Золотой замок
Гигантский замок из чистого золота повис в небе над землей и своей мощью закрывал все солнце. Лучи солнца нервно выглядывали из-под замка и башен замка и дворца замка, а замок боролся с лучами, как бы доказывая, что и золото вполне прилично может освещать всю землю.
Верди проснулся и дал себе пощечину и проснулся вдвойне. Неспешно оделся в вещи, оставленные на батарее – так теплее в холодные утра. Как бы там не говорили, а золото – металл. Холодный такой.
Верди почистил зубы и расчесал свою гриву, неспешно позавтракал двумя пачками творога и снова почистил зубы. Oн посмотрел на часы – до начала его смены оставалось полтора часа.
B городе обитали в основном сверхвысокие небоскpебы, каждый из них своим шпилем пытался превзойти высоту башен замка, но башни замка были недосягаемы и недоступны.
Верди уже ехал в переполненном вагоне двухэтажного метро, уставившись в подмышку какой-то дамочки, через которую было видно еще и окно вагона, слушал радио из приемника, стоящего на коленях у беспомощного вагонного старика. Радио обещало дожди. Дождей в городе не было уже два года. Эти два года были очень быстрыми, видимо из-за того, что не смогли выжать из себя ни капли.
Сколько бы поезд метро не ехал на высоте в сорок этажей над пешеходными улицами, золотой замок все время был в одной и той же точке неба, как когда-то солнце, и светил золотом, и Верди не мог разобрать, где лучи золота, а где выглядывающие лучи солнца. Oн смотрел на этот замок и пытался припомнить, сколько лет оттуда не спускалось ни одной весточки. Наверное, все те же два года. Годы – неудачники. Верди подумал о том, что в замке, может, все вымерли, но потом прогнал эту мысль и стал пытаться вслушиваться в радиоволны, пытался подчинить свой мозг захвату.
До начала смены оставалось полчаса, тогда Верди прибыл в Скотный двор. Название двора осталось с далеких времен, еще с тех времен, когда над землей светило солнце; сочная утренняя трава с коровками сменилась блестящей от капель поливных грузовиков каменной плиткой.
На площади скотного двора уже собралась толпа у небольшой трибуны, или сцены, на которой по выходным давали концерты девушки с длинными вьющимися волосами, играющие на арфах. Сегодня же не было никакого выходного, и толпа ждала представления. Вокруг площади были небольшие дома – этажей в девятнадцать, и линия метро над ними смотрелась просто отвратно. Верди спускался в лифте на землю и видел каждого зрителя, находящегося в толпе, он видел даже девушек-арфисток с волосами, и это было еще одним доказательством того, что сегодня никакой не выходной. Верди обрадовался тому, что они были в толпе и тоже могли лицезреть его работу. Не то, чтобы Верди вдруг заробел и начал нервничать и бояться сделать что-то не так, но… просто он выбрасывал эти мысли о возможных ошибках из головы. просто брал в руки лопату и черпал сухой сугроб этих мыслей, потом они таяли на золотом свету и испарялись.
Верди пересек площадь. К счастью, никто из присутствующих его не узнал, когда он расталкивал их, чтобы пересечь площадь. Он пересек площадь и вошел в левое здание с небольшой деревянной калиткой, поднялся на четвертый этаж по ступеням и прошел в свою гримерку…
Из гримерки Верди слышал, как толпа начинала ликовать. Это выводили преступника и готовились зачитывать приговор. Верди пару раз умылся и сосредоточенно всмотрелся в зеркало. – Все будет хорошо…, – прошептал он сам себе.
Затем Верди достал из шкафа тканевый плащ, натянул длинный капюшон, который закрывал все лицо Верди и давил на нос, отчего вся темнота вокруг воспринималась слишком тяжелой, но Верди по опыту умел ориентироваться в пространстве.
Со стенда он взял увесистый стальной топор и проверил топор на остроту. Острый. Верди доверял неграм, точившим топоры, и в этот раз они снова не подвели.
Когда Верди вышел на сцену, зрители совсем не аплодировали – просто смущенно вздохнули и все. Верди разочарованно вскинул топор на плечо и поклонился толпе. Толпа молчала. Она молчала так, словно боялась предупредить о чем-то важном как для нее, так и для Верди. Вся ориентация в пространстве вдруг исчезла, и у Верди закружилась голова, может быть оттого, как капюшон давил на нос, а может быть от завтрака, все равно Верди шатался и кое-как устоял на ногах. Тут же кто-то схватил его за рукав, и он понял, что это был прокурор. – Вы в порядке, Верди?
– Позвольте снять капюшон, прокурор.
– Это невозможно. Хотя, давайте мы принесем вам маску. Душно, да? Верди понял, что прокурор кому-то подал знак рукой.
– Это все от творога, наверное.
– Ах, творог! – подхватил прокурор. – Беда нашего славного города! Верди, а вы знали, насколько ужасно состояние нашей прекрасной молочной индустрии сегодня?
– Нет, прокурор, – Верди понял, что, вероятно, он стоит, широко расставив ноги, и пытается руками хватать и щупать воздух вокруг. Топор лежал на дощатом полу.
– Прокурор, эй! Когда меня уже убьют?! – послышался прокуренный голос.
– Скоро, преступник, – прокурор ответил с выдержкой, пониманием и спокойствием герцога. – А вот и маска, держите, Верди.
Верди нащупал руками маску, повернулся спиной к толпе и моментально снял капюшон и краем глаза заметил, как из-за сцены на него как-то странно смотрит одна из арфисток, ее волосы развивались на ветру подобно парусам, ее несло, а она подмигивала. Верди улыбнулся и натянул белую как сугроб из мыслей его головы маску.
Теперь это все стало похоже на какой-то театр, но зато Верди все видел и чувствовал.
– Выше голову, – поправил он преступника. Тот заколебался, стоя на коленях, и направил подбородок прямо, острым жадным клинком. – Давай уже! – рявкнул он.
Верди поднял с пола топор и прилично замахнулся и отрубил преступнику голову. Нависла тишина. Прокурор громко высморкался в платочек, а в первых рядах кто-то упал в обморок. Голова не попала в корзину для отрубленных голов, а покатилась вон со сцены и упала на каменную плитку скотного двора. – Какой неудачный день. – прошептал Верди.
Толпа немного поежилась, как по команде зааплодировала. Верди не успел начать кланяться, как за руку его схватил прокурор. Они поклонились вместе. Как с обрыва в реку, аплодисменты кончились, и толпа начала расходиться. Медленно и верно.
Верди посмотрел в глаза отрубленной головы; слетев, она оставила рваный кровавый след, который пестрил теперь золотыми блестками от света золотого небесного замка. Верди кинул топор на сцену, окинул взглядом опустевшую площадь, по которой одиноко удалялся прокурор к своей железной колымаге, стоящей у трех мраморных столбов. Верди снял с себя маску и почувствовал, как капли холодного пота стекают по его лицу.
Он стер их ладонью и глубоко вдохнул. Α потом выдохнул. И успокоился.
Симфония. Из зимы в лето
Часть первая.
Свежий воздух утра смешивался с потом и кислым запахом прогнивших зубов и языков десятков рабочих, которые топтались на каменной плитке и ждали зеленый свет светофора. Пятый час горел лишь красный. Только рассвело, поэтому я смог всмотреться в их лица. Лучше бы не всматривался.
– Ну и вонь! Гадость!
–Тише ты, – затыкал я кривоухого карлика с острым носом, сидящего в моем рюкзаке.
Рюкзак давил на плечи и от тяжести и накопившейся и продолжающей накапливаться усталости хотелось рухнуть на плитку и проспаться.
– Во сколько конкурс твой начинается?
– Он не мой.
– Не важно, я все равно не давал согласия показываться людям.
– Ты сейчас им показываешься.
– Они воняют. А тебе хорошо. Смотришь на человечка в красном и пытаешься дремать.
– Подремлешь тут под твоей тяжестью. Вроде карлик, а весишь словно старуха.
– Это я вонь впитал. И хватит называть меня карликом. Терпеть не могу, когда ты называешь меня так. Твоим-то голосом это слышится вообще противно, настолько противно, насколько можно еще ухудшить этот запах от этих гнилых великанов.
– Еще полчаса до начала отбора карликов, – ответил я, посмотрев на огромный циферблат, стоящий подобно памятнику через дорогу.
Еще полчаса, а время будто бы замерло.
– Ой, какой славный малыш! – послышался тонкий женский голос за спиной. – Что там происходит? – спросил я у карлика.
– Какая-то баба хочет меня щупать.
– Ой, он еще и говорит, – воскликнула она без восклицания за спиной, а потом задала вопрос.
Как же я хотел повернуться и разглядеть ее лицо, всмотреться в глаза и выдохнуть задержанным дыханием.
– Это ваш ребенок?
– Это карлик.
– Не называй меня карликом!
– Карлик?! Фу! – и она убежала, оставив лишь цокот каблуков на каменной плитке, который отражался в ушах и исчезал, пока совсем-совсем не исчез.
– Ты молодец – сказал я карлику.
– Спасибо, – ответил он мне.
Загорелся зеленый, зачем-то я еще раз посмотрел на остановившиеся автомобили, ведь это и так было понятно по слуху. Я перешел дорогу, прошел мимо огромного циферблата с городскими указателями, спустился в подземку, пересек одну станцию по стеклянному переходу, стекло которого дрожало при каждом пролетающем поезде, вышел к реке и к прибрежному железнодорожному полотну и к прибрежной станции, откуда виднелся сквозь зеленый парк трехэтажный дом с огромной свисающей простыней.
«Выставка лилипутов XVII»
Карлик все это время молчал. Похоже, заснул.
Дышать стало полегче, еще около спуска в подземку толпа рабочих свернула к заводам. Я тогда предположил, что кислый запах мог исходить от нетопленных за выходные труб, но быстро эту мысль отбросил.
У стойки регистрации было пусто. До открытия окошечка оставалось три минуты, но дамочка с зеленым шарфом уже сидела за стойкой и смотрела на закрытое окошечко, пытаясь покончить с сонным состоянием.
Наконец, минуты прошли, и дамочка открыла окошечко. Послышался легкий звон ее длинных серебряных сережек.
– Хочу записать своего карлика на прослушивание.
Она показала пальцем подождать, открыла папку, лежавшую все время у нее перед носом, в папке виднелись заготовленные фразы, и, не поднимая взгляду, дамочка стала зачитывать эти фразы.
– Ваш лилипут подходит нам.
– Но вы еще даже не взглянули на него, – я попытался снять рюкзак с плеч, но из-за усталости не получалось.
Поняв, что ее перебили, она снова показала пальцем и продолжила. – Сейчас я выдам вам анкету, вы ее заполните, а потом пройдете в кассу.
– Подождите, – возразил я, отчего дамочка резко отдернула зрачки вверх, порвала взгляд и всмотрелась в никуда.
**
– Платить еще! Ишь ты!– возмущался карлик, когда мы сидели с ним на скамье в парке, через который виднелся дом с простыней и нарисованным на простыне карликом.
Я достал из кармана брюк пачку кефира, пальцем отрезал кончики, подал ее карлику.
– Спасибо, – замолвил он.
– Она взгляд порвала, – задумался я.
– Кто? Та с шарфом?
– Ara.
– Неудивительно, – он отхлебнул кефира, – с твоим-то умением возражать, с твоим-то отвратным голосом!
– Она… порвала… свой взгляд.
– И что? Ты никогда не видел, как люди свои взгляды рвут, – он отхлебнул кефира, – что ли? К тому же, у тебя самого в свое время неплохо получалось.