Глава 5
Анюты нигде не видно. Наверняка опять занимается. На всякий случай прохожу несколько раз взад-вперёд вдоль её участка. Вдруг она на кухне. Но никакой реакции нет. Слишком долго маячить тут я тоже не могу – её родители ругаются, если видят, что Анюту отвлекают от занятий. Меняю тактику. Её окно выходит на лес. Между её домом и лесом когда то был ещё один участок. Его бросили почти сразу и за много лет он стал практически неотличим от леса, только деревья на нём не такие высокие, а в глубине есть остатки сарая. Если встать в нужном месте на его остов, то можно как раз окно Анюты увидеть. И меня из него видно будет. Это наша связь на самый крайний случай.
Набрасываю полотенце на плечи и ныряю в густую чащу распаренных зноем кустов. Ступаю осторожно, чтобы не ранить ноги. Тропинки тут никакой нет – я сюда всего пару раз лазил, делать тут нечего и комары зверствуют, потому что земля сильно подболочена. Медленно протискиваюсь меж стволов молодых берёз, сплетений ивы и густой травы. Мошкара тут как тут, кушает меня живьём, но мне не до неё. Крадусь по подлеску, пока не вижу кучу гнилых досок и бревен. Аккуратно взбираюсь на них. Перепачканные в мокрой грязи ноги предательски скользят. Стараюсь идти по брёвнам – доски совсем прогнили и могут провалиться от любого нажима. Но бревна тоже коварные – мало того, что круглые, так ещё и поросли какой-то мерзкой плесенью, ужасно скользкой. К счастью повсюду торчат молодые осинки. Хватаюсь за них как за поручни, балансирую, качаюсь словно циркач и постепенно продвигаюсь к нужному месту. В углу есть небольшое, устойчивое возвышение – тут хранили цемент и кирпичи. Когда сарай рухнул, все целые кирпичи растащили – не пропадать же добру, а цемент к тому времени полностью окаменел и так и остался лежать. Мешков восемь было, не меньше. Целое состояние. На этом сокровище, я сейчас и встаю.
Окно Анюты прямо напротив меня. До него метров 15. Пытаюсь разглядеть что-то внутри, но мешают занавески. Да какая разница! Снимаю с шеи полотенце, складываю его вдвое и начинаю махать. Если в комнате родители, то они тоже меня увидят, но делать нечего. Машу секунд 20, потом делаю небольшую паузу, потом снова машу. Спустя минуту занавески едва заметно сдвигаются и вновь встают на место. Как бы то ни было, меня заметили. Осталось узнать кто. Снова набрасываю полотенце на плечи и пробираюсь обратно на переулок. Боже, это какая то пытка! Всё тело нестерпимо чешется и зудит. Я весь покрыт укусами и мелкими царапинами. Левая нога кровоточит. Похоже я всё же зацепил какой-то гвоздь. К счастью порез не на стопе, а сбоку. Рву подорожник, слюнявлю и приклеиваю сверху. Ладно, бывало и хуже. Просто нужно опять сбегать на колонку, умыться и всё будет в порядке. Пока занимаюсь собой не забываю поглядывать на крыльцо. Меня почти не видно из-за шиповника, но сам я всё отлично вижу.
Дверь приоткрывается. Замираю. Если отец и мать, нырну обратно в кусты, пусть потом разбираются, но выходит Анюта. Как всегда безупречно одетая и расчёсанная. Она деловито топает по крыльцу и начинает огибать дом. Я догадываюсь, что она делает вид что идёт в туалет. Чуть слышно свищу ей, но она и так знает где я, просто виду не подаёт. Оказавшись рядом, она немного сбавляет шаг и спрашивает не поворачивая головы.
– Что?
– Нужно поговорить…
– О чём?
Я не знаю, что сказать и сосредоточенно соплю.
– О чём? – сердито переспрашивает Анюта.
– Сама знаешь!
Она вздрагивает, потом чуть кивает и молча продолжает свой путь, скрываясь в туалете. Через пару минут она выходит и тем же путём идёт обратно. Я наваливаюсь на шиповник, не чувствуя боли. Мне опять кажется, что её руки, грудь, живот и шея полностью черны… О дном месте черная поросль добралась до подбородка и паутинкой крадётся к уголкам губ. Я каменею от ужаса и перевожу взгляд на свою руку, но видение уже пропало. Анюта проходит мимом меня. Её лицо сосредоточено, глаза темны как ночь.
– Сегодня не могу, – сухо бросает она. – Правда… Завтра приходи… До обеда… Я выйду… Обещаю… Клянусь!.. Я всё…
Конец фразы я не слышу – Анюта уже у крыльца. Напоследок она оборачивается и еле заметно машет мне ладонью. В этом жесте столько отчаянья, что у меня сжимается сердце. Секунда и дверь закрывается. Аудиенция закончена. Теперь точно пора домой. Кошусь на лес. Лесом в три раза быстрее получится, но мне туда совсем не хочет. Я явственно чувствую влажное дыхание болот. Я знаю, что они живые, хоть вода в них и мёртвая. Болота дышат, ворочаются, вздыхают, переползают с места на место. Огромные слепые животные покрытые старческой порослью седого мха и черных осин. И у них есть Хозяйка…
Вода в них и правда жуткая. Сколько раз не смотрел в неё, всё кажется, что под твоим отражением чей то лик проступает. Будто со дна кто-то неживой навстречу поднимается и прямо в глаза тебе смотрит. Постоишь так лишнего, посмотришь дольше нужного, да сам в эту воду и нырнёшь.
Нет, в мёртвую воду лучше не смотреть. И не слушать… А не она ли сейчас журчит?..
Быстро, почти бегом, шагаю прочь. Хоть бы и в десять раз больше крюк будет, но на болота я больше не ходок.
Но вода настойчива… Я слышу её плеск… Она не хочет меня отпускать просто так… Я отмахиваюсь от него как от назойливого слепня, только что не кричу, но она не отстаёт… Журчит неподалёку… Просится… Шепчет… Поёт… Я трясу головой и машу руками. Это помогает, но не на долго. Вода близко… Иногда мне кажется, что я бегу не по горячему песку, а по мелкому ледяному ручью… Сопротивляюсь этому как могу. Страх на моей стороне. Все двери сознания заперты, но вода знает путь… Она находит щели… Она протискивается в форточки… Бродит по подвалу… Она обволакивает мой дом как батискаф, и ищет путь внутрь… Она холодна и терпелива… Она ужасно терпелива!..
Моя правая рука немеет почти до самого плеча. Пытаюсь разогнуть пальцы при помощи левой. Мне больно и холодно, ноги начинают заплетаться. Я валюсь ничком в придорожные кусты. Переворачиваюсь на спину. Солнце ослепляет меня. Но его свет не горячий и тёплый, а пронзительно белый, как на операционном столе. Вода сразу подползает ко мне со всех сторон. Моя спина уже насквозь мокрая. Вода касается живота, плеч, шеи. Но я ещё борюсь. Я пытаюсь приказать воде остановиться, я гоню её прочь, бью её, но она лишь отступает в одном месте, не прекращая наползать в другом. Я истошно бьюсь, сбрасываю её с себя, срываю как липкую паутину, но она утекает сквозь пальцы и снова обхватывает меня… Тянет к себе… Засасывает… Чёрная, тягучая, жадная… Она заглядывает мне в лицо… Она шепчет… Что то совсем простое… Одно слово… Только одно… Но я не желаю её слушать… Я знаю, что это конец… Это смерть говорит со мной… Я поднимаюсь на ноги и бегу… Бегу сквозь влажный серый туман в поисках сухого места… Бегу чтобы жить… Вода противится, хватает меня за ноги, но я рвусь прочь и она стекает с меня… Её голос слабеет, пока не пропадает вовсе… Не слышно даже звука капель – кругом мёртвая тишина… Я перевожу дух… Я в безопасности… Я победил… На время… Я слышу звук своего дыхания и стук сердца… Я жив…Я открываю глаза…
Я всё ещё лежу на земле. Медленно поднимаюсь на ноги. Переулок пуст. Только в самом конце кто-то стоит и смотрит в мою сторону. Кто-то очень высокий. Затем он исчезает в лесу. Я отряхиваюсь и иду на колонку. В голове туман. Меня мучает жажда.
Я с трудом дохожу до колонки, старательно умываюсь, не чувствуя леденящего холода упругой струи, выпиваю невесть сколько воды и бреду домой. Я на редкость спокоен. Страшная апатия разливается по всему телу как целительный бальзам. Всё что мне нужно, это добраться до кровати и уснуть. Больше ничего. Ничего.
Мать ждёт у калитки. Она чувствует беду. Успокаиваю её как могу. Она испуганно меня осматривает и ощупывает. Я вяло улыбаюсь. Говорю, что очень устал и хочу лечь. Подходит отец. Он трогает мой лоб, смотрит язык, долго глядит в глаза. Потом неуверенно пожимает плечами. Возможно, небольшой тепловой удар. Пусть полежит в маленькой комнате. Там всегда прохладно. Я киваю. Это то, что мне нужно.
Иду туда и валюсь на прохладное покрывало. Усталость наваливается сверху десятком тяжёлых ватных одеял. Я прижат к кровати, но это приятная тяжесть. Закрываю глаза и начинаю проваливаться в бездонную черноту, в которой нет места ни для чего. На последок слышу тихий плеск воды. Она совсем рядом… Она ждёт… Она очень терпелива… Она будет ждать столько, сколько потребуется… Она знает, что очень скоро я не смогу противостоять ей… Очень скоро… Ну и пусть… Прижимаю ноющую правую руку к груди и выключаюсь.
Меня будят лёгкие шаги. Это мама. Проверяет как я. Даю ей уйти и открываю глаза. За окном ещё светло, но солнце уже низко. Похоже, я проспал часа четыре и это явно пошло мне на пользу. Ничего не болит, только жутко хочется пить. Встаю и выхожу на крыльцо. Жаркий день спокойно догорает. Ещё немного и солнце скроется за верхушками деревьев, а потом небо полыхнёт алым пожаром, точно оно взорвалось ударившись о землю.
Бегу в хозблок и залпом выпиваю две большие кружки воды. Родители смотрят на меня с тревогой, но я прошу есть. Я зверски голоден. Тревога сменяется улыбками. Они переглядываются и наперебой предлагают мне суп, жареную картошку, котлеты, колбасу, сыр, овощной салат и малосольные огурцы. Набрасываюсь на еду как дворовый кот. Глядя как я ем родители окончательно успокаиваются. Дети войны. Ешь – значит существуешь. По своему они правы.
Наедаюсь до рези в животе и всё равно тянусь за сладким. Я словно не чувствую себя. Наконец останавливаюсь, потому что меня начинает сильно тошнить. Бегу к компостной яме, но меня выворачивает на полпути. Потом ещё раз и ещё, пока не выходит все съеденное без остатка. Умываюсь, полощу рот и сажусь на ступеньки хозблока.
Мать в панике, бегает как наседка, но отец спокоен. Спрашивает, как я. Говорю, что нормально. Тошнит? Нет. Болит что-то? Нет. Ел что-то сегодня, не дома? Нет. И на Разрыве? Нет, ничего. Отец склоняется ниже и говорит почти шёпотом? Курил?.. Мотаю головой. Точно? Точно. Ничего не ел и не пил. Просто очень устал. Жарко было.
Отец ещё раз меня осматривает. Снова долго глядит в глаза. Ни с кем не дрался? А головой не бился? Даже слегка? Нет. Нет. Нет. В больницу поедем? НЕТ! Тебя точно не обижали? Пап, нет! Никто меня не трогал! Сейчас полегче? Да. Тошнит? Нет. Голова кружится? Нет. Есть будешь? Наверное… Немного…
Снова иду на кухню. Под неусыпным взором осторожно съедаю кусочек котлеты и немного салата. Вроде нормально. Тянусь к колбасе, но отец говорит, что нужно подождать. Ждём десять минут. Колбасы мне так и не дают, но зато я выпиваю стакан кефира. Потом ещё один. Мне действительно лучше.
У всех немного отлегло. Отец быстро обмывается в душе и мы ставим самовар. Всё вроде нормально, но у меня постоянно ощущение нереальности происходящего. Я вижу, слышу, понимаю и делаю, что полагается, но это всё не по настоящему. Ненароком касаюсь раскалённой самоварной трубы кончиком пальца. Мне больно. На пальце волдырь. Самый настоящий. Но это всё не со мной. Я снова слышу журчание воды. Совсем близко. Это отец наливает кипяток в заварочный чайник. Он закрывает кран и звук пропадает. Или нет? Пытаюсь понять. Вслушиваюсь в пространство до головокружения, наклонив голову и приоткрыв рот. Журчит… Но где то далеко… И не для меня… Я чувствую это… У воды много дел… Но придёт и мой черёд… Я глупо улыбаюсь…. Придёт и мой черёд… Придёт… Скоро…
Самовар готов. Отец уносит его в хозблок. Я несу следом горячий заварочный чайник. Он приторно пахнет мелиссой. Сажусь за стол и смотрю в окно. За чёрным стеклом колдовская ночь плетёт свои замысловатые кружева. В окне отражается моё лицо и одновременно виден разросшийся дикий виноград. Моё лицо вплетено в лозу. Она пронзает мой левый глаз и выходит из уха. Вместо второго глаза тёмный провал. В этом есть своя красота. Зачарованно поднимаю руку. Отражение принимает подарок и увивает её листьями. Я вижу какая она чёрная. Отдельные нити уже скрываются под футболкой. Но в этом нет ничего ужасного. И почему это меня раньше так пугало?
Снова смотрю на своё лицо и вздрагиваю – прямо за ним чужой лик. Кто стоит прямо за большим стеклом нашей кухни и в упор смотрит на меня. Вскакиваю и опрокидываю чашку. Лик исчезает. Густой, тёмный, душистый чай медленно растекается по клеёнке. Смотрю на него с ужасом. Отец перешёптывается с матерью. Дела плохи. Нельзя так раскисать. Нужно вытерпеть ужин и спрятаться у себя наверху. Пересидеть ночь. Пережить её. Дождаться утра, выспаться, а там новый день. Там посмотрим.
Отец молча наливает мне новую порцию чая. Мать быстро вытирает лужу. Я беру себя в руки.
– А можно мне бутербродик?.. Маленький…
– Тебя тошнило, – качает головой отец. – Вон, до сих пор бледный какой. Лучше бы не надо…
– Но я голодный!
– Хорошо, но не увлекайся.
Я действительно голоден. По крайней мере мне так кажется. Это словно какое-то отдельное от меня чувство. Горящее табло, сигнализирующее, что мне нужно положить пищу в специальное отверстие. Оно горит – я накладываю, всё что происходит дальше меня не касается.
Бутерброд и чашка сладкого чая проваливаются внутрь. Следом вторая. Потом ещё. Отец останавливает меня, но мне правда легче. Горячий сладкий чай связывает меня воедино. Я не сплю. Всё реально. Я сижу за столом, ем, напротив меня сидят мои родители. Я улыбаюсь. Я жив! Я тут! Всё нормально!
– Можно ещё чаю?
– Нужно! – улыбается в ответ отец.
– И лимон!
– Хоть весь!
Наслаждаюсь сладким чаем с лимоном и постным печеньем так, точно никогда раньше их не пробовал. По телу бежит живительное тепло. Даже рука почти прошла. Волшебный эликсир! Пью пятую чашку и облегчённо откидываюсь на стуле в приятной истоме. Родители облегченно переглядываются.
– Спать то будешь? – мягко интересуется отец.
– Буду!
Может внизу? – предлагает мать.
– Нет, у себя.
– Только долго не читай.
– Хорошо.
Мы сидим ещё около получаса, а потом выходим на улицу. Ночь свежа и нежна. Небо полно звёзд. Отец закуривает папиросу. Молча стоим в темноте и смотрим на звёзды. Потом поливаем кусты и идём в дом. Я немного задерживаюсь, но потом тоже поднимаюсь. Всем пора спать. Но не мне. Я уже чувствую близкое дыхание воды. Она ждёт, пока я останусь один. Пока я буду слаб. Она умеет ждать. Но я готов к встрече с ней. Так мне кажется.
Глава 6
Я читаю до 11, потом гашу свет, включаю фонарик и продолжаю. Лампочка старая и батарейки не очень, но это лучше, чем ничего. Время от времени свечу в дальний угол. Никого. Я кое-что предпринял – поставил туда два стула, один на другой, навалил книг, а сверху взгромоздил старый ведёрный самовар, которым мы никогда не пользуемся. Теперь там пустого пространства хватит только что для кошки. Картины и большое, в полный рост зеркало, что стоит на полу у дальнего окна, я ещё раньше завесил покрывалами. Это у меня уже привычка.
Самовар я вытащил из чулана. Справа и слева вдоль каждой стены у нас есть треугольный коридор, забитый разным хламом. В основном старой одеждой и журналами. Родители ничего не выкидывают, всё везут на дачу. Иногда вещи тут и правда обретают вторую жизнь, но как правило большая часть тихо гниёт наверху. Время от времени, обычно весной, мы устраиваем разбор завалов. Тогда некоторая часть вещей вылетает из окон и отправляется на помойку, но не все. А вдруг пригодятся…
В обоих чуланах есть лампочки. Это мой секрет. Если их включить, то тонкие полоски света тут и там пробиваются в комнату. Освещение призрачное, но когда глаза привыкли к темноте этого вполне достаточно, чтобы ясно видеть очертания всех предметов. Снаружи этот свет не заметен, поэтому в крайних случаях я им пользуюсь. Сейчас обе лампы горят и мне не так жутко, хотя время от времени я слышу звук капель. Он кружит где то неподалёку, но не приближается к моему дому. Но я догадываюсь, где он – у Анюты. Теперь я всё понимаю: её странные взгляды, то, как она прислушивалась к чему то, её усталость. С ней творится тоже самое. Может даже хуже. Но завтра мы поговорим и решим, что делать дальше. Она должна мне многое рассказать. Особенно про тайник на втором этаже. А пока, нужно просто дождаться утра, чтобы немного отдохнуть. Это нетрудно. Я справлюсь. У меня нет выхода…
Я засовываю руку под подушку, вынимаю оттуда тяжёлый свёрток и разворачиваю. Это моё оружие. Точная копия немецкого штык ножа. Отцу на заводе сделали, из японского подшипника. Классная вещь. Только ножны подкачали. Кожа то хорошая, и сшито крепко, но уж очень примитивно. Но это не беда, главное – нож.
Берусь за прохладную, гладкую рукоять с латунными вставками и медленно тяну её из ножен. Широкий, матовый клинок завораживает. С наслаждением вдыхаю запах стали и масла. В моей тонкой руке большой нож похож на короткий спартанский меч или абордажную саблю. Делаю несколько плавных взмахов. Клинок тихо поёт и этот звук вселяет уверенность. «С таким и на медведя можно!» – вспоминаю слова Настюкова и снова рассекаю воздух над кроватью. Конечно, если отец узнает, что я опять его «кинжал» брал, будет скандал, но сейчас не до этого. Утром я его незаметно обратно положу. Отец его редко вынимает, так что обойдётся как-нибудь.
Делаю ещё пару взмахов и кладу кинжал на стул рядом с кроватью. Выверяю всё так, чтобы рука сама ложилась на рукоять, если действовать придётся в темноте. Я так в книге прочитал. Теперь я полностью готов. Продолжаю читать, с удовольствием вдыхая запах настоящего оружия.
Первая лампочка перегорает около двух. Тихий хлопок и комната погружается почти в полную тьму – на второй стене, за которой горит вторая лампа, висит ковёр, несколько картин и стоят книжные полки, поэтому свет проникает только в паре-тройке мест. К счастью, я всё предусмотрел – у меня в ящике стола целых 4 запасные лампочки.
Включаю бра, встаю с кровати и беру новую лампу. Прохладное стекло приятно холодит ладонь. Хочу взять кинжал, но обе руки у меня уже заняты. Решаю не сходить с ума. Мне просто нужно поменять лампочку и всё.
Подхожу к дверце в коморку и медленно её открываю. Внутри тьма. Свечу фонариком налево и направо. Слева совсем небольшой закуток, метра полтора. Там мои снасти и все хорошо видно, а направо коридор уходит вглубь на несколько метров. Тусклый свет фонарика не может осветить самый конец, но лампа находится примерно посередине. Осторожно ступаю внутрь. На вешалках висят куртки, пальто, и огромный овечий тулуп.
Когда мне было 5 лет отец вывернул его наизнанку и пришёл в нём на Новый год под видом Деда мороза. Помню я очень удивился, почему это Дед Мороз в папиных тапочках разгуливает.
Протискиваюсь дальше. Пахнет пылью, кожей, шерстью и прелыми тряпками. В неясном свете фонаря одежда похожа на чучела животных. Здесь жутко даже днём, с включённым светом, а сейчас у меня мурашки с грецкий орех. Всё же, я настойчиво двигаюсь к своей цели.
Вот и лампа. Свечу в конец коридора. В призрачном луче мелькает большая чёрная бесформенная глыба. Если не знать, что это рулон старого тёмно-зелёного войлока, то можно здорово испугаться. Быстро выкручиваю перегоревшую лампу и вставляю новую. Не горит! Чертыхаюсь и свечу на лампу фонариком. Остолоп! Сразу не мог что ли проверить?! Лапочка новая, но спираль разорвана. Может уже давно, а может сейчас разорвалась, пока нёс. Пячусь назад, не переставая светить в дальний конец коридора. Моя рука дрожит и вместе с ней начинают оживать тени. Куртки и пальто покачиваются на своих гвоздях, а в самом конце тьма приобретает чудовищные очертания. Выскакиваю из двери как ошпаренный. И почему я так боюсь этого места?
Иду к столу и вынимаю новую лампу. Смотрю на свет. Рабочая. Осталось её поменять. Но в этот раз я всё таки возьму нож. Надену штаны, лампочку положу в карман, фонарь в левой руке, а нож в правой. Или лучше в левой нож? Правую может свести…
Смотрю на свою правую руку. Она вся чёрная, от пальцев до плеча. Отдельные ниточки уже тянутся к ключице. Это жутко, но я немного привык. Рассматриваю её в свете лампы – матовая чернота проступает изнутри. Она ровная и гладкая, как скол на куске каменного угля. Ладно, вкручу лампу, а потом посмотрим…
Поворачиваюсь и крик рвётся из моей груди – из открытой кладовки вытекает чёрная вода. Она течёт наверх, быстро заливая потолок, а оттуда начинает перетекать на стены. Одновременно с этим, из двери высовывается огромная чёрная рука и упирается в пол как костыль. Следом, медленно выползает-вываливается длинное туловище ведьмы. Всё её тело уродливо перекручено, как будто это ожившая болотная коряга. Но я угадываю голову ведьмы с бледным полумесяцем лица и вторую руку – ослепительно белую.
Вода полностью заливает стены и бежит к моим ногам. Запах тухлого мяса и гнили бьёт в ноздри. Я кричу что есть сил, но звука нет. Всё заглушает шум воды. Она опускается с потолка точно пресс, не капая, ровная и гладкая, но это вода. Мёртвая вода. Она тянется ко мне сразу со всех сторон. Ловушка захлопнулась. Выхода нет.
Ведьма выбралась из двери и смотрит на меня. Потолок слишком низкий чтобы она могла встать, поэтому она ползёт ко мне, приближается кошмарными, противоестественными движениями, переваливаясь и скручиваясь. Её волосы парят в воздухе точно плывут в воде. Точь в точь как парили воздухе Анюты когда мы тонули.
Всё это происходит в течении считанных секунд. Я пытаюсь схватить кинжал, но стул уже залит чёрной водой. Я погружаю в неё руки и пытаюсь найти его, но мне снова словно бьёт током. Вода цепко хватает меня и говорит со мной громовым голосом, а в такт ему тяжёлый маятник отмеривает свои сокрушающие удары. Бум. Бум. Бум. Моё сердце вот-вот взорвётся. Я всё же нащупываю рукоять и отчаянным усилием выхватываю его обеими руками из под воды, но слишком поздно. Ужасающая клешня Ушмы вцепляется в меня и пронзает до самого сердца. Я замираю, как парализованная ядом осы муха, чувствуя лишь боль и ужас. Мой рот расплывается в беззвучном крике и в него жадно устремляется чёрная вода.
Я просыпаюсь с таким чувством, будто мама отчётливо позвала меня по имени. Я даже узнал её интонацию – так она окликала меня маленького на песчаном карьере, когда я долго не хотел вылезать из воды. Обычно мама сидела недалеко, в тени молодой сосны и ей было лень вставать. Она старалась придать своему голосу должную строгость, но я чувствовал в нём лишь мягкую усталость от моих капризов и духоты летнего дня.
Сажусь в кровати и включаю бра. На часах начало третьего. У меня на животе лежит книга. На стуле покоится обнажённый кинжал. Свет в одном из коридоров не горит. Позабытый фонарик дотлевает последние минуты своей жизни. Я каким-то образом уснул. Но проснулся ли я сейчас?! Хлещу себя по щекам. Только бы не продолжение кошмара! Только бы не сон во сне! Хватаю нож обеими руками и встаю.
Мне кажется, что кто-то пробирается по коридору за стенкой. Кто то тяжёлый и громоздкий. Вода журчит где-то неподалёку. Звук совсем отчётливый. Я сжимаюсь от ужаса. Почему я не могу проснуться!
Звук воды внезапно прерывается негромким кашлем. Я сажусь на кровать и едва не плачу от счастья. Это отец. Справляет на веранде нужду в специальное ведро, чтобы не бегать ночью на улицу.
Откидываюсь на подушку и гашу бра, чтобы он ничего не заметил. Лежу весь в холодном поту, прижимая к груди тяжёлый нож. Прислушиваясь к его шагам. Вот заскрипела кровать. Жду ещё немного и снова включаю лампу. До рассвета не так далеко. Я продержусь. Теперь я точно не усну.
Тихо встаю и открываю окно. На свет лампы прилетают мотыльки и комары. Но я даже рад им. Какая никакая, а компания. К тому же, комары точно не дадут уснуть.
Вслушиваюсь в ночную тишину. Волшебная ночь благоухает ароматами лета. Ни один листик не шелохнётся, даже колючие лапы сосны совершенно неподвижны. Тихо так, что до меня долетает лязг железнодорожного состава, который идёт в 15 километрах от дач.
Но мне не до грёз. Голос воды по-прежнему близок. Он то прорывается в эфир, то гаснет, но никуда не исчезает. «Ночью гуляет вода, Не оставляя следа…» вспоминаю я жуткую колыбельную, что слышал в деревне. Гоню её прочь, но слова сами наползают на меня и в конечном итоге я бормочу их как заклинание – один раз, второй, третий, пока не вспоминаю всю песенку целиком:
Солнце захочет спать,
Ляжет в свою кровать.
Утка забьётся в камыш,
Спи же скорее, малыш.
Ночью гуляет вода,
Не оставляя следа.
Ходит между домов,
Трогает тихо засов.
Смотрит украдкой в окно,
Кто не заснул там, кто?
Глазки скорее закрой,
А не то уведёт за собой…
«А не то уведёт за собой» – эхом несётся в моей голове. А не то уведёт за собой… Так вот про кого это колыбелька. Неужели всё это правда?!
Сам усмехаюсь своим мыслям. А ты всё ещё сомневаешься? Не знаю… Всё это немыслимо… И почему я?.. Что я такого сделал?.. Вспоминаю про Анюту и ужасный люк в полу. Это из-за него… Из за неё! Это она виновата! Она втянула меня во всё это! Она! Пусть сама и расхлёбывает! Так ей и скажу сегодня. Пусть думает, что делать. Все говорит, что она умная, вот пусть и придумает, что нам теперь делать!
Журчание воды немного усиливается и я инстинктивно сжимаюсь. Я точно знаю, откуда он идёт – через пять участков по диагонали от моего окна стоит дом Анюты. Вода там. Я всматриваюсь в темноту, но сосна и край соседского дома в любом случае закрывает мне вид в ту сторону. Не хотел бы я сейчас очутиться там…
Меня охватывает жуткая безысходность. Я опускаюсь на пол и плачу, заткнув рот руками, так же как плакала Анюта. Бесполезный кинжал валяется рядом. Он мне не поможет. Мне ничто не поможет. Я не знаю, что делать. Я не знаю, что сказать родителям. И я не уверен, что я просто не схожу с ума. Может мне и правда нужно в больницу? Может я тяжело болен? В животе образуется новый узел. Я чувствую его и разминаю пальцами, но он тугой и неподатливый.
Утираю слёзы. Так, мне нужно всё выяснить у Анюты. Даже если её придётся для этого связать и хлестать крапивой весь день. Она должна всё мне рассказать! Кажется, она и сама этого хочет… Может для этого она меня и повела тогда на речку?.. Только бы настало утро!.. Только бы утро!
Вода стихает. Отдельные капли ещё слышны некоторое время, но затем исчезают и они. Хозяйка ушла на болота, несётся в моей голове… Или я сошёл с ума… Одно из двух… Одно из двух…
Страх сменяется усталостью. Оставляю окно открытым, перебираюсь в кровать, гашу свет и быстро засыпаю. Мне опять снится охота. Я снова меняю роли. Сначала я дичь, и меня куда то ведут, а затем я охотник – тигр разрывающий лицо молодой девушки.
Она ещё жива. Кровь заливает всё вокруг. Поляна плывёт в розовом тумане. Но внезапно, я вижу кого то третьего. Точнее, его ноги. Он весь чёрный и стоит совсем рядом. Очевидно, он страшный, потому что девушка, несмотря на жуткую боль, смотрит на него с нестерпимым ужасом. Её глаза прямо напротив моих – тёмные пятна на ярко-красном фоне.
Мне не нравится, что она смотрит не на меня, что боится не меня, и поэтому я жестоко терзаю её. Но она всё равно не может оторвать взгляда от того, третьего, чёрного. Она так и умирает, захлебнувшись своим криком и кровью. Только тогда её глаза, на мгновенье, видят меня, а я вижу себя в её огромных зрачках. Но там отражается не тигр. Там окровавленное лицо человека. Я пытаюсь разглядеть его, но не могу. Её голова безвольно запрокидывается, тело бьёт судорога. В такт её агонии, моё тело тоже напрягается, но не от боли и ужаса, а от острейшего наслаждения. Мой взгляд мутнеет, а когда вновь проясняется, то я уже лежу в своей постели. Доброе утро.
В комнате порхают две бабочки. Я слышу шорох их крыльев. Потом, постепенно, начинаю слышать звуки с улицы. Тихий, летний гул дач: невнятные обрывки слов, приглушённая мелодия из радио, смех, детский плач, перестук молотков, скрип тележек, плеск воды и весёлый птичий гомон. Все торопятся завершить утренние дела до наступления адской жары, а она уже близка. Кажется, я проспал целую вечность. Смотрю на часы и подпрыгиваю – начало двенадцатого! Меня же Анюта ждёт! Вскакиваю и несусь вниз. События ночи вновь стёрты и безжизненны, все кроме одного – отражения человека в зрачках девушки. Может, я его знаю?..
Отвечаю на вопросы родителей и поспешно запихиваю в себя кашу. Я не очень голоден, но понимаю, что хороший аппетит убедит их лучше тысячи слов. Завершаю завтрак какао с бутербродом и выскакиваю за калитку, под честное слово, что вечером буду трудиться на участке как покорный раб.
Почти полдень. Солнце льётся с небес огненными копьями. Дождей не обещают ещё как минимум неделю. По всей области начинаются торфяные пожары. Нас пока миновало, но ветер иногда приносит горький и въедливый торфяной дым. Все канавы вдоль участков полностью пересохли и людям нечем поливать огороды. Насосы выжимают последние капли из колодцев и захлёбываются чёрным илом. На колонке образуется постоянная очередь. Люди приходят целыми семьями, с тачками полными вёдер, бидонов, леек и чего попало. Некоторые сразу приезжают на машине. Вода на вес золота. Без очереди можно только умыться и напиться. Разговоры все об одном и том же: когда же будет водопровод? Уже и место под водонапорную башню давно выделили и трубы готовы, но всё никак.
Краем глаза замечаю бабку Свету. Несмотря на жару, она стоит у своего забора и смотрит на меня. Кажется, она даже меня зовёт, но у меня нет времени на эту сумасшедшую. Бегу, так что пятки сверкают. Впереди мелькает рыжий жигулёнок отца Анюты. На переднем сидение какая то женщина в белом. Наверное в город или повёз крго-то на станцию. Отлично! Мне обязательно нужно успеть поговорить с Анютой до обеда. Даже если придётся камни ей в окна бросать… Хотя она обещала выйти… Клялась!.. Только я проспал… Ладно, время ещё есть… Но оно на вес золота…
Сворачиваю на её переулок и сразу вижу вдали несколько девчонок в разноцветных платьях. Они стоят кружком, а потом быстро разбегаются. Все кроме одной. Значит, играют в прятки. То, что нужно!
Я вижу Анюту и бегу из последних сил, чтобы успеть на следующий раунд. Но что то идёт не так. Девочки вновь собираются в стайку и разбегаются когда я уже совсем близко. Их пятеро, включая Анюту. Чёрт! Теперь придётся ждать следующего круга. Но отдых мне не помешает. Я весь мокрый и меня слегка подташнивает. Даже сказать ничего не смогу толком.
Подхожу и сажусь на краю участка в узкой тени шиповника. Я видел где спряталась Анюта. Её голубое платье мелькнуло за большим кустом у самого леса. Там хорошее место. В лесу прятаться нельзя, но куст стоит отдельно, поэтому всё нормально.