Туман над Хуанхэ
У кого-то туман над Янцзы,
А у нас он – над Хуанхэ.
И уходят в него глупцы
И людишки на букву «Х».
Жаль чудилы на букву «М» —
Ни за что туда не уйдут.
Было б меньше на свете проблем,
Коль они б были там, а не тут.
Только жизнь ведь, увы, такова,
Что мы сами бываем «Х».
Не ища оправданий слова,
Хоть бери и ныряй в Хуанхэ.
Но туман – он такой объект,
Что сумеет порою скрыть
Человека обычный дефект —
Буквой «М» иногда быть.
* * *
Утки дикие восхитительны —
Цвета всякого…
Иногда, удивительно,
Даже крякают.
Пруд осенний – уткодром,
Им тут нравится,
Птицам с радужным пером,
Раскрасавицам.
Проплывают утки выступом,
С форсом, павами.
И ныряют, попы выставив
Солнцу слабому.
То ныряют, то плывут
С негой ленною.
Их тут много, этот пруд —
Их вселенная.
* * *
В сосновой роще вряд ли осень
Считать мы можем золотой —
В зелёно-серой массе сосен
Цвета её бедны собой.
И лишь когда лучи заката
Пронзают рощу под углом,
Деревья вспыхивают златом
И ярким бронзовым огнём.
Стволы их, каждый как фонарик,
Искрятся тысячью свечей
И оживают в нежном жаре
Всепроникающих лучей.
Внизу они покрыты грубой,
Одервеневшею корой,
А сверху – скрыты, словно шубой,
Поблекшей хвойной мишурой.
Лишь серединой, где кудрятся
Кусочки ломкого корья,
Стволы горят и золотятся,
Очарование даря.
И эти тоненькие лохмы
Дрожащей нежностью полны.
Они, играя, рушат догмы,
Что сосны осенью скучны.
Конец ноября
Проседь первого снега
На земле между сосен —
Не успела отбегать
До конца своё осень.
* * *
И за полчаса и за час до весны
Лишь одно согревает чувство,
Что она таки будет, развеет сны
О прошедшей зиме грустной.
* * *
Утки на пруду. Осень.
В зеркале воды смело
Отражается небес просинь.
Это в рифму. Цвет на деле – серый.
Осенью рифмовка мнима,
Чувствуется в ней мякоть.
Утки, проплывая мимо,
Лопотят, хотя должны крякать.
Тишиной и блажью у́тра
Холод с облаков льётся.
Это ведь не глупо, не мудро —
Ждать, что лето снова вернётся.
В уточном кильватерном следе
Гладь пруда расцветится рябью.
Стоит всё же думать о лете,
Даже если лето то – бабье.
* * *
На ней словно выжгли тавро шизофреника,
Прямо, как ей то казалось, на лбу —
Она вместо мётел летала на вениках,
Чем безусловно раздражала толпу.
К тому же она не пользовалась ступою,
Сделав из неё цветочный горшок.
Беззаботно щерилась улыбкой беззубою,
Чем повергала соседей в шок.
Стала практически доброю феею,
Будучи родом из почтенных Баб Яг.
Это, насколько то разумею я,
Шизофрении и есть верный знак.
Ну, кто подобру и кто поздорову-то
Будет расфеевать знанье своё,
Щедро наколдовывая добро без повода?
А даже если и по поводу. Глупости всё.
Дали метлу, так изволь, как положено,
На Лысую гору на шабаш летать,
Зелье вари, постарайся прохожего
Ивана «Премудрого» в печь запихать.
Нечего Золушкам помощь оказывать —
Строй больше каверз, препоны твори,
Озорничай, разгоняй безобразия
По закоулкам бескрайней земли.
Только она тех советов не слушала,
Веник беря, оставляла метлу,
Летела куда-то… Наверное, к лучшему…
И веник её был подобен крылу.
* * *
С точки зрения бабочек мы бессмертны,
С точки зренья медузы – тверды,
По мненью макак – мы умны безмерно,
А может, наоборот, пусты.
* * *
У судьбы – в её безумной палитре
Неурядиц и щемящей тревоги —
Были Лже-Нерон и Лжедмитрий,
Будут лжемессии, лжебоги.
Те, кто «лже», имеют больше доверья:
Их лапша наваристей каши,
Речь их, что полна лицемерья,
Простодушной истины слаже.
Научившись, впрочем, зёрна от плевел
Отделять без истерии и стонов,
Мы в объятьях наших лжекоролевен,
Вытесняем из себя Лже-Неронов.
Лилит
Он касался цветущих её ланит
Нежно-трепетными устами,
Он нашёптывал глупости ей: «Лилит,
Я пленён до безумия вами».
Он на шёлковой глади её чела
Всё искал, но – гордясь до блаженства —
Не нашёл ни морщинки, какая б могла
Преуменьшить её совершенство.
Он очей её томных всесильный магнит
Не старался омыть слезами.
Он и сам уже верил, твердя: «Лилит,
Я пленён до безумия вами».
Он пытался запомнить обличье её,
Абрис персей её и чресел,
Чтобы после в мечтаниях, впав в забытьё,
О других уже больше не грезить.
Флёр иных соблазнительниц позабыт,
Мягко гладя её перстами,
Ничего он не помнил, шепча: «Лилит,
Я безумен, безумен вами».
* * *
В былое время тяжело
Поэтам несомненно было:
Нужны им были стол, перо,
Бумага, Болдино, чернила.
А тут с планшетом вышел в лес,
Задумался, открыл редактор
И начал творческий процесс
Прям с пятой сцены в третьем акте.
Экран немного повлажнел
От лёгких завихрений снега,
Пока насвайпить я успел
Четверостиший пять с успехом.
Вот так – без перьев и стола,
Без рюмки в кресле пред камином.
К поэтам техника дошла:
Писать стихи теперь рутина.
* * *
Хмурые, скучные дни ноября…
Небо от края до края
Всё в облаках – ни закат, ни заря
Не восхищают.
Как безотрадно и как тяжело
Осенью павшим в немилость
Видеть ноябрьское ремесло —
Серость и сырость.
* * *
Мир становится всё больше дурацким,
Сколько матом не ругайся надсадно.
Тут не нужно королевству быть Датским,
Чтобы видеть, что в нём что-то неладно.
Бедный Йорик не одарит советом,
Сто Офелий не помянут в молитвах.
Ибо Гамлет, он всегда был с приветом
На дуэлях или в праведных битвах.
Смысл истории про датского принца
В том, что умерли все. Впавши в детство,
Принц какого-то рожна шёл на принцип —
Лучше б занялся своим королевством.
* * *
Сегодня печалилась фея не розами
И бабочками, как обычно —
Она разгрустилась большими стрекозами
О чём-то не фейном, а личном.
Всегда эти феи о ком-то заботятся,
Забыв о себе. И в спешке
То принцы и Золушки ими сводятся,
То – гномы и Белоснежки.
А феям самим бы хотелось в феерии
Из обожанья и страсти,
Облагородившись парфюмерией,
Греховным насытиться счастьем.
Но не положено: феина долюшка
С грехом совместима едва ли.
К тому же, увы, Белоснежки и Золушки
Всех принцев порасхватали.
Вот и кручинится стайкой стрекозною
Она, но, правда, недолго:
Им не положено быть серьёзными
По штату и чувству долга.
Единорог за моим окном
Он дышит и радостью, и свежестью у́тра,
Повышая счастье минимум на пол-октавы;
Красит облака амальгамой и перламутром;
Наколдовывает ро́сы на цветы и тра́вы.
Каждой улыбке он присуждает награды
За живость чувств и лёгкую яркость природы;
Разрывает це́пи; находит разные клады;
Указывает в хитрых лабиринтах проходы.
Говорят, что единороги любители радуг,
Кушают их на завтрак в сыром или жареном виде.
Какают то ли бабочками, то ль горстями мармеладок…
Вот чего не знаю, того не знаю. Ибо не видел…
* * *
Жизнь порой принуждает увязывать
Разноголосие в хор.
Есть много таких, кто рвётся показывать
Глубины кроличьих нор.
Нужно ль кому во владения кроличьи?
Многим ведь всё равно —
Не задаются вопросами с горечью,
Имеют ли норы дно?
Их привлекают процессы стремления
Не вверх, а в кроличью глубь,
Синих и красных таблеток вкушение,
Белиберда их и глупь.
Рекомендую, увидите кролика,
Ныряющего в нору́,
Не соблазняйтесь Алисьей буколикой
И плюйте на их игру.
* * *
Время от времени даже Сизиф отдыхает —
Вместо себя в апогей туристического сезона
Фрикам заезжим он милостиво разрешает
Камни ворочать по глади постылого склона.
Сам же при этом расслабленно дышит ветром,
Изредка рвущимся в Та́ртара жаркую бездну;
Смотрит на свору безумцев, что как сколопендры
Ножками и локотками тычутся нелюбезно.
Много столетий Сизиф перекатывал камни,
Он все доступные мысли уже передумал.
Тезисы старые, без размышлений недавних,
Кружатся в мозге подобьем лихого самума.
Труд он, Сизифов, не в том, что булыжник проклятый
Следует вкатывать на́ гору вечно и тщетно:
Вырваться нужно за круг размышлений предвзятых —
Вот что, увы, нелегко для Сизифов бесцветных.
Фрики визжат, словно голые девы в крапиве,
Тешатся адреналином, по склону потешно трусят.
Мыслей в них меньше, чем даже в усталом Сизифе —
Только б укрыться от камня, добраться до смузи.
Позже, когда экскурсанты покинут Тартар,
Стихнет их гам и наступит покой стародавний,
С данного февраля и до будущих мартов,
Будут Сизифа ждать только вечность и камни.
P.S. По одному из вариантов мифов о Сизифе, царе Коринфа, он – кроме своих обычных, человеческих грехов – похитил и заточил в темнице бога смерти Та́натоса, после чего люди на Земле перестали умирать. Боги такое не прощают.
* * *
Нам часто невдомёк,
Что ждём и что мы ищем.
Последний уголёк
Истлеет на кострище.
Рассеется тепло
На радость энтропии.
Что было, то ушло…
Ликуйте же, витии.
* * *
Порою стихо- похож на психо-,
Его тревожить непозволительно,
Ибо как только разбудишь лихо,
То обрифмуют весьма язвительно.
* * *
Даже стирая ластиком
Ужас необоснованный
Будущего надгробия,
Люди смерти не ждут.
Те же, кто любит ужастики,
Не любят, наверное, клоунов.
Это коулрофобия,
Так этот страх зовут.
Клоуны точно страшные,
Клоуны точно жуткие —
В этом любители триллеров
Явно убеждены.
Но эти страхи пустяшные,
Мелочные и хрупкие,
Все перед страхом смерти, ох,
До омерзенья смешны.
Борщ без чеснока
Жжёт вселенская тоска,
Ибо борщ без чеснока —
Это словно водка без пива.
Борщ пахучий и густой,
И сметана в нём горой,
Но без чеснока – сиротлива.
Точно также ем я щи,
Как и прочие борщи,
Тоже с чесноком и сметаной.
Чуя мой чесночный дух,
Все вампиры мчат на йух,
Словно я гоню их с берданой.
* * *
Не считаю разумным ловить осу
Рукой у себя перед носом.
Играть с нею в ладушки на весу —
Даже если она попросит.
А если укусит, а если вонзит
В меня ужас острого жала,
И Немезидою из Немезид
За воз моих прежних грехов отомстит —
За всё, что раньше прощала.
Уж лучше застыть неподвижно пред ней,
И пусть же всё будет, как будет.
Ведь осы порою бывают страшней,
Чем даже вредные люди.
* * *
И будет свет гореть в окне
И посылать сигнал вовне
О том, что очень грустно мне…
Но грусть чудесна.
Всегда заснеженной весной
Она является за мной
И вместе с болью головной
Уводит в бездну.
Когда ж своё возьмёт весна,
Прогонит зиму прочь она,
Листвы зелёная волна
Меня накроет.
Тогда оставив грусти флёр,
Я выйду радостный во двор.
Пусть уходящий зимний вздор
Не беспокоит.
* * *
С точки зрения Придумавшего эту Вселенную
Мы, живущие на краю небольшой галактики, —
Лишь проявленье пустого, суетного и бренного,
Но собственно – малополезного на практике.
Для Него важнее красоты комет, распушающих
Хвосты свои под воздействием солнечного ветра —
Не мы, слишком мелкие и не слишком украшающие
Его Вселенную, рождённую вакуумом щедро.
* * *
В бесстрастии или страсти,
В силе или безволии
Душа – вместилище счастья
И – ничего более.
* * *
Уходящая зима,
Век её недолог.
Свет дневной, ночная тьма,
Сумеречный морок.
Недотаявших снегов
Лёгкое унынье.
Пустота сырых лугов
И небес бессинье.
Надоевшая до дна
Моего терпенья
Уходящая зима
Жаждет дней забвенья.