлифовать их ночами, долгие годы. Я не хочу этого, Дью. Ведь Крей мой сын.

– И мой брат, между прочим, – проворчал Дью. – И мой друг. Хоть он и вцепился в меня тогда по приказу колдуна, как охотничий пес в росомаху. Но я его прощаю, раз у него нет этой самой… искры.

– Заклинаю тебя, мальчик мой, не пытайся бороться с Вьюхо, – Шеуд начал медленно отползать назад по узкому проходу. Голова его опустилась, бородой подметая серую каменную пыль. Он не сводил с Дью слезящихся от копоти глаз и повторял всё глуше и тише: – Заклинаю тебя, забудь обо всем, что видел и слышал здесь, забудь тропинку к этому месту и никому о нем не говори. Ты рассказал Хиваро, и он не поверил – это хорошо. Не говори никому больше. Уходи, Дью! Я чувствую, здесь скоро появится наш хозяин. Я слышу его появление за много шагов: становится трудно дышать, и кровь стучит в голове, когда он только вступает под эти своды. Спеши же! Уходи, малыш. Ты можешь не успеть и погибнуть…

Мальчик заколебался. Он с радостью унес бы ноги из мрачного подземелья, полного черного колдовства и искалеченных полулюдей. Но его не удовлетворило окончание разговора с Шеудом. Забыть обо всем? Никому не рассказывать? Но ведь это значит, что колдун будет по-прежнему одним из самых уважаемых людей в селении, будет звенеть по праздникам чужими охотничьими трофеями, будет прожигать Дью ненавидящими глазами. Если бы только прожигать! Сын Огдая ничуть не сомневался, что Вьюхо поставил целью уничтожить того, кто проник в его отвратительную тайну. Или еще хуже: превратить в такое же немыслимое чудовище, каким стал Шеуд Танцующий Язык, весельчак Шеуд, брат его матери…

– Хорошо, хорошо! – крикнул мальчик уже не различимому во тьме Шеуду, пытающемуся, стуча чешуей, развернуться в узком проходе. – У Крея нет искры, у тебя нет мужества, но у меня есть и то, и другое! Хвала Рургу, я пока что не раб и не мертвец! Я сдержу свою клятву. Этот старый паук, эта грязная вошь еще будет умолять меня…

Он не договорил. Со стороны долбящих породу рабов приближалась знакомая согбенная фигура. Видимо, Метью разродилась на редкость быстро (ну еще бы – в десятый-то раз!), и старик поспешил в свое подземелье. Он даже не переоделся и был в том же ярком наряде, украшенном перьями и костями, в котором совершал свои целительные действа.

– Старый паук? – переспросил Вьюхо и тоненько захихикал. – Грязная вошь? Вот как ты заговорил, хорошенький и зубастенький мой мальчик! Но это последний раз, когда ты отзываешься обо мне непочтительно. Скоро ты запоешь иные слова…

Дью увидел, как за спиной старика выросли, побросав инструменты, молчаливые рабы, и Крей в том числе. Видимо, Вьюхо уже отдал приказ схватить мальчишку, и они, обойдя хозяина, двинулись в его сторону, бесстрастно тесня друг друга плечам и шурша подошвами.

Сын Огдая не испугался. Он знал, что сумеет выбраться так же, как в прошлый раз. Мальчик осторожно отступал назад, не сводя взгляда с угрюмых полулюдей с такими знакомыми и славными лицами. Вот и поворот. Теперь осталось сделать лишь несколько шагов, и заголубеет небесная прореха над головой. Но… где она? Тьма, полная тьма окружала со всех сторон.

– Ага!!! – злорадно зашелся смехом невидимый за поворотом старик. – Попался, как крыса в ловушку! Ищешь свой выход? Нет его! Я завалил его камнем!

Чувствуя себя и впрямь загнанным в дальний угол норы зверем, которого атакуют мускулистые и сытые собаки, Дью, однако, продолжал двигаться, ощупывая стены. Главное – точно определить место, где он спрыгнул вниз, прямо на выпуклую спину жука. Может, жук опять здесь, на своем любимом лежбище? Хвала Рургу! Икры мальчика коснулись чего-то жестко-мохнатого, а ладонь легла на гладкий прохладный щит. Этот лентяй дремлет на прежнем месте!

Содрогнувшись от мысли, что полированный рог величиной с ладонь проскользнет под его животом, Дью одним махом вскочил на спину насекомого, оттолкнулся от нее пятками и принялся карабкаться вверх. Ладонями и коленями он упирался в стены расщелины, а голову втянул в плечи, чтобы не расшибить темя о камень.

Злорадные вопли Вьюхо сменились проклятиями. «Ах ты, ничтожный земляной червь!», «Ползучая гадина, погоди же!!!» По колориту ругательств нетрудно было догадаться, на кого направлен гнев колдуна. Дью, не останавливаясь, расхохотался. Интересно было бы взглянуть на них сейчас! Как может бороться Шеуд, не имея ни рук, ни ног, но одно лишь туловище и крепкие зубы? Наверное, обвился вокруг колдуна гигантской змеей, и тот, худой и тщедушный, дергается и кудахчет, словно схваченная хозяйкой курица…

Макушка Дью уперлась в камень. Он изо всех сил напряг ладони, шею и плечи, но обломок скалы не желал поддаваться. Он надавливал снова и снова, обдирая кожу на темени о жесткий гранит. Ругань старика становилась громче и отчетливей, в ней зазвучали торжествующие ноты. Судя по всему, несмотря на отчаянные усилия Шеуда, преследователи приближались.

Вот уже дымное пламя факела заплясало под ступнями, упирающимися в каменные выступы. Факел держит крепкая мужская рука, запрокинутое лицо так знакомо… Хвала Рургу, это не Крей! Сангур. Правда, и Сангуру он не делал никогда ничего плохого. Наоборот, всегда восхищался его меткостью и быстротой ног. Блестящие глаза молодого воина казались хорошо отшлифованными камнями. Красивыми и пустыми…

Ступни уже припекало языками огня. Сын Огдая предпринял еще одно отчаянное усилие, зажмурившись и напрягая шею, невзирая на давящую боль в макушке. Казалось, бедная его голова сейчас расколется, как лесной орех. Хвала Рургу, грозному и справедливому – камень наконец поддался! Подтянувшись на руках, Дью мгновенно протиснулся в образовавшуюся щель.

– Эй! Старый паук! – крикнул он, очутившись на воле, в затхлый мрак. – Уже дважды ты остаешься в дураках! Хорошо бы ты лопнул сейчас от злости и залепил своими зловонными внутренностями все свои норы!

– Я уничтожу тебя, наглый мальчишка! – донеслось из-под земли. – Ты доиграешься, и очень скоро! Очень скоро ты будешь ползать у меня в ногах и слизывать пыль с моей обуви!..

Дью расхохотался и бросил в расщелину горсть камней. Правда, тут же пожалел об этом: камни посыплются на Сангура с отшлифованными глазами, а вовсе не на голову проклятого колдуна.

* * *

На этот раз сын Огдая возвращался в селение спокойно и неторопливо. К чему спешить? Вряд ли Вьюхо выползет из своего подземелья и бросится за ним вдогонку. А если и бросится – что ему стоит справиться со щуплым стариком? Даже лучше было бы принять бой здесь, один на один, а не вздрагивать каждый раз от прикосновения раскаленных до белизны глазок. Но колдун не вступит в открытую битву, о нет, он будет жалить исподтишка, словно затаившаяся в высокой траве гадюка.

Мальчик шел медленно еще и для того, чтобы привести в порядок возбужденные мысли и решить, что делать. Забыть, махнуть рукой, как заклинал его Шеуд? Если и захотел бы забыть, налитые ядом глазки будут напоминать ежедневно. Еще раз поговорить с Хиваро? Он скажет, что Дью клевещет и оскорбляет теперь уже брата матери, павшего славной смертью на поле битвы. Рассказать еще кому-нибудь? Поверить смогут разве что мальчишки младше его возрастом. Да и то лишь потому, что попробовали бы они не поверить! Кулаки Дью тут же покажут, кто врет, а кто говорит правду. Но какой с них прок, с малолеток? Если бы Крей был живой, он бы ему поверил. Они верили друг другу всегда, и вдвоем обязательно что-нибудь бы придумали. Крей, Крей… И зачем он отдал эту свою искру? Не мог вцепиться в нее покрепче и не уступать хилому старикашке…

Дью принимал решения быстро. Долго раздумывать, взвешивать и колебаться было не в его характере. Приняв же решение, так же незамедлительно претворял его в жизнь. Колдуна Вьюхо нельзя убивать до тех пор, пока неизвестно, где он прячет подло отобранные им искры? Чудесно! Значит, надо найти эти самые искры, и как можно скорее. Сегодня ночью.

План действий созрел молниеносно. Правда, необходим был союзник. Поразмыслив, Дью избрал для этой роли семилетнего Пэди, мальчишку, жившего с ним по соседству. Пэди заглядывал старшему приятелю в рот, гордился крохами покровительственной дружбы, которой тот удостаивал его изредка, и любое его повеление выполнил бы беспрекословно.

Как только стемнело, Дью выманил мальчика из дома и долго втолковывал ему горячим шепотом, что тот должен делать. Роль, которую он отвел Пэди, была нетрудной, но для надежности он повторил ее несколько раз, строго упираясь взглядом в преданные, выпученные от напряжения глаза мальчишки. Когда Пэди, задыхаясь от важности возложенного на него поручения, клятвенно пообещал выполнить все в точности, не спрашивая, как и подобает младшему по возрасту, для чего это нужно, Дью отпустил его. На прощанье небрежно пообещал мальчику в случае удачи подарить пару новеньких наконечников для стрел и тростниковую свистульку, отчего глаза маленького приятеля вспыхнули еще преданней.

Спустя недолгое время, когда всё вокруг стихло и селение погрузилось в безмятежный сон, из соседнего дома раздались пронзительные детские вопли. Их не заглушали даже бревенчатые стены и крыша с плотным слоем земли. Пэди старался на славу. Он орал и катался по своему ложу так, словно внутри у него грызлись между собой крысы. Испуганная мать с трудом разобрала сквозь вой и рыдания, что у него болит живот, и не просто болит, а режет, горит и щиплет так, что терпеть нет никакой возможности. Обеспокоенная женщина положила на живот лед из погреба, затем принялась тихонько его поглаживать, но мальчик не унимался. Наоборот, стал биться и подскакивать на подстилке из козьего пуха, словно поджариваемая живьем рыба. Разбуженный и раздраженный отец велел жене идти за знахарем, пока мальчонка не выпустил душу из корчащегося тела. Набросив на плечи меховую накидку, мать кинулась к хижине Вьюхо.

Как только женщина выбежала со двора, Дью, наблюдавший за творившимся у соседей от своей изгороди, прошмыгнул к ним в дверь с видом разбуженного среди ночи и встревоженного приятеля.

– Так и ори! – шепнул он, склонившись над мальчиком. – И не вздумай умолкнуть до тех пор, пока я не вернусь и не свистну три раза под окошком.

Он незаметно ущипнул Пэди выше пупка, да так сильно, что бедный ребенок взвыл еще громче, и уже неподдельные слезы горошинами покатились из глаз.

Выскочив во двор, Дью затаился за густой порослью можжевельника в пяти шагах от калитки. Вскоре мимо него пронеслась растрепанная мать Пэди, а следом за ней – хмурый и нервно позевывающий Вьюхо.

– Муж хорошо отплатит… Так кричит, словно кто-то режет его изнутри… Самую лучшую шкуру, какую ты только выберешь… Мальчик мой… У нас еще есть прозрачный камень величиной с орех, возьми его тоже…

Перед тем как шагнуть в дом, Вьюхо приостановился и оглянулся. Дью сжался в комок. Ему показалось, что злобные глазки нашарили его в кустах, и под бровями сверкнула настороженная искра. Мальчик чуть было не отказался от своего плана, но вовремя прикрикнул на себя, пришпорил, как заколебавшегося перед расщелиной в горах жеребца, обозвав трусливым сурком и клятвопреступником.

Лишь только соседская дверь захлопнулась, сын Огдая ринулся к хижине колдуна, стараясь бежать бесшумно и стремительно, словно тень парящей в небесах птицы.

В дорийских селениях отроду не знали, что такое дверные замки и засовы, поэтому Дью беспрепятственно проник внутрь просторной зажиточной хижины. На его счастье было полнолуние, в слюдяном окошке мерцало расплывчатое око богини Нихель, заливая комнату от земляного пола до потолка нежно-призрачным светом.

Дью старался действовать быстро, но без суеты. Искры… Вряд ли колдун будет хранить их в мешочках из кожи, которые понавешены у него вдоль стен. Искры прожгут любую кожу и вырвутся наружу. Для надежности он все-таки развязал несколько мешочков. Из каждого в нос ударил резкий, как мальчишечий кулачок, запах. То едкий, вызывающий кашель, то приторный, то тошнотворный. Нет, мешочки лучше не трогать, иначе гадость, хранящаяся там, может лишить его нюха, а то и зрения… Вряд ли искры будут храниться и в деревянном ларце, ведь дуб или сосну они прожгут тоже. На всякий случай он вскрыл и ларец. Там оказалось что-то совсем непонятное: высушенные и скрученные на манер веревок змеиные шкурки, блестящие надкрылья жуков, хрупкие птичьи кости…

Перерыв всё, что только смог обнаружить, развязать и раскрыть, Дью в растерянности остановился. Его осенила неприятная мысль: почему бы Вьюхо не хранить присвоенные искры в том же подземелье, где вгрызаются в землю его молчаливые рабы? Под землей уж точно надежнее, чем в хижине без замка. Какой же он дурак…

– Клянусь Рургом, я полный дурак! – сокрушенно пробормотал сын Огдая.

– Ты полный дурак, да и наглый вор к тому же! – откликнулся от двери хорошо знакомый, вибрирующий от злорадства голос.

При свете луны со своими пронзительными глазами и возбужденно трясущимися конечностями старик мало напоминал человека. Скорее, какой-нибудь болотный демон или дремучий лесной оборотень выполз на теплый запах живущих.

– Вор! – закричал Вьюхо, на этот раз уже во весь голос. Казалось странным, что в хилом и согбенном теле мог таиться столь полновесный, колеблющий стены вопль. – Эй, люди, просыпайтесь! Сюда! Сюда, скорее! Наглый вор забрался ко мне в дом! Хватайте его!..

* * *

Дью знал, что его ожидает. По неписаным дорийским законам вору, посягнувшему на добро соплеменника – неважно, соблазнился ли он добротным оружием или облезлой козьей шкурой, – полагалось отрубить правую руку и навсегда изгнать из пределов родного селения. На памяти мальчика такое случилось всего лишь раз. Дью было шесть или семь лет, когда взбудораженное, кипящее негодованием племя исторгло из своих рядов Хоссу Высохший Стебель, жалкого и худого, вечно голодного из-за своей неприспособленности ни к какому делу. Вместо руки с правой стороны тела у него болтался замотанный в кровавые тряпки обрубок. Хосса попытался украсть козу у соседа, дабы вдоволь наесться вареным мясом, но бесславно попался за этим занятием. Когда его поймали, он ползал у ног мужчин, умолял простить, выл, перемешивая слезы с землей, что погибнет от голода. Но воины и охотники, вершившие суд, были неумолимы. Воровство у своих соплеменников и трусость на поле боя – два не прощаемых преступления. Дориец мог уйти в иные края, разбогатеть там путем грабежа и разбоя, и никто по его возвращении не скажет ему или о нем дурного слова. Но стащить у соседа старый меч, продырявленный щит или курицу так же низко, как ударить родного отца или показать спину врагу на поле битвы.