А она – начальник санчасти – старший лейтенант по имени Роза. Ох и девка! Прямо цветок. Но с шипами такими, что получишь занозу – вовек уж не поправишься. А командирша! Перед ней не то, что полковники по стойке смирно встают, но и генералы. А куда денешься, если всё твоё здоровье в её крепких красивых ручках?
Давеча полковник говорит ей: «Розочка, сними-ка ты мне вот эту повязку уже!». А она ему: «Прошу никогда не называть меня по имени, товарищ полковник!». «А как же мне к тебе обращаться-то, дочка?». «Товарищ доктор. И никак иначе.» Вот так вот. Разговор короткий.
Перечить ей никто не смеет – ни персонал, ни раненые с больными. А сама – красавица. В белом халате поверх гимнастерки. Не выходит из головы, который день. Пальцем моим и трёх минут не занималась. «Не бойся, Коленька, – говорит – мне твоей крови лишку не надо. Ровно столько, сколько нужно для твоего блага». Она-то может себе позволить называть по имени старшего по званию. Взяла скальпель и, уверенно и безжалостно, полоснула где надо. Кровища потекла вместе с гноем. А она намазала вонючей мазью и перебинтовала щедро. А мне с тех пор, как скальпелем по сердцу. Уже и перевязки все закончились и палец заживает. А повода в санчасть пойти всё нет.
Вдруг я услышал странный звук, похожий на стрёкот самолёта. Только тихий, еле заметный. Вспомнил, что курить нельзя. Затянулся жадно в крайний раз и потушил окурок об ящик. Слышу шуршание, а за ним – бабах! Какой-то короб ударился об землю невдалеке. Упал на парашюте. Потом ещё один. И ещё. Ну, дела! Видно, я папироской своей мигнул им случайно сигнал какой-то тайный будто от ихних диверсантов. Вот и сбросили.
Сбегал за бойцами. Открыли ящики, а в них консервы, шоколад и кофе. Ветчина в железных банках. И шнапс – водка немецкая. Тоже в банках жестяных. Приказал все три ящика отнести ко мне в хату. А через некоторое время прибегает посыльный: «Фокин!» – кричит – «К командиру!».
Снаряжаю я вещмешок этими припасами по самые завязки и иду к своему начальнику.
Ещё не спросив, зачем вызвал, выкладываю припасы на стол.
– Где взял? – спрашивает.
Ну, я рассказываю всё. Как дело было.
– Откуда ты знаешь, а вдруг они отравленные?
– Да нет же – говорю. – Весь батальон уже объедается. Никто, вроде не жалуется.
– Да как же ты рискнул?
– На себе, – говорю – на первом проверил.
– Ну и безголовый же ты, Фокин! – говорит – А вот, зачем я тебя вызвал…
Я разлил в кружки шнапс, прислушался.
– Помнишь тот бой весной под Александровкой? Когда любой ценой нельзя было дать немцам замкнуть кольцо окружения?
– Забудешь такое… – я помнил отлично и не забуду никогда. В месте возможного прорыва срочно нужны были снаряды нашим артиллеристам. Фашист шёл напролом танками и пехотой. Наш отдельный автомобильный батальон был в распоряжении штаба армии. Нашей 8-й гвардейской, недавно преобразованной из 62-й Сталинградской. Степень важности была такова, что нас бросили вместе с ещё одним батальоном. Двумя разными дорогами. Двумя колоннами. Авось, хоть одна, но дойдёт. Но эту важность осознавали и враги. Они направили десятки юнкерсов, чтобы уничтожить обе колонны. Нас тогда раздербанили так, что ни одной целой машины не осталось. И личного состава потеряли много. И солдат, и офицеров. Приказ доставить боекомплект к определённому часу мы не выполнили, хоть и сделали всё, что было в наших силах.
– Каплан Яков Аронович. Запомни это имя – продолжал комбат. – Скоро его узнает вся страна. Его представили к званию Героя Советского Союза.
Это был командир другого автобата. Он, видя невозможность прорваться к фронту, просто свернул с дороги в лес и там укрылся от безжалостной атаки немецких бомбардировщиков. Принимая это решение, он отлично понимал, что идёт на умышленное нарушение приказа доставить снаряды к определённому часу. А за это полагался расстрел.
Когда фашистское люфтваффе отбомбилось и ушло восвояси, он спокойненько привёл свою колонну куда следует. Произошло чудо. Немецкие танки прорвались. Но с пехотой наши вступили в смертельную рукопашную. Танкисты замешкались. Они не привыкли идти вперёд без прикрытия с тыла. Когда снаряды подвезли и последние наши орудия огрызнулись, фашист дрогнул и отступил.
В то время евреев награждали часто. По поводу и без повода. Порой просто за то, что еврей.
– Я слышал, что недавно вышло секретное распоряжение Ставки – евреев награждать только за настоящие заслуги – ответил я командиру. Хотя понимал, что возможно это всего лишь слухи.
– Вышло или не вышло – это не нашего с тобой ума дело, Фокин. – Ты его видел? Если и вышло, то, по слухам, только этим летом. А наградной лист на него был подписан ещё весной.
От обиды у него тряслись руки. Он, не чокаясь, залпом опрокинул свою кружку. А что я мог ему на это ответить?
– А ведь если снова будет такая ситуация и дадут приказ вести наш батальон под бомбы, ты ведь, майор, не примешь решение свернуть в лес, даже зная, что звезду героя дадут другому? – спросил я.
– Нет, не приму.
– Ну, вот и порядок. Так выпьем за героя Советского Союза Якова Каплана?
– Не буду.
– Ну, как знаешь… Разрешите идти?
– Ступай с Богом, Николай.
Я вышел. Все мысли мои были уже не о Каплане, а о замечательном цветке по имени Роза.
На другой день, пользуясь передышкой, я всё же решился отправиться в гости в санчасть. Благо, повод был хороший, – еду не с пустыми руками. Если даже меня и не приветят, то хоть уйду без позора. Вроде как заезжал отблагодарить медперсонал за их чудесную работу. Я волновался, но знал, что это последний день перед выступлением и этот шанс упускать нельзя.
Роза встретила меня как родного. Словно я не один из сотен её пациентов. Властно распорядилась накрыть стол в ординаторской. Опытные медсёстры сноровисто засуетились.
– Что же ты, Коленька, так долго не заходил? – спросила.
Я опешил, не зная, что ответить. Неужели она со всеми так ласкова? Она разгадала мои мысли и засмеялась. Лучистые морщинки разбежались по сторонам от её молодых глаз.
– Не думай так. Если бы ты не пришёл, я сама бы пришла к тебе. А ведь я сама ещё никогда ни к кому не ходила…
Это не добавило мне ясности, и я продолжал оставаться смущённым.
Потом, позже, уже за Днестром она скажет мне, что как только увидела меня, сразу поняла, что я единственный мужчина, который ей нужен. Она верила в любовь с первого взгляда и знала, что это с ней однажды произойдёт. Не знала когда, не знала, как это будет. Но точно знала, что будет. И сразу почувствовала, нет, поняла, что это произошло. Так просто и понятно, когда всё решено не нами, а там – на небесах… Ей сразу стало очевидно, что я никогда не буду счастлив ни с кем, кроме неё. А она не будет счастлива без меня.
Но в тот день мне не суждено было этого узнать. Я был взволнован и безынициативен. За столом надо было что-то говорить, но мысли путались и в голову приходили одни банальности. Я поднял тост за неё с глупым комплиментом, что она прекрасна как тот цветок, в честь которого её назвали. Спросил при этом какого цвета розой она себя осознаёт. Она ответила, что без сомнения – красной.
Мне ничего не оставалось, как продолжить «умничать» и я сказал, что красная роза – это символ страдания. Вспомнил восточную притчу о том, откуда появился этот цветок. Изначально Господь создал розу белой. Но влюблённый в неё соловей обнял её и проткнул себе сердце шипом. От его крови цветок стал красным. Это был намёк на то, что все мужчины будут влюбляться в неё и страдать. Намёк примитивный до пошлости.