5. День первый. Нид Липси
Почему уход жены всегда оказывается таким внезапным? Даже если ты давно к нему готов, если всё уже восемь раз обсуждалось, ты предупреждён, а значит – вооружён, всё равно: всё равно ты оказываешься на берегу после внезапного кораблекрушения, совсем один, оглушённый, мокрый, жалкий, ничего не понимающий.
Может быть, у других это бывает иначе, но у Нида Липси каждый раз было именно так. Только не надо думать, что Нид Липси – этакий кузнечик, попрыгунчик по жизни, прыгающий от одной женщины к другой – отнюдь. Четыре брака – это ещё не повод думать о человеке плохо, хотя, – не исключено, – это причина задуматься о том, что в человеческом обществе что-то устроено не совсем правильно.
Отрадой Нида Липси по жизни были не женщины; во всяком случае, главным образом не они. Отрадой Нида Липси были: трубка, бридж, логика и хорошее настроение. Последнее было не врождённым, а благоприобретённым – своеобразным следствием философского взгляда на жизнь, воплотившегося в целом своде правил, записанных каллиграфическим почерком в нескольких записных книжках и тщательно пронумерованных.
Липси не мог бы точно сказать, какая из бывших жён любила его больше. Впрочем, он вообще не был уверен, что какая-нибудь из них (кроме первой, разумеется) его любила. Более того, он даже не мог бы с уверенностью утверждать, что сам любил хоть одну из них (кроме первой, конечно). Он слышал, что бывает иначе, что иногда вторая или третья, и так далее, любовь оказывается самой значимой, но это был не его опыт – костюм повторных браков не пришёлся ему по размеру, и чем дальше, тем неказистей оказывался пошив.
Но как бы то ни было, четвёртый развод оказался для него таким же громом среди ясного неба, как и первый. Потом он несколько дней лежал на берегу, смотрел на уже спокойное после минувшего шторма море жизни и не мог сообразить, где он и что ему дальше делать. И лежал бы ещё неделю, если бы корабли и подводные лодки азиатов не принялись ровнять с землёй Уитби. На это им понадобилось всего-то полдня.
Липси не любил войну. Разумеется, мало кто любит войну, но Липси особенно её не любил. По крайней мере, ему так казалось.
Возник вопрос, куда бежать. Оставаться в разрушенном городке и ковыряться в обломках прошлого не было ни смысла, ни желания. Вопрос был решён быстро: Уэльс давно манил его в родные пенаты. Собственно, родные пенаты были проданы давным-давно, поэтому остро вставал вопрос о жилье. Правительство, которое грозилось компенсировать потерянное в войне имущество, не торопилось исполнять свои обещания. Оно и понятно: где правительству набраться столько денег! Экономика просто не поспевала за успехами китайцев в разрушении мира.
Посчитав оставшиеся после развода средства, он понял что хватит их в лучшем случае на аренду собачьей конуры где-нибудь на задворках родного Пембрукшира, у не слишком прижимистого фермера. Поэтому, когда, приехав в милый сердцу Милфорд-Хейвен, Липси услышал по радио рекламу отеля "Остров" с прямо-таки смешной ценой за комнату, он ни минуты не сомневался: Бог не оставил его, несмотря на все его прегрешения и сумятицу войны. Липси позвонил по указанному телефону и через два дня ему пришёл по почте жёлтенький листок – бронь. Со смешной записью: "Остров Гир, Маклахен-холл, отэль "Остров", йужная часть, комныта з горденией".
На паром он опоздал. К счастью, почти следом за паромом собирался отчалить небольшой катер на Грасхольм – хозяин какой-то тамошней забегаловки вёз домой запас продуктов. Липси удалось напроситься пассажиром.
– Хм, – произнёс Кол, хозяин катера, когда Липси рассказал ему, куда и зачем направляется. – Я тебе так скажу, приятель: давай-ка ты лучше на Грасхольм, ей бо. Гостиница или там подворье тебе, можа, чуть подороже встанет, но зато… – и замолчал, жуя губами.
– Но зато – что? – уточнил Нид.
– Да то, – отмахнулся Кол. – Если не послушаешь меня, потом поймёшь. Да только поздно будет, ей бо, точно тебе говорю.
Радужное настроение Липси слегка омрачилось от этих смутных намёков, но калькулятор, работающий в мозгу, подсказывал, что "чуть подороже" его кошелёк может не потянуть.
– Ну, я думаю, хозяин не убийца хотя бы? – попытался он разговорить своего капитана.
Но тот не произнёс больше на эту тему ни слова, а только потягивал из бутылки "Гиннесс" да распространялся на тему ультиматума, который поставили Англии китайцы. И только уже высаживая Липси на причал острова Гир, обмолвился:
– Хозяин-то "Острова", Маклахен… Пирс этот… Он того, ей бо…
И повертел пальцем у виска.
– Чего – того? – крикнул вслед отплывающему катеру Липси, чувствуя себя обманутым и на грани чего-то страшного. – Сумасшедший, что ли?
– Проклятый он… – донеслось с кормы.
– Ага… – задумчиво пробормотал новоявленный обитатель острова Гир. – Ага… Вот оно что, значит… Проклятый…
– Ну и ладно, – успокоил он себя, поразмыслив. – Это же он проклятый, а не я. Мне-то что до его проклятья.
И, насвистывая для придания себе пущего безразличия и храбрости, стал легко подниматься на холм, на вершине которого устроился отель "Остров". Благо поклажа совсем не тяготила – небольшой саквояж, в котором не было почти ничего из прежней жизни, а только вновь приобретённое. Впереди уже подходила к дому пара – странновато, как-то совсем уж по-домашнему, одетый мужчина нёс большой чемодан, а позади и чуть в стороне шествовала черноволосая дама. "Ну вот, – подумал Липси, – По крайней мере, я буду тут не один".
Что-то сосало под ложечкой: то ли жалость к ушедшей навсегда жизни, то ли страх перед новой жизнью – неведомой и, возможно, недолгой. Но он зачитывал по памяти свои любимые места из записных книжек, и ему становилось легче. К двери "отеля" он подошёл уже взбодрившимся, почти весёлым.
Убранство гостиной, в которой он оказался, не впечатляло, но он и не ожидал чего-нибудь этакого за пять-то фунтов в день.
Массивный, длиннорукий, мощный человек, в котором Липси сразу определил хозяина, сидел на табурете перед радио, стоящим на тумбочке у стены и вещавшим на всю комнату так весело, будто и не было никакой войны.
"Сегодня тринадцатое июня, – жизнерадостно тараторил диктор, – сто двадцать седьмой день Большого Бума. Девятнадцать часов пятнадцать минут местное время, с вами радио "Дредноут" и Кевин Джонс.
Радио "Дредноут" – возьми с собой в бомбоубежище!
Только сегодня в "Даланхолле" свечи по семь фунтов девяносто девять стерлингов, ха-ха! Это была шутка – про стерлинги.
Итак, к последним новостям.
Загадка Сфинкса больше не загадка! Сегодня, в результате ракетного удара русских разрушен знаменитый египетский сфинкс. Многотысячелетнего монстра больше не существует – от него осталась только задняя часть туловища. Только задница осталась от сфинкса, ребята, ха-ха! Внутри чудовища обнаружены многочисленные пустоты, представляющие собой комнаты, в которых захоронены мумии неизвестных науке человекообразных существ. Скорее всего, это пришельцы из космоса, почитаемые древними мусульманами в качестве богов. Все они сожжены разъярёнными солдатами израильской армии.
Китайцы нанесли ядерный удар по Праге. Войска коалиции отступают. Они не способны защитить тебя даже от микробов, но зато у тебя есть мыло "Уайт Гард", которое защитит и от микробов и от китайцев.
В Кардиффе сегодня прошёл очередной, семнадцатый, гей-парад, посвящённый дню Солидарности. В параде принял участие певец Майк Сьюзи, который продемонстрировал собравшейся публике голый зад и спел гимн пацифистов. Новый диск Майка Сьюзи ты можешь купить в "Мьюзикбридже" всего за…"
Липси терпеливо выслушал всю это чушь. Он приготовился слушать долго, но тут хозяин оборвал Кевина Джонса на полуслове.
– Чёртовы ослы! – выругался он, не поворачиваясь и не ведая о прибытии Нида Липси. – Каждый раз одно и то же! И ни слова о перспективах гостиничного бизнеса. Кому интересна грязная задница этого педика?! Кому интересны чёртовы мумии?! С тех пор как началась война, ничего не изменилось. Только цены лезут вверх да люди падают вниз. Как будто им ещё есть куда падать!.. Стадо! Развращённое, распущенное, жадное, вечно голодное, похотливое, трусливое, бестолковое стадо. Тьфу!
– Кхм, – осторожно и вежливо произнёс Липси. – По большому счёту, вы правы. Во многом просто не могу с вами не согласиться. А кое о чём мог бы и поспорить. Вечерком, за доброй раскуркой и бутылочкой виски.
Хозяин нисколько не испугался, не вздрогнул от неожиданности. Он медленно повернулся и воззрился на гостя.
– Здравствуйте, – вежливо поздоровался Липси и сделал пару робких шагов в сторону дивана.
– Ну, здорово, коли не шутишь, – отозвался хозяин. В деревянном лице его ничего не отразилось: ни гостеприимства, ни радости новому постояльцу – ничего.
– Это вы угадали, – с готовностью улыбнулся Липси, – пошутить я люблю.
– А твои шутки нам тут без надобности, – был ответ.
Равнодушная грубость покоробила непривычную к такому обращению душу Липси, но возражать он не стал. В конце концов, кто он тут такой – всего лишь потенциальный постоялец с жёлтой карточкой брони. Если хозяин не намерен выслушивать шутки постояльцев, он в своём праве. Ведь логично же? Логично.
– А я у себя в комнате шутить буду, – миролюбиво кивнул Липси. – У меня забронирована комната.
– Это как так? – хозяин сдвинул свои кустистые прямые брови совсем уж недружелюбно.
Липси с готовностью достал жёлтую карточку и прочитал вслух запись о "комныте з горденией".
– Вот, извольте убедиться, – протянул он листок хозяину.
– Будь ты проклята! – гаркнул тот столь внезапно и раскатисто, что гость невольно вздрогнул. – Узнаешь ты у меня, чёртова вошь!
– Простите?
Хозяин выхватил из его руки карточку и разорвал с такой яростью, что Липси сразу вспомнил капитана Кола: его слова и жест пальцем у виска.
– Кого простить? – хозяин уставился на посетителя тяжёлым взглядом. – Хотя, какая разница – кого. Всё равно не прощу… Что ты умеешь делать?
Липси совсем растерялся.
– Что вы сказали, простите? – переспросил он.
– Я спросил. Спросил, что ты умеешь делать.
– Э-э… – ситуация становилась какой-то совсем уж неординарной. Ещё минута, и он, пожалуй, действительно пожалеет, что не послушал Кола. Ну что ж… Немного юмора, чуть-чуть жизнерадостной иронии, капелька дурашливой игривости разбавят тяжелую атмосферу странноватого разговора. – Что я умею делать… Да много чего, кхм. Например, курить трубку…
Липси быстро извлёк из кармана свою любимую трубку, сунул в рот, пососал. Остывший аромат табачного перегара придал ему бодрости и он продолжал:
– Или, вот, играть в бридж, – ещё не распакованная колода карт была извлечена из другого кармана и продемонстрирована хозяину. – Ещё могу вырезать из бумаги льва. Или верблюда… Видели бы вы, как ловко я это делаю! Во-от… Могу также…
– Чушь! – нетерпеливо перебил хозяин, не замечая иронии, игнорируя юмор и наплевав на игру. В лице его отразилась пренебрежение и даже брезгливость, словно Липси предложил ему, честному человеку, нечто непотребное. – Чушь. Кому это надо.
– А-а, вы изволили спрашивать в смысле общественной пользы, видимо, – посерьёзнел Нид. – Ну, в этом смысле я тоже умею немало. Могу написать письмо в организацию, умею очень быстро считать на калькуляторе. Отлично знаю правила уличного движения и могу водить машину. Владею логикой предикатов… Что ещё… В общем-то, я по роду деятельности – коммивояжёр.
– Чушь! – отрезал хозяин.
– Э?.. Ну-у…
– Тебе никто здесь не позволит жрать хлеб втуне.
Липси понял, что сходит с ума.
– То есть… – промямлил он. – Вы хотите сказать, что… Вы имеете в виду…
– Фамилия у тебя какая-то не такая. Ты цыган?
Всё больше и больше становилось у Липси причин сомневаться в здравомыслии хозяина. Он попробовал прикинуть, что будет, если сейчас повернуться, бросить этому грубияну что-нибудь дерзкое напоследок и вернуться на причал. Ничего хорошего не получалось – одна только пугающая неопределённость.
– Э-э, нет, простите, – пробормотал он, чувствуя, что меняется в лице. – Вас, вероятно, сбила с толку моя фамилия. Или вы неправильно расслышали. Липси. Моя фамилия – Липси. Не Джипси [Gipsy англ. цыган].
– Ты болтай, да знай меру! – прорычал хозяин. – Пирса Маклахена сбить с толку никому ещё не удавалось! И уж точно не тебе, чёртов сын. Я спросил, цыган ты или нет? К чёрту твою фамилию!
– Позвольте, мистер, – Липси наконец переступил через свою осторожность и смирение. – А нельзя ли чуть повежливей? В конце концов я вам тут не…
– Не позволю, – перебил Пирс Маклахен. – А можно здесь только то, что я разрешил.
– Тогда разрешите мне лишиться вашего общества! И удалиться в свою комнату с гарденией.
– Не разрешу. Эта комната уже занята.
– Моя комната занята?! – оторопел Липси. – Это как же так?
– Твоя комната? – протянул Маклахен. – Ха! Твоей комнаты здесь нет, оборванец. Ни одной. Комната с гарденией занята, я сказал. Будешь жить в курительной.
– Что?
– Ты же так любишь курить трубку, – усмехнулся хозяин. – Вот и будешь жить в курительной. А не хочешь – убирайся. Никто тебя не держит. У меня и так отбоя не будет от постояльцев.
– Но позвольте… – попытался было Липси воззвать к разуму этого человека.
– Не позволю! – перебил хозяин. И его деревянное, вырубленное из цельного куска дерева, лицо стало каменным.
– Я буду протестовать, – промолвил Липси, сам пугаясь собственных слов. Протестовать он вряд ли умел. Пожалуй даже, протест совершенно точно не входил ни в разряд его умений, ни в путаницу намерений, ни в число привычек.
– Можешь начать прямо сейчас, – спокойно ответил хозяин. – Ещё успеешь на паром.
– Но разве можно жить в курительной? – сделал Липси последнюю попытку воззвать к разуму этого человека. – Это… Это вредно для здоровья. Это… это не по-человечески, в конце концов.
– У тебя будет время убедиться, что жить можно везде, где можно сдохнуть.
Кхм…
Ну что ж… Кажется, сделать ничего нельзя. Тогда что остаётся?.. Подчиниться обстоятельствам. В конце концов, всё не так уж плохо; почти наверняка могло быть значительно хуже. Например, хозяин мог поселить его в… простите, в сортире. Или вообще отказать в постое. Или…
– Ну что ж, – вздохнул Липси. И уже почти жизнерадостно произнёс: – Спеши изведать неизведанное и прожить не прожитое! Правило номер сто тридцать два из записной книжки номер три. Есть ещё правило за номером шестьдесят восемь, которое гласит…
– Плевать, – коротко перебил Маклахен.
– Да?.. Кхм… А ведь вы, пожалуй, правы, – рассмеялся Липси почти искренне. Ведь действительно – плевать! Я запишу это под номером…
– К дьяволу, – бросил хозяин.
– И вы опять же правы! – с готовностью кивнул Липси. – Всё очень просто: можно записать под любым номером – какая, собственно, разница. Вы проводите меня в мою ком… в мою курительную?
– Я тебе не проводник.
– А ведь верно, – тут же согласился новоселец. – У хозяина пансиона много дел поважнее, чем разводить по комнатам пос…
– Как ты назвал мой отель? – угрожающе медленно произнёс Маклахен.
– Ах ты ж, бестолковая моя голова! – Липси звонко шлёпнул себя ладонью по лбу. – Отель! Ну конечно же – отель!
– Выйдешь вон через ту дверь. В конце коридора – направо.
6. День первый. Гленда
Она могла бы поручиться, что в двадцать лет жить хочется гораздо больше, чем, например, в тридцать или пятьдесят. Конечно, двадцать лет – это немало, это, можно сказать, приличный (чуть не ляпнула "преклонный") возраст, по-своему непростая пора перехода от юношеской беспечности к зрелой рассудительности. И не говорите, что когда вам было двадцать, вы были ещё наивны и даже где-то глупы. Это ваше личное дело. Теперь, когда вам в полтора (два? три?) раза больше, вы конечно можете смотреть на себя того с высоты прожитых лет. Но не надо всех грести под одну гребёнку! Двадцать прожитых лет Гленды – это её двадцать лет и они никак не равняются вашим двадцати годам, вот.
За свои двадцать Гленда успела довольно много. Она успела немало узнать в школе и ещё больше забыть. Она исхитрилась поучиться в колледже, почти в нём не учась, и бросить на самом интересном месте. Гленда умудрилась абсолютно случайно сняться в одной серии какого-то сериала и при этом остаться всё той же милой, доброй и немного взбалмошной Глендой. Один раз она, к стыду своему, была совершенно – в стельку – пьяна. Это было так мерзко, что на следующий день Гленда дала себе зарок всю оставшуюся жизнь не брать в рот спиртного. Она дважды стала жертвой мошенников, купив два абсолютно одинаковых и столь же совершенно ненужных ей миксера. Гленда трижды перечитала "Над пропастью во ржи", так и не поняв, зачем она это делает. Гленда четырежды безумно влюблялась.
И, наконец, самое главное – она один раз забеременела. Теперь в этом совершенно точно нет никаких сомнений. Какие сомнения, когда ему уже почти три месяца!
И, наконец, в свои двадцать она решила сохранить ребёнка, став на всю оставшуюся жизнь матерью. Довольно ответственное и жизнеутверждающее решение, согласитесь. Вот и говорите после этого, что двадцатилетняя девушка – это нечто такое неуловимое, воздушное, беспрестанно лопочущее разные глупости и совершенно безответственное!..
И ещё вот что. В свои двадцать Гленда не по-наслышке узнала, что такое война. Харольд, отец её будущего Остина погиб через четыре дня после того, как был призван. А мать была искалечена в бомбёжке, там, в Германии, куда уехала жить за пять месяцев до начала войны, и где умерла в госпитале, так и не выйдя из комы. Если бы перед смертью она пришла в себя и вспомнила бы о Гленде – хотя бы раз прошептала в бреду её имя, девушке было бы гораздо легче. Не спрашивайте, почему – бестактно задавать такие вопросы. Хотя отношения с матерью давно разладились – и ещё больше после знакомства Гленды с Харольдом, – всё же нить, связующая двух родных людей… В общем, вы понимаете.
Оставшись в этом мире совсем одна (многочисленные подружки не считаются), Гленда растерялась и долгое время не понимала, как ей жить дальше и жить ли вообще. Но поскольку она была уже умудрённая годами женщина, то несомненно пришла к единственно верному решению – жить, конечно жить: ради Остина и чтобы доказать всем этим китайцам, индусам и славянам, что жизнь всего человечества и жизнь её, Гленды, – в деснице божьей, но никак не в грязных руках этих безбожников и злодеев. Впрочем, конкретно против индусов Гленда ничего не имела. Равно как и против китайцев с русскими. Она всегда точно знала, что место под солнцем найдётся для любого, кто готов жить, не причиняя неудобства и боли другим.
Когда эти дурацкие китайцы объявили Англии ультиматум, Гленда испугалась. Она догадывалась, что сдаваться на милость каких-то янычар никто не станет, а значит, ядерный удар, которым грозили эти самые янычары, неизбежен. Про ядерную войну и её последствия Гленда почти ничего не помнила из того, что когда-то знала. Помнила только, что смерть практически неизбежна – не сразу, так потом.
Спасая своего Остина, она влилась в ряды беженцев. И через неделю метаний, скитаний и непрестанных волнений оказалась на острове Грасхольм, далеко-далеко от своего родного Телфорда.
Там она едва спаслась от какого-то приставучего полупьяного рыбака, и всё только затем, чтобы выяснить, что последний номер в гостинице достался прибывшей на пять минут раньше семейной паре. Ей пришлось второй раз спасаться от рыбака и долго дрожать от холода на продуваемом всеми морскими ветрами причале. И если бы не катер, хозяин которого отправлялся на большую землю, то Гленда дрожала бы так до самой ночи, а за ночь наверняка умерла бы на берегу от холода и страха. А может быть, приставучий полупьяный рыбак надругался бы над ней и утопил под причалом, заметая следы совершённого преступления.
Уже на катере она подслушала разговор капитана с другим пассажиром, из которого узнала, что в пансионе на острове Гир полно свободных мест. Все ужасы, касающиеся хозяина гостиницы, которые собеседники принялись сочно смаковать, Гленда старательно пропускала мимо ушей. Она уговорила капитана за отдельную плату сделать крюк и высадить её на Гире.
По-вечернему притихший маленький остров – этот прыщик на лысине моря – сразу погрузил её в такое уныние, что она села тут же, на деревянной скамеечке, на причале, и принялась плакать. Возможно, она плакала бы дольше, если бы не холодный ветер и не сумерки, которые опустились как-то внезапно. Такого стремительного наступления темноты Гленда никогда не наблюдала в городе, а потому испугалась. Она кое-как оторвала от земли свой тяжеленный чемодан и стала подниматься на холм, на вершине которого застыла под холодным небом гостиница. Вид её был мрачен и неприветлив – особенно, наверное, потому, что ни одно окно не светилось, намекая на уютный вечер с вязанием на коленях, за партией в "фараон" или за чашечкой чая.
Маленькая гостиная в которой она оказалась, пропахла картофельным пудингом недавнего ужина, жареной курицей и хлебом. Эти запахи голодная Гленда различила сразу и прежде, чем разглядела в полумраке неприветливое и страшное лицо человека, который сидел за столом и курил отвратительного запаха самокрутку.
С грохотом опустив на пол чемодан, она улыбнулась прямо в хмурый взгляд сидящего и сказала:
– Наконец-то! Наконец-то я добралась.
– Так-так, – произнёс человек, не слишком-то дружелюбно оглядывая Гленду. – Кого ещё чёрт принёс?
Гленда всегда старалась не замечать грубости, если, по её мнению, ей грубили. Ведь если грубят со зла, то своим недовольством ты только распалишь грубияна. А если грубят просто потому, что иначе не умеют, то и вообще какой смысл сердиться и протестовать? Всё равно не исправишь человека. Это нужно время и много стараний, чтобы человека исправить. В свои годы Гленда пока ещё твёрдо верила в то, что любой человек, даже закоренелый мерзавец, поддаётся исправлению.
Она вежливо поздоровалась и не получила никакого ответа на приветствие. А на вопрос где можно было бы найти хозяина заведения – ей сквозь зубы ответили, что это заведение называется отелем. И добавили что-то вроде: "Даже слепая курица сразу поняла бы, кто здесь хозяин".
– Вы не поможете мне внести чемодан? – невинно спросила она, пуская в ход самые задушевные, как ей казалось, нотки своего негромкого голоса.
– Ты его уже внесла, – был ответ.
– Ой, и правда, – улыбнулась она. – Кое-как внесла. Но вы поможете мне донести его до комнаты?
– Я тебе не носильщик…
В голосе говорящего ей не слышалось ни неприязни, ни злости, ни плохого настроения. Просто у человека была такая манера общаться. Ну ладно, что ж теперь, будем стараться избегать лишнего общения с ним, – подумала Гленда.
– Я – хозяин отеля, а не мальчик на побегушках, – продолжал между тем этот сердитый человек. – Да и комнаты у тебя здесь нет, так что тащить эту рухлядь некуда.
Гленда улыбнулась. Самой своей обезоруживающей улыбкой.
– Но ведь будет же! – задорно возразила она. – Мне сказали, что в вашей гостинице…
– Это не гостиница! – оборвал её хозяин таким тоном, каким с ней ещё никто и никогда не разговаривал. – Запомни, чёртова кукла, это не гостиница! Отель!
– О, боже! – выдохнула Гленда, чувствуя, как краснеет от стыда лицо и тяжелеют от страха ноги.
– Не поминай имя господне всуе! Что умеешь делать?
– Делать?.. – Гленда никогда не была особо высокого мнения о содержателях гостиниц и знала много смешных анекдотов о их странноватых привычках. Но вот такого вопроса она совсем не ожидала и потому растерялась. – Я студентка. Немного, правда, бывшая… Меня зовут Гленда. Училась на факультете…
– Я не спрашиваю, где ты училась. Плевать мне. Понятно?
– Но…
– Тебе понятно?!
Хозяин хлопнул ладонью по столу так, будто собирался его развалить. Гленда вздрогнула и приготовилась бежать от этого сумасшедшего.
– Д-да, сэр, – промямлила она, чтобы он не убил её прямо тут же.
– Ты не цыганка? – спросил хозяин уже спокойнее, но подозрительно прищуриваясь.
– Что?.. – опешила Гленда. – Но… но вы же видите, что у меня лицо европейского типа, и одета я…
– Ладно, – бросил хозяин, поднимаясь, – будешь горничной.
– Горничной?! Но… Послушайте, по какому праву вы…
– Если не хочешь, можешь идти откуда пришла. Паром подождёшь на причале. Здесь ты мне до утра не нужна.
До утра?! На причале… О, господи!.. Нет уж, хватит с неё на сегодня причалов, рыбаков и катеров с паромами!
– Нет, – жалобно произнесла он. – Нет, я не могу уйти. Мой дом разрушен бомбардировкой. Мне негде жить.
Это – ложь во спасение, а не ложь ради лжи, – утешила она себя, заставляя лицо не краснеть. Если её дом ещё не разрушен, то ведь всё равно его разрушат в ближайшей бомбардировке… Бедный домик! Ужасная гостиница!
– Не моё дело, – отмахнулся хозяин. – Негде жить – не живи.
– Я буду горничной, конечно, – сдалась несчастная Гленда. – У меня и опыт этой работы есть. Позапрошлым летом я как раз подрабатывала в одной…
– Жить будешь в мастерской, – перебил хозяин.
– Где?!
– Глухая, что ли? В мастерской, я сказал. Там есть верстак. На нём можно спать и есть. Заодно будешь убирать там. На день будешь уходить. Чтобы не мельтешила перед глазами, когда мне надо будет что-нибудь поработать.
– Какой ужас! Но разве можно жить в мастерской?!
– Нельзя? – прищурился хозяин.
– Можно! – пылко воскликнула Гленда, а нос её предательски шмыгнул. – Я ещё никогда не жила в мастерской и не спала на… на этом… как вы его назвали, простите?
– Можешь идти.
– Да-да, конечно. Но вы покажете, где мастерская с этим… как его?
Хозяин недовольно покачал головой, ворча что-то себе под нос.
– Иди за мной, – бросил он, направляясь к двери. Гленда схватилась за чемодан и, пыхтя, поплелась следом.
Ладно, – думала она, – кое-как семеня за ним и качаясь от усталости и тяжеленного чемодана. – Ладно, посмотрим, как это всё будет. Если что, придётся поискать другое место…
Гленда, однако, понимала, что никакого другого места она не найдёт, да и искать уже не будет. От этой невесёлой мысли ей стало так грустно и страшно за своё будущее и будущее маленького Остина, что оставшись одна, она первым делом собиралась хорошенько выплакаться.