Набрав по свалкам металлолома, деталей разбитых машин, чугунных радиаторов и прочего металлического мусора, студенты на дорогих своих машинах свозили добытое «богатство» на территорию академии и тащили на первый этаж, в скульптурную мастерскую мастера.
Не всё шло гладко: ведь ученики имели дело с тяжёлыми предметами. Иные творцы и в больницу попадали! Вытаскивая из багажника своего шестисотого «Мерседеса» ржавый задний мост грузовика, одна креативная девушка уронила металлолом себе на ногу. Вызвали «скорую». На следующий день студентка приехала в «Zommer Academy» в гипсе и на костылях. Но с огнем в глазах! Она была полна решимости и намеревалась довести начатое до финала.
Мастерская герра Эбихарта была самой шумной во всей академии. Под мудрым руководством Эби ученики создавали действительно уникальные вещи. Мальчики и девочки гремели кувалдами и стучали молотками, варили и паяли, резали дисками и пускали в ход электропилы. По окончании курса эта стальная гвардия с гордостью демонстрировала сокурсникам блестящие творения рук своих. Счастливые выпускники увозили свои «скульптуры» домой, чтобы установить их где-нибудь на лужайке перед собственным домом.
От тяжелого – к легкому! Маленький китаец Ли в неизменно черном сатиновом костюме обучал большую группу толстых бюргеров обоих полов тонкостям китайской лечебной гимнастики. Его плавные, воздушные движения рук и ног, легкие повороты головы сопровождались мелодиями китайской инструментальной музыки.
На гимнастике педагог не зацикливался и параллельно гадал всем желающим на специальной китайской монете с квадратным отверстием посередине.
Никакого мошенничества! Все его предсказания сбывались, что удивляло и вызывало всеобщий восторг.
Светловолосого норвежца Ингварра сближал с китайцем Ли буддизм. Северный человек, исповедовавший восточное учение Просветленного, передавал студентам свое умение медитировать а заодно петь по-птичьи. Человек, проходивший мимо его студии с затемненными окнами, мог увидеть большую группу женщин, сидящих по-турецки на ковриках. Из комнаты доносилось птичье многоголосие. Создавалось такое ощущение, будто ты перенесся в лесную чащу.
Другим блондином в академии, только постарше, был двухметровый литовец Альгирдас, сухощавый красавец с седеющими кудрями до плеч. Он лепил потрясающие по красоте вазоны, кувшины, бутыли из глины, удивительные по форме и силуэту. Ученики и ученицы одаривали его восхищенными взглядами.
* * *
Идея преподавать академический портрет по новой, ускоренной методике родилась у меня при первом же знакомстве с академией. В тот день я увидел великолепные художественные материалы, разложенные на стеллажах: картон всевозможных цветов и оттенков и наборы цветной пастели. Я попросил своих студентов выбрать листы картона любимого цвета, закрепить на мольбертах, взять черный, коричневый или синий пастельный мелок (в зависимости от цвета выбранного картона) и сделать предварительный набросок лица и плечевого пояса сидящей натурщицы.
И тут случилась закавыка с этой самой натурщицей.
Молоденькая девушка из Восточной Германии долго не хотела обнажаться по пояс, и лишь вмешательство Карен вынудило ее раздеться. Выяснилась и причина нежелания: внутренняя сторона локтевого сустава у девушки почернела от уколов. Натурщица оказалась закоренелой наркоманкой! Карен принесла телесный пластырь и заклеила на руке следы уколов.
Работа продолжилась. Через переводчика я рассказал студентам об особенностях строения человеческого черепа, крепления глазных яблок и крыльев носа. Затем сел и на сером картоне сделал черным мелком набросок. Далее прошелся бежевым мелком по частям головы и торса натурщицы, на которые падал свет. Осталось сделать растушевку: растереть указательным пальцем оба цвета. Этот нехитрый прием позволял передать объем сидящей фигуры. Серенький картон сымитирует переход одного цвета в другой, а белый мелок привнесет блики. Портрет готов! Он родился за четверть часа на глазах изумлённых студентов. Они восхищались до того неумеренно, что их восторги походили на преклонение аборигенов перед колонизатором, разложившим на земле бусы, зеркала и тряпки. Словом, я покорил аудиторию в первый же день.
Студенты, оценив мой метод создания портрета самым коротким путем, с удовольствием творили с утра до позднего вечера. Так как мой переводчик приболел, я вооружился универсальной фразой, годящейся на все педагогические случаи: «Сорри, ихь мюсс айн вениг корригирен!», что в переводе со смеси инглиша и дойча означало примерно «простите, я должен немножко поправить». Говоря на таком упрощённом немецком, я с важным видом расхаживал между мольбертами и поправлял промахи обучаемых. Спустя неделю стены студии были увешаны новоиспеченными шедеврами. Я приобрел популярность среди студентов академии.
Постепенно моя педагогическая деятельность и жизнь у Карен слились в естественный ритм. Утром, после легкого завтрака, я ехал в академию, где обучал публику до шести часов вечера. Затем следовал «культурный отдых». Это могла быть вечеринка у друзей Карен: художников, писателей, журналистов, политиков, меценатов, университетских профессоров, да хоть министров. Да-да, министров. Однажды была встреча с местным министром культуры – между прочим, кандидатом в канцлеры Германии от федеральной земли. Я находился в ряду тех, кто поздравлял сего господина, а там находились известные политики, журналисты и натовские генералы. Кого только не было возле Карен! Фрау Кляйн была очень популярна, в том числе и благодаря услуге «Секс по телефону». Она частенько пользовалась своею известностью, открывая двери высоких кабинетов бюстом.
Культпрограмма включала и походы в кино. Вдвоем, без политиков и генералов, мы смотрели какой-нибудь нашумевший американский фильм.
И, конечно, выставки. Посещение различных вернисажей на пару с Карен стало для меня чем-то вроде привычки. Одна из таких поездок мне запомнилась на всю жизнь.
* * *
– Старикаш, хорошо сидим: бутылки как не бывало! Возьми-ка в баре вторую, – распорядился я.
– Алекс, там только двенадцатилетний «Чивас Ригал»!
– Для нашего с тобой случая в самый раз! Не тушуйся, разливай. А я схожу пока на кухню… Добуду нам тарталеток с сыром и красной рыбкой. Уверен, Старикаш, тебе понравится. Это ж самый классный закусон под вискарик!..
– Алекс, за что пьем?
– За чувство юмора, Старикаш. Пусть оно никогда нас не покидает! Особенно в трудные минуты.
– Поехали!
* * *
– На чем я остановился? Да-да, вспомнил, на выставках.
То была не просто выставка. То было разрушение устоев, расшатывание нравственных ценностей, растаптывание семейных традиций. Да что говорить: то был настоящий удар по сакральности бытия! Посетители испытывали культурный шок. Впрочем, не все.
Начну рассказ с маленькой любовной прелюдии – в лучших традициях фильмов для взрослых.
– Алекс, – объявила Малышка, – сегодня в «Ангаре» пройдет грандиозная выставка художников. Под названием «Голубая симфония». Вряд ли ты видел что-то подобное у себя на родине.
– Какая симфония? Голубая?.. Нет, конечно. Не видел. В советское время п%дерастов и вовсе в тюрьмы сажали.
– Какой ужас, Алекс! Заг мир битте, у вас там всё контролировала Кей Джи Би? И секс, да?
– А как же! – отвечал я. – Само собой, милая Карен! Прежде чем переспать со своей законной женой, муж обязан написать заявление в профсоюзный комитет и послать его копию в КГБ. Только после получения разрешительных подписей от чиновников гражданину СССР дозволялось поиграть айн вениг со своей фрау!
Глаза Карен наполнялись бездонным чёрным мраком. Боже, она не только моргала, она плакала!
Короче говоря, шутка моя опять не состоялась. Честно говоря, я не ожидал такой бурной реакции – забыл, что русский юмор не всегда переводится на немецкий и уж точно не всегда понимается немцами. Пришлось даму моего сердца успокаивать. Не словами, а поцелуями. Ведь в Германии-то разрешение на секс не требуется!
– Алекс, – приведя себя в порядок, сказала Карен, – я должна переодеться, попудрить носик. И мы немедленно едем в «Ангар». На «Блю симфони»! Кстати, в холодильнике пиво, прихвати пару баночек.
– Гут, – отозвался я.
За кухонным окном послышался шум работающего двигателя – и вдруг коротко взвизгнули тормоза. Ничего не понимая, я выскочил во двор. На площадке перед гаражом Карен красовался невероятный автомобиль. Клянусь, такое я видел впервые в жизни.
– Алекс, как тебе мой джипик? – спросила из машины Карен.
Показав мне большую часть груди, она вылезла из особенного джипа. Особенность его заключалась в цвете – розово-перламутровом! Машина блестела, сияла, как реклама в дамском глянцевом журнале.
Дама здорово контрастировала с розовым джипом. Фрау Кляйн напялила на себя шифоновый комбинезон изумрудно-зеленого колера, перехваченный на бедрах узким золотым пояском. Комбинезон был, конечно же, полупрозрачным, по вкусу фрау. Создавалась прямо-таки картинка из светской хроники для «Космополитэна». Я и заголовок к картинке придумал: «Босс «Zommer Academy» фрау Кляйн со своим русским другом, знаменитым художником Алексом Мироновым». Фотографы за такой сюжет ещё и приплатили бы!
– Дас ист фантастиш, Карен! Дас ист бьютифул кар! – абсолютно искренне заявил я, тут же вспомнив про папин «Запорожец» нелепого цвета пожарной машины. Такую машинку советское государство изволило подарить моему отцу, фронтовику, инвалиду войны.
Глаза Карен благодарно засветились. Она ласково погладила пальчиками перламутровый бок джипа. (Тут я взревновал к горе железа.) Но потом она спросила:
– А колор, как тебе колор, Алекс? Магст ду ди фарбе? Я сама выбирала! Моя мама, окончившая после войны театрально-художественное училище, где живопись преподавали педагоги, сформировавшиеся еще при «кровавом царском режиме», про цвет джипа фрау Кляйн выразилась бы исключительно по-французски: «Cuisse de numphe effrayee!» Что в переводе с этого образного языка означает «цвет бедра испуганной нимфы». На кой только ляд бедро покрыли маникюрным лаком?! В незабвенные времена Павла I таким-то вот бледно-розовым цветом с легким охристым оттенком красили подкладку военных мундиров. Надо знать, что ткань для офицеров и солдат была по качеству разной. И в солдатском варианте «колор» назывался «цветом ляжки испуганной Машки».
Чтобы Карен совсем не съехала с катушек от моих русских объяснений и пояснений, я кивнул ей с улыбкой, что-то пробормотал, а затем сказал, поднапрягши ум в поисках немецких существительных и не забыв ткнуть глагол на положенное второе место в предложении:
– Du gefällst mir! Du hast ein tolles Gespür für Farben und Stil!
Это означало следующее: «Ты нравишься мне! У тебя классное чувство цвета и стиля!»
Далее я благополучно избегал перламутровой темы автомобильного кузова. Фрау Кляйн взглянула на часики, ойкнула и заметила, что до выставки осталось меньше двух часов.
– Алекс, мы должны айн вениг торопиться: «Ангар» далеко, на окраине.
– Кайн проблем, майне либе! – И я устроился поудобнее в шикарной ее тачке.
Айн вениг торопиться?.. Только на широком и длинном сиденье я понял, с чем надо торопиться!..
Она захлопнула дверь. Ее глаза поплыли. Фрау властно притянула меня к себе и покрыла мое лицо, шею, руки жаркими поцелуями, повторяя, как страстную молитву, знакомый глагол и знакомое местоимение:
– Ich liebe dich, ich liebe dich, ich liebe dich!
Взгляд ее полнился любовной истомой. А еще я высмотрел там собачью преданность. Из глаз фрау катились слезы счастья.
– Аlex, main lieber Alex… Ich liebe dich, ich liebe dich, dich, dich, dich!..
Как заведенная, запрограммированная, она быстро расстегивала мои брюки.
Потом голова склонилась к низу моего живота…
Что я могу сказать? Пророчества гадалки действовали! Роль «русского принца» мне удалась вполне. Правда, я почувствовал себя последней сволочью… Вроде бы Карен всё знает с первой ночи: я женатый мужчина, больше того, многодетный папаша, отец четверых детей… Да и приехал в Германию из России не для половых утех, но ради заработка, ради денег, которые увезу потом в свою семью… Да, Карен всё знает, и нравственная индульгенция на свободные отношения вроде бы получена. Но всё равно перед нею я чувствовал себя мерзко – будто ребенка обманывал!
– Дорогая, мы можем опоздать на вернисаж!.. – попытался я прервать немецкую богиню любви и секса, но куда там!
Наше соитие, кажется, продолжалось целую вечность. Как в лучших порнофильмах, где важна сама оргия, а не ее финал.
Хорошо еще, что мы остались у гаража, не выехали не дорогу. В таком «заведенном» состоянии Карен могла устроить оргию и где-нибудь на пути, у светофора, дожидаясь, пока красный сменится зеленым.
– Алекс! Ich kann ohne dich nicht! Я не могу без тебя!
Ее лицо смотрело на меня теперь с водительского кресла. Губная помада попала на щёки, подбородок и даже на шею. Вся она светилась счастьем и очень напоминала сейчас «классические» кадры из немецких порнофильмов. Длинные ее волосы спутались, верх комбинезона был распахнут, груди порывисто колыхались в такт неровному дыханию. «Вот такая-то она и поедет на выставку к п%дерастам», – думал я, еле сдерживая смех.
«А я-то чем лучше?» – вдруг подумалось мне.
– Дорогая, по-моему, самое время принять душ!
Но там, в душе, случилось эротическое продолжение того, что было начато в автомобиле французского цвета.
Не меньше часа мы с нею сдавали зачет по Камасутре, циркулируя между ванной, кухней и спальней. Вконец обессиленные, мы уснули на необъятных размеров кровати. Зевающая Карен успела еще вызвать такси и заказать пиццу.
На выставку опоздать невозможно: вернисаж не советский генсек и гостей непременно дождётся! Мы прибыли в «Ангар» свеженькими, строго одетыми. Со стороны мы, пожалуй, напоминали супружескую пару, вернувшуюся с заводского партийного собрания или из Большого театра, где давали балет «Лебединое озеро» в присутствии членов Политбюро ЦК КПСС.
* * *
Ту «голубую» выставку в «Ангаре» я не забуду никогда. Меня, товарища с советским прошлым, поразило там всё: от безграничного содержания до вместительной формы.
Вернисаж и вправду размещался в промышленном ангаре, в параллелепипеде с радиусной крышей. Несколько лет тому назад здесь располагался настоящий склад, между высокими стеллажами сновали туда-сюда автопогрузчики, складируя промтовары.
Из ангара предприимчивые немецкие герры соорудили картинную галерею, весьма подходившую для выставок разного рода «нетрадиционалов». Вот и сегодня здесь выставлялись художники нетрадиционной ориентации, о чём просто кричало англоязычное название: «Blue Symphony», или, по-нашему, «Голубая симфония».
На выставке я встретил и художников из «Zommer Academy».
Но кое-чего в просторных залах всё же не хватало. Вернее, кое‑кого. Здесь нельзя было встретить женщин! Кроме двух: Карен и корреспондентки местной газеты. Последняя как раз брала интервью у одного из художников-педагогов академии фрау Кляйн.
Тут и там сладко щебетали мужские парочки, обнимающиеся и даже открыто, я бы сказал, показательно, целующиеся взасос. Показательно потому, что они обжимались и целовались под камеры телевизионщиков! Одета голубая публика была кричаще и артистично одновременно. Всё вперемешку: пестрые рубашки, золотые «Роллексы», золотые цепи, в руках – огромные мобильные телефоны с длинными антеннами. И бесконечные разговоры – должно быть, о любви. На выставке, под стальным куполом, стоял радостный гул. Так оно обычно и бывает на вернисажах, когда вместе собираются художники, давно не видевшие собратьев по цеху.
Между прочим, п%дерасты и впрямь говорили о любви.
– Договариваются о свадебных путешествиях, – шепнула мне на ухо Карен.
– В Америке есть храмы, где голубых венчают.
Тут я замер с открытым ртом. И закрыл его лишь после того, как нас с Карен обступили и начали знакомиться.
– Дас ист айн руссишер малер. Алекс Миронов, – представляюсь я направо и налево, собирая в кучу сознание и вспоминая свой вялый немецкий.
Изображая счастливую улыбку, жму мягкие девичьи руки, по какому-то недоразумению принадлежащие мужчинам. Успеваю подумать: не оскорбил ли кого привычным крепким рукопожатием?.. Напротив! После рукопожатий я поймал на себе пару-тройку оценивающих и даже томных взглядов художников, которые противоположному полу предпочитали пол собственный.
Чопорные официанты в белом и черном подают с серебряных подносов бокалы с шампанским. Звучит концерт №1 для фортепьяно с оркестром Чайковского. Ах да, Чайковского!..
И я уже знаю, какой скажу тост. Говорить приходится, и я поднимаю бокал с чудесным шампанским.
– За любовь!
В конце концов, какое им дело, кого люблю я: женщин или… Никаких «или»!
Тост мой вызывает в зале гул одобрения. Публика чокается, обнимается и целуется. Отсутствие женщин на этом празднике жизни подтверждало постулат, изложенный в Евангелии от Матфея: все люди – братья!
И тут Карен сжимает мой локоть. Оказывается, на вернисаж приехал бургомистр. И сейчас он будет выступать.
Вся толпа в «Ангаре», будто по команде, двинулась к импровизированной сцене. И только тут я кое-что заметил. Взглянув поверх лысой головы бургомистра, я чуть не подавился смехом. Из стены, выдвинувшись как бы навстречу зрителям, торчал гигантский эрегированный фаллос. Сию «скульптуру» изготовили из пластификатора, уделив при том внимание мельчайшим анатомическим подробностям. Разумеется, автор работы вложил всю свою голубую душу, всю любовь в это произведение, в эту выдающуюся – в переносном и прямом смысле – часть мужского организма!
Куда же направлял ствол сей орган? Оглянувшись, я увидел на противоположной стене зала великанскую задницу, чьи ягодицы напирали на зрителей. Очевидно, зад «слепил» тот же скульптор – и с тою же любовью.
Если бы не серьезные лица художников, внимавших каждому слову бургомистра города N, со мной наверняка приключилась бы истерика. Я притворился, будто подавился шампанским, извинился и выскользнул на улицу. Нет, меня не вырвало. На улице меня одолел истерический хохот! Я хохотал, надрывая животик, кланяясь земле, а на меня таращились прохожие и охранники, замершие у шикарных авто, чьи бока сверкали на стоянке перед «Ангаром». Вероятно, я смахивал на рано созревшего школьника четвертого класса, которому учительница на уроке ботаники подробно объяснила процесс опыления при помощи пестика и тычинок.
Отсмеявшись и отдышавшись, я вернулся в зал. Теперь я намеревался ознакомиться с каждой работой голубых художников. Взгляд мой зацепился за серию картин, зачем-то развешанных очень низко. Чтобы сии произведения рассмотреть, зрителям приходилось нагибаться и невольно становиться объектами «сексуального перфоманса». К тем, кто созерцал, наклонившись, серию этих работ, подходили желающие, пристраивались сзади и совершали возвратно-поступательные движения. Стоял общий хохот, щелкали затворы фотоаппаратов.
Сами же картины как раз не подразумевали участия, так сказать, второго персонажа. Серия называлась «Мастурбация». Автор работ, Кристиан Жерар, в тот момент давал интервью журналистке. Отвечая на вопросы женщины, он пользовался не только словами, но и жестами: оттопыривал спереди брюки и изображал в воздухе двумя пальцами какие-то фигуры, имитирующие вроде бы стрижку ножницами. Меня это «обрезание» заинтриговало; я попросил Карен донести до меня общий смысл сказанного художником. И опять я хохотал! Чтобы не подвести мою Карен, я снова выскочил на улицу.
На шести картинах был изображен контурный силуэт обнаженного подростка, предававшегося рукоблудию. Ноу-хау заключалось в следующем: силуэт мальчика художник выложил волосами, срезанными с собственного паха и наклеенными по карандашному рисунку. Согласно замыслу автора, это придавало картинам глубокий философский смысл. Изображая пальцами стрижку, художник с горечью жаловался журналистке, что паховых волос ему не хватило, а потому пришлось недостающие волосы добыть с головы.
В свое время первый и последний президент СССР Михаил Горбачев, посмотрев спектакль Марка Захарова «Диктатура совести», где в роли Ленина выступил Олег Янковский, вдруг сказал: «Это пердуха!» Позднее выяснилось, что Михаил Сергеевич имел в виду не последствия употребления внутрь горохового супа, а высокую духовность спектакля, то есть «пир духа».
Впрочем, атмосфера на выставке совсем не напоминала пьесу Марка Захарова, зато здорово смахивала на «Ярмарку тщеславия» Теккерея. Взрослые мальчики влюбленно щебетали с другими взрослыми мальчиками о своем, так сказать, о девичьем. Одной из тем было обсуждение величин и форм пенисов.
Обнимашки-целовашки, вспышки блицев, шампанское… Официанты едва успевали подносить новые бокалы разгоряченным вином, любовью и успехом выставки п%дерастам. Голубого Чайковского сменили голубые же Элтон Джон и Джордж Майкл.
И тут Карен ухитрилась поймать влюбленный взгляд! Но нет, он предназначался не ей. Молодой художник пялился на меня. Однако не решался подойти и познакомиться поближе – и вот нацелился на мою галерейщицу.
Карен изобразила сердитое личико.
– Алекс, пойдем отсюда, эта голубая коммуна меня допекла!
По пути она сообщила новость: завтра в «Zommer Academy» завершается учебный сезон. Потом студенты разъедутся по домам и странам.
– Но нам нужно сделать всё возможное, чтобы на следующий год они обязательно снова приехали в академию, – сказала она. – Ты очень понравился студентам, Алекс. Знаешь, они уже записываются к тебе на будущий сезон!
Я не знал, что ответить.
Если честно, то роль «русского принца» за два месяца лета мне порядком надоела. По натуре я лидер: я привык принимать решения сам. Однако возле Карен я превратился чуть ли не в куклу – в красивый муляж, стал имитатором счастливой семейной жизни. Жизни не своей, а фрау Кляйн. Я был словно игрушкой в чужих, пусть и прекрасных, руках.
* * *
– Старикаш, ты удивлен? Плесни-ка мне еще «Чиваса». И пару кубиков льда брось. Спасибо.
Так бывает в жизни, – после доброго глотка продолжал я. – Из самых лучших побуждений любящий человек окружает тебя опекой, а она начинает тебя душить. И вместо благодарности ты начинаешь человека тихо ненавидеть. Чем дальше – тем сильнее. Разумеется, кого-то жизненный сценарий с такой любовью, разложенной по полочкам, вполне устроит. Кого-то, но не меня. Впрочем, я не тотчас это понял. Был у меня период внутренней борьбы, было целое сражение с самим собой.
Поначалу я принялся себя уговаривать. Алекс, говорил я себе, что ты творишь? Одумайся, пока не поздно. Кто ты в Германии без Карен? Ноль! А твоя семья? Смотри, твоя жена и дети оделись во всё немецкое, красивое и практичное, русский домашний холодильник забит продуктами. Они забыли, что такое полуголодное существование. Не руби сук, на котором сидишь!..
– Слушай Алекс, ты, помнится, рассказывал про Сальвадора Дали и его русскую подружку. Она вроде бы стала для него всем. Как ее там… Галя?
– Не Галя, а Гала, с ударением на последний слог. Тут надо кое-что понимать. Подружка, как ты говоришь, появилась в жизни Дали, когда тот находился на грани сумасшествия, был измучен комплексами и непониманием публики. Когда художник увидел ее, его словно током ударило. Она стала для него всем: первой женщиной, музой, моделью, секретарем, менеджером. Он ее боготворил, он поверил в свои силы и благодаря ей стал тем, кем мы его знаем: великим художником!
– Ну так за чем дело стало? Может, и Карен – как раз тот случай? Твоя Гала, которая сделает из тебя мировую знаменитость?
– Старикаш, в моем романе с Карен есть одно маленькое «но».
– Какое же, Алекс?
– Я не люблю Карен, а без любви союз невозможен. Имитация же любовных отношений с Карен чревата для меня не подъемом, а творческой импотенцией. Я всегда писал картины как признания в любви своей жене. Жене, не Карен!
– Тогда давай выпьем за любовь, Алекс! Пусть рядом с нами будут любимые женщины!
– Ты порадовал меня, Старикаш. За это я выпью с превеликим удовольствием!
– Итак, чем закончилась твоя германская эпопея, Алекс?
* * *
Сезон в «Zommer Academy» завершился. На прощание участники академии устроили грандиозную выставку, куда пригласили родных и друзей, зрителей и галерейщиков. Был грандиозный фуршет, все на радостях напились – и студенты, и преподаватели. Начались танцы: действо это чем-то напоминало карнавал в Венеции, только с ярко выраженным немецким акцентом. Вместо воды рекою лилось пиво. Подвыпившие студенты превратились в продавцов и покупателей: расхаживали по вернисажу и покупали друг у друга работы.
На следующий день, когда последняя машина счастливого участника летней сессии 1993 года скрылась за воротами, мы с Карен сидели в обнимку в пустом зале академии. Делились впечатлениями и прикидывали планы на будущий год. Карен намеревалась организовать мою персональную выставку в Музее другого города, Z, пригласить туда прессу, искусствоведов – словом, распиарить меня чуть ли не на всю Германию.
– Мои богатые знакомые купят твои работы, Алекс, – внушала она мне. – Не исключено, что и музей захочет приобрести часть твоей коллекции. Ты станешь не только богатым, но и знаменитым! Аlex, mein lieber Alex… Ich liebe dich… Ich liebe dich!
Она перешла к действиям: запустила руку мне под рубашку и принялась пощипывать волосы на моей груди. Так она обычно начинала свою игру, когда мы оставались одни. В этот раз, не обнаружив ответной реакции, она убрала руку и погрустнела.
– Знаю, Алекс, ты соскучился по своей жене и детям. Я тебя понимаю. Но, пожалуйста, помни: у тебя в Германии тоже есть жена! Немецкая жена, которая тебя очень, очень любит. – Глаза ее наполнились слезами. Задрожавшим голосом она сказала:
– Please, don’t forget me, Alex. Please, remember me, Alex.
Я обнял ее, поцеловал. Это ее немного успокоило. Но тут глаза ее вспыхнули, она задышала часто-часто, и я понял, что без очередного зачета по Камасутре не обойтись.
Когда Карен ушла в спальню, откуда-то сверху внезапно раздался голос генерал-майора Иванченко, командира войсковой части 1578 города Котовска, где я служил когда-то:
– Правильное решение приняли, ефрейтор Миронов! Надо соответствовать высшей награде, которую Родина дала вам за надлежащую воинскую дисциплину в данном виде спортивных состязаний. Вы обязаны подтвердить высокое доверие, оказанное вам партией и правительством.
– Разрешите приступать к выполнению приказа, товарищ генерал?
– Приступайте, товарищ ефрейтор! И не сачковать на тренажере!
– Есть не сачковать на тренажере, товарищ генерал-майор!
Из спальни вышла голая Карен с двумя бокалами шампанского. Она с удивлением вглядывалась в меня, пытаясь, видимо, понять, кому я отвечаю.
– Alex, hast du ein Problem?
– Кайн проблем, милая Карен, кайн проблем…
Она подала мне бокал с шампанским и взглянула на меня так, как смотрят маньяки. Это означало только одно: Малышка Карен придумала что-то новенькое.
– Алекс, ты почему еще одет? – И она надула пухлые губки. – Wir werden jetzt spielen!
Я быстро разделся. И не успел ничего сообразить, как она опустилась передо мною на колени, а мое мужское достоинство погрузилось в ее бокал с шампанским. Было немножко щекотно! Пузырьки лопались на нежной коже, что порождало ощущение деликатного массажа. Наконец Карен с видом победительницы достала предмет своего обожания из вина и хищно, плотоядно улыбнулась.
– Сегодня вечером это будет мой ужин, Алекс! И дама принялась за работу!
– Гутен аппетит, Карен!
«Этой ночью, товарищ ефрейтор, ты заработал еще один орден!» – сказал я себе, засыпая под утро. Рядом, бормоча что-то и счастливо улыбаясь, спала Карен.
Неужели уже завтра я буду дома? Эта мысль меня и поразила, и порадовала.
Завернувшись в одеяло, я сладко заснул, предвкушая встречу с родными.
Утром Карен встала в хорошем настроении. Пока мы пили кофе, она поделилась своими планами.
– Хочу слетать на Бали, покупаться, поваляться на пляже, пожариться на солнышке. Там есть роскошный нудистский пляж, Алекс. Ферштейст ду мих? Там все, и мужчины, и женщины, загорают абсолютно голыми. Понимаешь, Алекс, абсолютно голыми. В России так не бывает, правда ведь? Ты слышишь?
«Слышу, слышу!» – захотелось мне ответить тонким голосочком Зайца из мультика «Ну, погоди!» в исполнении Клары Румянцевой.
– И если вдруг ты надумаешь прилететь ко мне на зимние каникулы, приглашение я тебе вышлю, кайн проблем! Знай: я буду шоколадного цвета везде, и там тоже!
Карен выразительно опустила глаза и распахнула одеяло. Забыл сказать: кофе мы пили в постели.
– Дорогая, – сказал я, не желая спорить ни с ней, ни с генералом, – мы опоздаем в аэропорт. Самолет улетит без меня. Нам ведь до Франкфурта пилить два часа в хорошем темпе!
– Es ist ausgezeichnet! Алекс, тогда ты останешься со мной в гостинице аэропорта, и у нас будут еще сутки!
Карен даже в ладоши захлопала.
– Карен, дас ист black humor! – вырвалось у меня. – Это катастрофа! Жена и дети подумают, что я их бросил. Или со мной что-то случилось.
Карен запахнула одеяло. Потом завернулась в него, точно не желала больше себя показывать. И с обидой на лице пошла одеваться.
До аэропорта во Франкфурте мы оба ехали грустные. Молчали. Каждый думал о своем. Я предвкушал встречу с близкими. Мои чемоданы и сумки распухли от подарков жене и детям. Карен, насупившись и шмыгая носом, сосредоточенно вела свою художественно покрашенную и залакированную машину.
В здании аэропорта Малышка, правда, повеселела. Взгляд ее смягчился и внезапно сделался шальным. Она сунула мне во внутренней карман пиджака конверт с фотографиями.
–О пожалуйста, дорогой Алекс, майн либер фройнд, не забывай меня! Пожалуйста, помни меня! Каждый день вспоминай, Алекс!
– Обещаю, – сказал я в ответ.
Мысли мои были уже далеко. И про конверт я тотчас позабыл. И напрасно!
Позднее злополучный конверт со снимками чуть не стоил мне жизни.
…В аэропорту «Шереметьево», за стеклом зала ожидания аэровокзала я увидел свою семью. И вот мы воссоединились! Жена светилась от счастья, дети наперебой просились на руки и бесконечно щебетали о накопившихся житейских трудностях, которых без папы ну никак не преодолеть! Я, привыкший в Германии прятать свои чувства, едва не разревелся на людях.
Я получаю багаж, те самые два чемодана, набитые подарками для семьи. Мы берем такси и едем в Тушино. Домой!
Слава богу, безумный сексуальный марафон, сумасшедшая жизнь с «немецкой женой» позади! Наконец-то я приведу в порядок мою бедную голову! Ведь в последнее время с нею творится нечто странное: моим разумом будто владеют два совершенно разных человека, ведущие между собой бесконечные споры…