20. День двадцать первый. Пирс Маклахен
Слизни тоже необходимы – это еда для грача. Так что, называя их, всех этих, бесполезными слизнями, он, пожалуй, был не совсем прав. Слизни тоже приносят хоть какую-то пользу, хотя бы своим существованием. А вот вши… Да, они все – вши.
Чёрт, как же вы все надоели Пирсу Маклахену! Когда же вы, наконец, передохните-то? Вас уже и ядером бьют и газом травят, а вы всё живы, всё цепляетесь за подлую жизнёшку свою, ничем не оправданную, бесполезную. Вцепились в его, Пирса Маклахена, островок и сосёте, последние соки высасываете.
Вон, Меган, на что была бесполезным насекомым, а и то… Смогла осознать свою бесполезность, смириться и сдохнуть. Бросила его одного, сволочь. Жрать теперь готовить некому, потому как две эти молодые дуры к жизни, кажется, не приспособлены и от них не дождёшься.
Он вошёл в гостиную, тяжело опустился на диван. С недавних пор почти незаметная раньше одышка стала постоянной, и после каждого энергичного движения, после десятка быстрых шагов, он чувствовал себя рыбой, выброшенной на берег.
Берег…
Он нашёл её там. Эта старая падаль стояла на коленях, у самой кромки причала. Молилась она, что ли. Даже не обернулась, когда он подошёл сзади, хотя ведь наверняка слышала – треск от раздавленного тяжёлыми шагами града стоял такой, что на материке, наверное, было слышно, если там ещё есть, кому слушать. Остановился у неё за спиной, глядя на склонённую седую голову, на тощую шею и острые лопатки, торчащие под лёгкой кофтой. Руки и лицо её были черны от пепла.
– Что же они наделали! – взвыла цыганка, не поворачиваясь, но обращаясь конечно же к нему. – Что ж натворили-то они! Ироды, ироды!
В почти непроницаемом воздухе стояла жуткая вонь, в которой смешались запахи тухлой рыбы, гари, моря и какой-то химии. Видно было не больше чем на десяток метров, а дальше словно вырастала сплошная стена жёлто-серого тумана.
– Чего ты орёшь, дура? – бросил он ей. – Кто тебя слышит…
– Бог, – ответила она. – Бог-то уж точно слышит. А больше никто. Даже ты.
– Так чего ж ты орешь? – повторил он. – Всё равно сдохнем все, ори не ори.
– Давно уже, – непонятно произнесла она.
– Что?
– Давно уже умерли. Ты. Я.
Маклахен усмехнулся.
– Я – нет ещё.
– Умер. Ещё лет сорок назад. Или пятьдесят.
– Ну ты! – прикрикнул он. – Ты эти свои цыганские штучки брось! Тем более, они тебе и не помогут.
Она повернулась, глянула ему в лицо, равнодушно пожала плечами. Отвернулась.
– Х-ха! – вспомнил он. – А помнишь, ты говорила, что твоя судьба не на мне кончается?
– Помню, – ответила она равнодушно и безжизненно.
– Ошиблась, гляди!
– Да не ошиблась я. Никогда ещё не ошибалась.
– Что ж, ты хочешь сказать, что я тебя не убью, что ли?
– Убьёшь.
– Ну, – усмехнулся он. – Так как же тогда?
– Что я тебе объяснять буду, – покачала она головой. – Не поймёшь всё равно. Мертвец ты.
– Дура, – сказал он почти беззлобно.
– Я ж сама тебя сюда привела, – сказала она вдруг. – Умереть хочу.
Его охватила ярость. Потому что не она его сюда привела, не эта черномазая дрянь. Он сам пришёл! И убьёт он её не потому, что она так хочет. Маклахен тебе не орудие, дрянь! – не верёвка, не яд и не море вот это мёртвое. Маклахен – судья твой и палач. И ты будешь трястись и биться и молить его, чтобы не убивал тебя, вошь цыганская!
– Не-ет! – выдавил он, наклоняясь, быстро выплёвывая слова ей в грязное от пепла ухо. – Нет, чернозадая! Ты жить хочешь. Все хотят. И ты хочешь. У тебя внутри сейчас рвётся всё от страха. Я ж чую. Чую, как дрожишь ты.
Она отстранилась, повернула к нему лицо. Улыбнулась, потом рассмеялась – тихо, насмешливо, презрительно.
– От холода дрожу, – сказала. – Давай уже, убей меня. Хоть согреюсь.
– Врёшь падаль, – оскалился он, силясь тоже насмешливо улыбнуться. Но ничего не получалось – рот перекосился в бессильной злобе и ненависти. – Врёшь. Все вы врёте. Твари вы бесполезные. Все. Я и этих кончу, ты что думаешь. Удавлю всех потихоньку. Я, может, тебя и не стану убивать сейчас. Напоследок оставлю, чтобы увидела ты, как они все передохнут.
Она покачала головой.
– Нет, мой золотой, не получится так. Их судьбы не в твоих руках.
– Х-ха!.. Ну-ну… Ладно, уговорила. Сдохнешь сейчас. В аду с ними встретишься, они тебе расскажут, как Пирс Маклахен их пресёк.
– Не получится так, – покачала она головой. – Я тебя за собой уведу, не думай. Я приду за тобой потом. С верёвкой.
– С верёвкой? – он ощерился, ударил её в лицо.
Она не охнула, не поморщилась, а только молча смотрела ему в глаза. Из носа её стекла на губу тонкая струйка крови.
Тогда он схватил её за горло.
– Ну?! – крикнул ей в лицо. – Ну, что? Согреешься, говоришь, да?! Согреешься, тварь?! Ну, давай, давай!
Он скрипел зубами так, будто хотел стереть их в порошок, и тряс Джайю за шею, которая, казалось, вот-вот сломается. Цыганка не пыталась ни сопротивляться, ни освободиться, ни закричать. Только молча смотрела в глаза.
А он сдавливал, сдавливал её горло, изо всех сил, и всё удивлялся, что стал так слаб. Или эта черномазая так живуча… Сдавливал, пока, наконец, эти чёрные глаза не погасли…
Долго стоял над мёртвым телом, трясясь от озноба и ярости, задыхаясь от пепла, забившего горло.
Потом оттащил тело Джайи подальше от причала, туда, где берег нависал над морем пологим карнизом. Сходил к сараю. Кое-как прикатил оттуда каменный жернов, доставшийся ещё от деда…
Долго смотрел на круги, расходившиеся по мёртвой воде.
Кивнул:
– Ну и ладно, стало быть.
И пошёл в дом…
– А что ты думала, тварь? – прошептал Пирс Маклахен, выплывая из омута воспоминания. – Ведь это ты отравила Меган, как пить дать. А с чего бы ещё ей вот так взять да помереть, а? Отомстила мне, да? За весь ваш поганый род отомстила! Вот и корми рыб теперь.
Хотя, какие к чёрту рыбы…
Пойти, что ли, посмотреть, как там Моуи, коровка моя ненаглядная?..
Подожди, подожди, что ж это я… Какая коровка-то!.. Плохой ты стал совсем, Пирс Маклахен. Совсем плохой…
В гостиную ворвался улыбающийся дурак. При виде Маклахена сразу сник, замер нерешительно, улыбка на губах растаяла. Он медленным шагом, вдоль стены направился к выходу.
– Эй, какого чёрта? – окликнул его Маклахен.
– Что? – застыл на месте придурок.
– Какого чёрта ты носишься туда-сюда с идиотской улыбкой на морде? Тебе нечем больше заняться? Бездельники чёртовы!
– Я… Мы… – залопотал этот слизняк. – Мы идём пускать фейерверки.
– Чего-о? – у Маклахена глаза полезли на лоб.
Идиоты! Они вообще ума лишились. Не сегодня завтра подохнут, и они идут "пускать фейерверки". Идиоты.
– Какие к дьяволу фейерверки? Ты совсем спятил?
– Честное слово! – этот шут гороховый протянул Маклахену какой-то свёрток. – Вот, видите? Это петарды.
– Пе… Петарды?! Да ты что, болван, решил мне отель спалить?!
– Нет, что вы, господин Маклахен, конечно нет! – задрожал этот идиот. – Я… Мы аккуратно. Петарды будет пускать Липси. Или даже Деллахи – он же солдат, умеет обращаться с такими вещами… Хотя, нет, я совсем сбился – Деллахи же с нами нет. Ну, тогда – Липси, да. Я думаю, он прекрасно умеет запускать петарды. Наверняка. Он вообще довольно…
– Заткни фонтан! – рявкнул Маклахен. – Я не собираюсь слушать твои бредни! Ещё чего не хватало – петарды! А ну-ка, давай их сюда.
– Но… У меня день рождения… – дурак нерешительно топтался на месте, пряча свёрток за спину. – Скоро. День рождения скоро. И мы хотели…
– А ну, быстро мне сюда эту дрянь, болван! – крикнул Маклахен, поднимаясь.
– Позвольте, я позову Беатрис? – плачущим голосом протянул Ллойд. – Или Липси. Они вам лучше объяснят, что…
– Ты что, сморчок, не понимаешь меня?! Мне взять кочергу, идиот?
– Не кричите на меня, пожалуйста, – затянул знакомую песню этот слизняк.
– Я не только кричать буду, – прошипел Маклахен. – Я тебе ещё и зуб выбью, щенок. Чёртов артиллерист!
– Не надо!
– Надо! – Маклахен пошёл к нему, качая головой, как отец, который намерен выпороть непослушного мальчишку. – Чтобы ты знал наперёд, как не слушаться хозяина отеля.
– Я буду, буду слушаться! – запричитал слизняк, прижимаясь к стене и бледнея. – Только не бейте меня! Я боюсь боли, очень боюсь боли!
– Как вы все мне обрыдли! – простонал Маклахен, подойдя и остановившись напротив, заглядывая в эти белесые от ужаса глазёнки, впитывая его страх. – Насекомые! Мелкие, гнусные насекомые! Вши! Вам бы только жрать, жрать, жрать…
Дурак трясся, как в лихорадке. Он был так бледен, что Маклахену показалось даже, что этот недоумок грохнется сейчас в обморок. Или обделается напоследок от страха и подохнет.
– Я не хочу есть! – причитал он. – Не буду больше есть! Не кричите. Пожалуйста.
– Не указывай мне, насекомое! – напирал хозяин. – Ничего, ничего… Скоро вы все передохните.
– Мне страшно. Я не хочу передыхать.
– Не наложи в штаны, – усмехнулся Маклахен. – Как ты мне противен!
– Я пойду в угол. Хотите? – по щекам идиота стекли две мутные слезы. – Я встану в угол, только не кричите на меня.
– Чего-о? – вытаращился на него Маклахен. – Да ты окончательно спятил за эти дни, точно тебе говорю. Вошь бесполезная. Ты бесполезная вошь! Зачем только тебя земля носит, бестолочь!
Ллойд, плача, упал на колени.
– Папа! – вскричал он. – Папочка, не говорите так! Я буду хорошим! Честное слово буду хорошим!
– Чего? – оторопело отшатнулся Маклахен. – Да ты совсем… того… Папа… Совсем того! Папа… Совсем… Какой я тебе папа, придурок! Фу ты!.. Сгинь!
– Ну где же ты, милый? Мы ждём! – в дверях появилась Беатрис. Увидев стоящего перед Маклахеном на коленях Ллойда, она бросилась к нему, опустилась на пол рядом, прижала его голову к своей груди.
– Что? Что, мой милый? – гладила она придурка по волосам. – Что случилось? Что он тебе сделал? Не бойся, мой сладкий, не надо, я не дам тебя в обиду.
– Я не буду! – забился в истерике идиот. – Я не буду больше есть! Я стану хорошим, уверяю вас!
– Чокнутые! – пробормотал Маклахен. – Вы все здесь спятили.
– Уйдите, мерзкий вы человек! – повернулась к нему Беатрис.
Маклахену показалось, что она сейчас бросится на него.
– Чего-о? – протянул он, раззадоривая себя, приводя в ярость. Но что-то внутри него оцепенело и никак не хотело завестись, раскачаться.
– Уйдите, умоляю вас! – она чуть не плакала. – Он же с ума сойдёт от страха!
– Плевать, – отозвался Маклахен. – С ума сойдёт… Да он с него сошёл ещё когда родился.
Он постоял с минуту, глядя на эту парочку, раскачиваясь с пяток на носки. Потом бросил:
– Будь вы прокляты! Как вы мне все противны!
И вышел в тёмный коридор.
Едва не разбив лоб о стену, ничего не видя перед собой и только бормоча что-то под нос, дошёл до заветного окна. Кое-как уселся на стул.
– Папа… Совсем спятил… – прошептал он, глядя на маяк и не видя его во мраке. – Какой я тебе… Чёрт те что!..
А в груди его клокотало и сипело при каждом выдохе, и откашляться не получалось.
Будь вы прокляты! Всё равно вы раньше сдохнете!
Папа…
Умалишенец.
21. День двадцать первый. Беатрис
Ребёнка утешить проще. А мужчину, даже любимого, – задачка та ещё. Приёмы, наработанные на ребёнке, почти наверняка не сработают. А если опыта вообще нет никакого, по причине отсутствия детей…
Мужчинам в этом отношении проще: опыт утешения женщин они приобретают уже на ранних стадиях знакомства, а потом только поддерживают и развивают…
Не смешно.
Любимому плохо, страшно, а Беатрис тут мысленно зубоскалит. Нехорошо это…
И всё-таки, ей в этом плане повезло, потому что она примерно знала, как утешить ребёнка. А чем её милый так уж отличается от…
Тьфу на тебя! Какая же ты..!
– Тише, мой хороший, тише… – убаюкивала она Ллойда. – Что он тебе сделал? Он ударил тебя? Противный, мерзкий тип!
– Не говори так, он услышит, – плаксиво прошептал ей в шею Ллойд.
– Пусть слышит.
Она повернулась к двери, за которой скрылся хозяин:
– Мерзкий, противный тип!
– Нет! – в панике крикнул Ллойд, пытаясь зажать ей ладонью рот. – Умоляю, не надо! Он будет сердиться. Он вернётся и поколотит нас.
– Да пусть только посмеет!
– Он будет ругаться. Не надо, Беатрис!
– Тш-ш-ш… Тише, мой милый, тише. Я не дам тебя в обиду, поверь мне. Я… я покусаю этого подлеца!
Под её поцелуями, поглаживаниями и тихим шёпотом Ллойд постепенно успокаивался. Он перестал дрожать и всхлипывать, как в приступе лихорадки. Он положил голову ей на плечо, а она гладила и перебирала его волосы.
– Давай уедем отсюда? – произнёс Ллойд
– Уедем?.. Куда же мы можем уехать, милый? Увы, на этом острове нам, кажется, придётся провести ещё не один день.
– Ну, тогда – уйдём. Хозяин говорил, что где-то на острове есть брошенная деревня. Мы станем там жить. Вдвоём. Найдём подходящий домик и… Я починю его, если он окажется слишком уж… Ты будешь создавать уют. Я стану рыбачить, охотиться и собирать ягоды. Наверняка на острове растёт малина, ты любишь малину? Или смородина. Но смородину я не люблю, – Ллойд всё больше воодушевлялся картинами, которое рисовало ему воображение, забывал о Маклахене; глаза его смотрели в фантастическую даль и улыбались. – А когда я буду возвращаться с охоты… или с рыбалки… ты будешь встречать меня поцелуем и окликать нашу дочку: "Эй, Карис, беги сюда скорей! Папа пришёл, добытчик наш!" Она прибежит, вся такая радостная, пахнущая малиновым вареньем и свежими булочками… Я подниму её на руках, прижму к себе. И мы будем счастливы. Втроём. А?
– Милый, милый… – Беатрис незаметно смахнула повисшую на ресницах слезинку. – Я люблю тебя.
– Я тоже тебя люблю. Давай уйдём, а?
– Это было бы прекрасно, – грустно улыбнулась Беатрис, целуя его щёки. – Я очень хотела бы поскорей остаться с тобой наедине, в нашем собственном доме. Родить тебе дочку и назвать её Карис. И чтобы мы были счастливы… Но пока… пока это невозможно, мой хороший, увы. С этим придётся повременить. Совсем недолго, надеюсь. А сейчас… Сейчас пойдём пускать петарды? Липси и Гленда, наверное, совсем заждались нас. Они уже замёрзли – на улице довольно холодно.
– Петарды! – оживился Ллойд. – Хозяин хотел отнять их у меня. Но я не отдал!
– Молодец, мой хороший. Я горжусь тобой.
– Правда?
– Ну конечно правда, глупый!
Он быстро поднялся, подхватил её под руку.
– Идём! Скорей! Это будет салют в твою честь. В честь Беатрис – моей любимой и самой прекрасной женщины на свете!
22. День двадцать первый. Шон Деллахи
У смерти особый запах. И этот запах Деллахи хорошо знал. Поэтому, едва войдя в бельевую, где жила Джайя, он сразу поморщился и замер, глубоко вдыхая ещё сохранившийся здесь особый запах стираного белья, мыла и дерева.
Несколько сушилок стояло вдоль стены. Другую стену от пола до потолка занимали стеллажи, на которых лежали простыни, наволочки, одеяла, матрацы и ворохи разномастного белья непонятного назначения.
Джайя устроила себе лежанку на широкой скамье, стоящей под окном. Окно сейчас было занесено толстым слоем пепла и снега, едва пропускало внутрь свет.
Деллахи без всякой надежды найти что-нибудь облазил всё помещение. Потом открыл тощую дорожную сумку.
Юбка… три кофты… бельё… пара гребней… монисто…
Следов крови не было.
Он почти не сомневался, что не найдёт здесь никакой записки. Джайя и писать-то, скорей всего, не умела.
Разумеется, деваться цыганке было некуда. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что если Джайи нет в доме, значит её нет и в живых. Но только теперь, по тому особому запаху, Деллахи совершенно точно определил, что цыганка мертва. И почти уверен был, что её убили. И ни секунды не помедлил бы с ответом, если бы его спросили, кто убийца. Он бы даже, не сомневаясь ни минуты, списал на Маклахена и Меган. Зачем этому человеку больная лежачая жена – какая от неё польза? Вошёл к ней, придавил спящую подушкой… А, Маклахен? Ведь переправил жёнушку свою на тот свет? Мразь.
Наверное, здесь, на острове можно избежать разных формальностей. Можно довольствоваться подозрениями и чутьём – достать пистолет, пойти и разнести Маклахену башку.
Можно?..
Можно.
Ну, а если этот деревянный Маклахен не причастен?
И вообще… Суета это всё. Смерть – вон она, за окном. Пялится на на них на всех своими серыми глазами, ждёт. Недолго ждать ей осталось. Она бы и больше ждала, с её-то терпением – сколько надо, столько и ждала бы.
Ну и ладно…
Вышел из бельевой, тихонько притворил за собой дверь и отправился в гостиную.
Там было пусто. Стоял только слабый, почти неуловимый запах духов Беатрис. Значит, вышла она отсюда не больше минуты-двух назад.
Когда раздался внезапный треск очередей, он не задумываясь повалился на пол, откатился к дивану, замер, пытаясь определить, откуда стреляли.
Стреляли на улице.
Петарды. Он увидел взмывшие в небо за окном зелёные, жёлтые, красные огоньки.
– Чёртовы придурки, – донёсся из коридора недовольный голос Маклахена. – Они всё-таки взялись за эту забаву! Забыл я отобрать у дурака хлопушки. Проклятая баба, сбила с панталыку!
Он толкнул дверь и уставился на Деллахи, который как раз начал подниматься с пола. С тех пор как потерял ногу, делать это быстро так и не научился.
– А ты чего это тут валяешься? – вопросил Маклахен.
– М-мэ-э-мышь, – не нашёлся, что ответить Деллахи.
– Какая ещё ммэмышь?
– П-пэ-э-пробежала.
Маклахен посмотрел на него, по сторонам.
– У-у-у, – промычал он. – Ну-ну…
– Н-надо п-пэ-э-лыть на большую з-землю, – сказал Деллахи, садясь на диван.
– На кой чёрт? – Маклахен подошёл к столу, дёрнул стул, уселся.
– П-продукты. П-пойдёшь с-сэ-э-со мной?
– Я что, дурак совсем? – поднял брови хозяин. – Какие там продукты? После бомбёжки. Нет уж, я и здесь подохну ничуть не хуже, чем там. А ты – иди, если хочешь. Жрать совсем не остаётся, так что один рот со счетов долой – будет очень здорово.
– У т-тебя м-мэ-э-моторка, я видел. А б-бензин?
– Ради такого дела найдётся, – кивнул Маклахен.
– Л-лодка на х-ходу?
– У Маклахена всегда всё на ходу.
– Где Джайя?
– Это кто? – в лице хозяина ничего не изменилось. Ни один мускул не дрогнул, не осёкся голос, не забегали глаза.
– Г-гэ-эде она?
– Это черномазая, что ли?.. А я почём знаю. Я за ней по пятам не ходил. Но думаю, утопилась она.
Деллахи посмотрел в деревянно-безразличные глаза хозяина, покачал головой.
– С чего бы это? – спросил.
– Да вы тут все пришибленные. Не удивлюсь, если завтра и ты вздёрнешься.
– Угу. Ладно.
– Угу.
– П-пойдём, посмотрим.
– Чего это?
– М-мэ-э-моторку.
– А. Посмотреть хочешь? – глаза Маклахена пробежали по лицу Деллахи, моргнули, пряча какую-то мысль. – Ну, пойдём.
Шумной ватагой ввалились вдруг с улицы им навстречу остальные. Лицо Маклахена перекосилось презрительным оскалом, когда эти четверо, шумя, болтая, смеясь, наполнили собой гостиную. И даже при виде его лица веселье их не стихло, хотя и пошло на убыль.
– Деллахи! – обрадовалась Гленда. – Ну где же вы были? Пропустили такое зрелище!
– Он тут мышей ловил, – ухмыльнулся Маклахен.
– Мышей?.. Какой ужас!
– А куда это вы, Деллахи? – спросил Липси, покосившись на стоящего рядом Маклахена.
– К-кое что п-пэ-э-проверим, – бросил Деллахи.
– Твоё какое дело? – огрызнулся хозяин.
Они вышли в пепельный полумрак, под чёрное небо. Маклахен, зажимая рот рукой пошёл к причалу. Деллахи едва поспевал за ним, то и дело оскальзываясь на заиндевелой траве. Не растянуться бы только, не дать повода этому скоту посмеяться лишний раз.
Чуть в стороне от причала стоял деревянный трёхстенный сарай, укрывавший вытащенную на берег лодку. Здесь же висела вдоль стены старая латанная-перелатанная сеть, стояли в углу пара вёсел и багор, лежал в ящике в углу аккуратно сложенный инструмент. Всё это было укрыто толстым слоем пепла и пыли. Пепел поднимался с земли облачками при каждом шаге, скрадывал шаги, делая их бесшумными.
Маклахен остановился в углу, возле вёсел, припал плечом к стене, кивнул на лодку.
– Вот. Смотри, чего хотел.
Деллахи кивнул, подошёл к лодке. Постучал ногой по борту, сбивая пепел. Сдёрнул брезент со снятого мотора, вдохнул запах бензина.
Маклахен шевельнулся, отошёл от стены. Задумчиво провёл рукой по рукояти весла, посмотрел на почерневшие пальцы.
Деллахи следил за ним краем глаза.
Если бы сейчас Маклахен ринулся на него с этим веслом, всё было бы здорово, всё решилось бы само собой, и Деллахи не испытывал бы потом никаких угрызений совести.
Он даже изменил положение, чтобы стать к Маклахену не вполоборота, а спиной: давай, ублюдок, бей! Оглядывая мотор, настороженно прислушивался к каждому движению позади.
Но нет, вряд ли эта сволочь посмеет. Все видели, что они пошли вместе, а значит, никакая ложь не поможет. Хозяин может потом сочинять сколько угодно баек про то, как Деллахи вдруг подскользнулся на причале и упал в море, и ушёл ко дну, пока Маклахен бегал за веслом, чтобы протянуть ему руку помощи. Никто не поверит, всем будет совершенно очевидно, что на самом деле Деллахи убит.
Другой вопрос, что этому уроду совершенно безразлично, кто и что будет о нём думать. Ему ведь и остальных порешить не велика проблема. Плюс-минус пять человек (Гленду считаем за двоих) – это и ничто для него. Для него чья-то смерть – это такая же несерьёзная вещь, как и для Деллахи.
Маклахен отставил весло, взялся за багор.
Ну, давай, давай!.. Выдернуть из кармана пистолет, снять предохранитель, отвести затвор, нажать на спуск – пара секунд. Успеешь ли ты за это время ударить? Тебе ведь ещё и попасть нужно…
Он услышал, как Маклахен, коротко и быстро вдохнув тяжёлый воздух, сделал шаг к нему.