– О чем вам скучать? Вы еще молоды, талантливы, много зарабатываете. Вам бы смеяться и петь, а вы ходите, как приговоренный к смерти. О, какой вы нехороший!
– Уж не влюблены ли вы? – добавила она через минуту, – может быть безнадежно? Да?
Внезапно Панкратов оживился. Его глаза сверкнули, Он взял Зимницкую за руку.
– Ведь вы мой милый товарищ, да? – заговорил он возбужденно, – и хотите ли я вам скажу все? Мне так тяжело, и это меня облегчит.
От возбуждения он покраснел всем лицом и, погладив ее руку, он продолжал:
– В некотором роде вы правы. Я влюблен, но во всяком случае не безнадежно. И все-таки меня мучает совсем не то. Мне, видите ли, нужно знать, кто она, где живет, и живет ли еще, и любит ли она меня теперь. И представьте, что я не могу этого узнать ни за какие блага. Я знал ее под именем Астры. И только. Для меня она была существом, ничего общего с землей не имеющим. Веянье ее души я слышал и понимал, и изображал на своих картинах, но относительно ее земной обстановки я не знаю ни намека. А, между тем, мне это необходимо знать теперь, чтоб навести справку; видите ли, у меня есть основания подозревать, что с ней случилось что-то недоброе. Но кто же может дать мне о ней хотя какое-нибудь сведение? Вот это-то и мучит меня.
Панкратов минуту помолчал, обхватив колено рукою, и затем продолжал:
– Хотите я расскажу вам о встрече с ней? Я познакомился с ней на волжском пароходе пять лет тому назад. То есть, как познакомился, – подошел и заговорил. В первый раз я увидел ее вечером. Она сидела на палубе и задумчиво глядела за борт на сверкающую поверхность Волги. Это была тонкая брюнетка с зеленовато-серыми глазами; впрочем, вечером ее глаза казались черными. Она вся была в черном, и фиолетовая астра красиво выделялась на ее матовых волосах. Я подошел к ней и заговорил. Необъятная грусть ее темных глаз влекла меня к ней, как магнит влечет за собой железо, и я, если бы даже и захотел, едва ли смог противостоять этой стихийной силе. Да кроме того, во мне громко заговорил художник, уже увидавший в красках эту удивительную мелодию святой скорби. Помните ли вы мой этюд «Ангел Скорби», в черной блестящей ризе, с крыльями цвета фиолетовой астры, с святыми глазами, полными безнадежной скорби? Это – она. Эта картина зародилась у меня тогда же, в вечер первого знакомства на пароходе. Помните ли вы другой мой этюд «Верю, Господи, помоги моему неверию»? Фигура этой исступленной женщины, упавшей на колени перед распятьем в разорванном платье – это она! А помните, что писали об этой картине? Глаза этой женщины находили полными и мрака отчаяния и святости желаний. О! Да, во всех картинах, которые я написал за эти пять лет присутствует она, эта женщина, присутствует веяние ее великой души, полной бесконечной и святой скорби! Как же я мог не полюбить ее! Она создала мою славу, она выдвинула меня из ряда посредственностей. В ней черпал я мои вдохновенья и мои силы, в ее глазах находил сюжеты, у ее колен обдумывал замыслы. Критика писала: – Во всех картинах Панкратова, даже в его пейзажах разлито веянье такой необычайной и святой скорби, такой бесконечно нежной души…