Лесничий Орн

III

– Да, – заговорил снова Орн через минуту, – нами предусмотрена каждая мелочь, вычислена каждая соринка за и против. И мы не можем ошибиться в своих расчетах. Историю всегда делали железо и арифметика, и теперь обе эти силы на нашей сто роне. Значит, все выйдет так, как мы того ожидаем. Вашему торжеству не бывать. Даже Болгария, на которую вы так рассчитывали, стала на нашу сторону, уверовав в наше торжество. Бог за нас!

– Вы думаете, что сейчас Бог на стороне предателей? – спросил холодно Тарновский. – Предатели, которые подняли руку на своих освободителей, – вас скорее должно пугать их содружество и ратное соседство. Ведь, только их и не доставало в вашем стане и они были нужны вам, чтобы переполнить чашу долготерпения Господня! Так вот смотрите, не ошибитесь в расчетах, быть может, Балканы таят в себе много неожиданностей…

– Например? – самоуверенно переспросил Орн.

Тарновский с расстановкой сказал:

– А что, если Турция повернет дуло своих ружей против Болгарии, сообразив, что Россия больше ни за что не повторит старого опыта спасания вероломных? Что, если ей придет охота подчинить себе снова свою прежнюю райю? Быть может, Бог вот именно так покарает предателей? Вам не приходит этого в голову? Ведь, Турция же, наконец, может понять, что интересы её и Болгарии все равно никогда не могут быть согласованы, а относительно проливов она может и договориться с Россией, заключив с нею и с Англией союз? Разве это так уже неестественно?

– Турция вся под нашим гипнозом, – ответил Орн, – она думает только то, что мы ей подсказываем. Ваша комбинация немыслима.

– Едва ли! – отозвался Тарновский, – не прошло еще и трех лет, как Болгария вела войну с Турцией и победоносную войну, ибо она была не одна. Страсти воскресают, а соблазн навсегда истребить даже малейшее напоминание о Сан-Стефанском договоре – может быть уж очень велик. Чтобы София не зарилась на Царьград, Царьграду может снова прийти охота поработить Софию. В особенности, если на то будет соизволение России и Англии.

Тарновский коротко и сердито рассмеялся, запрокидывая голову. По лицу Орна как будто прошло беспокойство. Родбай глядел в глаза лесничего, раскрыв рот.

– Может быть, английская дипломатия орудует уже во всю на этот повод, и русские знают об этом? – спросил он у Орна сипло и тихо. Его жирное лицо тоже выразило беспокойство.

– Глупости, – проговорил Орн, все еще хмурясь. – Все, что знают русские, знают и немцы. И у немцев все подсчитано и развешано, как в аптеке! Граф передергивает факты! Это его исключительность в фантазия!

– Вы говорите ерунда! Чепуха-чепуховина! – закричал Родбай Тарновскому. – Германия все взвесила! Как пять на пять!

Тарновский пожал плечами и снова задал Орну тот же вопрос:

– Во всяком случае, что вы намерены делать с теми моими деньгами, которые вы получили за сплавленный лес?

– Я говорил вам, – с досадой отозвался Орн, – я не жулик, а патриот. Я доставлю эти деньги в штаб 16-ой кавалерийской дивизии завтра же к вечеру! Это непременно!

– А со мной и Громницким как поступите вы? – справился опять Тарновский…

– Вы мои пленники, – отвечал Орн просто. – Завтра к вечеру я доставлю и вас обоих в тот же штаб. И это тоже всенепременнейше. Ибо нами предусмотрена и здесь, как всегда, каждая мелочь! – И Орн поднял кверху указательный палец. – Ведь, мы же немцы!

– Так говорит победоносная Германия, а каждое её слово – закон! – захохотал сипло Родбай.

– Каждую мелочь предусмотреть невозможно, – отозвался Тарновский насмешливо.

– Немец может! – похвастался Орн, – вот мы хотя и не ждали вашего визита, но все-таки предусматривали и его и, видите, разыграли все, как хорошо срепетированную пьесу! В своем предусмотрении мы единственны!

– Мы можем! – горделиво воскликнул и Родбай.

«Неужели нам пришло время пропадать?» – с тоской подумал Тарновский.

Ему стало холодно. Его скрученные назад руки ломили.

«Ужели все кончено?» – подумал и Громницкий хмуро.

Родбай и Орн переглянулись, точно догадавшись о их мрачных мыслях, и молча пошли из комнаты, почему-то стараясь ступать тише своими тяжелыми сапожищами. Но через минуту Орн снова отворил дверь и вошел в комнату. Он был уже без сапог, в одних носках, и его ноги мягко ступали по полу.

– Вы, конечно, еще не спите? – справился он не без деликатности. – И может быть вам мешает огонь лампы? Возможно, что для вас будет удобнее, если я крошечку, немножко-таки, убавлю огонь?

Вместо ответа Тарновский повернул к нему лицо.

– Мы в вашей власти, распоряжайтесь, как хотите, – выговорил он сухо. – Но напрасно вы так самообольщаетесь; каждую мелочь предвидеть нельзя, и России вам не одолеть! И Англии вам не одолеть, и Франции! Ваш кровавый заговор против человечества раскрыт, и значит он погребен навсегда, как незадачливое предприятие посредственных бухгалтеров, вообразивших себя вдруг Наполеонами Великими и заболевших этой манией грандиоза! Маленький Капрал останется в блестящем одиночестве. Вы не побываете ни в Париже, ни в Лондоне, ни в Петрограде, ни в Москве, ни в Риме! И не получите в счет контрибуции ни медной полушки! Вы лишь с ног до головы обольетесь кровью, разорите до нищеты все рабочее население, по крайней мере, на двадцать лет подорвете торговлю Германии! Вы добьетесь того, что слово немец станет ругательным на всех языках Европы и вашим договорным обязательствам не захочет больше верить ни один народ. Вы будете возбуждать к себе не ужас, о нет! А лишь презрение и… отвращение! Европе, опирающейся на мощные союзы, не будут страшны 120 миллионов немецких разбойников. Да, впрочем, их даже не будет и 120 миллионов. Все славяне Австрии отвернут свое лицо от обрызганного с ног до головы кровью человеческой шваба, и даже венгры не захотят иметь с немцами ничего общего. Великая Лоскутница расползется по всем своим швам. А в разоренной Германии, лишенной своей торговли, начнется такая эмиграция, что в ней вместе со швабами через пятьдесят лет едва ли будет насчитываться и сто миллионов. А в России, знаете ли вы, сколько будет насчитываться через этот же промежуток?