Страстная суббота
– Дом, милый дом! – сердечно вздохнул Роман Валентинович, в последний раз оглядывая гостеприимные стены. – Прощай…
С собой он не брал ничего – только немного денег, пара золотых колец, золотой же портсигар начала прошлого века и несколько золотых монет сберегательного банка. Роман Валентинович не был алчен: не самая толстая стопка билетов государственного банка – вот всё, что нужно человеку для жизни.
Вздохнув, он выбрался в окно. Милые дома́ Роман Валентинович всегда покидал вежливо и романтично – через окно, и только не милые – грубо, через дверь, и при этом зачастую не отказывал себе в выражении чувств, позволяя громко хлопнуть дверью.
Уже спустившись немного по водосточной трубе, Роман Валентинович почуял, что упирается ногой во что–то живое.
– Вы пытаетесь мне на голову ступить, – услышал он голос снизу.
На водосточной трубе кто–то повис. Глянув, Роман Валентинович увидел приятного гражданина в шляпе и плаще. Лицо его скрывала широкая маска–домино.
Какое–то время они раскланивались, в неудобстве покачивая шляпами и обмениваясь любезностями.
– Простите за любопытство, вы не с пятого? – спросил неизвестный.
– Нет, с четвёртого, – отвечал Роман Валентинович.
– Это хорошо, – кивнул собеседник. – А то я как раз на пятый.
– Счастливый путь!
– И вам всевозможных благ!
Далее им пришлось совершать довольно сложные эволюции, чтобы разминуться на трубе. «Рукой, рукой вот сюда перехватитесь… – слышался пыхтящий разговор. – Спасибо… Не благодарите… Теперь стремительно ногу вот сюда!.. Вот так… Отлично… У вас ржавчина на лацкане… Ох, и правда, благодарю вас… Всего доброго… Было приятно пообщаться…»
Уже благополучно добравшись до второго этажа, Роман Валентинович снова почувствовал под собою чьё–то живое присутствие.
– Вы не с четвёртого? – спросил молодой человек несчастного вида, идущий вверх.
– Из него, да, – приветливо улыбнулся Роман Валентинович.
– Досадно!.. И что там?
– Да не синекура, но и не швах, – пожал плечами Роман Валентинович. – Зависит от ваших насущных потребностей, от мировоззрения, так сказать.
– У меня мировоззрение довольно скромное, – улыбнулся взбирающийся, и по выражению лица его было видно, что насущные потребности его действительно весьма непритязательны.
– Ммм… – пожевал губами Роман Валентинович, припоминая. – Столовое серебро… часы есть – весьма неплохи, но не в моём вкусе. Что ещё… Ну, из мелочей разве что подсвечник, век девятнадцатый, надо полагать. Всё остальное потребует некоторых усилий по самовывозу.
– Невезучий я какой–то, – покачали головой снизу. – Так что самовывоз мне не подойдёт… Разве что попробовать в третий этаж?
– А попробуйте, – улыбнулся Роман Валентинович. И приободрил незнакомца: – Да не огорчайтесь вы так, настанет и в вашей жизни день, когда солнце будет светить только вам, и ни одна тучка – небесная странница – не встанет над вашей головой.
– Вы очень добры, спасибо, – сердечно отозвался молодой человек.
Далее воспоследовали новые манёвры на трубе в необходимости разойтись. Манёвры были успешны, и вскоре Роман Валентинович уже шагал по тротуару, наслаждаясь прозрачным днём, ласковым солнцем и ветерком, что быстро подсушивал его слегка увлажнившийся в трудах праведных лоб.
Пару раз он снимал шляпу или улыбался в лёгком поклоне, приветствуя знакомого коллегу, повисшего на водосточной трубе. А на продвинутое молодое поколение с альпинистским снаряжением и бульдожьей хваткостью в глазах смотрел неодобрительно и с пренебрежением. Роман Валентинович воспитан был на старых традициях и ни разу не позволил себе фокуса с лестницей, верёвки с якорем или, скажем, машины с подъёмником. Он любил свою работу и благоговел перед водосточными трубами, которые были для него теми флейтами, на которых игрались ноктюрны собственного сочинения, и не только ноктюрны. И даже не флейты были эти водосточные трубы, а – орган, достойный любой из великих фуг самого Иоганна Себастьяна.
Машин почти не было, прохожие не докучали случайными прикосновениями и необходимостью расходиться с ними, так что Роман Валентинович имел все возможности благолепствовать духом под ласковым апрельским солнышком, прислушиваясь к перезвону колоколов, предвосхищавшему завтрашнее великое Воскресенье, и присматриваясь к голубиным стайкам, то и дело прыскавшим над площадью Мира.
На углу Гвардейской он купил у торговки освящённый монастырский куличик и, шагая к дому, предвкушал радость, которой засветятся глаза Олюшки – семнадцатилетней дочери его, – когда она выбежит в прихожую встречать.
Он так предвосхищал эту минуту, в таких мечтаниях воспарил дух его, что совершенно забыл об элементарной осторожности, не говоря уж о правилах дорожного движения. И на переходе Соловецкой его сбила машина, насмерть.
«Вот и правильно, – успел подумать Роман Валентинович. – А ты не воруй!»
– Кого из этих двух хотите чтобы я отпустил вам? – вопросил чей–то голос над головой Романа Валентиновича. – Этого вора, или Иисуса, называемого Христом?
Он открыл глаза и увидел себя поставленным на колени, и множество народу вокруг. Руки его были туго стянуты за спиной.
«Куличик–то, – подумал Роман Валентинович, с тоскою оглядываясь вкруг. – Куличик–то помялся поди небось».
– Варавву отпусти нам, – услышал он чей–то гнусавый неприятный голос.
– Варавву! Варавву! – закричали одиночные голоса из толпы. И тут же были робко поддержаны многоголосьем прочих.
И снова стоящий в стороне человек в богатой тоге, спросил:
– Не хотите ли, чтобы отпустил вам Иисуса, безумца, что называет себя царём Иудейским?
– Распни его! – решительно отозвался гнусавый. – Вора отпусти нам.
– Распни! – поддержала толпа. – Вора! Вора хотим!
– Какое же зло сделал вам этот сумасшедший? – спросил человек в тоге. – Не достоин он даже смерти в безумии своём. Его отпущу.
– Нет! – яростно завизжал гнусавый, брызжа слюной, показывая отсутствие многих зубов; и бородавка под глазом его яростно встопорщилась волосками. – Пусть он будет распят, такова воля народа иудейского.
– Распни его! – кричала толпа. – А нам отдай Варавву.
«Что же это делается–то? – с тоской подумал Роман Валентинович. – С ума они сошли, что–ли? За Христа просите, ироды!»
Но человек в тоге уже подошёл к разносчику воды, стоящему тут же, в толпе, с кувшином на плече, со злостью выхватил у него кувшин и омыл руки свои, говоря:
– Вот, я умываю руки. Так что на вас будет кровь праведника сего.
И дал знак страже развязать Романа Валентиновича.
– Нет! – закричал тот, кое–как отлепивши присохший к нёбу язык. – Нет! Меня распните, меня, ворюгу!
Но его не слушали. Мощный стражник, стоявший позади, дал ему пинка, другой наладил древком копья в спину, так что Роман Валентинович, пролетевши пару метров, упал в пыль, задыхаясь от боли в спине. Толпа загоготала.
– Отпустите его! – просипел он, надрываясь горлом. – Меня, меня распните!
Слёзы безудержно потекли по щекам его и падали в пыль, но никто не слышал его. Толпа заревела, надвинулась на зрелище, которое готовилось ей, и Романа Валентиновича едва не затоптали. В последний момент он увидел Его – Иисус стоял и улыбался Роману Валентиновичу тихой улыбкой, а к нему уже тянулись кулаки; и сморчкастые плевки падали на одежды его.
– Меня, меня распните, – слёзно бормотал Роман Валентинович, кое–как шевеля лопатками, чтобы отодвинуть боль в спине и дать груди дыхание.
– Распнут ещё, если будешь так переходы переходить, – услышал он над собой недовольный голос.
Открыв глаза, Роман Валентинович увидел Понтия Пилата. Нет, это, конечно, был не Пилат, а начальник районного ГИБДД Пантелей Георгиевич Полетаев.
Боль в спине была такая, что ни охнуть, ни вздохнуть, ни слова молвить, но однозначно Роман Валентинович был жив.
– Плачет, – довольно произнесла какая–то женщина из зевак, уже успевших собраться подле. – Радуется, что смерти избегнул.
По лицу Романа Валентиновича действительно текли слёзы, но то были слёзы вовсе не радости, а как раз–таки великой скорби. И тут увидел он в толпе зевак Его тихую грустную улыбку, и сразу ему стало легче, и тоска покинула сердце вместе с остатками причинённой было ему смерти.
– На всё воля Господня, – сказал Роман Валентинович, благостно смиряясь.
Он даже подняться сумел почти без помощи доброхотов из числа зевак.
«Куличик–то, – вспомнилось ему. – Куличик–то помялся поди небось».
Но куличик оказался цел и невредим, и та самая женщина с довольной улыбкой вручила ему пакет–маечку с гостинцем. Роман Валентинович поблагодарил, кивнул начальнику районного ГИБДД и неуверенно двинулся к тротуару.
– Слышь, мужик, может тя подбросить? – предложил водитель, едва не ставший непреднамеренным убийцей.
– Спасибо, – улыбнулся ему Роман Валентинович. – Не беспокойтесь.
Он ступил на тротуар и потихоньку–потихоньку двинулся в сторону Малосельской, где обитал вместе с присными своими – супругой и дочерью.
Немного клинило ногу, да в спине ныла тупая боль от удара копьём, но в остальном сомнений не оставалось: отлежится сегодня Роман Валентинович, и завтра будет как новенький и с радостью будет встречать близких и дальних известием «Христос воскресе!» или отзываться «Воистину! Воистину воскресе».
«На всё воля Господня», – снова думал он, утешая себя в собственной бесполезности для человечества, что открылась ему так внезапно. И клялся перед собственной совестью завтра же, завтра же перемениться к лучшему, открыться для новой жизни, в которой будут у него достойная человека профессия и судьба. Только надо будет обязательно вернуть и кольца с деньгами, и золотые монеты сбербанка, и портсигар. И извиниться перед правообладателем.
– А–а–а! – донёсся чей–то крик со стороны ближайшего дома, перебивая его грустные мысли.
Повернувшись на этот скорбный вопль, Роман Валентинович увидел пока ещё коллегу своего, который, видимо, не удержался на скате крыши, с коей намеревался спуститься по водосточной трубе, оскользнулся, и теперь стремительно нёсся к земле, с нелепо растопыренными руками и удивлением во взгляде.
«Ничего, – подумал Роман Валентинович, – это ничего. Это – во искупление».
И пошёл домой, всё более обретая уверенность походки и представляя радость Олюшки, которая встретит его в прихожей, повиснет на шее, пристанет с поцелуями и будет пахнуть весной, юностью и заварной пасхой.
Догнать!
1
Старый паромщик вздрогнул от того, что кто–то довольно невежливо толкнул его в плечо.
– Эй! Проснись, паромщик! – сиплый голос прозвучал в ушах дрожью нетерпения.
– Я и не спал, – зачем–то принялся оправдываться старик. – Я всегда сижу здесь с закрытыми глазами, чтобы не видеть солнца. Оно слепит мои старые глаза.
– Плевать на твои зенки! – сердито оборвал сиплоголосый. – Ты проснулся? Или тебе нужно дать ещё одного хорошего тычка?
– Я проснулся. Не надо.
Старик захлопал глазами, разгоняя сонную одурь, разглядывая стоявшего перед ним человека. В небритом усталом лице нависавшего над паромщиком высокорослого и плечистого мужчины затаились подспудный гнев и суровая решимость.
– Перевозил ли ты сегодня кого–нибудь? – спросил этот человек строго.
– Каждый день я кого–нибудь перевожу, – отвечал старик. – Я паромщик.
– Перевозил ли ты беглеца?
– Если ты скажешь мне, чем беглец отличается от любого другого человека, я смогу точно ответить на твой вопрос.
– Не знаю, – ответил человек, подумав, и опустился на лавку рядом со стариком. – Я никогда не видел его и не могу описать. Но в лице его ты наверняка разглядел бы страх.
– Я не смотрю на лица, особенно тех, кто выше меня ростом – солнце слепит мои старые глаза.
– Так значит, ты видел его! – воскликнул человек. – Иначе откуда бы тебе знать, что он выше тебя ростом?
– Получается, что так, – пожал плечами старик.
– Скорей! Скорей готовь своё корыто и переправь меня на ту сторону! – велел человек, поднимаясь и расклинивая рукоять ворота.
Через минуту древний паром уже тащился поперёк течения. Старик, пыхтя, вращал ворот, а пассажир разулся и сидел на краю парома, свесив усталые ноги в воду, отрешённо поглядывая на волны.
– Третьи сутки, – бормотал он. – Третьи сутки я преследую его, без отдыха и сна. Крепок же этот человек, если я ещё до сих пор не догнал его!
– Что сделал он? – пропыхтел старик закономерный вопрос. – Зачем ты гонишься за ним?
Преследователь посмотрел на него исподлобья.
– Я должен, – отвечал он, отвернувшись. И через минуту добавил:
– Скажи, старик… Ведь ты видел его, скажи мне, как выглядит этот человек? Силён ли он? Мелькнула ли в его взгляде безнадежность или он смотрел как победитель? Дрожали ли его ноги от усталости и страха, или он был бодр и свеж? Что сказал он тебе? Дерзка ли была его речь, или голос прерывался и затухал?
– Всего этого я не знаю, – отвечал паромщик, на минуту переставая вращать ворот. – Потому что я никогда не видел беглеца, и он мне ничего не сказал, кроме «спасибо».
– Я должен убить тебя, – покачал головой преследователь. – За то, что ты помог ему скрыться. И я убью тебя после того, как мы причалим.
Знойный день уступал место раннему вечеру. Над рекой становилось прохладно. Старик тяжело дышал, обессиленно упав на скамью, когда они пристали к другому берегу.
– Стар я стал совсем, – вздохнул он.
– Да, – согласился преследователь, вонзая под сердце старику нож.
– Я говорил, что убью тебя на этом берегу, – сказал он, вытирая лезвие о старикову рубаху.
– Говорил, – подтвердил паромщик.
– Я всегда делаю то, что говорю.
– Завидное умение, – покивал старик.
– Именно поэтому беглецу не уйти от меня.
– Что ты сделаешь, когда догонишь его? Тоже убьёшь?
– Не знаю.
– Ну что ж, – вздохнул старый паромщик, собираясь отойти в мир иной, – быть по сему. Вот только некому теперь будет перевозить людей с берега на берег. Я ведь бобыль – нет у меня ни детей, ни внуков, чтобы принять из длани моей рукоять ворота, ещё тёплую моим теплом. Даже оплакать меня будет некому.
– Кто–нибудь найдётся, – успокоил преследователь. – Так что почивай с миром.
– Да.
– Я скажу в ближайшей деревне, что место паромщика освободилось.
– Вот и ладно, – вздохнул старик и умер.
2
Скопец подслеповато вглядывался в густой сумрак, желая разглядеть приближавшегося человека.
– Кто ты? – спросил он, когда лицо пришельца осветилось слабой луной.
– Видел ли ты беглеца? – ответил пришелец вопросом на вопрос.
– Это зависит от стоимости ответа. Я скопец и подслеповат, но не настолько, чтобы не увидеть бегущего. Дай мне денег, и я скажу тебе всё.
– Зачем оскоплённому деньги? Ведь ты даже не сможешь потратить их на утехи продажной любви.
– И не собирался тратить золото впустую, – усмехнулся скопец. – Просто ни одна женщина не пойдёт замуж за такого, как я, если у него не будет денег.
– Хорошо, – кивнул преследователь, – я дам тебе два золотых.
– Три.
– Я дам тебе три золотых.
Евнух удовлетворённо кивнул и протянул руку.
– Так видел ли ты беглеца? – три лунно–жёлтых кругляшка звякнули, перейдя из руки преследователя в потную ладонь евнуха.
– Я видел множество беглецов. Всегда кто–то от кого–нибудь бежит в этом мире.
– Мне нужен один. Тот, который.
– Он прошёл через деревню три часа назад.
– Прошёл?.. Разве он не бежал? На лице его не было отчаяния безысходности? Страха перед тем мгновением, когда моя рука схватит его за волосы? Разве он не прислушивался на бегу, боясь учуять топот моих ног за спиной?
– Ничего этого не было. Он не торопясь прошёл через деревню и даже остановился у колодца, чтобы напиться. Спокойно поговорил с нашим пастухом. Зашёл в лавку, чтобы купить пару лепёшек и варёных яиц на дорогу.
– Не торопясь…
– Быть может, он не знает, что ты преследуешь его.
– Что ты говоришь, скопец! – разгневался преследователь. – Он не может не знать. Иначе зачем бы ему бежать.
– Он не бежал, говорю тебе.
– Наверное, уже совсем обессилел и смирился с близким концом.
– Тебе лучше знать, – пожал плечами евнух и отвернулся, чтобы спрятать деньги.
– Я ухожу, – сказал преследователь. – Разнеси по деревне, что место паромщика свободно.
– Неужели?! – обрадовался евнух. – Неужели старый паромщик наконец–то сдох?!
– Да, я убил его.
– Что ж, спасибо тебе, добрый человек, теперь у меня есть и работа! – улыбнулся скопец, направляясь к реке.
3
Уже через минуту гадалка прокляла тот день, когда её сумасшедший отец наполнил жизнетворным семенем утробу своей жены.
– Я проломлю тебе голову, – сказал преследователь, садясь за стол у камина, напротив гадалки. – Вот этой кочергой. Если твоё предсказание окажется неправильным.
– Моё предсказание не может быть правильным или неправильным, и оно не способно изменить судьбу.
– Тогда какой в нём прок?
– Это каждый решает для себя сам. Я всего лишь гадалка.
– Понятно. Бойся неправильного предсказания, гадалка.
– Всегда боялась.
– Теперь бойся ещё больше.
– Уже боюсь.
– Тогда начинай предсказывать.
Горсть медяков звякнула о стол, рассыпанная рукой женщины. Она принялась рассматривать монеты, то шевеля губами, то скорбно поджимая их.
– Твоё селение ждёт неурожай, – сказала она через минуту.
– Мне плевать на урожай. Мне нужен беглец, – сурово произнёс преследователь, и рука его потянулась к кочерге, прислонённой к очагу.
– Через полтора года король умрёт, – продолжала гадалка.
– Счастливый путь ему, – равнодушно отозвался преследователь.
– Твоя сестра родит двойню.
– Придётся сдать в приют – ей не прокормить ещё двоих.
– Через три месяца после смерти короля начнётся великая война, и…
– Ты скажешь мне что–нибудь о беглеце? – оборвал преследователь гадалку. – Где и когда я догоню его?
– Об этом мне ничего не известно, – отвечала та.
– Плохо, – пожал плечами преследователь и размозжил ей голову кочергой.
Огонь в камине полыхнул напоследок и угас.
– Сколько я должен тебе за гадание? – спросил преследователь, бросая кочергу на угли. Приставший к ней окровавленный рыжий локон затрещал.
– Один сребреник, – отвечала истекающая кровью гадалка.
Преследователь бросил на стол монету и направился к выходу. Глаза его тускнели усталостью бесконечной погони, он еле волочил ноги. Белый кругляшок серебра затерялся в россыпи меди.
– Зачем ты умертвил меня? – спросила предсказательница, выходя вслед за своим убийцей на крыльцо.
– Ведь я предупреждал, что разнесу тебе голову за неправильное предсказание.
– Но я всё предсказала правильно!
– Ты ничего не поведала мне о главном, гадалка.
– Быть может, никакого беглеца и вовсе нет?
– Если ты не сдохнешь сейчас и будешь продолжать молоть разную чушь, я ударю тебя кочергой ещё раз!
– Хорошо, я умру, – вздохнула гадалка и замертво повалилась на ступени.
4
– Как неожиданно пришла зима! – вздохнул старый вождь, провожая глазами падающие снежинки.
– Зима всегда приходит неожиданно, – кивнул ещё более старый жрец.
– Это так, – грустно улыбнулся вождь. – Каждый раз мы ждём её с самого лета, и каждый раз ей удаётся нас обмануть.
Он повернулся к гостю, сидящему у костра:
– Кто ты, человек?
– Не знаю. Или не помню.
– Что привело тебя в наши земли?
– Не что. Кто.
– И кто же?
– Беглец. Видели вы его?
– В своей жизни я видел много беглецов, – задумался вождь. – Который из них тебе нужен?
– Тот самый.
– Многие хотели бы догнать этого беглеца, – вмешался жрец. – Многих преследователей я знал.
– Он – мой, – отвечал преследователь. – Поэтому никто и не догнал его.
– Все мы чьи–нибудь беглецы, – задумчиво помотал головой жрец. – И все мы чьи–нибудь преследователи. Воистину, мир состоит из тех, кто бежит и тех, кто догоняет.
– Это так. Но у меня нет времени на мудрые мысли, – напомнил преследователь.
– Но наверняка найдётся часок, чтобы выпить с нами доброго вина, – радушно улыбнулся вождь. – Урожай был хорош.
– Я не могу пить вино, пока не догоню его. Не могу ни есть мясо, ни любить женщин, ни радоваться вновь народившимся, ни провожать ушедших, ни бросать зерно в землю, ни пожинать спелые колосья… Мне нужно догнать его.
– И что будет, когда ты его догонишь? – вопросил жрец.
– Я успокоюсь, – отвечал преследователь, поднимаясь и на дрожащих от усталости ногах направляясь к дороге.
– Ради этого стоит умереть вдали от дома, – кивнул вождь.
– Я не собираюсь умирать, – возразил преследователь, не оборачиваясь.
– Зима всегда приходит неожиданно, – усмехнулся жрец.
5
– Когда–то я тоже преследовал его, – сказал умирающий, ложась вдоль дороги, утопающей в весенней слякоти.
– Его?
– Ну или другого, не всё ли равно.
– Мне – нет, – покачал головой преследователь опускаясь в грязь, рядом с умирающим.
– Когда–то мне тоже было не всё равно, – печально улыбнулся тот. – С тех пор прошло и десять, и двадцать лет, а потом – ещё больше. И многое изменилось.
– Главное – не меняется.
– Меняется в первую очередь именно главное. И только второстепенное остаётся неизменным. Я слишком поздно это понял.
– Просто ты позволил отчаянию съесть себя, – возразил преследователь, наблюдая, как тает в грязной луже белая монета его плевка.
– Я не позволял, – слабо качнул головой умирающий. – Да оно и не спрашивало позволения… Сколько уже месяцев или лет гонишься ты за ним?
– Не считал, – пожал плечами преследователь. – Что может быть глупее, чем считать уходящие дни!
– Твоя правда. Однажды я стал считать и сбился со счёта.
– Их было так много?
– Нет, просто мне стало страшно.
– Можешь заняться подсчётом теперь, чтобы скоротать последние минуты. Бояться всё равно уже больше нечего.
– И ты опять прав: чего бояться тому, кто готовится в плавание против течения времени.
– А мне – пора, – кивнул преследователь, поднимаясь, кряхтя и опираясь на палку.
– Ты не поможешь мне умереть?
– Нет. Ты должен уметь это сам. А если не умеешь, так у тебя ещё осталось немного времени – как раз хватит, чтобы научиться.
6
– Я так долго гнался за тобой, – беззубо улыбнулся преследователь, присаживаясь и дрожащей рукой кладя рядом свой древний посох. – Я так долго гнался за тобой, что уже и не помню – зачем.
– Так всегда и бывает, – отозвался беглец.
– На губах моих нет вкуса победы, – продолжал преследователь, пропуская слова беглеца мимо ушей. – Только горечь.
– Это горечь поражения.
– Неужели я проиграл?
– Ты не выиграл.
Они смотрели друг другу в глаза и во взглядах их не было ни ненависти, ни радости от состоявшейся встречи.
– Странное чувство, – горько улыбнулся преследователь, – мне не хочется тебя убивать.
– Гадалка ошиблась, – отвечал беглец. – Твоя сестра не родила двойню. У неё вышла тройня.
– Их сдали в приют?
– Нет, слава богам. Иначе сейчас у нас не было бы президента.
– Ну что ж, – пожал плечами преследователь, – значит, я всё же не зря разбил ей голову кочергой.
– Если бы можно было так просто разбить кочергой голову судьбе, тысячи кузнецов сделали бы себе состояние.
Преследователь достал из рукава свой верный нож. Клинок немного затупился от времени, консервных банок, твёрдой колбасы и чёрствого хлеба, но потёртая наборная рукоять по–прежнему ложилась в руку удобно и гладко. Вот только рука была уже не та.
– Столько лет… – пробормотал он. – Столько лет я гнался за тобой.
– Целую жизнь, – подсказал беглец. – Или даже больше.
– Больше жизни я догонял тебя, – продолжал преследователь, – и теперь… вот же странность!.. теперь я знаю, что ты мне вовсе и не нужен. Я гнался не за тем.
– Обычная история, – улыбнулся беглец.
– Но убить–то я тебя должен, раз уж догнал.
– По всему выходит, что так. И никто тогда не скажет, что жизнь твоя прожита напрасно.
Преследователь бросил на беглеца быстрый взгляд – ему почудился подвох в этих словах, ирония в голосе. Но глаза беглеца были чисты и спокойны. Кажется, он и вправду так думал, как говорил.
– Зато я не видел, как старилась моя жена, – произнёс преследователь, отвечая почудившейся издёвке. – Это стало бы мне горше смерти.
– И то верно, – кивнул беглец.
Пошёл снег. Снежинки таяли, пролетая над костром, и тут же испарялись. Костёр потрескивал задумчиво и почти не дымил – дрова были сухи. Два старца сидели друг против друга и волосы их под снегом становились ещё белее.
«Зима всегда приходит неожиданно, – вспомнил он слова вождя. – Каждый раз мы ждём её с самого лета, и каждый раз ей удаётся нас обмануть».
Надо было их тоже убить, зря он этого не сделал тогда. Двумя обманутыми стало бы на земле меньше. Эх, да что уж там, всех ведь не избавишь.
– Я ударю тебя в сердце, – сказал он, беря нож на изготовку. – Надеюсь, мне удастся попасть точно и не причинить тебе лишних страданий.
– Страдания никогда не бывают лишними, – пожал плечами беглец. – Как и жизнь никогда не кончается вовремя.
Преследователь помотал головой, разгоняя словесный туман. Кряхтя, поднялся, потянул посох.
– Позволь напоследок сказать тебе одну вещь, – улыбнулся беглец, наблюдая за тем, как его преследователь пытается распрямиться, держась за поясницу.
– Только одну, – кивнул тот.
– Одну, – пообещал беглец. – Прежде чем ты умрёшь, ты обязательно должен это знать.
– Говори скорей и покончим с этим делом. А то холодно.
– Нет лучшего способа догнать убегающего, чем заставить его гнаться за тобой.
Преследователь пожевал губами, озадаченно глядя на беглеца.
– Хм… – произнёс он после некоторого раздумья. – И что же ты хочешь этим сказать? Ты не боишься смерти?
– Страшна вовсе не смерть. Страшно непонимание того, что ты давно умер.
– Ладно, хватит. Ты сказал что хотел, пора и честь знать.
Ему наконец удалось распрямиться и, опираясь на посох, он подошёл к беглецу. Тот поднялся навстречу…
7
Снег скоро кончился. Опустился вечер.
К догоревшему костру пришли волки. Они тревожно обнюхивали цепочку человеческих следов, подобрали недоеденный кусок лепёшки, сцепились за колбасные шкурки.
Потом уселись в круг и принялись выть на луну.
Кто как не волк лучше всего знает, что луну не догнать, как бы быстры ни были твои ноги.