Чтобы не скучать в оставшиеся до отъезда Леонарда дни Кенжегали решил показать товарищу расположенный к северу от Закаспийска Лебяжий остров, где в одной из рыбацких артелей Дубинина работал его отец.
Длинный и узкий, вытянувшийся с севера на юг на три десятка километров, покрытый пустынными растениями и на первый взгляд, необитаемый остров. Раньше рыбаки приезжали сюда только для работы и жили в сезонных строениях – времянках в небольшом селении, стихийно образовавшемся на северной стороне острова. Со временем не только рыбаки, но и купцы строили здесь себе дома из завезённого камня. Посёлок разрастался. Старые времянки местные рыбопромышленники переоборудовали под цеха для переработки рыбной продукции. Рядом соорудили погреба-ледники для её хранения. Покупатели рыбы и икры приезжали отовсюду: из Баку, Петровска, Астрахани, Гурьева.
Отец Кенжегали, малограмотный, как и другие местные рыбаки, прекрасно знал море, бесстрашно плавал под парусами на рыбацких лодках, разбирался в правилах мореходства и учил этому своего сына. Последние годы тот работал в артели с отцом, иногда выходил в море, но в основном был занят в цехе по разделке и засолке рыбы. Только этим летом ему удалось немного отдохнуть: Дубинин поручил на время своего отъезда присмотреть за сыном и племянником. Всё-таки он был старше их, сильнее, опытнее, да и окрестности города знал намного лучше.
На острове, куда они добрались вместе с рыбаками, Кенжегали познакомил Леонарда с братьями и сестрами, жившими и работавшими здесь. Показал посёлок, цеха по переработке рыбы и икры, старинные и современные ледники, песчаные пляжи и отмели. Особых достопримечательностей здесь не было, кроме остовов разбитых за многие годы кораблей и памятника погибшим морякам. К вечеру приятели заметно устали и решили возвращаться в город на парусной лодке, надеясь добраться дотемна.
Хорошая погода, ясное небо, лёгкий бриз. Ничто не предвещало беды. Но вскоре после выхода в море с севера навалились чёрные тучи, скрывшие заходящее солнце. Подул сильный ветер. Его скорость возрастала с каждой минутой. Огромные волны швыряли и крутили лодку. Её быстро относило к югу от острова. Друзья пытались противостоять напору стихии. Убрали паруса, но набирающий силу шторм всё сильнее бросал их утлое судёнышко из стороны в сторону. Берегов уже не было видно. Обессиленные подростки бросили вёсла, надели спасательные круги и, сев на дно, вычерпывали воду из лодки. Неожиданно резким порывом ветра её развернуло бортом к волнам. Она легла на бок и, захлёстнутая очередным валом, перевернулась вверх дном. Ребята уцепились за неё, уже не надеясь на спасение.
Трудно сказать, как долго их носила и терзала бушующая стихия. Наступила ночь и ветер утих также неожиданно, как и налетел до этого. Тучи стремительно умчались на юг. Ночное небо, усыпанное тысячами звёзд, не пугало, а успокоило друзей. Они осматривались, пытаясь определить своё местоположение. Не было видно ни огней со стороны города, ни света костров, которые обычно зажигали рыбаки на острове. Леонард хорошо плавал, но никогда не бывал в таких ситуациях и, наглотавшись морской воды, запаниковал. Державшийся рядом Кенжегали быстро сориентировался и крикнул Леонарду, показав на яркую звезду:
–– Нас сносит на северо-запад, а плыть надо строго на север. Вон туда, на Железный Кол.
Им чудом удалось спастись среди беснующихся волн, но появилась новая опасность: толи течением, толи небольшим низовым ветерком лодку несло в открытое море.
–– Леон, где-то впереди остров. Там должны быть видны огни. Смотри внимательно.
Действительно, через какое-то время они увидели всполохи костров и поняли, что их уносит в сторону от Лебяжьего острова. Оставив лодку, приятели поплыли к нему и вскоре почувствовали под ногами землю. Берег был ещё достаточно далеко, но они уже шли по дну, поняв, что оказались на отмели, оставшейся от перешейка, когда-то связывавшего остров с материком.
До берега по мелководью шли довольно долго, и Кенжегали, стараясь подбодрить уставшего и замёрзшего товарища, рассказывал об острове и о том, как его осваивали жители близлежащих селений.
–– Здесь, на водном пути с Яика на западный берег Каспия, в старину находилось убежище одной из ватаг Степана Разина. В ту пору бунтовщики прошлись набегами и грабежами от Астрахани и Гурьева до Дербента, Баку и Персии. Говорят, что это место казачьи предводители выбрали как одно из многих других для хранения награбленного.
–– И долго существовало это разинское поселение?
–– Два-три года. Потом из Астрахани прибыл карательный отряд стрельцов, которые его разрушили, а мятежников казнили. Позднее людская молва разнесла слухи о спрятанных на острове кладах удалого атамана Степана Тимофеевича.
–– Так надо поискать!
–– За прошедшие годы кто только не искал. Даже мы, пацанами, пытались копать. Да где же здесь можно что-то найти? Глина да песок. К тому же уровень воды в Каспийском море за сотни лет много раз поднимался и опускался. Границы и размер острова постоянно менялись. Старики говорили, что в давние времена над водой, бывало, появлялся перешеек, соединяющий остров с полуостровом Карелина. И можно было пройти туда по отмелям, а в иные годы даже и посуху. Позднее перешеек был размыт волнами и течениями. Да и уровень моря в последние годы сильно поднялся. Теперь здесь проходят не только рыбацкие лодки, но в некоторых местах даже суда с малой осадкой. Но такие места знают только несколько человек из старожилов.
Примерно через полчаса уставшие друзья с трудом выбрались на берег, где их уже искали рыбаки, поднятые отцом Кенжегали после начала шторма.
Долго сидели у костра, согреваясь и обсуждая своё спасение. Леонард вспомнил слова друга, услышанные в самые трудные минуты:
–– А что ты кричал про железный кол? … Или мне послышалось?
Рыбаки засмеялись, а Кенжегали объяснил, увидев удивление Леона:
–– Железный Кол, подпорка. Темир-казык. Так у нас называют Полярную звезду. В ночном небе она всегда неподвижна, и её сравнивают с вбитым колом, к которому тянется след золотой цепи и вокруг которого, подобно животным на привязи, ходят звезды.
Ильины и Дубинин, вернувшиеся из Персии, не сразу узнали о случившемся. Сначала хотели наказать всех. Молодых «кладоискателей» за неоправданную самоуверенность: взялись за дело, которое и взрослым не всем по плечу а отца Кенжегали за то, что опрометчиво доверил лодку и отпустил неопытных подростков одних в опасное плавание.
Но всё обошлось. Плохое забывается, а хорошее остаётся в памяти надолго. Ильины уехали домой, поблагодарив Кенжегали и пригласив к себе в Оренбург, а Дубинин устроил его на обучение в одноклассное уездное училище и взял на работу и проживание в своё имение.
После окончания училища Кенжегали работал смотрителем в перерабатывающем цехе, на складах и ледниках Дубинина. В тысяча девятьсот четырнадцатом был призван на фронт. Вернулся через три года и переехал в Оренбург, где Ильин предложил место в своей компании. Николай Сергеевич часто и надолго уезжал в другие города России и за границу. Ему был нужен надёжный человек, которому он мог бы доверить присмотр и охрану домов, магазинов и складов во время своего отсутствия.
1918 ГОД. ОРЕНБУРГ
Закрытые двери комнат вдоль узкого и тесного коридора, когда-то казавшегося просторным, как улица. Дом, похоже, давно не проветривался, окна с лета не открывались. Запах дыма от печи и самовара, казалось, въелся в старые стены. Душно, сыро, темно.
–– А что, электрического освещения у вас нет?
–– Было при хозяине. Да как посадили его, так мы и не включаем это ликтричество. Побаиваемся мы его, батюшка. Нам керосинка сподручнее. Да и нет никого здесь кроме меня, сторожей да кухарки. Зачем зря деньги тратить.
Старая экономка, переехавшая в Оренбург из провинциального Илецка после ареста Николая Сергеевича Ильина, чтобы следить за порядком в его опустевшем доме, проводила Леонарда с другом в комнату на втором этаже, где он жил до отъезда в Москву.
–– А где же его дочери? – удивился Леонард, вспомнив своих троюродных сестёр.
–– В Самаре они. И младшенькая Олюшка и Елена с мужем. Выросли, разъехались. Думала, здесь их увижу, но не застала. Я ведь с ними нянчилась, как родные они мне. А вот уж два года, почитай, не виделись.
Открыв знакомую дверь, Леонард растерялся: большой и яркий мир, где он прожил долгие годы и о котором с нежностью вспоминал в холодной ссылке, исчез. Свет лампы немного раздвинул стены маленькой комнаты, тесно заставленной старой тяжёлой, пыльной мебелью.
Экономка, оглянувшись, понимающе покачала головой, улыбнулась:
–– Это не комната стала меньше. … Это ты вырос, Лёня.
Только матушка так называла Леонарда.
–– Узнала меня, Анна Степановна?
–– Да как не узнать. Вылитый Иван Леонидович. Пропал, горемыка. А потом и родительница ваша упокоилась, как-то тихо угасла. Всё порушилось, – вздохнула экономка. – Вот и дядюшку вашего, Николая Сергеевича, заарестовали. Мыкается, сердешный, в узилище.
По коридору загромыхали сапоги. Свет ламп и звучный голос Кенжегали окончательно разбудили спящий дом.
–– Не кручинься, Степановна, всё будет хорошо. Вот Леонард Иванович вернулся, а скоро, я слышал, и хозяина из застенков выпустят.
В начале тысяча девятьсот восемнадцатого года Россия оказалась в чрезвычайно тяжёлом финансовом положении, вызванном войной и революцией. В качестве одной из мер для преодоления назревающего кризиса большевики посчитали целесообразным введение чрезвычайного налога (контрибуции) на имущие классы.
В конце февраля из Петрограда пришла телеграмма:
«В защиту Советской власти рабочий и крестьянин жертвует всем, что у него есть – своею жизнью. Борьба требует громадных материальных средств, чего у пролетариата нет. К несению этой тяжести должна быть привлечена буржуазия. … Приступайте к общему беспощадному обложению имущих классов. На защиту социалистического отечества рабочий несет свою жизнь, буржуазию же нужно заставить нести свои капиталы.
За Народного комиссара внутренних дел член коллегии Наркомвнудела Мартын Лацис».
На экстренном заседании оренбургского губисполкома с телеграммой ознакомили приглашённых представителей торгово-промышленных кругов. Было предложено уплатить контрибуцию добровольно, а в случае невыполнения взыскать её силой, а неплательщиков заключить под стражу. Суммы требуемых выплат доходили до трёхсот тысяч рублей. Предпринимателей, несогласных с указанным решением или просто не успевших собрать в назначенный срок «революционный налог», посадили в губернскую тюрьму. Были арестованы сотни владельцев предприятий Поволжья. В числе узников оказались промышленники, купцы, пароходчики.
Николай Сергеевич Ильин также отсидел положенный срок, но был в заключении недолго. В конце апреля тысяча девятьсот восемнадцатого года, после выплаты необходимой суммы и некоторых хлопот знакомых и родственников, его выпустили из застенков, но намекнули, что платить чрезвычайный налог придется, вероятно, регулярно. Более того, стало известно, что предприятия местного значения могут быть национализированы решениями рабочих комитетов «в целях решительной борьбы с хозяйственной и производственной разрухой». Стихийные или карательные национализации проводились все чаще и чаще. Даже небольшая задержка с выдачей заработной платы приводила к тому, что местные органы или рабочие комитеты могли конфисковать предприятие у владельцев, а их самих отстранить управления.
Николай Сергеевич понял, что продолжать работать в новых условиях он не сможет, да и не дадут ему. Нужно сворачивать деятельность компании в России и устраивать жизнь на новом месте. Благо, есть куда уезжать и чем заниматься. В начале века Ильины и Дубинины купили земельные участки для выращивания хлопка и построили дома на южном побережье Каспия, в персидском городе Энзели. Там же, в порту стояли два торговых судна, принадлежащих их семьям. Вот туда-то и задумал перебираться Ильин. Было только одно препятствие от новой власти. Одно, но очень серьёзное и сводящее на нет все его планы.
«Надо обсудить с племянником, – решил Дубинин, узнавший о возвращении Леонарда. – Всё-таки он вместе с большевиками участвовал в свержении режима, вместе с ними по тюрьмам и ссылкам сроки отбывал. Неужели не сможет договориться с соратниками по борьбе, чтобы родственникам помочь? А если не получится, то придётся идти на соглашение с однопартийцами племянника – самарскими эсерами, сделавшими на днях заманчивое, но рискованное, как ему показалось, предложение».
После Февральской революции тысяча девятьсот семнадцатого года партия социалистов – революционеров (ПСР) была самой многочисленной партией России: около одного миллиона человек в её составе противостояли примерно трёмстам тысячам большевиков. Члены партии, в которой Леонард Ильин состоял с тысяча девятьсот шестого года, считали себя в большей степени победителями в многолетней борьбе, приведшей к свержению царизма, чем большевики. Но раскол и нерешительность в их рядах привели к тому, что ленинцы, придерживающиеся жёсткой дисциплины и координации в действиях, находясь в меньшинстве, взяли управление страной в свои руки.
Внутрипартийные кризисы и междоусобица эсеров, занимавших после революции руководящие посты, как в правительстве, так и в местных органах власти, отвлекали их от межпартийной борьбы и ослабляли позиции партии. Это привело к тому, что у них не было шансов противостоять большевикам. Хоть и невелики были ряды РСДРП(б) и не понятны большинству населения такие иноземные слова как революция, социализм, коммунизм, но все другие противоборствующие силы были разобщены и иногда более враждебны друг к другу, чем к коммунистам. И обещали большевики заманчиво много конец войне, землю, свободу, равенство, братство. Конечно, не все им верили. Многие ждали, что не выдержат Советы, развалятся. Считали их слабыми временщиками и надеялись встать у руля разрушенной империи после поражения большевиков.
Леонард вернулся в когда-то родной, а теперь незнакомый город, как на пепелище. И оказался на распутье: ничего не осталось в Оренбурге, что бы его здесь удерживало. Ничего от прошлого не сохранилось: ни дома, ни семьи, ни друзей. Что делать дальше? Надо уезжать. Куда? Может быть, податься вместе с Бакуниным в Одессу?
Бакунин родился и вырос в Твери, но не был там уже много лет и возвращаться не собирался. Говорил, что родных у него больше нет, значит, и делать там нечего. И в Оренбурге надолго задерживаться не думал. Заехал попутно с другом, хотел отдохнуть, осмотреться, заново приспособиться к городской жизни после сибирской глухомани. А потом планировал пробираться дальше, через Астрахань или Царицын в Одессу. Про вольный город ему много рассказывали сибирские сидельцы – эсеры и анархисты.
Одному ехать тоже не хотелось, и он уговаривал Леонарда составить ему компанию. А пока тот раздумывал, сошелся с местными анархистами и близкими к ним эсерами-максималистами, приехавшими в Поволжье из Одессы. Большинство из новых знакомых были такими же бесшабашными авантюристами, и им явно не нравились порядки, установленные здесь большевиками. Знаменитый лозунг теоретика анархизма "Разрушение – это созидание" не давало покоя, будоражило их. В Одессе, по слухам, было привольнее и вольготнее. Все разговоры сводились к одному: пора обратно в вольный город, тем более, румыны там что-то безобразничают.
Значит, с Бакуниным в Одессу? … Нет! Если оставаться в России, то надо определяться, с кем и против кого. Эта смута надолго, возможно, на десятилетия. Надо всё же перебираться за границу, о чём Леонард задумывался в ссылке после известий из дома.
На южном берегу Каспия у семей Ильиных и Дубининых были имения и хлопковые поля. Коммерсант из него вряд ли получится, но дядя поможет и подскажет, как надо вести дела в новой, спокойной и мирной жизни. В Энзели Леонард никогда не был, и ехать туда в одиночку не планировал. Надо посоветоваться с Николаем Сергеевичем, а может быть, и его уговорить на переезд.
Встреча состоялась вскоре после освобождения дяди из недолгого заключения. Последний раз они виделись ещё в тысяча девятьсот четвёртом году. За это время две революции и война разрушили великую империю, разорили города и деревни, разметали семьи, поделили людей на своих и чужих.
Николай Сергеевич рассказал племяннику о событии, потрясшем родственников и знакомых в тысяча девятьсот одиннадцатом году – загадочном исчезновении отца Леонарда после его необъяснимого, безрассудного проигрыша. Заметил при этом, что доля вины в случившемся лежит и на нём, проглядевшем роковую зависимость брата, и на Леонарде, бросившем семью во имя революционных баталий.
Что случилось тогда с Иваном Ильиным, кому он проиграл большие деньги и родовой особняк, так и осталось невыясненным. Куда делся после этого, также никто не знает. Немногие свидетели говорили, что выглядел он в те дни не совсем здоровым. Может, опоили его чем-то? Неясно. По одной из версий, он спустил всё в игре с заезжими гастролерами. Те неожиданно появились в городе и так же внезапно исчезли, оставив после себя проигравшихся купцов, чиновников, военных. Хорошо ещё, что Николай Сергеевич успел выкупить выставленный на торги особняк брата. Леонард понял, что может и дальше жить в этом доме, хотя фактически он ему уже не принадлежит.
Рассказал дядя и о недавних событиях, после которых он и другие предприниматели сидели в губернской тюрьме до тех пор, пока не уплатили назначенную сумму. Но самое опасное ждало всех впереди. Большевики искали выход для преодоления возникших финансовых трудностей. В целях борьбы с хозяйственной и производственной разрухой они рассматривали различные варианты предстоящих антикризисных мероприятий, направленных на частные компании: реквизицию, конфискацию, планомерную и полную национализацию.
Николай Сергеевич согласился с Леонардом: здесь для них нет будущего. Из этого жизненного тупика надо как-то выбираться. Они с Дубининым уже обсуждали возможные варианты своих действий в сложившихся условиях и тоже пришли к выводу о необходимости переезда в Персию.
– Мы готовы хоть сейчас уехать. Свяжемся с Энзели, и оттуда сразу же отправят корабли, чтобы вывезти наши семьи и имущество.
– Так что же вас держало здесь до сих пор? – удивился Леонард.
– А ехать не с чем. … Ни денег, ни золота у нас больше нет.
Двенадцатого января тысяча девятьсот восемнадцатого года Высший Совет народного хозяйства РСФСР принял постановление «Об утверждении секции благородных металлов ВСНХ и об установлении казенной монополии торговли золотом и платиной», в котором говорилось:
«Изделия из золота весом более шестнадцати золотников и всё золото в сыром виде, находится ли это в руках частных лиц и учреждений, или в магазинах, ювелирных и иных мастерских, или в банковских сейфах, переходит в собственность государства с уплатой владельцам по установленной цене. … За золото в сыром виде, обнаруженное в сейфах, никакого вознаграждения не уплачивается».
С пятнадцатого января в течение месяца граждане советской России были обязаны продать Государственному банку все имеющиеся у них золотые изделия весом более шестнадцати золотников по тридцать два рубля за золотник чистого золота девяносто шестой пробы. Не сданные в этот срок предметы подлежали конфискации.
А в середине апреля вышло распоряжение о вывозе золота, серебра и денежной массы из Самары и сосредоточении их в кладовых Казанского отделения Народного банка РСФСР.
– Конечно, было у меня кое-что в запасе. Но это только малая часть от накоплений, хранившихся в банках и изъятых постановлением большевиков, – объяснил Николай Сергеевич. – Наши деньги, золото и ценности были конфискованы. Кроме того, сейчас невозможно реализовать активы семьи. Мы уже не являемся полноценными хозяевами предприятий, карьеров, магазинов, складов, пароходов. Обязаны финансировать их деятельность, и сохраняем право получать прибыль. Но только как арендаторы.
– Что же получается? – Леонард был сражён этой новостью. – Нам и за границу нет дороги? Строить жизнь на новом месте, да ещё и в чужой стран без капиталов никак нельзя. Неужели нет выхода?
– Возможно, не всё ещё потеряно, – замялся дядя и рассказал о предложении, поступившем ему после освобождения из-под ареста. – Я, было, хотел уже всё бросить и уехать, но недавно ко мне обратились твои соратники по партии – эсеры.
После роспуска Всероссийского Учредительного собрания в январе тысяча девятьсот восемнадцатого года во многих городах России стали формироваться антибольшевистские подпольные ячейки. В Самаре бывшие члены разогнанного Учредительного собрания, объявленные контрреволюционерами, перешли на нелегальное положение и работали в подполье. Готовясь к борьбе с большевиками, они вооружались, собирали вокруг себя единомышленников и сформировали инициативную группу созданного впоследствии Комитета членов Учредительного собрания.
Заговорщики позиционировали себя как основу будущего самарского правительства. Их поддерживали другие оппозиционные силы и офицеры Русской Императорской армии, оставшиеся без службы, работы, средств к существованию и готовые в любое время выступить против большевиков. Кроме силовой поддержки, подпольщикам была необходима финансовая помощь. Поэтому их представители налаживали контакты с самарскими предпринимателями, напуганными репрессиями советской власти. Им обещали в случае прихода Комитета к власти либерализацию экономики, денационализацию предприятий или возмещение их стоимости.
Купцы и промышленники объявили сбор средств.
Ильин понял, что надо воспользоваться последней возможностью вернуть золото, драгоценности и деньги, замороженные большевиками в банках. Он подписал договор, по которому обязался оказать финансовую помощь инициативной группе Комитета членов Учредительного собрания на сумму пятьсот тысяч рублей золотом.
В свою очередь ему гарантировали:
1. Возврат суммы финансовой помощи после свержения большевиков.
2. Возврат денег и ценностей семьи, хранившихся в Казанском отделении Народного банка РСФСР.
3. Реквизицию предприятий Ильиных с возмещением стоимости зданий, оборудования, машин, материалов и прочего имущества.
После подписания договора Николай Сергеевич передал первый взнос – двести пятьдесят тысяч рублей. Дать больше пока не мог: недавно уплатил двести тысяч рублей контрибуции.
– Есть надежда, что Советы скоро будут разгромлены, – подбодрил он Леонарда. – Заговорщики готовят переворот и надеются на поддержку пензенских подразделений бунтовавшего Чехословацкого корпуса.
В годы Первой мировой войны из чехов и словаков, бывших военнослужащих австро-венгерской армии, выразивших желание участвовать в войне против Германии и Австро-Венгрии в составе Русской армии, было сформировано национальное добровольческое воинское соединение – Чехословацкий корпус (легион).
В начале тысяча девятьсот восемнадцатого года его решили эвакуировать из России во Францию. Но чехословацкий национальный совет опасался, что при выводе корпус может быть перехвачен немцами. Поэтому двадцать шестого марта в Пензе было подписано соглашение, по которому предусматривалась отправка легионеров по Транссибирской железной дороге во Владивосток и далее через Тихий океан в Европу.
В апреле Германия потребовала разоружения корпуса и остановку передвижения чехословацких эшелонов на восток. Ленин поддержал призыв немцев. После подписания мирного договора между Германией и Советским правительством о выходе России из Первой мировой войны среди чехов и словаков распространились слухи, что их собираются выдать Германии и Австро-Венгрии как бывших военнопленных. Легионеры негодовали и не верили большевикам. Таким образом, корпус был вовлечён в вооружённый конфликт. Начались столкновения с частями Красной армии.
– Так что не всё ещё потеряно, – подбодрил помрачневшего племянника Николай Сергеевич. – В Пензе с чехами уже работают бывшие депутаты Учредительного собрания. Есть сведения, что в ближайшее время пензенская группа легионеров выступит там против Советов, а потом они и на Самару пойдут.
Но у нас есть ещё одна проблема. … Надо собрать ещё двести пятьдесят тысяч рублей, которые я должен передать КОМУЧ по подписанному договору.
2023 ГОД. ИЮЛЬ. ЕКАТЕРИНБУРГ
– Кто же там долбится?! – разозлился Алексей. – Выглянуть или не стоит?
Давно он здесь не был, ни с кем из соседей последние годы не общался. Да и не до гостей ему сейчас. Но снова услышав глухие удары теперь уже по воротам, решил откликнуться. Видать кто-то, во что бы то ни стало, хочет достучаться до хозяев дома.
Осторожно выйдя во двор, Алексей огляделся. Темнеет. Десятый час уже. Хотел включить свет над крыльцом, но передумал. Зачем освещать себя. Ни в дверь, ни в окно никто больше не барабанил, но Ильин почувствовал, что кто-то наблюдал за ним через щели в заборе.
– Кто там, – рявкнул он, скорее для того, чтобы подбодрить себя. Тишина. Только собаки откликнулись в соседних дворах. Ильин глянул на лежащий рядом с воротами топор.
– Я-то сосед, а вот ты кто такой? – услышал он спокойный ответ и рассмеялся от неожиданности. Голос вроде бы знакомый, но чей – вспомнить не смог. Редко бывал здесь в последнее время. Невозмутимая интонация незнакомца за забором успокоила, и Алексей подошёл ближе.
– Лёха! Ты, что ли? – удивился кто-то за воротами.
«Свои, – понял Ильин, уже догадываясь, кто это встревожил его. Отодвинув ржавую щеколду, открыл тяжёлую скрипучую дверь. – Точно он, Славка».
– Привет, дружище! Откуда ты взялся?! – обрадовался Ильин, узнав друга юности, с которым они жили по соседству много лет назад. – Сколько же мы не виделись?
«Полысел, похудел Славик, – разглядывал товарища Алексей. – Изменился. Ну, как и я, впрочем. … При случайной встрече и не узнал бы».
– Да, не было меня какое-то время, но теперь часто сюда заезжаю. Я в городе живу, а брат мой так и остался здесь по соседству.
Алексей слышал от знакомых, что Славка вслед за старшим братом отсидел несколько сроков в колонии: сначала за драку, потом с дружками местный магазин с бодуна обнесли, а дальше никто уже и не помнил за что.
– Ну, давай проходи, рассказывай. Где живёшь, с кем. Всё нормально у тебя? – улыбался Ильин, рассматривая приятеля. Воспоминания нахлынули на него, – Пойдем, посидим, поговорим!
– Всё в порядке – семья, работа, квартира в городе. Мы с дочкой к брату в гости заезжали. – Славик заторопился. – Извини, надо её домой отвезти. … Потом увидимся, поболтаем, друзей вспомним, «Гусаров» споём. Не забыл ещё?
– Ну что ты, это не забывается, это же наши лучшие годы. … Буду ждать. А ты зачем приходил-то? Не знал ведь, что я здесь.
– Вот потому и зашёл, что не знал. Все соседи присматривают за домом тёти Вали. Вот и я поглядываю, когда мимо прохожу. Столько лет никого не было, а тут смотрю, свет в окне. Вот и решил проверить, кто там за занавесками копошится. Своровать-то в доме, наверное, и нечего, а вот поджечь бродяги или пацаны могут. Ловили мы их уже. Не по злости жгут, а по неосторожности да по пьяни.
– Ну, тогда спасибо, что не забываешь нас, – Алексей достал телефон. – Как к тебе позвонить? А то опять лет на десять – пятнадцать разойдёмся.
Проводив приятеля, Алексей тщательно закрыл все двери и вернулся в дом к бумагам прадеда, понимая, что не заснёт до утра.
С чего бы начать? Осмотрев кипу ссохшихся документов, осторожно вытащил из середины толстую тетрадь, привлёкшую внимание надписью «МАРИЯ». Скорее всего, это записи, связанные с его прабабушкой Марией Николаевной Ильиной.
1918 ГОД. САМАРА. НИКОЛИН ДЕНЬ
Каждый год девятого (двадцать второго) мая Ильины и Дубинины отмечали День Святого Николая. Много именинников в этот день было издавна в их семьях, что давало повод для ежегодных встреч близких и дальних родственников.
И в этом году, несмотря на драматические события, решили они отпраздновать Николин день. Заодно и отметить освобождение Николая Сергеевича из «казённого дома».
При последней встрече дядя напомнил Леонарду о семейной традиции, заметив при этом, что на праздник, кроме родственников и знакомых, приглашены представители разных партий и важные чиновники из губернских организаций и учреждений, от которых может зависеть дальнейшая работа, а возможно, и судьба Леонарда.
– Хорошо, если удастся уехать в Энзели! А если не получится? Надо тебе пытаться налаживать свою новую жизнь в этих условиях.
Леонард и раньше бывал на таких встречах, но то были другие, спокойные, патриархальные времена, когда встречались близкие люди, знакомые друг с другом с детства. В этот раз почти никого из приглашённых гостей он не знал: всё-таки слишком давно уехал отсюда.
Николин день считался в их семьях особо почитаемым торжеством. И потому, что на Руси он был одним из наиболее главных церковных праздников после Пасхи, и потому, что в родах Ильиных и Дубининых из поколения в поколение передавалось это имя.
Леонард пришёл на именины вместе с Бакуниным, которому в ссылке рассказывал, как у них было принято николить: веселье в этот день должно быть безудержным. Не зря в народе говорят: «На никольщину и друга зови, и недруга зови: все друзья будут». Бакунину не терпелось усесться за стол и причаститься к местным традициям, но Леонард помнил, что существует определенный, давно установленный ритуал проведения этого торжества.
Поутру хозяин дома с семейством торжественно шли в церковь, где истово молились. Считалось, что в этот день Николай Угодник особо милостив, даст усердно молящимся всё, что попросят: и здоровье, и богатство, и успех в делах и промыслах. Кто-то обращался с просьбой о прощении грехов, кто-то – об исцелении недугов.
Девушки просили святого о встрече с добрым, сильным, красивым, богатым женихом. По пути из церкви присматривались, не пошлёт ли им святой какой приметы. Потом рассказывали друг другу, что увидели, и гадали, что бы это значило. Вот и сегодня они вернулись взъерошенные от ветра с весенним дождем: – «Велика милость Божья, коли в Николин день дождик польет». Смешливой, весёлой, щебечущей стайкой перепархивали от одного стола к другому и что-то рассказывали – где шумно и весело, где загадочно шёпотом. Алексей догадался, наверное, о замеченных приметах на Николу вешнего. Самая молодая и смешливая из стайки уже громко рассказывала Николаю Сергеевичу: – «Ольха кругом расцвела, благополучие, богатство и неожиданные деньги ожидают всех …! А может и клад кто-то найдет …!»
Девушки разносили традиционные в этот день кушанья: пироги с гречневой кашей, яичницу, горячий хлеб. И водку подавали с поклонами, шутками и поговорками. К Леонарду подошла с угощениями та, самая озорная, которой он невольно и неожиданно для себя залюбовался.