Философия зла и философия преступности

другие обладают таким могуществом, как и мы, то оно теряет свое значение»^[41]. Наличие друзей также отнесено к благам, так как оно полезно, поскольку способствует обеспечению безопасности жизни; наличие врагов, напротив, названо злом, поскольку оно связано с опасностями и лишает людей защиты. Сравнивая различные виды добра и зла, Гоббс отмечает, что «при прочих равных условиях нам придется признать большим добром или злом то, которое имеет более продолжительное существование, подобно тому как целое больше своих частей. На том же основании из нескольких благ или зол большим будет то, которое при прочих равных условиях окажется интенсивнее других. При прочих равных условиях благо, которое является таковым для большего числа людей, приходится признать большим, чем благо, которое является таковым для меньшего числа людей, ибо более общее и более частное различаются между собой как большее и меньшее»^[42].

Французские просветители XVIII в. основным критерием различения добра и зла провозгласили интересы человеческой личности. Согласно их представлениям, вещи сами по себе не являются ни добром, ни злом, а становятся такими лишь относительно интересов конкретных людей. Характерно следующее высказывание Вольтера: «Добродетель и порок, моральное добро и зло во всех странах определяются тем, полезно или вредно данное явление для общества»^[43]. Гельвеций, в свою очередь, отметил, что одни и те же добродетели оцениваются в разные времена по-разному, в зависимости от их полезности эпохе. А с точки зрения Дидро, в природе человеческой есть два противоположных начала: самолюбие, влекущее нас к себе самим, и добродетель, толкающая нас к другим. «Если бы одна из этих пружин сломалась, – уточняет Дидро, – человек был бы злым до бешенства или великодушным до безумия»^[44]. Согласно воззрениям просветителей, каждый человек стремится к добру, причины же зла коренятся в неправильном воспитании и невежестве^[45].

Определять моральную ценность поведения или поступка его полезностью предложили последователи этической теории утилитаризма. Зачатки утилитаризма исследователи обнаруживают уже в трудах древнегреческого философа Эпикура, однако в виде завершенного учения утилитаризм был разработан английским социологом Иеремией Бентамом. По представлениям Бентама, реальны только частные, индивидуальные интересы того или иного человека; «общественное тело» представлялось мыслителю фикцией, а общественные интересы – не более чем совокупностью частных интересов. В основе этики Бентама лежит «принцип пользы», в соответствии с которым действия людей, их отношения должны получать моральную оценку согласно приносимой ими пользе. Иными словами, морально то, что «приносит наибольшее счастье наибольшему количеству людей». Отсюда призыв Бентама к достижению каждым человеком личного счастья, увеличивающего общую сумму людского счастья. Поэтому и законодатель при устроении общества должен исходить из принципа наибольшей суммы счастья для наибольшего числа людей. Определение того, что есть счастье, благо, польза для индивида, в свою очередь, потребовало определения человеческой природы. Согласно Бентаму, главными движущими мотивами человека, обусловливающими все его суждения, решения и поступки, выступают удовольствие и страдание. Человеку свойственно стремиться к удовольствию и избегать страдания. Понятие пользы выражает свойство или способность какого-либо предмета предохранить от зла или доставить благо. Зло есть страдание или причина страдания; благо – удовольствие или причина удовольствия. Нет другого критерия, позволяющего провести различие между добром и злом, кроме принципа пользы. Нравственное благо является таковым вследствие своей способности производить физическое благо, нравственное зло таково, поскольку производит физическое зло.

По оценкам исследователей, Бентам исходит из действительной организации человека и подразумевает страдания и удовольствия не только тела, но и души. Он видит четыре источника удовольствия и страдания: физический, политический, моральный и религиозный. Слова «справедливый», «несправедливый», «нравственный», «безнравственный» и пр. Бентам употребляет как собирательные понятия, заключающие в себе идеи страданий и удовольствий. Признавая психологический, онтологический и моральный индивидуализм принадлежностью человеческой природы, Бентам полагал, что каждый индивид движим корыстными интересами, преобладающими над общественным интересом. Однако разум заставляет индивида понять зависимость собственного благосостояния от благосостояния общественного: общество необходимо каждому индивиду, и потому интересы индивидов совпадают. Разумная оценка собственных интересов должна заставить человека отождествить их с интересами общества^[46].

Важное место вопросу о добре и зле отводилось в немецкой классической философии. Так, согласно представлениям Иммануила Канта, всем людям свойственно нравственное чувство, находящее выражение в категорическом императиве. Поскольку это чувство не всегда побуждает человека к поступкам, приносящим ему земную пользу, должно существовать некоторое основание, некоторая мотивация нравственного поведения, лежащие вне этого мира. Все это с необходимостью требует существования бессмертия, высшего суда и Бога. «О человеке, как моральном существе, – утверждал Кант, – уже нельзя спрашивать, для чего он существует. Его существование имеет в себе самом высшую цель, которой, насколько это в его силах, он может подчинять всю природу»^[47]. Природу человека

Кант считал двойственной: как разумное, познающее существо человек принадлежит царству свободы, однако как существо чувствующее, включенное в сферу действия законов необходимости он подвержен слабостям, испорченности и т.п. Суждение «человек зол» выражает, по Канту, только то, что человек сознает моральный закон и все равно принимает в свою максиму (случайное) отступление от него. Сказанное относится к человеку «как члену рода человеческого не в том смысле, что это качество будто бы вытекает из понятия его рода (из понятия человека вообще, в таком случае оно было бы необходимым), а в том, что <…> это можно предположить как субъективно необходимое в каждом, даже самом лучшем человеке. Так как само это предрасположение надо признать морально злым, стало быть, не естественными задатками, а чем-то таким, что может быть вменено человеку, следовательно, состоит в противных закону максимах произвола <…>, то это естественное предрасположение к злому, поскольку оно всегда совершается по собственной вине, мы можем называть изначальным, прирожденным (и тем не менее нами самими нажитым) злым в человеческой природе»^[48]. Злонравность, или испорченность, человеческого сердца есть, по словам философа, «предрасположение произвола к максимам предпочитать мотивам из морального закона другие (неморальные) мотивы. Ее можно также называть извращенностью человеческого сердца, так как она извращает нравственный порядок в отношении мотивов свободного произвола; и хотя с этим еще могут уживаться законно добрые (легальные) поступки, все же образ мыслей бывает этим извращен в корне (что касается морального образа мыслей), и поэтому человек называется злым»^[49]. Таким образом, по Канту, в мире феноменальном существует «вечное зло», которое может быть преодолено только воспитанием, культурой, религией и моралью. Следование категорическому императиву и означает победу нравственной воли над злом.

Разбирая основы метафизики нравственности, Кант отмечает: «Нигде в мире, да и нигде вне его, невозможно мыслить ничего иного, что могло бы считаться добрым без ограничения, кроме одной только доброй воли. Рассудок, остроумие и способность суждения и как бы иначе ни назывались дарования духа, или мужество, решительность, целеустремленность как свойства темперамента в некоторых отношениях, без сомнения, хороши и желательны; но они могут стать также в высшей степени дурными и вредными, если не добра воля, которая должна пользоваться этими дарами природы и отличительные свойства которой называются поэтому характером. Точно так же дело обстоит и с дарами счастья. Власть, богатство, почет, даже здоровье и вообще хорошее состояние и удовлетворенность своим состоянием под именем счастья внушают мужество, а тем самым часто и надменность, когда нет доброй воли, которая исправляла бы и делала всеобще-целесообразным влияние этих даров счастья на дух и вместе с тем также и самый принцип действования»^[50]. Некоторые свойства, по убеждению Канта, благоприятствуют доброй воле и «могут очень облегчить ее дело; однако, несмотря на это, они не имеют никакой внутренней безусловной ценности, а всегда предполагают еще добрую волю, которая умеряет глубокое уважение, справедливо, впрочем, им оказываемое, и не позволяет считать их безусловно добрыми. Обуздание аффектов и страстей, самообладание и трезвое размышление не только во многих отношениях хороши, но, по-видимому, составляют даже часть внутренней ценности личности; однако многого недостает для того, чтобы объявить эти свойства добрыми без ограничения (как бы безусловно они ни прославлялись древними). Ведь без принципов доброй воли они могут стать в высшей степени дурными, и хладнокровие злодея делает его не только гораздо более опасным, но и непосредственно в наших глазах еще более омерзительным, нежели считали бы его таким без этого свойства»^[51]. Добрая воля, по Канту, «добра не благодаря тому, что она приводит в действие или исполняет; она добра не в силу своей пригодности к достижению какой-нибудь поставленной цели, а только благодаря волению, т. е. сама по себе»^[52].

Разрешить проблему теодицеи — согласовать существование зла и бытие всемогущего и всеблагого Бога – пытался другой немецкий философ Фридрих Вильгельм Йозеф Шеллинг. Зло возможно лишь при допущении свободы; но свобода может быть только в Боге. Вместе с тем корень зла не может лежать в личности Бога. Эту антиномию Шеллинг устраняет, допуская наличие в Боге чего-то такого, что не есть сам Бог. Согласно представлениям философа, зло не есть первоначальный принцип, существующий рядом с Богом; оно возникает из-за отпадения конечного «Я» от Абсолюта. Однако, поскольку такое отпадение есть самораздвоение Абсолюта, необходимо с самого начала допустить двойственность последнего. По Шеллингу, в Боге нужно различать основу (Grund) существования и само существование. Названная основа Бога есть Его природа; эта темная, иррациональная основа делает возможным самораздвоение Бога, а значит, и зло. В человеческой природе зло состоит в утверждении своей обособленности, в стремлении от первоначального центра абсолютного к периферии. Не разделяя и оспаривая мнение своих предшественников, считавших зло чисто отрицательным понятием недостатка или отсутствия добра, Шеллинг видит в зле положительную силу, направленную против силы добра. По представлению философа, небу противостоит не земля, а ад: «И так же, как существует энтузиазм добра, существует и воодушевление злом»^[53]. Хотя зло и представляет собой силу, враждебную Богу, оно необходимо для откровения Бога. «Ибо если Бог в качестве духа есть нераздельное единство обоих начал и то же единство действительно только в духе человека, то, будь оно в человеке столь же неразрывно, как в Боге, человек ничем бы не отличался от Бога; он растворился бы в Боге, и не существовало бы ни откровения, ни движения любви»^[54]. Бог может обнаружиться лишь в преодолении своей противоположности, т. е. зла, ибо всякая сущность обнаруживается только в своей противоположности: свет – во тьме, любовь – в ненависти, единство – в раздвоенности. «Если бы не было разъединения начал, – подчеркивал Шеллинг, – единство не могло бы обнаружить свое всемогущество; не будь разлада, не могла бы стать действительной любовь»^[55]. Разделяя взгляд Платона на истолкование материи, Шеллинг признает, что последняя «есть изначально противодействующая Богу и поэтому сама по себе злая сущность»^[56]. Для победы над злом, по Шеллингу, необходимо прежде всего преодолеть в себе темное начало стихийной природы. Стоя в кульминационной точке природы, человек естественно стремится опять низринуться в бездну, подобно тому как взобравшегося на вершину горы охватывает головокружение, угрожающее ему падением. Но главная слабость человека – в страхе перед добром, ибо добро требует самоотречения и умерщвления своего себялюбия. Однако человек по природе своей способен преодолеть этот страх и стремление ко злу. В этой способности, заключает Шеллинг, и состоит свобода.

Для западной философии второй половины XIX в. характерны пессимистические учения о добре и зле, отрицающие возможность торжества добра в мире. Так, Артур Шопенгауэр, один из крупнейших представителей философии пессимизма, считал, что действительность носит иллюзорный характер, а страдание и зло заложены уже в основе бытия. «Есть одна только врожденная ошибка, – заявлял философ, – это убеждение, будто мы рождены для счастья»^[57]. Сама жизнь несет в себе зло и страдание, от которого человек не может освободиться; страдание как таковое существенно и неизбежно для жизни, а от случая зависит только его форма, только вид, какой оно принимает, и потому каждое наше горе заполняет место, которое без него тотчас заняла бы другая горесть, им в данный момент вытесняемая, так что судьба имеет над нами, по существу, мало власти. Согласно Шопенгауэру, зло всеобще и нераздельно с жизнью. Оно есть порождение чрезмерно сильного потока воли и вызываемого им неустранимого страдания. Основное же свойство мировой воли состоит в том, что она ни к чему не направлена: нет никакой конечной цели, т. е. нет никакого смысла. Почему один человек зол, а другой добр? – задается вопросом Шопенгауэр и тут же отмечает, что это не зависит от мотивов и внешних влияний, например от поучений и проповедей, и в этом смысле совершенно необъяснимо. «Но являет ли злой свою злобу в мелочной неправде, в коварных проделках и низком плутовстве, совершаемых в тесном кругу близких, или же он в качестве завоевателя угнетает народы, повергает в ужас целый мир, проливает кровь миллионов, – это внешняя форма его явления, несущественная его часть, и она зависит от обстоятельств, которые ниспослала ему судьба, от окружающих внешних влияний, от мотивов, однако из них никогда нельзя объяснить его подчиненность этим мотивам, она вытекает из воли, проявлением которой служит этот человек»^[58]. Воля к жизни реализуется в человеке посредством эгоизма (утверждения собственного существования), однако проявляет себя двояко. Она становится источником безудержного эгоизма, но она же воплощает себя в свободе. Поэтому человек способен пойти против эгоизма по дороге самопожертвования. Нужно относиться к другому как к самому себе, обогащать свой духовный мир. Но такой путь, по Шопенгауэру, есть удел избранных, поскольку для большинства характерны извращенность и злоба. В начале своей жизни мы все невинны, что, впрочем, означает, по мнению мыслителя, только то, что «ни мы, ни другие не знаем злой стороны нашей собственной природы: она вызывается лишь мотивами, и лишь со временем мотивы проникнут в сознание. Под конец мы узнаем самих себя совершенно другими, нежели считали себя a priori, и часто мы пугаемся тогда самих себя»^[59].

Пессимистический взгляд на историю характерен и для другого немецкого философа – Эдуарда фон Гартмана. Основой всего сущего мыслитель полагал абсолютное бессознательное духовное начало. Вселенная представлялась ему продуктом иррационального процесса, в котором сознание есть лишь орудие бессознательной мировой воли, рассматриваемой в качестве источника жизни и движущей силы развития. Гартман призывал к избавлению от трех иллюзий, последовательно владевших умами людей: иллюзии земного счастья, иллюзии потустороннего счастья и, наконец, иллюзии достижения счастья в результате социального прогресса. В своем отрицании возможности счастья в результате исторического развития философ пришел к проповеди нигилистической религии, заявляя, что эволюция влечет Вселенную к уничтожению путем осознания ее неразумия и нецелесообразности^[60].

На относительность наших представлений о добре и зле указывал Фридрих Ницше: «Большей власти не нашел Заратустра на земле, чем добро и зло. Ни один народ не мог бы жить, не сделав сперва оценки; если хочет он сохранить себя, он не должен оценивать так, как оценивает сосед. Многое, что у одного народа называлось добром, у другого называлось глумлением и позором – так нашел я. Многое, что нашел я, здесь называлось злом, а там украшалось пурпурной мантией почести»^[61]. С точки зрения Ницше, «добродетель», «долг», «добро само по себе», доброе с характером безличности и всеобщности – все это химеры, в которых выражается упадок и крайнее обессиление жизни. Самые глубокие законы сохранения и роста повелевают как раз обратное: чтобы каждый находил себе свою добродетель, свой категорический императив. Представления о добре и зле характеризуют лишь «мораль рабов». Ницше развивает элитарную концепцию господства «высшей касты» – немногих людей, имеющих право «воплощать счастье, красоту, добро», над подавляющим большинством – «посредственностью», которую не общество, а сама природа предназначила к тому, чтобы «иметь общественную полезность, быть колесом, функцией»^[62]. Сверхчеловек отличается от простых людей прежде всего несокрушимой волей. «Что хорошо?» – спрашивает Ницше, и сам отвечает: «Все, что повышает чувство власти, волю к власти, власть в человеке. Что дурно? Все, что происходит из слабости»^[63]. Для посредственного существовать в качестве посредственного – счастье. Сверхчеловек же не испытывает никакого зла и вообще стоит «по ту сторону добра и зла», являясь «сверхнравственным».

Постоянным спутником нашей жизни считали зло представители экзистенциализма, или философии существования, – направления в философии ХХ в., которое основным предметом осмысления сделало человека, смысл жизни, судьбу личности в современном мире. По оценкам исследователей, в философии существования нашел отражение кризис оптимистического либерализма, опирающегося на технический прогресс, но бессильный объяснить неустроенность человеческой жизни, присущие человеку чувства страха, отчаяния, безысходности. Для экзистенциализма характерно отрицание наличия добра в мире, признание абсолютного значения зла. Зло необходимо сопутствует человеческому существованию. Человек способен мыслить и осознавать свое бытие, а следовательно, рассматривается как ответственный за свое существование. Человек должен осознавать себя и быть ответственным за себя, если он хочет стать самим собой^[64].

Разумеется, над разрешением проблемы добра и зла задумывались и наши соотечественники. Владимир Сергеевич Соловьев, например, утверждал, что зло и страдание имеют внутреннее, субъективное значение и существуют в нас и для нас, т. е. в каждом существе и для него. Они представляют собой состояния существа: зло есть напряженное состояние его воли, утверждающей исключительно себя и отрицающей все другое, а страдание есть необходимая реакция другого против такой воли^[65]. По Соловьеву, весь мир лежит во зле; зло есть всемирный факт, ибо всякая жизнь в природе начинается с борьбы и злобы, продолжается в страдании и рабстве, кончается смертью и тлением. Первейший закон природы, замечает мыслитель, есть борьба за существование. Вся жизнь природы проходит в непрерывной вражде существ и сил, в их злобных нарушениях и захватах чужого бытия. «Каждое существо в нашем мире от малейшей пылинки и до человека всею своею природною жизнью говорит одно: я есть и все остальное – только для меня, и сталкиваясь с другим, оно говорит ему: если я существую, то тебе уже нельзя существовать, тебе нет места со мною. И каждое говорит это, каждое покушается на всех и хочет всех истребить и само всеми истребляется. Жизнь природы, поскольку она основана на эгоизме, есть злая жизнь, и закон ее есть закон греха»^[66]. Спасение В. С. Соловьев видел в христианстве, которое доброй вестью явилось всему миру: «Смысл мира, в нем же и правда Божия, есть внутреннее единство каждого со всеми. В виде живой личной силы это единство есть любовь. Как силою внешнего закона всемирный смысл подавляет и связывает темную жизнь в человеке, как светом своей истины он обнаруживает и осуждает тьму этой жизни, просвещая человеческое сознание, так бесконечною силой любви тот же смысл проникает в эту тьму, овладевает самим существом человека, перерождает его природу и истинно воплощается в нем»^[67].

Богатое философское наследие оставил нам Лев Николаевич Толстой. Отправной точкой его понимания праведного жизненного пути стали слова Христа: «Вы слышали, что сказано древним: око за око, зуб за зуб. А я говорю: не противьтесь злу» (Мф 5:38, 5:39). По признанию Л. Н. Толстого, он осознал, что центр тяжести всей мысли, всего Учения Христа заключен в этих словах, а последующее (о том, чтобы подставить левую щеку, если ударили по правой) есть только разъяснение первого положения. Христос, в понимании Толстого, «нисколько не велит подставлять щеку и отдавать кафтан для того, чтобы страдать, а велит не противиться злу и говорит, что при этом придется, может быть, и страдать»^[68]. «Он говорит просто, ясно: тот закон противления злу насилием, который вы положили в основу своей жизни, ложен и противоестественен; и дает другую основу – непротивления злу, которая, по его учению, одна может избавить человечество от зла. Он говорит: вы думаете, что ваши законы насилия исправляют зло; они только увеличивают его. Вы тысячи лет пытались уничтожить зло злом и не уничтожили его, а увеличили его. Делайте то, что я говорю и делаю, и узнаете, правда ли это»^[69].

Движение к добру, по мысли Л. Н. Толстого, совершается не мучителями, а мучениками. Как огонь не тушит огня, так зло не может потушить зла. Только добро, встречая зло и не заражаясь им, побеждает зло. Это, на взгляд философа, «есть в мире души человека такой же непреложный закон, как закон Галилея, но более непреложный, более ясный и полный. Люди могут отступать от него, скрывая его от других, но все-таки движение человечества к благу может совершаться только на этом пути»^[70]. Отсюда вытекает и следующий совет: «Живи в мире со всеми людьми, никогда своего гнева на людей не считай справедливым. Ни одного, никакого человека не считай и не называй пропащим и безумным. <…> И не только своего гнева не признавай не напрасным, но и чужого гнева на себя не признавай напрасным, и потому: если есть человек, который сердится на тебя, хоть и напрасно, то, прежде чем молиться, пойди и уничтожь это враждебное чувство. <…> Вперед старайся уничтожить вражду между собой и между другими людьми, чтобы вражда не разгорелась и не погубила тебя»^[71].

Добрая жизнь, полагал Л. Н. Толстой, как по языческому, так и по христианскому мировоззрению измеряется одним – соотношением между любовью к себе и любовью к другим. «Чем меньше любви к себе и вытекающей из нее заботы о себе, трудов и требований от других для себя, и чем больше любви к другим и вытекающим из нее заботы о других, трудов своих для других, тем добрее жизнь. Так понимали и понимают добрую жизнь все мудрецы мира и все истинные христиане, и точно так же понимают ее все самые простые люди. Чем больше человек дает людям и меньше требует себе, тем он лучше; чем меньше дает другим и больше требует себе, тем он хуже»^[72].

Многие важные проблемы, касающиеся добра и зла, смысла человеческой жизни, стали темой глубоких размышлений наших современников. Академик Дмитрий Сергеевич Лихачев разработал собственный «Моральный кодекс», изложенный в «Письмах о добром». В этот Кодекс вошли, в частности, такие положения: 1) люби людей – и ближних и дальних; 2) твори добро, не видя в том заслуги; 3) люби мир в себе, а не себя в мире; 4) не уставай в труде и самосовершенствовании: творчески обогащая мир – изменяешь себя, нравственно совершенствуя себя – изменяешь мир; 5) ни зависти, ни жадности, ни злобы ты в сердце никогда не допускай; 6) не помни зла и злого пожалей; 7) над временем человек не властен, но будь хозяином своего времени; 8) не отказывайся от временного, служи вечному, но не будь рабом ни того, ни другого; 9) есть свет и тьма, есть благородство и низость, есть чистота и грязь: до первых надо дорасти, а до вторых стоит ли опускаться?.. выбирай достойное, а не легкое; 10) твой дом – земля, твоя семья – человечество, береги их^[73].

Итак, мы убедились, что сложившиеся представления о добре и зле, при всем их многообразии, имеют между собой и много общего, что встречается в разные времена и у разных народов. Самоотречение, забота о ближнем, готовность поступиться своими интересами во имя интересов другого человека, умение любить и прощать, неделание другому того, чего не желаешь себе, – вот краеугольные, базовые положения, определяющие добродетель. Эгоизм, стремление к удовлетворению лишь собственных интересов во вред интересам других, зависть, жадность, мстительность, ненависть и жестокость – вот слагаемые зла. «Человечество живет давно, – утверждал Л. Н. Толстой, – и как преемственно выработало свои практические приобретения, так не могло не выработать тех духовных начал, которые составляли основы его жизни, и вытекающих из них правил поведения. <…> Такая общая всем людям нашего времени – не какая-нибудь религия со всеми ее особенностями и извращениями, а религия, состоящая из тех религиозных положений, которые одинаковы во всех распространенных и известных нам, исповедуемых более чем 9/10 рода человеческого религиях, – существует, и люди еще не окончательно озверели только потому, что лучшие люди всех народов, хотя и бессознательно, держатся этой религии и исповедуют ее. <…> Положения этой истинной религии до такой степени свойственны людям, что как только они сообщены людям, то принимаются как что-то давно известное и само собой разумеющееся. <…> Положения эти в том, что есть Бог, начало всего; что в человеке есть частица этого божественного начала, которую он может уменьшить или увеличить в себе своей жизнью; что для увеличения этого начала человек должен подавлять свои страсти и увеличивать в себе любовь; и что практическое средство достижения этого состоит в том, чтобы поступать с другими так же, как хочешь, чтобы поступали с тобою. Все эти положения общи и браманизму, и еврейству, и конфуцианству, и таосизму, и буддизму, и христианству, и магометанству»^[74]. Присваивая, отнимая, обижая, ненавидя, причиняя вред, решая свои проблемы за счет других, мы неминуемо сеем зло; отдавая, прощая, любя, принося пользу людям, мы взращиваем в мире Добро.