– Нет, это посол Божий летит! – Порфирий посмотрел на восток.
– А месяц еще не скоро в дозор пойдет; ишь тучки-то какие хмурые стоят; соскучились, видно, ждамши, холодно им без него, – добавил он также задумчиво.
Порывистый ветерок прибежал с поля, дунул на костер, раздул его угли, смел легкий слой золы и полетел дальше, шаловливо кувыркая перед собой сухие стебли где-то подхваченной соломы.
Зеленые поросли лозняка, мирно дремавшие дотоле над тихим озером, тоже встрепенулись, задрожали и испуганно зашептались меж собой. Этот шалун ветер вечно постарается напугать их и помешает помечтать па досуге.
– Вот ветер тоже, – степенно произнес Васютка, встряхнув ковыльными волосами, – другой раз вихрем по полю бегает, длинный предлинный вырастет, инда до неба достанет! «Нечистые», сказывают, в те поры в нем кувыркаются! Правда? – спросил он, серьезно нахмурил белесые брови и даже перестал болтать ногами.
– «Нечистый», Васютка, в людях живет; «нечистого» нет в поле, – ответил Порфирий; – здесь все свято: и вода, и земля, и небо! Вишь оно какое ласковое да приветное! – Глаза Порфирия заискрились; он поднял голову к небу, и неопределенные тени скользнули по его болезненному лицу. Пастух задумался.
Сумрак, меж тем, сгущался; облачные тени поползли кое-где по лугам, как гигантские пауки. Лошади и волы собирались в группы. Заботливые матери беспокойным ржанием то и дело окликали жеребят.
Пастухи вынули из золы горячий, слегка обуглившийся картофель, приготовляясь к ужину. И вдруг до них долетели визгливые трели гармоники:
Милка, душка, мой секрета,
Скажи, любишь или нет?
пел высокий визгливый тенорок, делая жеманные паузы и кокетливые пассажи.
Порфирий заерзал на траве; лицо его побледнело и приняло какое-то растерянное и словно виноватое выражение. Васютка тоже встрепенулся и с любопытством вглядывался в окружающий мрак.
– Они это, Порфирь, беспременно они: Стешка с конторщиком! – сказал затем Васютка. – Эх, Порфирь, Порфирь! – добавил он, укоризненно тряхнув ковыльными волосами. – Больно добер ты, ох, как добер! – Мальчуган торопливо проглотил тормозившую его язык картошину. – Все на деревне смеются, а ты никогда и не поучишь ее! Да ежели бы я, к примеру, ейный муж был, уж и ввалил бы я ей, у меня стала бы по закону жить!