Методология информационной аналитики

К творчеству Аристотеля обращался и основатель арабоязычной логики сирийский математик Аль-Фараби (870–950), прокомментировавший весь аристотелевский «Органон». Его логика была направлена на анализ научного мышления. Аль-Фараби выделял в логике две ступени: одна охватывала представления и понятия; другая – теорию суждений, выводов и доказательств.

Весьма перспективными в плане оформления инструментария аналитики в частности, и наукообразования в целом были и программы Пифагора, стоиков и Платона, развивавших картину бытия-логоса, подпадающего под умозрение. В них содержался призыв подходить к вещам средствами одной мысли, не привлекая чувств, пытаясь уловить подробности бытия самого по себе, во всей его чистоте²⁵. Но, такой подход был полностью блокирован линией Аристотеля, настаивавшего на предметной стороне знания: обладание отвлеченным знанием в отсутствие опыта – влечет ошибки, ибо дело всегда приходится иметь с единичным²⁶.

Развивал эту эпистемологическую линию в тот период времени и известный таджикский мыслитель Ибн Сина (Авиценна) (980—1037). В работе «Логика» он также стремился обобщить аристотелевскую силлогистику, установить зависимость между категорическими и условными суждениями.

Принципиально значимый для становления аналитики методический шаг к новому знанию был сделан на заре Возрождения испанским философом и богословом Раймундом Луллием (1233–1315). Из средневековых «реалистов» он занимал самую последовательную позицию в отождествлении порядка действительности с порядком логическим, доведя ее до панлогизма, тем самым опередив Гегеля на пять веков.

Луллий предпринял попытку изучения проблем логического следования путем моделирования операций с использованием им же разработанной «системы концентрических кругов». Главную задачу он видел в том, чтобы научить людей выводить новые сочетания терминов на основе подобранных таблиц. Его заслуга состоит в том, что он сумел предвосхитить использование фасетно-блочного подхода в информационном анализе, впервые сделав акцент на поиск не просто выводного, а именно нового инструментального знания о мире.

Критики Луллия обвиняли его в механистичности философских суждений, и на долгие годы воззрения философа были незаслуженно преданы забвению. Только в XX в. его идеи об использовании трех кодировок (текст-картинка-схема) были взяты за основу разработчиками теории «уровней интеллекта», из которых наиболее близкими к схемам Луллия являются «Уровни бытия» («Спиральная динамика») Клера Грейвза²⁷ и «Теория уровней абстрактного интеллекта» (ТУАИ) Якова Фельдмана²⁸. Идеи Луллия просматриваются и в работах Генриха Альтшуллера – основателя «Теории решения изобретательских задач» (ТРИЗ)²⁹.

Значительно позднее подход Луллия будет использован Исааком Ньютоном при создании «предсказательных» таблиц, а Дмитрием Менделеевым при открытии Периодической таблицы. Современные аналитики станут широко использовать сопоставительные таблицы как одно из основных профессиональных средств.

Ревизия «предметных» порядков мысли, порожденной аристотелевской энтелехией³⁰, производилась одновременно с нескольких сторон благодаря усилиям мыслителей Нового времени, которые осуществили движение в сторону ее (мысли) распредмечивания, тем самым заложив основания символизма.

Так, эпистемологический урок Коперника (1473–1543) заключался не только в демонстрации того, что знание не есть непосредственная копия наблюдаемых данных в «живом созерцании» предметов и событий. Он показал также невозможность идентификации аппарата науки с объектами материального мира, ибо теоретические абстракции (модели) не могут быть изоморфны по отношению к каким бы то ни было естественным референтам.

Созданный Коперником прецедент породил убеждение в том, что наука невыводима из языка визуальных протоколов, она формируется не вследствие обобщения индуктивных опытных данных, а из построения теории. Этот посыл имел чрезвычайно важное гносеологическое значение, по сути, оформляя методологию процесса выработки стратегий аналитических исследований.

Благодаря такой «распредмеченой интенции», обнаружилось, во-первых, что теоретические структуры, умопостигаемая реальность не конструируется из опытных данных: знание не вытекает из опыта – в его создании используются свободно творимые (через процедуры анализа) понятия, пригодность которых проверяется опытом а posteriori. Во-вторых, выявилось, что удаленность аналитических практик от непосредственного опыта является предпосылкой их автономного существования в рамках исследования. Накопление, расширение знаний здесь протекает как порождающий процесс, a priori превосходящий границы наблюдаемого³¹. Энтелехией здесь выступает сама гипотетика ожиданий, основанных на результатах априорного анализа, а не «внешнего оправдания». При ином положении дел вряд ли возможно будет определить какие-либо реперы будущего и упреждающе управлять его проблемами. В этом случае снимаются главные функции аналитики – прогностическая и управленческая, превращая ее лишь в средство регистрации и систематизации фактического опыта, который с очевидностью привязан к определенным условиям времени и места, и, потому имеет очень ограниченный инструментальный потенциал.

Галилей (1564–1642) усилил заложенную Коперником тенденцию разведения образов и объектов, содержательного строения знаков (категориальный язык анализа) и их связи с реальностью. Он выработал особую аналитическую тактику, предписывавшую проводить изучение не эмпирического, а как бы идеального, теоретического движения, описываемого аппаратом математики. Эта тактика буквально революционизировала не только сферу аналитики, но и гносеологии, показав инструментальную продуктивность метода идеального моделирования действительности на основе ее логического предварения.

Характеризуя гносеологический метод Галилея, исследователи его творчества указывают на мысленный эксперимент как эпистемологическую технологию, существенно обогатившую арсенал аналитической деятельности. Главным в ней (технологии) является принцип интеллектуальной рационализации эмпирии – необходимость проникать в сущность, скрытую за существованием.

Следующей заметной вехой в развитии методологического инструментария аналитики в частности и практической философии в целом явились сформулированные Рене Декартом (1596–1650) в книге «Правила для руководства ума» основные принципы «рационалистического» метода, которые представляют собой практические императивы организации процесса предметного анализа:

– истинно то, что представляется ясным и отчетливым;

– сложное необходимо расчленять на частные проблемы;

– к неизвестному восходить от известного и доказанного;

– вести логическое рассуждение последовательно и без пропусков³².

Основываясь на этих императивах, Декарт осмысленно провел линию, которая вначале казалась странной, но по прошествии времен стала неукоснительной: «наш мир – это рациональная конструкция мира». Благодаря этим посылам и соответствующим аргументам Декарт последовательно оформлял практическую философию и методологию анализа, с помощью которой «…зная силу действия огня, воды, воздуха, звезд и прочих окружающих нас тел, так же отчетливо, как мы знаем ремесла наших мастеров, мы могли бы использовать эти силы во всех свойственных им применениях и стать, таким образом, как бы господами и владетелями природы³³.

Демонстрируя инструментальный потенциал рационализма Декарта, нельзя не заметить его же собственную оговорку: «…как бы господами» (!). Дело в том, что «…из разума родится не внешний, а внутренний мир»³⁴. В последнем, действуя без принуждения, мы свободны. В первом, действуя согласно социальной природе, мы зависимы. Поэтому, абсолютизация ratio при конструировании внешнего мира уничтожает мир existence – мир человеческий, в котором он (человек) теплит надежду обрести свободу («стать господином и владетелем природы»). Полагаем, что эта ремарка является чрезвычайно важной для анализа современных социальных проблем, ибо волюнтарное «рацио» насущной власти провоцирует уже сегодня все новые и новые пароксизмы отечественного бытия.

Рассматривая философские основания аналитики, имеющие и сейчас множество важных практических приложений, нельзя не отметить и результаты дискурса, проводимого в Новое время по вопросам организации познавательной деятельности и истинности получаемого знания.

Так, английский философ Френсис Бэкон (1561–1626) в своем труде «Новый Органон» представил основы индуктивной логики, которые, по мысли автора, должны были заменить «старые» аристотелевские положения канонического «Органона». Если прежние философы актуализировали в логике только средство проверки и обоснования истины, то Ф. Бэкон предложил использовать этот инструмент в качестве эффективного средства для осуществления научных открытий. Благодаря разработанной им методологии появилась возможность объективного выделения универсальных признаков предмета и осуществления движения от познания частного к общему знанию. Появление этого методологического конструкта существенно ускорило процесс развития естествознания в Европе ХVII – ХVIII веках.

Продолжателем философских и гносеологических изысканий Ф. Бэкона явился Томас Гоббс (1588–1679). Однако в отличие от его предшественника, обращавшего главное внимание на разработку индуктивных методов анализа, Гоббс сосредоточил свое внимание на осмыслении рационально-аналитических принципов получения нового инструментального знания. В своем труде «Левиафан» он разделил знание на два вида: знание, доставленное ощущением и памятью, дающее лишь знание факта, и научное знание, представляющее собой «знание связей и зависимостей фактов». При этом первое знание он называл «абсолютным», а второе – «наукой или условным знанием»³⁵. Исходя из этого, Гоббс вывел наличие двух граней познавательного процесса – чувственного отражения и рационального познания, где первая выступает в трех основных формах – в виде ощущений, восприятий и представлений.

Ощущения, восприятия и представления нередко искажают действительность, неточно и однобоко воспроизводят ее. Углубление познания, выделение объективного из того субъектно-объектного единства, которое дано на чувственном этапе познания, ведет нас к рациональному познанию (иногда его называют еще абстрактным или логическим мышлением). Это уже опосредованное отражение действительности. Здесь Гоббс тоже выделил три основные формы: понятие, суждение и умозаключение.

Несмотря на характерную для прикладной методологии познания Гоббса абсолютизацию законов логики, выдвинутые им положения существенно расширили теоретический арсенал аналитики и сегодня широко используются при решении задач систематизации и верификации различных информационных модулей.

Существенный вклад в формирование теоретической базы аналитики внес и Джон Локк (1632–1704), иногда называемый «интеллектуальным вождем XVIII века» и первым философом эпохи Просвещения. В центр философии он поставил теорию познания, которую выстроил в традиции английского эмпиризма и материализма Ф. Бэкона в противовес картезианству и схоластической философии.

В своих главных философских трудах («Опыт о человеческом разуме», «О пользовании разумом»³⁶) он писал о том, что не существует врожденных идей и принципов – ни теоретических, ни практических (нравственных) – все человеческое знание проистекает из опыта, а все идеи возникают из двух основных источников – опыта внешнего (ощущения) и внутреннего (рефлексии). По Локку, в основе знания лежат простые идеи, посредством соединения, сопоставления и абстрагирования которых разум образует сложные и общие идеи (модусы, субстанции и отношения), которые, в свою очередь, различаются на ясные и смутные, реальные и фантастические, адекватные своим прообразам и неадекватные. А познание реально лишь постольку, поскольку идеи сообразны с действительностью, а истина определяется как соединение и разъединение идей или их знаков подобно соответствию или несоответствию обозначаемых ими вещей. Отсюда и познание он делил на интуитивное (самоочевидных истин, нашего собственного существования), демонстративное (положений математики, этики, бытия бога) и сенситивное (существования единичных вещей). Последнее оценивалось им как наименее ясное и достоверное, что вносило в концепцию Локка явный рационалистический контекст.

Разработки Гоббса и Локка внесли огромный вклад в становление и развитие эпистемологии и формирование теоретических оснований современной аналитики, ибо определили основания для оптимальной координации и субординации процесса информационно-аналитической деятельности, формируя, одновременно, его [процесса] доказательную базу.

Существенный вклад в развитие рассматриваемого инструментария внес и Готфрид Вильгельм Лейбниц (1646–1716), открывший четвертый закон формальной логики («закон достаточного основания») для нахождения эмпирических или случайных истин, который подготовил переход к созданию математической логики.

«Закон достаточного основания» фактически сводится к следующему требованию: всякое суждение, прежде чем быть принятым за истину, должно быть обосновано. Это означает, что при правильном рассуждении ничто не должно приниматься просто так, на веру. В каждом случае каждого утверждения следует указывать основания, в силу которых оно считается истинным. Как видим, этот закон изначально выступает как методологический принцип, обеспечивающий способность мышления поставлять основания к последующим рассуждениям. Ведь все, что уже корректно доказано, можно положить в основу последующих доказательств. Отсюда вывод: достаточным основанием какой-либо мысли может быть любая другая, уже проверенная и признанная истинной. Применение этого закона обеспечивает обоснованность аналитических выводов: во всех случаях, когда мы утверждаем что-либо, мы обязаны доказать свою правоту, т. е. привести достаточные основания, подтверждающие истинность наших положений.

Свой вклад в развитие науки о мышлении внесли и российские ученые. Так, великий русский мыслитель Михаил Ломоносов, (1711–1765) в «Кратком руководстве к красноречию»³⁷ определил свое восприятие познания: источник понятий – объективный мир, никаких «врожденных идей» не существует, а единственное средство познания – опыт, эксперимент, но в единстве анализа и синтеза, индукции и дедукции.

Близкая синтетическая позиция была характерна и для Александра Герцена (1812–1880). Он видел истину в соединении опыта и теории, анализа и синтеза, в органичном соединении индуктивных и дедуктивных построений. Из специальных логических работ интересны для аналитиков докторская диссертация (и одноименная книга) Михаила Каринского «Классификация выводов» (1880)³⁸, и сочинение Леонида Рутковского «Основные типы умозаключений» (1888)³⁹.

Из бурных XVIII–XIX столетий в качестве значимых для развития методов информационной аналитики выделим часть творческого наследия позитивистов, приверженцев индуктивного метода, основателей «эмпирической логики» – Уильяма Уэвеля (1794–1866) и Джона Стюарта Милля (1806–1873). Так, Уэвель оставил цикл работ в области прикладного использования количественных (кривых роста, средних арифметических для индикаторов, наименьших квадратов, остатков), а также качественных (градации, изучения непрерывных перемен естественной классификации) методов, активно применяемых сегодня в сфере информационно-аналитической деятельности.

Английский логик и экономист Д. С. Милль обстоятельно разработал пять методов исследования причинной связи между явлениями (метод остатков, метод различий и др.), которые имеют существенное методологическое значение и сейчас для разработки приемов информационной диагностики сложных динамических систем, включая различные социальные образования.

Мы не претендуем на подробное, а тем более на исчерпывающее рассмотрение процесса формирования методологического инструментария информационной аналитики, представляемой нами в качестве основного инструмента развития современной практической философии. Тем не менее, ограничить наш обзор лишь отмеченными этапами, несмотря на их знаковость, было бы неправильно, ибо нельзя обойти вниманием теоретические построения, рожденные в лоне одного из наиболее динамично развивающегося направления практической философии – философии науки.

Итак, в фокусе этого направления философских изысканий ХХ в. оказывается структура научных теорий, уровни научного познания, связь между ними, логико-методологические принципы и методы научного исследования.

Именно такая предметная ориентация характерна для логического позитивизма — первой методологической концепции, анализ которой с целью выявления ее сильных сторон и недостатков послужил основанием для становления и развития всей системы философии науки. Наиболее яркими представителями этого течения явились Эрнст Мах (1838–1916), Людвиг Витгенштейн (1889–1951), Рудольф Карнап (1891–1970).

Второй авторитетной концепцией постпозитивистского периода был критический рационализм. Его отличительными особенностями явились интерес к развитию научного знания, критическое отношение к логическому позитивизму, углубленное рассмотрение природы научного знания и пр. В рамках критического рационализма можно выделить фальсификационизм Карла Поппера (1902–1994) и методологию исследовательских программ Имре Лакатоса (1922–1974), а также парадигмальную философию науки Томаса Куна (1922–1996). Последняя занимает особое положение, ибо акцент в ней смещается с анализа теории как структурного элемента науки на исследование особенностей деятельности научного сообщества.

Рассмотрим кратко эти методологические конструкты.

Согласно концепции логического позитивизма действительность является совокупностью состояний вещей в окружающем человека мире. Такие состояния (свойства) могут быть эмпирически обнаружены и выражены в элементарных предложениях, которые были названы представителями этого течения «протокольными предложениями». Совокупность этих предложений, как утверждалось, и составляет достоверный базис инструментального знания.

Но кроме эмпирического уровня знания существует и теоретический. Последний образуется при помощи индуктивных обобщений и гипотетических приемов введения нового знания. Эмпирический и теоретический уровни являются двумя структурными компонентами теории, причем, верификация теоретических положений осуществляется при помощи их проверки эмпирическими фактами. Одновременно принцип верификации соединялся с критерием осмысленности, ибо, с точки зрения апологетов логического позитивизма, осмысленным является только верифицированное содержательное знание.

Таким образом, вследствие принятия такой гносеологической установки в логическом позитивизме вырабатывается специфическое понимание предметных оснований науки, появляется особая онтология. Резко дистанцируя сущность от явления, приверженцы логического позитивизма уделяют основное внимание сущему – явлению, утверждая о том, что все, что не выводится из явления – есть гипотеза. Они также доказывают тот факт, что достоверным базисом науки становятся чувственные данные, описание которых приводит к языковым конструкциям, объединяющимся при помощи логических приемов в концептуальные структуры. Так, один из лидеров логического позитивизма Р. Карнап утверждал, что существовать – значит быть элементом концептуального каркаса⁴⁰.

Эти теоретические построения привнесли существенный вклад в формирование методологических оснований практической философии, ибо отталкивались от сущего, апеллируя к фактологическому материалу. Благодаря этому осуществлялось более погруженное понимание различных феноменов практической деятельности людей, а также появлялась возможность их научной пролонгации на основе разработанных в рамках логического позитивизма принципов гипотетики.

Еще более значимым вкладом в развитие инструментальной базы практической философии и ее главного инструмента – аналитики явились положения разработанные апологетами критического рационализма, главным представителем которого был Карл Поппер. К. Поппер настаивал на принципиальной недопустимости использования принципа верификации как критерия научности и демаркации знания, ибо позитивную степень подтверждения могут иметь даже такие идеи и концепции, которые традиционно к науке не относятся, например, гадания, магические действия, мифологические системы, астрология, алхимия и пр. Он предлагает совершенно иной подход, основанный на использовании известного дедуктивного модуса, называемого в логике «modus tollens» (рассуждение от противного, латинское «modus tollendo tollens» означает «путь исключения исключений»), который позволил связать эмпиризм с дедукцией.

Суть этого подхода заключается в следующем. Если существует теория и ее некое следствие, то противоречащий следствию эмпирический факт является основанием для заключения об утверждении ложности теории⁴¹. Другими словами, частное (эмпирическое) положение может выступать критерием оценки общего (теоретического) посыла. Если взять на вооружение познавательного процесса такую схему, то будет сохранена значимость эмпирического (практического) знания в науке, а это критически значимо, ибо ни один ученый не осмелится отказаться от эмпирической проверки теорий. Правда, при этом необходимо пересмотреть понятие эмпирического базиса. Последний К. Поппер рассматривал как совокупность положений, описывающих возможность проведения того или иного эксперимента, а также ограничения, накладываемые на условия его проведения. По сути, эмпирический базис Поппера – это некая конвенция, построенная на основе имеющегося практического, предметного знания, некоторая часть которого имеет предпосылочную природу. Закономерно, что введенная Поппером дефиниция «эмпирического базиса» стала одной из центральных в категориальной системе современной практической философии, т. к. фиксировала различные порядки представлений людей о формах сущего, которое и выступает в качестве объекта их практической деятельности.

Этот модус (modus tollens) Поппер и предполагает взять в качестве основания новой методологии: заменить принцип верификации логических позитивистов на принцип фальсификации, ибо постоянная критика ведет к отбрасыванию ложных представлений и приближает их к истине.

Принцип фальсификации Поппер выдвигает как критерий научности, т. к. любая теория должна обладать потенциальной возможностью входить в противоречие с эмпирическими фактами. Поэтому, фальсифицируемость здесь рассматривается на критериальном уровне, ибо одной верификации не достаточно. Если же теоретический конструкт неопровергаем, то мы, по утверждению Поппера, скорей всего, имеем дело с идеологией.

С другой стороны, чем больше имеется неудачных попыток опровержения, тем более устойчивой оказывается теория, тем более она продуктивна и сохраняет статус научной истины. В этом случае мы имеем дело с хорошо корроборированной⁴² методологической системой. Поэтому фальсифицируемость есть логическое отношение между системой теоретического знания и классом потенциальных фальсификаторов.

Еще один видный представитель критического рационализма венгерский философ Имре Лакатос вводит в структуру методологии науки новое понятие «исследовательская программа». Заметим, что если Поппер и логические позитивисты используют в своих рассуждениях в качестве исходной и основной компоненты анализа понятия «теория» или «совокупность теорий», то у Лакатоса единицей методологического анализа является «исследовательская программа». В его понимании это множество теорий, принимаемых последовательно друг за другом во времени и сосуществующих вместе. Все эти теории относятся к одной программе, потому что обладают общим началом: они имеют объединяющие их фундаментальные идеи и принципы⁴³.

Исследовательская программа структурно состоит из трех основных элементов: ядра программы, позитивной и негативной эвристики. Ядро исследовательской программы – это ее жесткая неизменяемая часть, представляющая собой совокупности фундаментальных теоретических принципов, конкретно-научных и метафизических допущений об онтологической природе исследуемой области и общей стратегии ее изучения. Если же исследовательская программа прогрессивно объясняет больше, нежели конкурирующая, то она вытесняет последнюю, которая может быть устранена⁴⁴.

Лакатос также доказывает, что «решающие эксперименты», которые способны опрокидывать исследовательскую программу признаются таковыми лишь десятилетия спустя. Поэтому «…статус "решающего эксперимента" зависит от характера теоретической конкуренции, в которую он вовлечен»⁴⁵ и в силу этих же причин «…не может быть никакой фальсификации прежде, чем не появится лучшая теория»⁴⁶.

Позитивная эвристика, являясь еще одной существенной частью исследовательской программы, определяет и актуализирует проблемы исследования, выделяет «защитный пояс» вспомогательных гипотез, предвидит «аномалии», диссонирующие с исходным посылом, превращает их в подтверждающие теоретические блоки. Ее внимание сосредоточено на конструировании моделей, соответствующих тем инструкциям, которые изложены в позитивной части программы. Ученый видит «аномалии», но, поскольку его исследовательская программа может выдерживать их натиск, он вправе свободно игнорировать их. Он отмечает, что отнюдь не аномалии (психологически неприятные, но технически неизбежные), а именно позитивная эвристика программы задает и актуализирует проблемы, которые подлежат рациональному анализу⁴⁷.

В качестве альтернативы лакатосовской модели выступает парадигмальная философия науки Томаса Куна. Основным элементом философии науки Куна является понятие «парадигма». Не претендуя на окончательное и однозначное определение, можно сказать, что парадигма – это совокупность фундаментальных знаний, теорий и концепций, общепринятых методов, образцов решения задач и приемов исследования, закрепляемых в процессе обучения и специального образования. Носителем, выразителем и разработчиком парадигмы на любой стадии ее развития является научное сообщество. «Парадигма – это то, что объединяет членов научного сообщества, и, наоборот, научное сообщество состоит из людей, признающих парадигму»⁴⁸.

Развитие науки представлено Куном как процесс возникновения, эволюционного изменения и смены парадигм. Этот процесс можно описать при помощи следующих включенных в него стадий.

Первая стадия названа допарадигмальной, когда имеют место различные, возможно даже случайные точки зрения, отсутствуют фундаментальные концепции, общая проблематика на этом этапе никак не выражена, поэтому не может существовать никаких общих стандартов и критериев оценки и сравнения хаотически получаемых результатов.

Большое значение имеет вторая стадия, так как связана с созданием и формированием единой парадигмы. Возникает и постепенно становится общепринятой фундаментальная концепция, которая ставит множество пока еще нерешенных проблем, ибо фундаментальные идеи никогда не могут быть представлены в окончательно завершенном виде, они требуют значительной доработки и совершенствования. Тем не менее, фундаментальная идея определяет основное стратегическое направление движения научной мысли.

Третья стадия развития науки названа Куном «нормальной наукой». Она соответствует эволюционному периоду развития, когда парадигма сложилась и уже не нужны новые теории. Все усилия ученых в этот период направлены на совершенствование фундаментальной концепции, на накопление фактов, подтверждающих основные идеи, на решение нерешенных, в том числе и практических проблем на основе инновационного инструментального знания.

Но, то, что Т. Кун называет «нормальной наукой» по своему содержанию очень близко лакатосовскому понятию «исследовательская программа», которая сумела захватить монополию, что в действительности наблюдается крайне редко.

Кроме того, легко обнаружить некоторые важные структурные аналогии в этих рассматриваемых моделях. В них одновременно присутствуют обоснования двух типов развития:

непрерывный, кумулятивный рост в рамках одной парадигмы («нормальная наука» Куна) или «исследовательской программы» (Лакатос), в котором теории соизмеримы и непременно проявляет себя «решающий эксперимент»;

некумулятивный скачкообразный переход от одной парадигмы или исследовательской программы к другой, что влечет за собой научную революцию.

Возможность введения понятия научной революции связано с тем, что обе рассматриваемые модели имеют два уровня: «парадигма» и продукция «нормальной науки» у Куна и «жесткое ядро» и продукция «позитивной эвристики» у Лакатоса.

Думается, что этих оснований достаточно для утверждения о том, что лакатосовский критерий «прогрессивного сдвига⁴⁹» может быть включен в качестве одного из важных факторов, участвующих в куновском процессе конкуренции научных сообществ. Лакатос, по сути, говорит о глобальных тенденциях, оставляя без ответа вопрос о конкретном взаимодействии исследовательских программ с конкретными научными сообществами, о методологическом выборе, с которым они постоянно сталкиваются. Кун же рассматривает в первую очередь именно этот выбор, представляемый им как процесс взаимодействия комплексов идей (будь то парадигма или исследовательская программа) с научными сообществами. С этой главной для куновской модели стороны – со стороны проблемы внедрения нового – его парадигмальная философия во многом дополняет модель Лакатоса, а не конкурирует с ней⁵⁰.

Приведенные выше теоретические положения способствовали не только упорядочению процесса аналитической деятельности, но и обеспечили возможность выработки критериев оценки ее результатов. Кроме того, результаты этого философского дискурса существенно повлияли на характер оформления и систематизацию инструментария той части практической философии, которая ориентирована на предметное вычерпывание объективных знаний и их использование в различных формах и порядках социальной практики.

Так, во-первых, благодаря разработкам Поппера было актуализировано значение эмпирических (практических) знаний в науке, что стимулировало развитие прикладной методологии информационной аналитики на основе категориальной системы «эмпирический базис».

Во-вторых, появление теорий «верификации» и «фальсификации» дало существенный толчок к разработке статистических и вероятностных критериев оценки валидности тех или иных аналитических выводов, а также более рельефному оформлению системы принципов репрезентации результатов прикладных эмпирических исследований.