«Стар я становлюсь, забывчив, – говорит дед. – Многое бывало за эти года, всего не упомнишь. – Брови совсем надвинул, смотрю – дичинка эта в нем проглянула, но ничего – расправился. – Я вот трех сыновей потерял. Старшего убили в германскую войну. Средний сын ушел к белым, убит в конном бою младшим братом своим, – красным, значит, – третьим моим сыном. Брата он убил под Царицыном, взял коня с седлом и оружие. В письме мне писал: «Теперь, батька, квиты за ваши дела». И его тоже убили позже, где – не упомню…» Так хитро повернул старик наш разговор, что мне смешно стало, а совсем приготовился с ним поспорить. Говорю: «Что же вы, дед, признаете теперь советскую власть?» – «А чего же ее не признавать? Власть наша, своя. Вот на выборах в исполком послал зятя». – «Кто же он – коммунист?» «Да как тебе сказать, – с уклоном. Однолошадный, словом. Бойкий казак». «Так зачем же, – говорю, – вы такое кошмарное дело сделали на хуторе Пономареве?» – «Агитаторы были не те».

Вот поди, и поспорь с ним. Все-таки угощаться я у него не остался. Личная вражда, конечно, забыта. А нехорошо. Шрам-то, он – вот он, ноет в ненастье. (Он быстро провел ладонью по обритому черепу). Так… Из станицы заехал я на хутор. Но могилы не нашел, – перепахана… Травой заросла… А хотел я рассказать деду, как мы заплатили за «не тех агитаторов»…

От Одессы до Волги прошли огнем. Великие были походы. А кто их опишет? Свидетелей мало осталось. Вон – Афанасий Иванович… Он нас водил. Так он молчит… Знаете, какой силы был человек? Конь под ним стонал в бою. Бывало, белые за сто верст услышат, что Афанасий Иванович идет, и начинают кашлять. В Железной дивизии у него были исключительно добровольцы – партизаны – донцы, кубанцы, терцы, и из Украины, и из Великой России, киргизы, черемисы, военнопленные мадьяры, немцы.