Когда на Дербены опустились сумерки, пришло время действовать. Со стороны осадный лагерь выглядел так же, как и вчера: палатки желтели от затепленных внутри каганцов и лампад, одинокие часовые скучали в предвечерней стуже, прижимаясь к метающимся на диком ветре кострам, заложенным в железных корзинах. Каждый знал, что скоро идти в бой. Напряжение росло, и бурлящая от волнения кровь не давала расслабиться. Только Лорни, лёжа на подстилке из сена, постоянно проваливался в сон. Ему не мешали ни разговоры Ейко и Молнезара, сидящих тут же и обсуждающих неминуемую схватку. Даже когда в палатку заглянул брат Будимир, справиться, всё ли в порядке, Лорни не знал, что и сказать. Будимир дал брату лук и два колчана стрел, сообщив, что в отряде не хватает лучников. Лорни долго жил в лесу и недурно охотился. Молнезару и Ейко сотник тоже выдал оружие и объяснил, где им находиться и кого слушаться. Когда брат ушёл, Лорни закрыл глаза и попытался заснуть. Ейко и Молнезар зачесали языкам ещё пуще, обсуждая новые армейские луки и добротно сшитые колчаны.
Когда Лорни в очередной раз забылся, голоса друзей стихли. В наступившем покое со скитальцем случилась странная вещь, которая иногда случается с каждым человеком, находящемся в ожидании чего-то большого и важного. Лорни понял, что спит, но при этом не проснулся окончательно. Он подумал о том, что это странно, но решил не мучатся лишний раз, а просто отдыхать. «Раз уж лёг, то хоть сил скоплю для битвы, – подумал Лорни. – Однако странно, что же это я Ейко и Молнезара не слышу?»
Лорни открыл глаза. Ейко и Молнезар лежали в обнимку со своими луками и спали как убитые. «И этих срубило», – подумал скиталец. Он накинул на себя старый поношенный плащ с драными перьями и вышел из палатки.
На свежем воздухе Лорни удивился тому, что всё ещё не стемнело. Снег густо сыпал с небес, превращая всё вокруг в белую марь. Красота небес, сливавшихся с горам и землёй, манила и звала в себя. Лорни пошёл вперёд, любуясь зыбкими очертаниями палаток, горных утёсов и потоков ветра, тянущих за собой вереницы снежинок. Благословенную тишину нарушало лишь пение этого самого невидимого ветра; он пел где-то там, наверху, в небесах одиноким, грустным голосом. В этой протяжной, заветной песне совсем не было слов. Ветер произносил лишь один звук «Аа!» на разный лад, и этот звук проходил сквозь небеса, падающий снег, горы, землю, палатки. Звук проходил и сквозь Лорни. И чем дальше шёл скиталец, тем яснее он понимал, что не только ветер поёт эту песню, но всё вокруг вторит ему. Пели и горы, и земля, и каждая снежинка, кружащая в воздухе, и старый плащ скитальца. Оттого, что всё вокруг пело, звук не становился громче, он лишь казался более проникновенным, достигающим самых глубин души. Лорни уже давно покинул лагерь и теперь шёл по плато в сторону крутого обрыва. При таком обильном снегопаде перепутать снег под ногами с пустотой было совсем несложно. И только Лорни задумался над тем, что может не заметить край и упасть в пропасть, впереди показалась фигура. Приблизившись, Лорни увидел, что этот человек стоит на самом краю и смотрит вдаль. Что он там видит, ведь вокруг так много снежинок? Лорни вытянул перед собой руку, чтобы посмотреть, будут ли видны его пальцы в этом снежном мареве. Но, конечно же, он увидел и пальцы, и ладонь, и запястье, облачённое в старый рваный плащ. Скитальца нисколько не удивило то, что поющие снежинки проходят сквозь его ладонь. Это выглядело чудесно. Он любовался бы и дальше, но фигура на краю обрыва обернулась к нему лицом. Незнакомец хоть и молчал, но тоже издавал этот песенный звук «Аа!», как и всё вокруг. Сначала Лорни не понял, кто это, но, всмотревшись, узнал и испугался. Черты лица этого незнакомца очень напоминали кого-то из прошлого. Сделав ещё несколько шагов вперёд, Лорни понял, что видит перед собой старого друга Йоки. Но этого не могло быть, ведь Йоки умер десять лет назад. Всматриваясь в лицо незнакомца, Лорни не мог понять, кто же это. Перед ним определённо стоял Йоки, но только не тот, которого он знал, а другой, белее и прозрачнее, при этом ближе и спокойнее. Воспоминания нахлынули тугой волною горечи несказанного и упущенного.
– Йоки! – еле сдерживая слёзы, позвал незнакомца Лорни. – Это ты?
Незнакомец улыбнулся и протянул к скитальцу руку. Лорни обрадовался и захотел подойти к своему другу, но вдруг понял, что этого делать нельзя. Не потому что это кто-то запрещает, а потому что просто нельзя. Оставалось только говорить. И Лорни сильно обрадовался, потому что знал, что хочет сказать, и мог это сделать.
– Йоки, прости меня, – начал быстро говорить Лорни, испугавшись, что всё вокруг стихнет, а он так и не успеет сказать. – Прости за то, что я придумал нам убегать! Прости, пожалуйста! Нам стоило драться с теми мальчишками! Мы бы одолели их! Тебя тогда поймали и побили из-за меня! Ты ведь после этого стал таким нелюдимым! Это всё я виноват! Прости меня сейчас, если можешь. Я совершил ошибку! Я не знал! Я ничего не знал! Я совсем ничего не знал!
– Лорни! – сказал Йоки ясным и чистым голосом, улыбаясь другу. Он приложил палец к своим губам, а потом указал этим пальцем на Скитальца. Каким-то странным образом Лорни понял, что это значит.
– Я ничего не знаю, – выговорил Лорни, и по щеке у него скатилась слеза. – Да, ты прав! Я действительно ничего не знаю. Ты был прав тогда. Я совершил ошибку!
– Да, – голосом полным доброты и света, отозвался Йоки. – Но мне не надо тебя прощать. Потому что я простил тебя давным-давно, ещё тогда, когда он упал.
– Простил!? – удивился Лорни и заплакал в голос. – Йоки! Ты лучший из Степков! Ты уже простил! А я не могу. Я не знаю, как мне жить с этим!
– Мой Лорни, – поющим голосом начал Йоки, – нас делает нами не только наши помыслы, не только поступки, которые мы совершаем, но и последующее осознание верности или ошибочности наших чаяний и деяний. Осознавая свои ошибки, мы получаем искупление. И только искупление ведёт к самопрощению. Научившись прощать себя, мы получаем силу прощать тех, кто нам дорог и лишать прощения тех, кто к искуплению не способен.
– Как же отличить неспособных? – спросил Лорни.
– Это очевидно! Они всё знают, уверены в своей правоте и не совершают ошибок. А если и совершают, то убеждают себя в том, что именно так и стоило поступать.
– Ах, Йоки, – зарыдал Лорни, – поэтому ты и просил меня всё время говорить, что я ничего не знаю! Как же я раньше не догадался!? Мой друг, я так рад, что снова вижу тебя! Я всё теперь понял! Я прощу, я обязательно прощу! Но скажи мне, как ты всё это понял? Как ты теперь такой белый?
Йоки не ответил. Он улыбнулся ещё шире и снова приложил указательный палец к губам. Песня зазвучала тише, но Лорни показалось, что она звучит громче. Снег побелел настолько, что горные хребты исчезли из виду, а глаза защипало. Непонятно как Лорни понял, что теперь Йоки должен идти. Говорить с другом стало нельзя. Лорни почувствовал, что в этот момент расставания надо бы испытать грусть, но вот ни грусти, ни сожаления он не почувствовал. Во время этого прощания разрешалось испытывать только радость. И Лорни её испытал. Даже не потому что должен был по велению кого-то, а потому что сам так хотел. Всё происходящее он делал правильно не потому что следовал правилам, а потому что эти правила пропитали его естество, душу и разум. Он ощутил правила в себе и следуя им, не чувствовал ни малейшего напряжения или скованности, безволия или гнёта. Скиталец сделал шаг назад, и пелена поющего снега скрыла за собою фигуру того, кто некогда являлся странным парнем из Степков, а теперь стал белым, почти прозрачным. Стал кем-то, кто понимает гораздо больше всех магов, жрецов, рыцарей, звездочётов и тхеоклеменов вместе взятых. Лорни закрыл глаза и направился в лагерь. Он шёл, не видя дороги, но слыша ту песню, что пело всё вокруг. Его душа радовалась тому, что и он может петь, не прилагая усилий, и его голос сольётся с голосами снега, гор, небес и ветра. Добравшись до палатки, он снова опустился на лежанку чтобы заснуть уже совершенно другим спокойным, умиротворённым человеком. И стоило ему забыться, как кто-то разбудил его, грубо тряся за плечо.
– Ну ты дрыхнуть, дядя Лорни! – воскликнул Молнезар, когда скиталец открыл глаза. – Сейчас начнётся!
Глянув в дырочку на стене палатки, Лорни увидел, что лагерь поглотила ночь. Одинокие огоньки факелов и костров разрезали мрак жёлто-оранжевыми пятнами. Что-то зловещее витало над плато. Лорни сразу почувствовал это – Гранёная Луна на безоблачном небе среди голубоватых звёзд. Люди ждали команды, а те, кто командовал, ждали нужного момента.
Гвадемальд и Ломпатри поправляли друг на друге доспехи, подтягивая стёжки и хлопая по наручам и зерцалам.
– Похоже, всё, – сказал Гвадемальд, ещё раз проверив застёжки на зерцале своего друга. – Новые кожаные ремни держат на славу!
– В кой-то веки снаряжение в полном порядке! – заметил Ломпатри, поправляя шлем. Рыцарь облачился в свою начищенную до блеска кирасу, надетую поверх лёгкой кольчуги. Ноги защищали сапоги с железными вставками и толстые кожаные штаны с защитой. На руках у рыцаря были надеты кольчужные рукавицы. Щит с гарцующим белым единорогом сиял новой оковкой. Пришла пора отправляться на дело. Рыцари напоследок присели помолчать. Оба в латах, со щитами и с оружием на поясах, они в последний раз глянули друг на друга.
– Знаете, господин Ломпатри, – заговорил Гвадемальд. – Позволю себе заметить, что Гастий та ещё заноза в заднице.
– Хм! – удивился Ломпатри. Рыцарь задумался, а потом повернулся к своему другу и ответил:
– Возможно, мне не стоить об этом говорить, господин, но Гастий и впрямь показался мне настоящей канальей.
– Полный придурок, простите за прямоту, – добавил Гвадемальд.
– Наглец, смею заметить!
– Кошмарный невежа!
–Засранец! – подытожил атариец.
– Согласен, – сказал Гвадемальд и с облегчением вздохнул.
– Что ж! Пойдём, посмотрим, что там, – поднимаясь, сказал Ломпатри, расправил плечи, порычал, потоптался на месте и вышел из палатки в ночь.
Снаружи казалось, что лагерь спит. Только пара часовых с факелами бродили по тропинкам, а у шатра главнокомандующего тихо стояли Воська и Закич. Без факелов и зонтов они встретили своего командира. Дождавшись, когда часовые отойдут подальше, троица не спеша отправилась к форту.
Ломпатри представления не имел, что ему делать. По правде сказать, он так и не решил, что же выбрать – тхеоклемена или Гвадемальда. Конечно же, выбор этот заключался вовсе не в том, кого из двух поддержать. Здесь предстояло выбрать именно то, о чём говорил нуониэль в лагере у штолен Скола: какого Ломпатри оставить, а какого убить. Один Ломпатри поддержит Гвадемальда, а другой Иссгаарда. И только один отправится в будущее. Стареющему рыцарю стало жаль, как первого Ломпатри, так и второго. Ему вообще расхотелось убивать. И это нежелание прерывать жизни других он расценил как намёк на то, что осознаёт тот единственно-правильный путь, по которому и стоит идти: путь правильных решений. Помочь крестьянам оказалось правильно, подняться на Скол тоже. Теперь правильнее всего вернуться в Атарию, взять в жёны хорошую женщину и возделывать виноград. Все эти сражения давно пора оставить в прошлом. Только это возможно лишь тогда, когда все станут играть по правилам. Пока есть те, кто хочет получить что-то не трудом, а силой, правильные поступки можно совершать только тогда, когда рядом лежит добрый меч, а рука достаточно крепка, чтобы поднять его и отвадить непрошеных гостей, которые явятся за твоей женой и за вином с твоих виноградников. Можно сколько угодно рассуждать о мире и жизни, но пока мерзкие разбойники зарятся на твоё добро, вместо того, чтобы самим засучить рукава и взяться за работу, меч и щит останутся неизбежными спутниками даже самых добрых и порядочных из людей. Что до жены, то Ломпатри на этот счёт не мог сказать ничего определённого. Думы об Илиане возникали каждый раз, как он представлял себе будущее и необходимость бракосочетания. Давно пора бы уже взять себя в руки и перестать забивать голову этой ерундой, но что-то милое и доброе было в той молодой женщине, что рыцарь никак не мог забыть и чего не смог найти ни в одной другой, встреченной им на жизненном пути. Может быть, это потому, что он искал именно Илиану? И теперь, подходя к воротам форта, он так увлёкся воспоминаниями, что образ его умершей жены возник прямо на его пути. Нет, не приведение появилось вдруг из неоткуда, просто Ломпатри столь сильно представлял себе благоверную, что разум его соткал её силуэт из ночной тьмы, отблесков огня и холодных переливов стекла Гранёной Луны.
Рыцарь остановился. Образ Илианы оказался совершенно осязаем. Ломпатри знал, что это лишь его воображение и с лёгкостью двинулся дальше, пройдя сквозь тень прошлого, рассеявшуюся за его спиной в холодном воздухе гор. Пройдя сквозь образ своей погибшей жены, рыцарь неожиданно почувствовал облегчение и невероятный прилив сил. Будто бы с него сняли оковы, отяжелявшие его много лет. Шаг стал легче, руки налились приятной упругостью, разум отчистился от ненужного, а белый шрам, рассекающий густую правую бровь пульсировал в такт сердцу. Самое время устроить хорошенькую заварушку!
Они остановились у самых ворот. Ломпатри держал в левой руке свой большой щит, а меч пока висел у него на поясе. В правой руке он нёс посох Иссгаарда. Закич, стоявший чуть позади, выступал оруженосцем рыцаря. Чего только у него не нашлось: два длинных копья, пара мечей на спине и запасной щит. У Воськи тоже при себе была поклажа, а на спине круглый щит и меч. В руках же он держал длинный шест, на конце которого развивался красный стяг с белым единорогом. По всей стене на расстоянии не более двух саженей друг от дуга горели факелы. Из-за каменной преграды виднелось зарево костров. В форте явно к чему-то готовились. Гранёная Луна уже взобралась на самый верх и теперь приготовилась к своему последнему в этом году закату.
Сверху, в сторожке, где находился механизм поднятия врат, на рыцаря и его спутников посмотрели трое: два обычных разбойника и Белый Саван. Ломпатри нащупал на шее цепь, потянул за неё и извлёк из-под зерцала золотой рыцарский медальон. Ломпатри сорвал с себя украшение и зашвырнул его наверх. Белый Саван поймал побрякушу. Про себя он подивился меткости и силе рыцаря, но виду не подал. «Сорвал свой медальон, – подумал Саван. – Недурно! Видимо, принял предложение Великого Господина. Посмотрим, что из этого выйдет». Саван посмотрел на помощников и коснулся рычага, поворачивая который, можно поднять ворота. Один из разбойников взялся за второй рычаг с другой стороны катушки, на которую наматывается цепь; разбойник ждал приказа. Но Саван заколебался. Он снова глянул на медальон, а потом, подойдя к краю стены, посмотрел на рыцаря. Тот стоял с двумя своими оруженосцами, как и прежде. Прищурившись, Белый Саван всмотрелся в ночь, туда, где расположился осадный лагерь. Ничего странного или необычного варвариец не заметил: лагерь спал, так же, как и вчера. И всё же, что-то неладное почуял этот матёрый дозорный с далёких островов Варварии.
– Спусти верёвочную лестницу, – скомандовал он своему человеку.
– Он в доспехах, – посетовал разбойник. – Верёвки не выдержат.
– Тогда спусти две! – разозлился Саван, подошёл к другому краю стены, выходящему на внутренний двор форта, свистнул, и зашвырнул медальон своему собрату, стоящему у одного из множества крупных костров. Второй Саван поймал золотое украшение, рассмотрел его в свете пламени и улыбнулся. Десять разбойников, стоящих за ним, почувствовали радость своего начальника и вторили ему робким гоготанием. Они заткнулись только тогда, когда Саван окинул их хмурым взглядом.
Сначала по лестнице вскарабкались Воська и Закчи, захватив с собой и щит рыцаря. Ломпатри поднялся последим. Спустить две лестницы, оказалось мудрым решением: верёвки скрипели так, что Ломпатри пришлось избегать резких движений, дабы не полететь вниз со стены. Да, он надеялся, что медальона хватит для того, чтобы ворота распахнулись перед ним и войска Гвадемальда влетели в форт. «А может быть, это знак? – подумал Ломпатри. – Что если мне стоит встать на сторону Иссгаарда? Его идеи страшны, но в них больше рассудка, нежели в идеях тех, кто многие сотни лет режут друг друга ради земель и дани крестьян».
Когда Ломпатри поднялся на стену, его встретила наглая рожа Белого Савана. Этот гадкий человек что-то жевал, шевеля своими толстыми, щетинистыми щеками и смотрел на рыцаря достаточно надменно. Ломпатри, ничего ему не сказав, забрал у Закича свой щит.
– Останетесь тут, – скомандовал он Воське с коневодом, и двинулся вниз по ступенькам во двор форта. Он шёл между высоких костров, тихонько поглядывая по сторонам, пытаясь понять, сколько тут людей и где они расположены. Ломпатри поравнялся с группой в центре форта. Её командир – ещё один Белый Саван – также пренебрежительно смотрел на рыцаря, поигрывая с золотым медальоном. Тяжёлое украшение то подлетало в воздух, то шлёпалось на чёрствую ладонь в тонких кожаных перчатках с обрезанными пальцами. Ломпатри приблизился к Савану. Улыбка исчезла с лица варварийца. Ломпатри перевёл взгляд на медальон. Белый Саван перестал играться украшением и напрягся. Люди, стоявшие за его спиной, попятились назад. Наконец, Белый Саван протянул руку с медальоном Ломпатри, но рыцарь лишь глянул на знакомый ему с детства предмет и пошёл дальше, не проронив ни слова.
Вскоре Ломпатри остановился. «Куда?» – подумал он. Слева вход в замок, а справа вход в большое древнее здание, которое все называли складом. Большие ворота склада, как и вчера, оставались запертыми, но маленькая дверь в них была приоткрыта. Подле неё караулили два бандита с пиками, явно подобранными у павших вирфалийских солдат. Собравшись с духом, Ломпатри пошёл на склад. Поравнявшись с караульными, Ломпатри остановился и сурово посмотрел на них. Те не поняли, что всё это значит, но на всякий случай, сделали шаг в сторону от двери, показывая, что не намерены препятствовать рыцарю.
Белый Единорог вошёл в одно из самых древних строений Эритании. Раньше руины жрецов у Стольного Волока казались Ломпатри постройкой из давно минувших дней, но по сравнению с этим помещением даже тот храм, затерянный на равнинах Дербен, можно считать не таким уж и старым. Рыцарь шёл по полу, выложенному из огромных плит, похожих на резные надгробья, только гораздо больше. Стёртые письмена не походили ни на что, виденное им ранее. Высокий свод покоился на чёрных агатовых колоннах причудливой многоугольной формы с глубокими вырезами и острыми выступами. Рыцарь миновал груды ящиков, бочек и кулей с припасами, сложенными близко от входа и очутился в просторном колонном зале. В тёмных стенах почти от самого пола до потолка высились узкие окна. Часть из них заколотили досками, а в некоторых ещё сохранилась мозаика разноцветных стёкол, повествующая странные сюжеты о солнце, Гранёной луне, пламени и тёмных силах. Далеко впереди, на другом конце колонного зала возвышались те самые Третьи Врата. Такого портала Ломпатри ни то что никогда не видел, но даже не мог себе вообразить. Огромные петли держали тяжеленный железный каркас двустворчатой двери, обшитой дубовым брусом с вставками чёрного агата. Сквозь гигантских размеров кольца на стенах с обеих сторон, тёмный портал сковывала паутина цепей. Часть из них проржавела и повисла окислившимися гроздями, некоторые упали и превратились в рыжие кучи, вечно мокрые и холодные.
На полпути, прямо посередине колонного зала стоял Иссгаард. Старый колдун притаился в тени между огромными косыми столбами света, исходившими от высоких окон, выходящих на северную сторону. Клонящаяся к закату Гранёная Луна сияла ярче обычного, но её свет с трудом пробивался сквозь мрак преддверья Третьих Врат.
– Итак, Белый Единорог, – громогласно произнёс Иссгаард, пряча культю правой руки в широкий левый рукав, – ты пришёл сделать выбор. Так скажи мне, кто твой учитель?
Ломпатри медлил. Он протянул тхеоклемену посох.
– Мне он больше не понадобиться, – сказал рыцарь, но Иссгаард не принял свой посох обратно. Ломпатри это удивило. С тхеоклеменом сталось что-то странное: вроде бы перед рыцарем стоял всё тот же Иссгаард, что и вчера, а вроде бы это вовсе был не он. Старик как будто и вовсе не находился сейчас в этом колонном зале. Но вот он перед Ломпатри стоит и говорит голосом полным сил.
Белый Единорог положил посох к ногам колдуна.
– Я скажу тебе кто мой учитель, когда стану воеводой твоих людей и чудовищ, и когда стану командовать этим фортом, – сказал Ломпатри тем голосом, который заставлял людей идти на смерть, а врагов дрожать от страха.
– Ты станешь воеводой и командиром форта тогда, когда откроешь врата и примешь мою сторону! – зловеще заговорил Иссгаард.
Ломпатри вспомнил о том, чему учил его нуониэль: слова тхеоклеменов надо воспринимать буквально, ибо они не передают общий смысл, как слова обычных людей, а вырезают из возможного будущего фрагменты бытия и переносят их в настоящее. Рыцарь снова промолчал, и направился дальше к вратам. Подойдя к гигантскому порталу, он ощутил себя маленьким человечком, неспособным ни на что. Ветер в щелях дверей гудел заупокойной песней, сковывая волю хрупкого существа с неистово-бьющимся сердцем. Однако малодушие тут же улетучилось, когда рыцарь вспомнил, что именно он собирается сделать. Ломпатри снял ратную рукавицу и занёс ладонь над одной из крупных цепей. Старое железо скрипнуло. От тепла руки, которая даже не касалась цепи, металл превратился в пыль и посыпался на каменные плиты. Ломпатри одёрнул руку. Оковы, казавшиеся столь мощными, на деле давно превратились в ржавый песок. Один вздох, одно лёгкое касание и эта цепь рухнет, как и все прочие, веками сдерживавшие что-то страшное и тёмное. Решительным движением руки, Белый Единорог схватил звено цепи и сдавил, что было мочи. Старый металл начал осыпаться песком, поднимая ржавое облако пыли. Ломпатри закрыл глаза и задержал дыхание, слушая хруст и шелест удушливой пыли. Когда всё стихло, он приоткрыл глаза и обнаружил, что ничего не видит: всё вокруг заволокла серо-рыжая пелена. Рыцарь отошёл от двери и закашлял. Пелена стала потихоньку рассеиваться, а створки огромных дверей застучали, поворачиваясь на проржавевших и заклинившихся петлях. Ломпатри обернулся. Там стояли те два караульных с копьями и, выпучив глаза, наблюдали за происходящим. Уверенным жестом Белый Единорог скомандовал им и открыть большие ворота склада. Те поняли его без слов, прикрыли маленькую дверь, и навалились, распахивая выход наружу.
Тем временем древние Третьи Врата медленно распахивались и затхлый, холодный ветер дул в спину рыцарю. Твёрдой походкой Белый Единорог вышел на двор. Он глянул на сторожку над воротами, выходившими на плато перед фортом. Белый Саван, двое его помощников и Воська с Закичем чётко видели, как на рыцарском зерцале отражаются огни множества костров. Белый Единорог поднял руку и покрутил ей над головой. Белый Саван, не отрывая глаз от рыцаря, скомандовал:
– Поднять ворота!
Разбойники кинулись к катушке, шестерни защёлкали и массивная дверь внизу стала подниматься. А Белый Саван всё смотрел на Ломпатри, как заколдованный. И вот южный вход в форт открылся, и помощники Савана задвинули железную щеколду, чтобы тяжёлые ворота не упали. В этот момент Закич вынул нож, кинулся на Савана и вонзил холодный клинок ему в шею. Старый Воська вскрикнул, достал свой кинжал и поспешил на помощь своему другу, несколько раз ударив Савана в спину. Скинув варварийца со стены, коневод схватил копьё и пронзил одного из бандитов. Пока Воська занялся вторым, Закич выхватил из подорожной сумки рожок и стал дуть в него со всех сил. Пронзительные раскаты звонкого клича понеслись меж горных пиков на плато к осадному лагерю. Со стен форта казалось, что лагерь спит, но на деле всё обстояло иначе. Первый ряд палаток, чуть светящихся изнутри жёлтым светом лампад, вдруг всколыхнулся. Из-под ткани верхом на закованных в латы конях, вырвались ровным строем рыцари Троецарствия. По центру шёл рыцарь Вандегриф на своём верном друге, караковом дэстрини Грифе. Рядом с ним разрезали ночную тьму сиянием своих доспехов рыцарь Овиан Кери, уроженец провинции Вакския Карий Вакский, и опытный Марнло Денвир. Остальные всадники, все как на подбор опытные наездники и верные своим господам солдаты. По команде Вандегрифа всадники перестроились в клин и галопом понеслись к отворившимся вратам. За ними из других палаток стали появляться шеренги копейщиков, мечников и лучников, а из шатра главнокомандующего на снег выпрыгнул белый жеребец в позолоченной попоне. Верхом на этом красавце восседал воевода Гвадемальд Буртуазье из Кихона, наместник короля Девандина в Дербенах. Его позолоченная кираса отражала свет Гранёной Луны так, что казалось, он сам горит голубоватым огнём. В руках он держал длинный меч и тёмно-зелёный круглый щит с изображением белой птицы Сирин.
Для Белого Единорога командование закончилось. Теперь атарийскому рыцарю предстояло сравнять личные счёты с Иссгаардом. Это дело волновало его больше надвигающейся тьмы и разразившегося в форте хаоса. Ломпатри снова вошёл на склад и направился к колдуну. Отбросив щит, рыцарь обнажил меч и с размаху рубанул по тхеоклемену. К удивлению рыцаря, меч прошёл насквозь, а тхеоклемен как стоял неподвижно, так и продолжал стоять, пряча руки в рукавах. Ломпатри подумал, что промазал и нанёс ещё несколько ударов. Но и теперь меч проходил сквозь тело, будто бы колдун состоял не из кости и плоти, а был соткан из цветного воздуха.
– Предатель! – озлобленно произнёс образ Исакия. – Глупец! Сгинь же с подобными тебе!
В этот момент облик Иссгаарда задрожал, как ива на ветру и стал таять. Посох, лежащий у его ног исчезал вместе с ним. Ломпатри же остался один на один с полностью открытыми Третьими Вратами. Тьма выползала из огромной пасти горы, вытягивая вперёд свои щупальца, извиваясь, хватаясь за косые лучи света, проходящие сквозь высокие окна, ломая эти неосязаемые столпы, превращая в гаснущую пыль. Что-то шевелилось там, в этой беспросветной тьме: силуэты гадких существ, мерно ступающих в этот мир из мира подземного. Ломпатри схватил свой щит и приготовился к последней схватке.
Всадники Троецарствия почти достигли южных ворот, когда на стену поднялись бандиты с твёрдым намерением закрыть вход в форт, а Закича и Воську скинуть со стен под ноги обнаглевших врагов. С одной стороны на них бежал Белый Саван с десятью разбойниками, а с другой ещё один варвариец без подмоги.
– Не успеют! – закричал Закич, понимая, что их сейчас убьют, ворота опустят, а рыцари останутся снаружи. – Бери одинокого!
Воська схватил копьё и встал на пути того варварийца, что наступал без подмоги. Закич же преградил путь Белому Савану и десятерым бандитам. Ни коневод, ни старый слуга, конечно же, не надеялись победить или же уцелеть в этой схватке. Воська настолько смирился с судьбой, что даже не испугался двух булатных мечей в руках Белого Савана. Только старый слуга захотел издать первый и последний в своей жизни боевой клич, как откуда-то сверху на варварийца вдруг рухнула тень, пронзив затылок длинным копьём.
Белый Саван выронил мечи и сник. Над бездыханным телом стоял Чиджей. Фей расправил могучие крылья, каждое из которых раза в четыре больше, чем он сам, вынул копьё из трупа, и взмыл вверх. Он перелетел навес над механизмом, который охраняли Воська и Закич, и приземлился на другой стороне сторожки, прямо перед другим Саваном и его людьми. Атаковать с воздуха не получилось; варвариец увернулся. Завязался бой. Закич и Воська не решились вступать в него, потому что совершенно не понимали, что происходит. Десять бандитов тоже стояли в стороне, глядя как перед ними, в облаках чёрных крылий, мелькают белые одеяния островитянина. Чиджей уличил момент, когда варвариец ещё не замахнулся своими мечами, и нанёс колющий удар копьём. Но ловкий Белый Саван подкинул мечи, схватился за древко копья и потянул фея на себя, при этом ударив его ногою в грудь. Чиджей выпустил копьё и потерял равновесие. В следующий миг варвариец выкинул копьё со стены и снова схватил мечи ещё до того, как они упали на каменный пол. Фей не успел опомниться, а Белый Саван уже пошёл на него в атаку. К счастью, он держал мечи неправильно и нанёс несколько ударов плашмя, лишь немного поранив фея. Но, поняв, в чём дело, варвариец сменил хват и снова атаковал. Чиджей, держась за грудь, прильнул к стене. Белый саван полоснул мечами по его крыльям, ударил локтем в нос, схватил за ноги и выкинул со стены вниз. Огромные крылья фея с шелестом последовали за тяжёлым телом, исчезнув в ночной тьме. Варвариец и его люди не мешкая, двинулись на Закича и Воську. Теперь спасти защитников ворот могло только чудо, и оно явилось, откуда не ждали. Внезапно из груди Белого Савана показался тонкий изогнутый клинок. Варвариец упал ничком. Из спины у него торчала рукоять меча Тимбера Линггера, увенчанная красным лалом, напоминающим горный пик. Десять бандитов в недоумении остановились. Они оглянулись, и увидел далеко позади, на стене, отделявшей форт от Закатного Ущелья фигуры с факелами. Одна из этих фигур в длинном плаще неслась прямо на них по деревянному мостику, соединяющему две стены. Никто из этих людей никогда бы не поверил, что возможно метнуть меч на такое расстояние и попасть точно в цель. Но вот их предводитель лежит мёртвый, а ловкий воин спешит на помощь своим товарищам, вооружённый лишь мужеством.
Разбойники разделились: трое кинулись на Тимбера, а остальные семеро атаковали Закича и Воську. Им стоило сделать всё наоборот, возможно, тогда у тех, кто нападал на коневода и старого слугу, было на пару секунд больше, чтобы опустить ворота. Но глупые разбойники не знали, что мастер меча сражался мастерски и без своего верного клинка. Всё случилось молниеносно. Пятерым пластунам, следовавшим за нуониэлем, не осталось ничего кроме залитых кровью камней. Полуденные врата твердыни продолжали стоять открытыми, и бравые всадники въехали на внутренний двор.
За рыцарями подтягивалась и пехота. Пока она только подходила к стенам твердыни, рыцари овладели центральной частью двора и прогнали бандитов, которые заперлись в многочисленных строениях. Гвадемальд выехал на перекрёсток между замком и складом и поднял свой меч, призывая воинов собраться вокруг него. В этот момент, через открытые двери склада, он увидел одиноко стоящего Ломпатри, на которого двигалось что-то тёмное и огромное. Силуэты странных горбатых существ виднелись в надвигающейся тени. Сбитые, волосатые, широкоплечие, маленького роста твари с мордами как у зверей, эти создания медленно наступали на атарийца, стоящего в свете Гранёной Луны, сияющей через витражное окно. Ходили они как люди, в лапах держали длинные, но кривые ржавые мечи, грубо-заточенные только на конце. Из-под длинной серой шерсти поблёскивали гневом красноватые зрачки чёрных глаз.