Самые красивые цветы – в букете, который тебе подарил любимый. Даже если они раскисли и развалились на почернелые мёртвые волокна почти тут же, в твоих руках…

Это было ужасно.

Ллойд ворвался в комнату с букетом этих цветов. Там были ромашки и белоголовник, кипрей и клевер, и ещё какие-то, названия которым Беатрис не знала. Да и определить их было невозможно. Потому что все они были одинакового пепельного цвета, остекленелые, ломкие, замёрзшие, мёртвые. Пепельные цветы. Цветы пепла. Цветы из пепла.

– Беатрис! – позвал он, протягивая ей букет. – Любимая моя, тебе не кажется неправильным, что твой мужчина ещё ни разу не дарил тебе цветов? Да, возможно Ллойд не романтик, быть может, Ллойд немного суров и циничен, но ведь он любит тебя! Я так тебя люблю, Беатрис!

Забыв обо всём, она с восторгом приняла эти цветы из чёрных от сажи рук любимого. И её ладони тут же стали черны. А через пару минут…

А через пару минут оттаявший букет превратился в месиво, в пучок свисающих из её руки грязных и зловонных нитей. Беатрис зашла в туалет, с отвращением бросила их в унитаз.

– О, господи! – выдохнула она, не в силах сдержать слёз.

– Прости… – только и смог произнести любимый. – Я не знал… Я не думал, что…

– Да ну что ты! – она хотела погладить его по щеке, но только охнула и бросилась с отвращением оттирать ладони о полотенце.

И тут только вспомнила.

– Милый… милый, Гленда умерла, – сообщила она.

– Умерла? – Ллойд опасливо заглянул в маленькую спальню, где на кровати вытянулась мёртвая девушка. – С чего это вдруг?

– Ну, ты же знаешь, – покачала Беатрис головой. – Гленде было очень плохо последнее время… Давай сюда свои руки, грязнуля… Воды нет… – прохныкала она. – Мы так и будем ходить с грязными руками?

Ллойд пожал плечами.

– Нет, так нельзя! – продолжала она. – Нельзя оставлять на себе эту ядовитую сажу. Пойдём, помоем руки. Возьмём совсем немножко воды и смоем это… А потом нам надо будет похоронить бедняжку Гленду.

– Похоронить… – увлекаемый за руку Ллойд сморщился, затряс головой. – Я не хочу!

– Что значит – не хочу? – она завела его на кухню, зачерпнула из фляги кружку воды.

"А ведь это были мы, – думала она, поливая Ллойду на руки тоненькой, отмеренной буквально по капле, струйкой. – Мы сейчас такие же пепельные цветы. И тоже скоро остекленеем, иссохнем, замёрзнем и рассыплемся… Вон, Гленда отцвела… Нет, не успела отцвести даже…"

Гленда умерла под утро, совсем неслышно и, кажется, так и не проснувшись. Наверное, напоследок ей приснилось что-то доброе, потому что лицо девушки было светло, а в уголках губ остывала едва заметная улыбка.

– Я не хочу хоронить её, – замотал головой Ллойд. – Я не могу стоять над могилой, читать молитву и слушать речи о том, каким хорошим человеком была Гленда. Это… это очень грустно и…

– Милый, ты о чём? – попыталась она вернуть любимого к реальности. – Какие речи? Ты только выкопаешь могилу и мы положим туда Гленду. А потом закопаем. Молитву ты тоже можешь не читать… Поосторожней, дорогой, не проливай воду попусту!

– Нет, нет, – мотал головой Ллойд. – Я не могу. Я не буду, правда, как хочешь.

Беатрис вздохнула.

– Милый, но мы же не можем оставить бедняжку в комнате. Это… это не по-человечески… Полей мне. Только осторожно, понемногу… И потом, ты же понимаешь… в общем, будет запах и… Нет, так нельзя, мой хороший. Мы должны похоронить её.

– Я не буду копать! – упирался Ллойд. – Это ужасно и очень грустно. Не заставляй меня делать это, Беатрис, умоляю тебя!

Ну, и как теперь быть, скажите на милость?

– Ты хочешь, чтобы я махала лопатой одна?

– Нет, – ответил любимый. – А мне сегодня снилась Джайя. Она сказала, что Меган Маклахен потеряла голову. Я спросил у неё, в кого же это хозяйка так втрескалась. А Джайя тогда сказала, что Меган на самом деле, в прямом смысле, потеряла голову. И показала на огромную акулу, которая плавала в море и…

– Ужас какой! Фу! Зачем ты мне это рассказываешь?! – перебила Беатрис. – Молчи! Я не хочу слушать.

– Но там дальше очень интересно и совсем не страшно, правда.

– Нет!

– Я хочу рассказать.

– А я не хочу слушать!

Любимый обиженно надулся. Но через минуту его лицо просияло.

– Сегодня на обед будет тушёнка?

– Ну-у… – Беатрис пожала плечами. – Не знаю. Я думаю, нам не стоит особо налегать на консервы. Есть, конечно, хочется, но надо быть чуточку экономнее. Мы ведь не знаем, когда вернутся Деллахи и Липси.

"И вернутся ли вообще", – хотела она добавить, но вовремя прикусила язык. Впрочем, любимый, наверное, даже не обратил бы внимания на эти слова.

– Тушёнки много, – беспечно возразил её возлюбленный. – До их возвращения нам точно хватит.

– Мы обсудим это потом, ближе к обеду, хорошо? А сейчас давай подумаем о Гленде.

– Я не хочу думать о Гленде! Это очень грустно.

– Милый, – она вытерла руки о полотенце. Сажа была очень жирной и не отмылась до конца. И вонь от рук исходила, несмотря на душистое лавандовое мыло. – Милый, мне тоже очень грустно думать об этом. Но ты же понимаешь, что нам всё равно придётся её похоронить. Мы не можем оставить мёртвое тело разлагаться в доме.

– Не говори этого! – скривился Ллойд. – Хорошо, хорошо, раз уж тебе так хочется избавиться от тела… Давай унесём её в сарай.

Она удивлённо посмотрела на него, покачала головой. Бедный мальчик! Кажется, он с каждым днём становится всё хуже и хуже. Ужас! Что будет, если он окончательно сойдёт с ума? Тогда Беатрис останется на этом мёртвом острове одна, с умалишённым!.. Ужас…

Машинально проведя рукой по волосам, она охнула: между пальцев повисла безжизненная прядка. Волосы. Они как те пепельные цветы. Умирают.

– Что, милая? – покосился на неё Ллойд, который стоял возле кастрюли, щепотками вычерпывая остатки варёного проса и отправляя в рот.

– Волосы, – прошептала она, сдувая с пальцев завиток. – У меня по прежнему выпадают волосы… Не ешь руками, милый! Возьми ложку. Нам нельзя позволить себе опуститься.

– Конечно мы не позволим! – кивнул он. – Но просо такое вкусное!

А на руках у тебя – не смытые остатки ядовитой сажи, – подумала Беатрис и протянула милому ложку.

31. День двадцать четвёртый. Шон Деллахи

Мотор заглох когда до побережья оставалось, по его расчётам, не больше мили. Как ни пытался Деллахи оживить двигатель, тот не подавал признаков жизни.

Дальше они шли на вёслах. Вернее, Деллахи шёл. А Липси окоченел на своей скамейке, и его остекленелый взгляд тупо уставился в одну точку где-то на дне лодки. О чём он думал? Кажется, он даже не заметил, что мотор больше не работает, не слышал тоскливого скрипа уключин.

Деллахи с самого начала не нравился этот излишне весёлый мужичок с его бесконечными прибаутками и мелким смешком. Чудилось ему в этом смешке что-то маленькое, подленькое, хитрое и до времени притихшее в своей норке. Он за свою жизнь повидал много людей, и таких, как этот Липси – тоже. Люди-Липси на первый взгляд совершенно нормальные, добрые, немного смешные, чудаковатые и совершенно безобидные. Собственно, они такие и есть на самом деле. До определённого момента. Дело в том, что люди эти не отличаются гибкостью, они крайне ломки. Поэтому, когда жизнь начинает гнуть их так и сяк, их запас прочности истощается почти мгновенно, они очень быстро перестают гнуться и – ломаются. И человек, который в обычной жизни был безобидным добряком, чуть нелепым весельчаком, многословным отцом семейства, превращается в бешеную лису, которая не понимает, что происходит вокруг, которая боится всего и вся, которая готова на всё. И главная черта таких людей в состоянии крайности – трусливая изворотливая жестокость, хваткая и беспощадная.

А может быть, Деллахи и преувеличивает…

Скрип вёсел, тяжёлые всплески воды в абсолютно непроницаемом мёртвом тумане делали существование двух человек в лодке совершенно нереальным. Ветер, дующий с материка, доносил запахи гари, жжёной резины, отработанного керосина и смерти.

– Затерянный мир, – произнёс Липси, переводя взгляд на лицо Деллахи.

– А?

– Затерянный мир, говорю. Понятие такое. Об уголках земли, где ещё не ступала нога человека. О местах, потерявшихся где-то во времени и пространстве.

– К чему это вы, Л-лэ-э-липси?

– Не понимаете? Я говорю о Земле. Земля превратилась в затерянный мир. Мёртвый. А мы – её первые… как это назвать… посетители, в общем. Наш след будет первым на этом куске мёртвой планеты. И единственным. И последним.

– Н-ну, это вы… Н-не так мрачно, Л-липси. Н-не думаю, что всё к-кэ-э-кончено.

Липси пожал плечами.

– Надеюсь, – сказал он. – Очень на это надеюсь.

Весло ударилось во что-то мягкое. Вынырнула из буруна воды безглазая собачья голова. Следом явилось полусгнившее и почти совершенно голое тельце пинчера. Деллахи проводил труп взглядом, сплюнул за борт.

– Вы убьёте меня? – спросил Липси.

– Н-нет, – отозвался Деллахи, не поворачиваясь. – С-сэ-э… с чего бы?

Вдали стали видны очертания земли. Они едва просматривались через густой туман. Где-то здесь должна быть деревушка Лливенли, если Деллахи не ошибся. И если от неё что-нибудь осталось.

Он старался грести не очень быстро, чтобы не напрягать лёгкие. Каждый вдох в этом густом, как кисель, тумане грозил стать последним. Так что, когда лодка дошла до берега, уже подступал вечер. Определить это можно было только по часам, потому что внешне время суток в этом мире вот уже несколько недель как срослось в один грязно-серый ком, в котором не различить было ни утра, ни вечера, ни дня…

Лодка клюнула носом берег. Деллахи сложил вёсла, с которых капала густая зеленоватая муть. Натянул резиновые сапоги Маклахена – на пару размеров бы поменьше. Нахохлившийся Липси, кажется, так и не понял, что они доплыли – сидел уткнувшись носом в брезент и, кажется, спал.

Им повезло – они вышли точно на деревню, судя по маленькому лодочному причалу, очертания которого едва-едва выступали из тумана метрах в ста левее.

Не доносилось со стороны деревни ни собачьего лая, ни пения птиц, ни задушевного коровьего голоса. Тишина стояла такая, что слышно было скрип нерадостных мыслей, едва продирающихся сквозь мозги.

Липси завозился под брезентом, огляделся. Лицо его было смертельно бледно, а глаза осоловели, будто он не из дремоты вынырнул, а кое-как выполз из глубокого обморока или летаргического сна.

Деллахи, не говоря ни слова, перешагнул его ноги, выбрался из лодки.

– Выходите, нужно втащить её на берег, – сказал он.

Кряхтя, на скрюченных затекших ногах Липси кое-как перебрался на сушу. Вдвоём они долго втягивали лодку на галечную отмель, сторонясь ржавой морской волны, которая норовила лизнуть ноги.

Запыхавшийся Липси, мотая головой и тяжело дыша, присел на борт. Деллахи бросил на него мимолётный взгляд и пошёл в сторону деревни.

– Эй! – позвал Липси. – Передохнём.

Но Деллахи не оглянулся. Через пару минут услышал за спиной торопливый топот испуганного весельчака. Да, остаться одному в этой жёлтой влажной каше ядовитого тумана…

– Вы что, просто вот так возьмёте и бросите лодку? – пропыхтел Липси, поравнявшись с Деллахи.

– Б-боитесь, кто-нибудь у-угонит?

– Но-о… – начал было тот, потом усмехнулся: – Да, я сморозил чушь.

Деревня была пустынна и мертва – это стало ясно сразу, едва они вошли в неё. Ни один дом, похоже, не был разрушен, ни один забор не повален, но и жизни в этом поселении не было. Улицы, покрытые толстым слоем запекшегося и заледеневшего пепла не хранили на себе ни одного следа ноги, ни в одном окне не видно было бликов горящей свечи или керосинки. Стоял тяжёлый запах тухлого мяса, выносимый, наверное, ветром из коровников и собачьих будок.

Деллахи свернул в ближайшее подворье, когда-то бывшее ухоженным и наверняка богатым.

Коровник был пуст. От клеток крольчатника ветер доносил тяжёлый смрад разложения. В курятнике стояла абсолютная тишина.

Он поднялся на крыльцо дома, толкнул дверь. Та податливо открылась. Из дома пахнуло трупным запахом, который немедленно отшиб всякое желание входить.

Потоптавшись на крыльце, не обращая внимания на Липси, Деллахи спустился, сел на нижнюю ступеньку.

– Ну, и? – произнёс Липси, останавливаясь рядом.

– Ну, и, – пожал плечами Деллахи.

– Надо было плыть в Сент-Брайдс. Или в Милфорд-Хейвен.

Деллахи, не отвечая, поднялся, вышел на улицу. Вслед за ним пошёл снег – внезапно посыпался с неба, разгоняемый ветром, таял на лице и руках тяжёлыми грязными каплями.

В каком-то проулке под ботинком Деллахи вдруг протяжно и тонко засвистело. Свист вонзился в полную тишину иглой, ударил по нервам. Липси испуганно вскрикнул, шарахнулся в сторону. Деллахи быстро поднял ногу, вглядываясь в почерневшую соломенную труху и пепел.

Там лежал жёлтый и грязный резиновый утёнок с дырочкой-свистулькой в боку. Красный клюв. Чёрные глазки удивлённо смотрели на обидчика. Деллахи долго рассматривал игрушку, и в сердце его плескалась холодная пустота. Нет, он не верит в приметы и намёки судьбы. Да и не намёк это, а так… Поднял утёнка, отёр грязь, сунул игрушку в карман. Так лучше.

Следующая улица, в которую они свернули, вела к церкви, едва различимой в сгущающемся снежно-пепельном мраке. Они прошли половину, когда увидели…

На скамье у ограды сидел старик. Абсолютно лысый, тощий, измождённый старик в чёрных брюках, чёрном пиджаке и чёрной же рубашке. Вся одежда висела на нём мешком – куплена лет десять назад, когда тело его ещё не усохло до состояния жерди. Глаза старика неподвижно глядели на окно дома, стоящего напротив, и только губы беспрестанно шевелились – он что-то бормотал себе под нос.

Старик не обратил на Деллахи никакого внимания, когда тот подошёл, опустился перед ним на корточки и заглянул в глаза.

– Здравствуй, отец, – тихо произнёс Деллахи, чтобы не испугать старика. – Ты как здесь?

Старик не шевельнулся, не перевёл взгляда. И губы его не остановились в своём движении – продолжали что-то шептать.

Тогда Деллахи, поразмыслив минуту, поднялся и поднёс ухо к самому рту старика, в уголках которого собрались белые пятнышки пенистой слюны.

– …он тогда молодой был совсем, – едва расслышал Деллахи, – всё бегал и бегал по полям как селёдка по волнам где только ни находили его мать-то ему бывало и палкой так надаёт что из кожи впору сапоги шить а ему что шло что ехало всё не унимается каждое утро бывало под окном свистит собака у него была была была точно помню а как звали не помню ты помнишь нет…

Деллахи покачал головой, поднялся, взглянул на Липси.

– Что? – одними губами произнёс тот.

Деллахи многозначительно повертел пальцем у виска. Пошёл дальше.

– Мы что ж, просто так оставим его? – окликнул Липси.

– Б-боитесь, кто-нибудь его угонит? – не оборачиваясь повторил Деллахи свой давешний вопрос. И рассмеялся.

– Как-то это… не по-человечески, – настаивал Липси.

– Т-так оставайтесь с-сэ-э… с ним, – бросил Деллахи. – Б-будете о нём за-а-заботиться и проводите в по-о-последний путь.

– Мы не возьмём его с собой?

– К-куда?.. Ему и з-зэ-э-здесь хорошо.

Липси конечно прав – надо было плыть в Сент-Брайдс. Или в Милфорд-Хейвен. Вероятность найти там жизнь, или то, что от неё осталось, значительно выше…

Им повезло, когда они уже дошли до окраины Лливенли и собирались двинуться обратно: в поднимающейся на небольшой холм улице Деллахи заметил машину – маленький внедорожник "Опель", покрытый коркой оледеневшего пепла. Машина стояла у паба "Чёрный овен", довольно большого заведения для такой маленькой деревушки.

От машины на несколько шагов несло мертвечиной, а когда Деллахи открыл дверь, стала ясна причина вони – на заднем сиденье вытянулся дохлый доберман. Ключи торчали в замке зажигания. Видимо, хозяин остановился, чтобы пойти выпить пивка, или взять себе пару бутербродов на дорогу. И, пока он был в пабе, всё и началось. В наступившей панике, в сутолоке и кромешном ужасе было не до машины, оставленной под охраной добермана, и не до самого бедолаги-охранника.

А может быть, это была машина хозяина заведения. Как бы там ни было, владелец машины в неё не вернулся, и теперь, если она заведётся, их поездку на большую землю можно будет назвать очень удачной.

Он сходил в сарай ближайшего дома, вернулся с мотыгой. Под удивлённым взглядом Липси выбил в машине все стёкла, кроме лобового.

– З-за-а-задохнёмся, – пояснил он свои действия.

Потом, стараясь не дышать, мотыгой стащил с сиденья собачий труп. Следом стянул пропитанный гнилью чехол. Забрался внутрь, повернул ключ.

Машина завелась попытки с двенадцатой, но завелась!

Теперь оставалось получше обыскать паб, что они и делали следующие полтора часа. Багажник и салон заполнились коробками мясных консервов, бутылками пива, вина, виски и воды, мукой, спичками, сахаром, макаронами, чаем и кофе. Оставалось надеяться только, что лодка сможет всё это увезти.

– Х-хэ-э-хватит минимум на месяц, – одобрительно кивнул Деллахи. – П-потом можно б-бэ-э-будет приплыть е-ещё раз.

– Вы твёрдо решили вернуться? – спросил Липси, любуясь большой бутылкой джина, прихваченной напоследок: "На дорожку", – пояснил он.

– А вы? – Деллахи остановился у машины, заглянул спутнику в глаза.

Тот пожал плечами.

– Не знаю… Вообще, с таким запасом, – он кивнул на "Опель", – жить можно.

– М-мэ-э-можно, – кивнул Деллахи. – Н-но не здесь… Д-даже на острове, далеко от м-ма-атерика мы д-долго не протянем. А здесь, н-на большой з-зе-е-земле, один… В-возвращайтесь.

– Пожалуй, – задумчиво произнёс Липси.

– Угу… С-садитесь в м-мэ-э-машину, Л-лэ-э… Л-лэ-э…

– Липси.

– Да.

Деллахи наклонился, забросил в багажник последнюю коробку с макаронами. Захлопнул дверь.

– П-по-о-ехали…

В затылке вдруг взорвалось что-то с громким хлопком, и холодный тугой мячик боли ударился в мозги, выбивая из них сознание.

32. День двадцать пятый. Ллойд

Женщинам хорошо: они выносливей, здоровей и мудрей мужчин. В критической ситуации, в опасных условиях их организм способен быстро мобилизоваться и подпитываться из скрытых резервов, отмеряя строго необходимую дозу. В то время как организм мужчины, подобно пороховому заряду патрона, даёт огромную, но быстро угасающую мощь.

Сегодня они исходили всю юго-западную сторону острова в поисках брошенной деревни, о которой говорил Маклахен. Но ничего не нашли. Ни одной доски, которая могла бы послужить им дровами. Все оставшиеся стулья и столы были сожжены, несмотря на бурные протесты Ллойда. Беатрис предлагала выломать дверь коровника и разобрать тот сарай, в котором стояла лодка, и причал, но разве мог Ллойд позволить! Ведь это его отель, его будущий доход, его надежда на обеспеченную жизнь. Это его сарай и его дверь, которые потом нужно будет восстанавливать, если сейчас разобрать ради нескольких часов тепла. Нет, это слишком дорогая плата. Они каждый раз чуть не дрались, когда Беатрис заводила об этом речь. В конце концов милая смирилась.

На улице было холодно, промозгло и зловонно. Потом поднялся ледяной ветер, посыпал снег. Дышать стало немного легче, но летний тонкий пиджак совершенно не защищал от холода, так что Ллойд совсем окоченел.

Хотя ходили они не долго, не больше часа, однако вернулись в гостиницу совершенно разбитые, измождённые и задыхающиеся. Не раздеваясь, легли в кровать, накрылись двумя одеялами. Беатрис уснула, кажется, моментально, едва её голова коснулась подушки. А Ллойд всё никак не мог согреться. Его лихорадило, потряхивало, живот пел свою заунывную песнь голода, а сердце, которое он раньше почти не слышал, бухало так, что оставалось только удивляться, как оно не разбудило Беатрис.

Он не мог бы сказать, сколько прошло времени в бесплодных попытках заснуть. Комната давно уже погрузилась во мрак, когда в коридоре послышались чьи-то шаги. Слабые блики света, проникшие под дверь и в щели, говорили о том, что кто-то идёт по коридору со свечой или керосинкой.

Но кто бы это мог быть? Ведь в отеле нет никого, кроме них с Беатрис. Быть может, это Джайя? Но откуда бы ей взяться… Наверное, вернулись Липси и Деллахи. Конечно!

Он хотел разбудить Беатрис, но в последний момент передумал. Осторожно, чтобы не потревожить её, опустил ноги на пол, нащупал ступнями ботинки, натянул их. Тихонько поднялся и, неслышно ступая, направился к двери.

Он ещё не успел взяться за ручку, когда снаружи в дверь постучали – тихонько, ногтем.

Мысленно чертыхнувшись, он оглянулся на Беатрис – не разбудил ли её нежданный гость. Любимая спала, свернувшись калачиком, спиной к нему.

Тогда, не дыша, он медленно-медленно нажал на ручку и приоткрыл дверь. Выглянул наружу. Тот, кто стучал, уже уходил по коридору дальше. В руке он держал тусклую керосиновую лампу, не позволявшую разглядеть ничего, кроме спины то ли в длинном плаще, то ли с накинутым поверх куском брезента. Быть может, прибыло спасение? Деллахи рассказал про них там, на большой земле, и теперь за ними пришёл катер.

Ллойд ступил в коридор, аккуратно, чтобы не стукнуть, прикрыл за собой дверь.

– Эй! – позвал он шёпотом. – Кто здесь? Липси, это вы?

Человек не ответил, но остановился и вполоборота посмотрел на Ллойда. Лица его видно не было, но по росту Ллойд мог бы сказать, что это не Липси. Липси был, кажется, ниже. Впрочем, в темноте определить точнее было невозможно.

Человек махнул рукой, словно приглашая следовать за собой, и пошёл дальше.

Ллойд пожал плечами и двинулся за ним. Он старался не топать, но всё же идти побыстрей. И тем не менее, не успел догнать идущего впереди прежде, чем тот стукнув дверью, скрылся в какой-то из комнат.

"Это сон, – внезапно подумал Ллойд. – Всё это мне снится. Конечно".

Однако, едва уловимый запах сожжённого керосина, оставшийся в коридоре и холод, после тёплого сна рядом с Беатрис проникавший до костей, не оставляли сомнений: он не спит.

Ллойд дошёл до двери, за которой скрылся Липси, тихонько приоткрыл её и проскользнул внутрь. Комната была большая, больше даже прачечной, в которой он жил поначалу. И чем-то неуловимо напоминала её: тут и там были свалены кучи тряпья, пахло мылом и немного плесенью.

Едва Ллойд прикрыл за собой дверь, человек, остановившийся посреди комнаты, повернулся и отбросил с головы капюшон.

Лампу он вынес на вытянутой руке вперёд, словно хотел получше осветить и рассмотреть Ллойда, поэтому лица его тот видеть не мог.

– Ну, здравствуй, сынок, – произнёс человек голосом Маклахена.

По жилам Ллойда томящей слабостью растёкся страх.

– Хозяин?! – выдохнул он. – Но как же?..

– Я, – подтвердил Маклахен. – А хорошо мы с тобой их провели!

– Мы с вами?

– Это ты здорово придумал, сынок. С верёвкой-то.

– Но я ничего…

– И очень хорошо, что сохранил деньги, – продолжал Маклахен, не слушая. Он подошёл к столу, поставил на него свечу и задёрнул шторы на окне. – Только зря ты пустил этих в комнаты, зря. Но ничего, сынок, мама сказала, что профессор Локк.

– Что? – не понял Ллойд, почему-то испугавшись за профессора. – Что – профессор?

– А вот и мама, – произнёс Маклахен, прислушиваясь.

Ллойд тоже услышал, как сзади тихонько скрипнула дверь. Он повернулся и едва не закричал, потому что в комнату, со свечой в руке, вошла Меган Маклахен.

– Не ори, насекомое! – прорычал сзади Маклахен.

– Тише! – взмолился Ллойд.– Тише! Вы же разбудите Беатрис.

– А ты всё такой же, – рассмеялся хозяин.

– Меган, – Ллойд потянулся к хозяйке, но тут же обжёгся о свечу и отдёрнул руку.

– Что, милый? – спросила Беатрис.

Она положила свою тёплую ладонь на его щёку.

– Это ты хорошо придумала про верёвку, – пропыхтел сзади Маклахен. – Сам бы он ни за что не додумался, этот сморчок.

– Тише, – отозвалась Беатрис. – Тише, он услышит! – И Ллойду, гладя его щёку: – Ми-илый… Ми-илый…

Остро запахло химией. Ллойд хотел оттолкнуть руку Беатрис и броситься к двери, но ноги почему-то перестали слушаться его… Он хотел закричать и не смог.

А тёплые пальцы Беатрис лёгкими, едва ощутимыми касаниями бегали по его лицу – разглаживали морщины на лбу, тревожили щетину на подбородке, щекотали веки. От пальцев слабо, почти неуловимо, пахло её духами, которые так невзлюбил Маклахен. В комнате было абсолютно темно, из чего он заключил, что уже наступила ночь.

– Ми-илый, мой ми-илый, – шептала Беатрис. – Исхуда-ал… заро-ос…

Она лежала рядом, приподнявшись на локте, склонившись над Ллойдом. Голос подрагивал нежностью, жалостью и ещё чем-то, идущим изнутри её естества – глубоким, невнятным и тревожным.

Взглянув на её улыбку, он снова закрыл глаза.

– Тебе снилось что-то плохое? – спросила она.

Он пожал плечами и только теперь согласился, что это уже не сон.

Беатрис улыбнулась поцеловала его в кончик носа. Потом в щёку. Коснулась губами губ. Она вдруг стала задумчивой и серьёзной. С минуту разглядывала лицо Ллойда непонятным и как будто строгим взглядом. Потом её губы снова приблизились к его губам. Поцелуй был странным, неудобным и не очень приятным. Губы Беатрис с такой силой прижались к его губам, будто хотели пробраться к нему в рот. Что-то твёрдое и влажное – наверное, её язык – скользило и щекотало. Это продолжалось так долго, что рот его наполнился слюной, а он не мог её сглотнуть – это было бы слишком громко и неудобно. И наверняка помешало бы Беатрис.

– Ты что как деревянный? – прошептала она, отрываясь от него.

Не очень-то приятно услышать такое в минуту ласки. Могла бы спросить и как-нибудь понежней.

Он пожал плечами:

– Нормальный, – и наконец-то сглотнул слюну.

Она погладила его волосы, любуясь. Потом снова припала к губам. Он попытался дышать носом, но сопение было слишком громким, так что пришлось задержать дыхание. А рука Беатрис вдруг скользнула под пиджак, быстро расстегнула пуговицу на рубашке. Тёплая ладонь коснулась его кожи, устремилась куда-то под мышку. Это было приятно и неприятно одновременно. В том, как Беатрис целовала его, в её торопливой ласке, в участившемся дыхании было что-то… что-то неприличное, животное, слишком откровенное.

А она оторвалась от губ, торопливыми поцелуями покрыла его лицо, глаза. Её тёплое дыхание и влажные губы сместились куда-то к уху, и уху сразу стало щекотно, а внутри живота что-то дёрнулось, поджалось и разлилось по всему телу беспокойно-горячим и невесомым.

Ллойд почувствовал, что Беатрис уже всем телом, крепче и крепче, прижимается к нему. Он пытался понять свои чувства, но что-то в голове мешало; а ещё мешала торопливая и агрессивная нежность Беатрис.

Вспомнив, он сосредоточился на своём теле, прислушался к нему, пытаясь определить отвердело ли что-нибудь там, внизу.

– Милый, ты не любишь меня? – Беатрис остановилась, заглядывая ему в глаза. – Ты… ты не хочешь меня?

– Я не знаю, – прошептал он, морщась. – Я никогда… Я ещё ни разу…

– Постой… Ты… У тебя никогда не было женщины?

– Ну почему же… В общем…

Больше всего ему хотелось сейчас оказаться где-нибудь в другом месте. Во сне, в море, в уютной клинике… или даже в сарае, рядом с мёртвой коровой. Зачем, зачем Беатрис всё это затеяла?!

– Ничего, мой хороший, – прошептала между тем она, гладя его по щеке. – Всё будет хорошо. Ты только не волнуйся, ладно? Я помогу тебе.

– В чём? – не понял он.

Она не ответила, припала к его губам.