Рассказы, как мертвые женщины

Михаил пришел на кухню, постоял там и, вернувшись в комнату сел в кресло. В кухне, кстати, Михаил ни чего не делал. Вообще. Не чесался, не зевал, в холодильник не заглядывал. Даже стоял на кухне Михаил как-то по-особому, вроде, как и не стоял, упершись ногами в кухонный пол, а просто находился на кухне в вертикальном положении. Михаил встал с кровати, сходил на кухню, вернулся и сел в кресло. Всё это заняло у него два часа. Он не ощущал время. Да и время не ощущало его. А, так как пространство и время связаны, это Эйнштейн доказал, то воздух вокруг Михаила стал как кисель – вязкий и непрозрачный. Кровь в жилах Михаила тоже закиселилась, а мозг превратился в пудинг.

Нельзя сказать, что Михаил выпал из жизни, потому, что «выпал из жизни», – это два дурацких слова, которые ни чего не объясняют, а только запутывают и сбивают с толку. Просто Михаил, время и пространство, вошли друг с другом в резонанс или как это там называется. Но Михаил не виноват в этом, он ни чего не делал, что бы это произошло, точнее он много чего делал, но то, что так случилось, это не из-за Михаила. И не из-за кого. Просто так случилось, и всё. Детерминизм и прочая подобная чушь, не подходят, что бы объяснить это феномен, потому, что это вообще не феномен, и не явление, и не факт, и не событие. То, что Михаил вступил в резонанс с пространством и временем, не имеет отношение к реальности, но так как это произошло, не понятно к чему это имеет отношение.

В общем, Михаил вернулся из кухни и сел в кресло. Очень осторожно и болезненно, словно старик. Он сел в кресло и уставился на часы. Не потому, что хотел узнать который час, а потому, что часы первое, что попалось ему на глаза. Он смотрел на часы, но не отдавал себе отчёта, что смотрит на часы. Не потому, что он отупел, или задумался, как это бывает порой, просто глаза его были открыты, и когда он сел в кресло, они оказались направлены на часы. Секундная стрелка на часах двигалась, но не тикала как обычно, а просто плыла по кругу очень медленно, не плавно, а рывками, еле заметными глазу. Стрелка теперь не отмеряла время, а просто двигалась, приводимая в действие кварцевым механизмом. Часы, в этот момент, не имели ни какого отношения к времени. Михаил просидел так, с направленным на часы взглядом, около тридцати минут. По обыкновенному времени. Но сколько в действительности, точнее не в действительности, просидел Михаил в кресле, один Бог ведает.

В общем, Михаил сидел, сидел в кресле, потом встал, подошел к кровати и лёг. Он не рухнул в кровать, не прилёг, не залез под одеяло, и всё такое, он просто переместился с пола на кровать, перейдя из вертикального в горизонтальное положение.

Вдруг зазвонил телефон и от этого звука воздух стал прозрачным и лёгким. Часы стали тикать. На кухне включился холодильник, зашумели трубы в туалете. Стало слышно, как на улице ездят машины, а с ноги Михаила, с легким стуком, свалился на пол тапочек. Телефон звонил и звонил без умолку, но Михаил не встал и не ответил на звонок, потому, что Михаил умер.

Вопрос

Первая лента. Аудитория забита. Тишина. Сонные глаза студентов следят за преподавателем. Преподаватель строгий, лысеющий, приземистый. Старый шерстяной костюм, тёмно-зелёного цвета, измят, рукава в меле. На рубашке пятно, рядом с узким немодным галстуком. За толстыми линзами очков глаза кажутся маленькими и узкими. Преподаватель прохаживается от стены к стене. Иногда, на несколько секунд, он садится за стол и начинает отчаянно жестикулировать короткими руками с толстыми, волосатыми пальцами.

– Всё зависит от того, – продолжает преподаватель хриплым прокуренным голосом, – как мы поставим вопрос. Правильная постановка вопроса, в корне меняет угол зрения на проблему. Вопрос – двигатель научной мысли. Порой, в самом вопросе уже заложен потенциальный ответ, некий экстракт концепций и парадигм в предвкушении работы мыслителя, который высвободит их на волю. Несомненно, важна и мотивация поставленного вопроса. Точнее, мотивация задающего вопрос. Ведь вопрос – это ловушка. Интеллектуальная уловка. Я задаю вопрос, на который могу, по моему мнению, ответить только сам. Или задаю бессмысленный вопрос, чтобы поставить ответчика в тупик. Ну, или это вопрос-этап, и с помощью него я стремлюсь подвести собеседника к заведомой мысли. А может, мой вопрос – это бессознательный порыв, способный, случайно, перевернуть весь научный мир. Что самое интересное, очень редко вопрос задают с целью получить информацию, скажем, из-за незнания чего-либо, и с целью узнать это самое что-либо. Подумайте, подумайте. Проникнитесь этой мыслью.

Преподаватель замирает, растопырив пальцы с обкусанными ногтями. По виску течёт капелька пота. Нос покраснел. Кто-то из студентов робко хихикает.

– Давайте же зададим вопрос, – взывает к студентам преподаватель. Его рот, с тонкими, морковного цвета губами, улыбается. – Задайте вопрос.

– У вас ещё стоит? – раздаётся с задних рядов.

Преподаватель игнорирует этот вопрос. Десятисекундная пауза. Театральное выжидание другого вопроса, которого не последует. Преподаватель обводит глазами аудиторию, как бы в последний раз.

– Ну, ладно. Я сам задам вопрос. Тот, что волнует меня в последнее время. Какова функция сознания?

Преподаватель задаёт вопрос, смакуя каждый слог. Очки съезжают на нос. Губы улыбаются: поняли скрытую иронию? Я хорош. Кто-то откровенно зевает. Большинство уткнулись носом в тетради. На задних рядах начинают перешептываться. Наконец, преподаватель отыскивает блеск знакомых преданных глаз и немножко успокаивается. Пока есть эти глаза – всё не зря. Пока…

– Какова же функция человеческого сознания? – продолжает преподаватель. – В этот вопрос заложена позиция. Слово функция накладывает некий прикладной характер на сознание – отражение души, отражение Божественного в человеке, то, чем стремится овладеть Дьявол. Но мы отбросим предрассудки, мы примем вызов. Мы не побоимся испачкаться, как зоологи вооружимся пинцетом и скальпелем. Такова судьба учёного, он жертвует собой ради истины. Мы примем позицию вопроса, минуем сарказм, и серьёзно попытаемся ответить какова функция человеческого сознания. Если говорить просто – зачем оно человеку?

Преподаватель садится за стол, вальяжно откидывается на спинку стула. Тонкий галстук, в красную полоску, вываливается из пиджака.

– С чего нам начать? – спрашивает преподаватель. – Во-первых, нам нужно узнать при каких обстоятельствах, ну или для чего и из-за чего… так сказать, что послужило причиной для появления сознания у человека. Для этого, мы обратимся к первым материальным свидетельствам проявления сознательной деятельности…

Раздаётся грохот. Несколько студентов хохочут. Упала девушка. Вся аудитория смотрит на неё и смеётся. Преподаватель снимает очки. Глаза у него маленькие и узкие как у крота. Вдруг раздаётся жуткий вопль. Смех умолкает. Девушка неподвижно лежит на полу, разбросав в стороны руки. Из её носа течёт кровь. Глаза открыты. Видны только белые глазные яблоки. Секундное замешательство. Начинается паника. Студенты вскакивают с мест, некоторые выбегают из аудитории. Кто-то кричит:

– Вызывайте скорую! У кого есть телефон?

«Скорая» приезжает слишком поздно. Девушку увозят в морг. Скорее всего – инфаркт. Из деканата уже звонят её родителям.

Шел снег

Шел снег, мокрый, как это бывает в декабре. Снег лип к одежде, коже рук и лица. На шапках прохожих снег образовывал нечто наподобие архитектуры термитов. Казалось, если просто остановиться и постоять, то через пару минут можно превратиться в снеговика. Снег, подгоняемый ветром, дующим сразу со всех сторон, лип ко всему, разве что кроме домов, нагретых за день.

Алексею Константиновичу все это не нравилось. Выйдя из трамвая, он сразу раскрыл зонт, пытаясь прикрыться от пикирующего мокрого снега. Это не помогло, потому что ветер швырял зонт из стороны в сторону, выворачивал на изнанку. Алексей Константинович не мог даже стереть снег с лица, в левой руке он нес тяжелую сумку из черной синтетической ткани. А убрать бесполезный зонт, раздраженный Алексей Константинович не додумался. До самого дома он отчаянно продолжал бороться с ветром, еще больше раздражаясь из-за того, что холодные ручейки растаявшего на лице снега скатывались за пестрое кашне. На Алексее Константиновиче был надет непромокаемый плащ, а вот войлочные ботинки тут же промокли. Неприятно было большому пальцу левой ноги, он вылез из дырки в носке, и теперь терся о мокрый войлок.

«Беда не приходит одна», – подумал Алексей Константинович.

От трамвайной остановки, до дома было пять минут ходьбы. Алексею Константиновичу эта дорога показалась адом. Он вспомнил о Сизифе, более того, вспомнил, почему-то о Геракле, представил, как ворон клюет печень Прометея, прикованного к скале. Потом Алексей Константинович увидел внутренним взором богиню Афину, которая обнаженной лежала на горячем греческом песке. Вокруг Афины были разбросаны золотые доспехи, а сама она манила Алексея Константиновича пальчиком, и совершенно недвусмысленно раздвигала свои мускулистые ноги. На какое-то мгновение Алексею Константиновичу стало теплее, но тут же он вспомнил о своей супруге Марии Львовне, устыдился своих неожиданных мыслей, и замерз еще больше.