Только мы их окружили, тут они сами и сдались. Вывесили белые тряпки на палках и вышли, складывая оружие. Привёл я их, а сам к комбату и докладываю:
– Задание выполнено, товарищ подполковник, пленные фашисты доставлены. Что делать с ними?
– А сколько их?
– Человек двести примерно. Все эсэсовцы.
– Ну, вот что, Фокин… Твои эсэсовцы, ты сам с ними и разбирайся.
– Как это сам? – опешил я.
– Я имею ввиду, что хочешь, то и делай с ними. А мне некогда. Свободен!
Я понял. Не мог же он мне отдать приказ расстрелять пленных. Распорядился я согнать всех в тот самый овраг и поставить по краям четыре крупнокалиберных пулемёта. Эх, не будь они эсэсовцы, разве я поступил бы так? Вскоре узнал, что командир мой едет в Берлин. Передам с ним «колибри» для Розы вместе с рассказом о том, как он мне жизнь спас. Пусть этот пистолетик поможет ей крепче помнить меня, а заодно и послужит, если что. А мне останется бельгийский вальтер, ещё в Польше взятый у одного знатного фашиста.
Когда я проснулся, солнце уже светило ярко. Слышно было как бабушка хлопочет на кухне. Сонный дед сидит за кружкой чая на своём законном месте у окна. Угрюмый и немногословный.
– Что ты такой смурной сегодня, деда? – спросил я.
– Спал плохо. Всю ночь гром грохотал. Спать не давал. Вот и снились сны про войну. А ведь тридцать лет, почитай, прошло…
Обычно утром сны быстро и незаметно забываются. Но и я спал так плохо, словно это и не сны были. Всё помнилось отчётливо и ясно.
– Дед, а ты раньше не рассказывал, что ты фашистов пленных под Прагой расстрелял из пулемётов…
– Ну, расстрелял. И что?
– Да так. У нас пишут, что советский солдат самый гуманный в мире. Они же пленные. Безоружные.
– Они же эсэсовцы! Ты что, прикажешь мне на них богу молиться?
Лицо деда покраснело от гнева. Глаза сверкнули злобой на меня. Словно я предатель. Словно я на сторону врага перешёл. Я пожалел, что задал этот вопрос. Пошёл к умывальнику. А бабушка уже накрывала мне завтрак.
Когда я вернулся, умывшись, спросил:
– А почему роза у тебя золотисто-жёлтого цвета? Ведь, вроде, ей красной положено быть?
– Не знаю. Поначалу красная была. – ответил дед – А потом вдруг пожелтела. Почему такое случается? Может была привита неправильно? Вот я давеча яблоню сорта «штрефель» привёз, а через два года из неё «белый налив» получился.
А погода-то сегодня – вёдро! Ни следа от вчерашней грозы. Все мысли мрачные солнышко засветило как негативы фотоплёнки. Впереди беззаботный летний день. Бабушка вышла из дома – стоит на посту, смотрит в начало улицы, где со стороны шоссе вот-вот должна появиться машина сына с семьёй. Едут на выходные в родительский дом.
– Отец! – закричала она, вбегая – Едут! Уж повернули на нашу улицу…
– А внученька, Розочка, с ними? – засуетился, засобирался дед.
– Откуда ж я знаю? Издалека не видать. Но так где ж ей и быть? Знамо с ними.
Дед стал собирать свои вещи, освобождая комнату для дорогих гостей. А бабушка торопливо обратилась ко мне:
– Ты уж, Лёнькя, несколько дней поживи в сенях. А в гостиной Розочка наша пусть спит. Она малышка ещё совсем.
– Малышка! – с довольной улыбкой проворчал дед. – Сейчас все увидят какая она малышка. Когда командирша эта появится, да порядки свои установит…
А я и не расстроился. В сенях и прохладнее и светлей, чем в гостиной, где вторые рамы с зимы не выставлены. Собрал свои немногочисленные вещи, книгу Конан Дойля, да бельгийский вальтер. И отправился в сени.