Он подскочил к ней, толкнул в сухую грудь. Джайя, охнув, упала. Он, оскалясь, пнул её, куда попало, плюнул на лежащую женщину и стремительно прошагал на крыльцо. Несколько раз глубоко вдохнул густой, насыщенный запахом моря, воздух. Вернулся.

Джайя сидела на полу, причитая на своей тарабарщине:

– Ай мэ, ай мэ! Морхо… Пхэнэс, морхо… Сэр гъялы стыём!..

Увидев вернувшегося Маклахена, замолчала, стала, кряхтя, подниматься.

В комнату заглянула, приоткрыв дверь, Гленда. Увидела силящуюся подняться цыганку, охнула, бросилась к ней на помощь.

– Джайя! Джайечка, милая, ты что тут? Что случилось? Тебе плохо, да?

Увидела Пирса Маклахена, осеклась. Стала молча тянуть цыганку за руку, поддерживая за талию.

– Ничто, дочка, всё хорошо, – простонала та, поднимаясь. – Всё хорошо.

12. День седьмой. Беатрис

Женщины – существа глупые и вздорные, а ум им заменяют хитрость и мужчины. С этим распространённым мужским заблуждением Беатрис никогда не спорила, потому что где-то в глубине души соглашалась.

Она никогда не сомневалась, что является вполне себе типичной представительницей женского племени, поэтому никогда не отказывала себе ни в доле глупости, ни в капле вздорности, и ни за что не стала бы утверждать, что знает себя от и до, до самых глубин своей несомненно глубокой души. Даже перед самой собой не решилась бы она на такое безответственное утверждение.

С одной стороны, подобная самооценка была, конечно, несколько обидной для самой себя, а с другой – она компенсировалось тем, что Беатрис могла называть себя реалисткой, женщиной разумной и трезвой в оценке действительности и собственных способностей.

В иные минуты, глядя на Ллойда, она не могла не восторгаться одухотворённостью его образа, не восхищаться остротой мысли, которую тот, словно невзначай и не напрягаясь, изрекал. В другой раз, когда в глазах его мелькало что-то… какая-то лёгкая и почти неуловимая пелена безумия, Беатрис оставалось только недоумевать от самой себя, которую угораздило влюбиться в этого сумасшедшего.

Разумеется, она то и дело сравнивала Ллойда с Гарри… Ох, не спрашивайте Беатрис о результатах такого сравнения, не надо. Не расстраивайте её…

Да нет, что вы такое подумали! Это Гарри, разумеется, не выдерживает никакого сравнения с красавцем Ллойдом! И расстраивается Беатрис только от мысли о потраченном на глупца Гарри времени и от холодной расчётливости судьбы, которая не свела её с милым раньше. И тот уголок, в котором некогда стоял на почётном возвышении бюст любителя тупых анекдотов, тщательно протёрт мыльным раствором, паутина снята, а паркет начищен до блеска. Вход только в мягких тапочках и по особому приглашению! К сожалению, пригласить некого. Гленда, конечно, очень милая, простодушная и добрая девушка, но она всё же слишком юна и вряд ли когда-нибудь станет для Беатрис подругой, для которой будет держаться наготове вторая пара тапочек, чтобы подруга могла обуть их, проскользнуть по паркету, благоговейно коснуться бюста, выдохнуть: "Красавчик! Как тебе повезло! А у вас правда всё серьёзно? А он уже сказал тебе это? А ты что?"

– О чём ты задумалась? – перебил Ллойд её мысли. Взял её руку, притянул к лицу, любуясь тонкими пальцами. Благоговейно поцеловал.

Они сидели в её комнате-чулане, на лежаке, с которого благоразумно убрана и спрятана на самую верхнюю полку постель. Стоящий на столе фарфоровый слоник благодушно наблюдал за ними своими маленькими глазками.

– Ни о чём, – обманула Беатрис. – Просто век бы так сидела, рядом с тобой, ни о чём не думая.

– А я бы с тобой – два века, – отозвался он.

– Увы, люди столько не живут, – вздохнула она.

– А мы бы сложили два наших века в один.

Беатрис улыбнулась, погладила его по щеке.

– Ми-илый, – прошептала нежно. – Печально, но… если даже сложить два наших века вместе, получится совсем немного – несколько месяцев в лучшем случае.

– Что ты такое говоришь? – потряс он головой. – Что за глупости!

– Война, мой хороший. Ты забыл? Через девять дней – июль. Китайцы начнут бомбить Великобританию.

– Не думаю, что начнут, – возразил Ллойд.

– Они обещали, – пожала плечами Беатрис. – Пока что они исполняют все свои обещания.

– Надо будет спросить у Деллахи.

– Ой, не говори мне о нём! – поморщилась Беатрис. – Я боюсь этого человека. Знаю, что он не сделает мне никакого зла, но боюсь. И ничего не могу с собой поделать.

– Как ты можешь! – пристыдил он. – Ведь у тебя есть я!

– Да, да, мой милый, правда, прости. Чего это я…

Она потянулась к нему губами. Он наклонился, коснулся её губ своими – тёплыми, мягкими. Едва-едва и очень нежно коснулся.

– Деллахи – он неплохой, – сказал Ллойд, облизывая губы, словно смакуя послевкусие поцелуя. – Он хороший. Добрый.

– Мальчик мой, о чём ты говоришь! – воскликнула она. – Это Деллахи добрый? Да я нисколько не удивлюсь, если окажется, что он преступник, грабитель, убийца или что похуже.

– Что может быть похуже убийцы?

– Не знаю, – улыбнулась она, признавая, что попалась в ловушку. – Другой убийца. – И пожурила: – Перестань цепляться к словам, безобразник!

– Если бы не Деллахи, хозяин бы нас уже съел, – сказал Ллойд.

– Бог мой!

– Бог – общий.

– Да ну тебя… А кормить стали вообще отвратительно.

– Липси сказал, что у хозяина есть корова. Но он почему-то не хочет её убить.

– Фу, какое слово! – она состроила гримаску, зарылась лицом ему в шею. – Правильно – забить, – промычала откуда-то у него из-под скулы. – Скотину за-би-ва-ют, мой милый.

– Скотине от этого не легче, – пожал он плечами. – И потом, наш хозяин не способен забить, мне кажется. Он может только убить.

– Не хочу говорить о нём, – пробубнила Беатрис, не отлепляя губ от его шеи, которую целовала. И, отлепив, наконец: – Холодно… Какое холодное нынче лето!

– Это из-за атомных бомбардировок. Наверное, наступает ядерная зима.

– Страшно!

– Как ты можешь бояться! Ведь у тебя есть я!

Беатрис задумчиво улыбнулась, ероша его волосы, любуясь лицом.

– Как это здорово!

Он улыбнулся, покрепче прижал её к себе, накрывая полой пиджака.

– Так теплее?

– Да, гораздо, милый, спасибо… Гленду жалко.

– Гленду? Почему тебе её жалко?

– Ну-у… Она же… Она ждёт ребёнка.

– Гленда ждёт ребёнка?

– Перестань повторять за мной! Да, она на третьем месяце.

– Вот так дела… – произнёс ошарашенный Ллойд. – А кто отец?

– Ну откуда же я знаю, милый, – улыбнулась она. – Знаю только, что отец погиб в первые дни войны. Гленда – сирота. Поэтому она здесь. А ещё врачи сказали, что у неё какая-то неправильная беременность. Бедная девочка!

– Ну, студенты никогда не были богаты. Она ведь, кажется, студентка?

– Иногда мне хочется тебя убить! Перестанешь ты передёргивать слова?

– Нет, – чистосердечно признался он.

Беатрис рассмеялась.

– Мальчишка! – сказала ласково.

– Ей мог бы помочь профессор Локк.

– Локк? – она посмотрела на него удивлённо. – Но твой Локк он же… он…

– Профессор.

– Понятно, но… У него другая специализация, – мягко произнесла она.

– Ну да, он работает с больными душами. Но разве у душевнобольных не бывает трудной беременности?

– Ох… – вздохнула она. – Как всё грустно…

– А мне – нет. Ведь у меня есть ты.

– Спасибо, милый. Мне очень приятно. А хозяин переселил Гленду в комнату Деллахи. Видимо, он, всё-таки, не так уж плох. Просто недостаточно хорош, наверное.

– Что это на него нашло, не знаю, – пожал плечами Ллойд.

– Да что бы ни нашло, главное, что Гленде от этого получше. И её ребёночку.

– Так значит, на самом деле нас здесь не восемь человек, а девять… вот как… – озадаченно произнёс он. – А у нас? У нас будет ребёнок?

– Что? – улыбнулась Беатрис.

– Я хочу дочку, – продолжал он. – Чтобы она была похожа на тебя.

– Мальчик мой… – Беатрис проглотила подкативший к горлу горький комок, поморгала глазами, чтобы не пустить в них слёзы. – Бедный мой мальчик…

– Да, я не богат. Но семью прокормить сумею.

– Я тебе всё больше и больше завидую, – покачала она головой.

– Зависть – плохое чувство, – кажется, не понял он.

– Да, я знаю. Это же шутка.

– Я тоже пошутил.

В дверь поскреблись.

– Беатрис, вы дома? – спросил с той стороны голос Гленды.

– Мы дома, – отозвался Ллойд прежде, чем Беатрис успела что-нибудь произнести. – Входите, Гленда.

– А-а, вот они где! – улыбнулась та, входя в тесный чулан и лукаво поглядывая на Беатрис, которая успела занять на скамье положение поприличней. – Воркуют, голубки.

– Вы не знаете, что будет на обед, Гленда? – спросила Беатрис, уводя девушку от щекотливой темы.

– Думаю, картошка, – пожала плечами та и добавила торжествующе: – С мясом! Я совершенно отчётливо слышала из кухни запахи мяса и картофеля.

– Всё же наш хозяин не такой уж плохой человек, – сказала Беатрис. – никто ведь не заставляет его заботиться о совершенно чужих людях из последних сил. Он мог бы просто прогнать нас, ведь мы для него обуза, лишние рты.

– Мы платим ему деньги, – возразил Ллойд.

– Деньги, – усмехнулась Беатрис. – Что они значат теперь!

– Деньги всегда что-нибудь да значат, – хмыкнул Ллойд.

– И они значат тем больше, чем их меньше, – добавила Гленда.

– Прекрасно сказано, Гленда! – зааплодировал Ллойд. – Браво!

– А порцию наш добрый хозяин всё-таки урезает, – пожала плечами девушка. – Настойчиво и чуть ли не каждый день.

– И тем не менее, – настаивала Беатрис.

– Деллахи проговорился, что у хозяина есть корова, – поведала Гленда.

– Деллахи проговорился?! – с нарочитым удивлением воскликнул Ллойд. – Да полноте, Гленда! Неужели Деллахи умеет разговаривать и способен проговориться? Кажется, за всё время он произнёс не больше десятка слов.

– Ну, Деллахи по-особому относится к Гленде, – лукаво улыбнулась Беатрис.

Гленда смутилась. Она, совсем как девочка-подросток, схватилась за платье, зачем-то оправляя его, завертелась на месте.

– Беатрис! – пристыдила она. – Он старый хромой заика!

– Но я же не сказала, что это вы к нему относитесь по-особому, – отозвалась Беатрис.

– Мне кажется, Деллахи должен очень любить детей, – задумчиво сказал Ллойд. – Люди такого типа обычно без ума от детей.

Гленда странно посмотрела на него. Беатрис многозначительно кашлянула.

Но её милый Ллойд не услышал двусмысленности, которую изрёк только что. Где-то на чёрной грифельной доске подсознания Беатрис нарисовалась гнусная рожа Гарри. Он многозначительно улыбался и подмигивал. Усилием воли Беатрис стёрла его ненужный портрет, сдула меловую пыль.

– Ну и чего вы тут расселись? – Пирс Маклахен бесцеремонно открыл дверь чулана и теперь, подбоченясь, стоял на пороге.

Беатрис даже подскочила, моментально побледнев от гнева.

– По какому праву?! – крикнула она. – Почему вы врываетесь в чужое жилище?! Я попрошу вас немедленно выйти!

Гленда тихо съёжилась в углу. Ллойд замер на скамье, не в силах оторвать взгляда от лица хозяина. Взор его стремительно подёргивался знакомой пеленой растерянного безумия.

– Чего-о?! – угрожающе пророкотал хозяин. – Попросишь? Да ты совсем забылась, чёртова кукла?! Это не твоё жилище! Это мой чулан! И ты здесь обжимаешься со своим придурком только до тех пор, пока я, по доброте душевной, разрешаю. А могу и выкинуть вас отсюда к чертям собачьим!

– Вы не могли бы не кричать? – несмело спросил Ллойд.

Хозяин перевёл на него гневный и насмешливый взгляд.

– А ты кто здесь такой? – произнёс он презрительно. – Какого чёрта ты здесь делаешь? Или это и твой чулан тоже?

– Нет, – поник Ллойд. – Нет, я… я зашёл к мисс Беатрис… Мы…

– Заткнись! – гаркнул Маклахен и, оглядев сцену, продолжал: – Я так и не понял, какого чёрта вы тут расселись? Вам больше заняться нечем, кроме как языки чесать?! У меня неважная память, но я точно помню, что у каждого из вас есть работёнка. Или вы думаете, что я буду кормить вас за здорово живёшь?

Он выждал несколько секунд, словно полагал, что кто-нибудь ответит на этот вопрос, и вдруг вытолкнул вперёд кукиш:

– А вот вам!

– Вообще-то, мы не обязаны работать на вас, мы вам не прислуга, – уже спокойней, произнесла Беатрис, пытаясь воззвать к хозяйскому разуму, человечности и логике наконец. – За постой мы платим, а…

– Что-о?! – взревел Маклахен, не дослушав. – Ты не обязана работать?! Так проваливай отсюда, я тебя не держу! Вместе со своими вонючими бумажками проваливай! Кому они нужны, эти бумажки! Я вас всех завтра сгоню к чертям собачьим! Платит она мне… Золотом! С завтрашнего дня будете платить золотом! По двадцать фунтов за место!.. Что? Что молчишь? Съела? Не подавись!

Гленда бросила на Беатрис укоризненный взгляд, покачала головой. Ллойд, краснея лицом, поднялся и сделал шаг к Маклахену.

– Я настоятельно прошу вас повежливей! – сказал он. – Вы разговариваете с дамами.

– Ой! – усмехнулся Маклахен и произнёс с издёвкой: – Это кто тут разговаривает?

– Послушайте, вы не…

– Ты что это, сморчок слабоумный?! – не слушал Маклахен. – Ты на кого голос поднимаешь, шут гороховый?! Первым вылетишь отсюда завтра же! Сегодня! Сейчас!

Лицо Ллойда страдальчески сморщилось. Вслед за ним почти готова была зарыдать Гленда. Беатрис ещё больше побледнела и не сводила с Маклахена ненавидящего взгляда прищуренных глаз.

– Не кричите на меня, пожалуйста, – внезапно севшим и ломким голосом почти прошептал Ллойд. – Я не могу, когда на меня кричат.

– Тогда прижми свой тощий зад, ты, вошь бесполезная! – заорал Маклахен. – Сядь и прижми зад, пока я тебя не зашиб! Хотя, нет, постой, какого это я чёрта… Ты же должен подметать дорожку. Тебе было велено подмести дорожку. Ты это сделал?

Ллойд неуверенно опустился обратно на скамью. Беатрис обняла его, не сводя глаз с Маклахена.

– Нет, – растерянно проговорил милый. – Я не… Я пошёл, а Беатрис… вот она… она сказала, что… А потом мы разговари…

– Ллойд! – со слезами в глазах перебила его Беатрис. – Ллойд, милый, не унижайся!

– Я просто… просто хочу объяснить господину Маклахену… – попытался выговорить Ллойд, но комок в горле не давал ему это сделать.

До чего довёл его этот мерзавец!

– Так какого чёрта?! – не переставал орать Маклахен. – Какого дьявола тогда ты сидишь тут и лопочешь никому не нужную чушь, слюнтяй?! Мне взять кочергу, чтобы ты побежал работать?

– Нет. Нет! – испуганно вскричал Ллойд, и Беатрис почувствовала как он дрожит, как что-то хрипит у него в груди, как ужас перед этим монстром затмевает его разум.

– Только посмейте хоть пальцем тронуть его! – она поднялась, закрывая собой своего несчастного возлюбленного, делая шаг к Маклахену, с ненавистью глядя в побелевшие от ярости глаза этого морального урода.

– Да ты что-о-о? – издевательски протянул хозяин. – И что тогда будет? – Он потянул носом воздух, принюхиваясь. – Почему от тебя опять воняет? Почему, я тебя спрашиваю?! Я же тебе ясно сказал, что не хочу в своём отеле задыхаться от вони твоего дерьмового одеколона! – И, повернувшись к Гленде: – А ты, немочь бледная, ты что здесь делаешь, а? Где ты должна быть, глиста в обмотках?

– Хам! – вскричала Гленда, краснея от негодования. На глазах её выступили слёзы.

– Пшла! Пшла драить пол! – не унимался Маклахен. – И чтобы блестело всё! Через полчаса я проверю.

Девушка выскочила из чулана, яростно хлопнув дверью.

– Ну, а вам что, повторять нужно? – повернулся хозяин к Беатрис. – Бездельники! Лентяи чёртовы! Вы что, думаете, вы здесь на отдыхе? Чёрта с два! Мне не нужны прожорливые дармоеды вроде вас, я никого не собираюсь кормить за так. Проваливайте на большую землю, под китайские бомбы! Чего вы сюда явились? Пировать во время чумы?! Чёрта с два у вас это выйдет!

Любимый прижался к Беатрис, пряча лицо у неё на груди.

– Почему он кричит? – простонал несчастный. – Что ему надо от нас? Беатрис, скажи ему, чтобы он не кричал.

– Забирай своего сморчка и проваливайте отсюда оба! – напирал хозяин.

– Ку… куда же мы пойдём? – испугалась Беатрис. Мысль оказаться на пустом причале, перед лицом полной неопределённости, была ужасна.

– Рабо-отать! – взревел Маклахен. – Работать, чёртова кукла! Хоть последние свои дни проживите по-людски, а не как прожорливые вши!

И он вышел, так яростно хлопнув дверью, что казалось, большой двухэтажный дом не выдержит этого удара и сложится как карточный домик.

13. День седьмой. Пирс Маклахен

Лишь работа может сделать из глиста человека. Если сидеть, сложа руки и только рот разевать под жратву, то рано или поздно глотать станет нечего. А эти слизни городские сроду не знали, как даётся та булка, на которую они масло мажут. Вот и потрудитесь в поте лица своего, как господь бог завещал. Заработайте хлеб насущный. Хоть под конец вашей пустой жизни станьте людьми, а не бесполезными насекомыми.

Остановившись у своего любимого окна в коридоре, он дождался пока эти двое выйдут из чулана и отправятся работать. Попробовали бы они ослушаться! Не в том настроении был сейчас Пирс Маклахен, чтобы спускать этим блохам.

Усмехнулся, глядя, как вцепился этот придурок в руку девки и волочится за ней, будто телёнок за маткой.

А как она смотрела, девка! С какой ненавистью! Молодец. Но дура. Дура. Нашла же себе этого пришибленного сморчка… "Беатрис, скажи ему!" Х-х-ха! Курица безмозглая, как все бабы. Он уж думал, что есть в ней что-то, какой-то стержень. Ан нет – баба она и есть баба. Дура.

А этот чёртов хромой… Смотри, как он носится с этой дурочкой, как её… с этой немочью бледной. Вот же чёртова жизнь чего вытворяет! Он же таких барышень пятнадцать штук на тот свет переправил, и это ещё только тех, что посчитаны. А теперь: Маклахен, ей молоко нужно… Маклахен, ей нужно мясо… Мясо… А где его взять-то? Всё, всё подъедено… Осталась только Моуи. Но Моуи я вам не отдам – вот вам, выкусите! Чтобы мою любимую коровку сожрали эти… эти глисты?! Нет, моя хорошая, нет, звёздочка моя. Не отдам! Ты у меня одна единственная отрада. Я ж тебя, тёлочку, молоком отпаивал, я ж тебя выхаживал, я ж ночей не спал – с тобой рядом сидел, пока ты не оклемалась. И чтобы эти вши твою кровушку… Вот вам!

Пирс Маклахен вытянул кукиш в спину Ллойду, который, как раз скрывался в гостиной вслед за Беатрис.

Ещё и эта тварь… – вспомнил он о Джайе. – Черномазая нечисть… Проклят… Проклят…

Он не был виноват. Джип занесло на мокром асфальте. А эти черномазые как раз шли по обочине вслед за телегой. Цыганка и пацан её, лет пяти-шести.

Когда машина вдруг перестала слушаться, Маклахен не испугался, не запаниковал. У него было два пути: на встречную, под удар приближающегося молоковоза, или на боковую, сквозь эту чёртову семейку. Меган была на сносях. Разумеется, он выбрал второй путь.

Та цыганка завизжала, когда скрипя тормозами джип вдруг заюзил и рванулся в их сторону. Ты думаешь, она кинулась под колёса, чтобы выдернуть из-под накатывающей махины своего последыша? Да куда там!.. Отпрыгнула, повалились в пыльную траву, скатилась с насыпи, мелькая многочисленными цветастыми юбками. Джип накрыл мальчишку, ударил повозку так, что её завернуло и повалило вместе с запряжённой в оглобли лошадью. Старик-цыган, сидящий в телеге, так ничего и не понял – шмякнулся на асфальт да так и остался лежать.

Машина слетела с насыпи, прошкрябала боком – чудо, что не перевернулась. Меган здорово ударилась головой о лобовое, потеряла сознание. Маклахен думал, всё, конец жене… Вы думаете, легко ему тогда было, цыганва проклятая? Или вы думаете, Пирс Маклахен каждый день сбивает вас, черномазых, в своё удовольствие?

Да Меган после того месяц валялась в больнице. И ребёнка скинула. Потому что эта тварь… Как она принялась визжать, когда взобралась обратно на дорогу и увидела своего раздавленного детёныша. Долго орала и билась головой о землю, волосы на себе рвала. Маклахен, сидя над Меган, которую вытащил из машины и положил рядом, на траву, всё думал тогда: "Чего орёт-то, чего орёт… Добро бы один он у неё был, пацан, а то ведь дома-то, в шалаше, целый выводок, поди, штук не меньше семи-восьми… Лучше бы по мужику так убивалась…"

Мужчина оказался её отцом, это уже потом Маклахен узнал. Когда цыгана выбросило из телеги, он врезался в асфальт затылком. А потом ещё телега навернулась сверху, аккурат колесом.

Но Пирс Маклахен был ни чём не виноват. Какого чёрта эти дьяволовы дети делали на обочине? Нельзя им было там находиться!

Цыганка, немного придя в себя, замерла над трупом мальчишки и только сидела качалась взад-вперёд, как китайский болванчик. Маклахен не зверь: оставил жену, которая только-только начала приходить в себя, подошёл к черномазой. Хотел по-человечески чтобы всё, сочувствие выразить. А она…

Сначала она по цыгански чего-то бормотала. А в глазах – пустота.

Потом глянула в лицо Маклахену, и понесло её!

– Будь проклят ты! – кричала она. – Будь проклят ты в родителях своих, и в детях – да не родятся они у тебя больше никогда! Будь проклят ты, убийца! Не человек ты и не будешь человеком! Да чтобы отвернулись от тебя все! Да чтобы ненависть сожрала твоё сердце! Да чтобы печень твоя сгнила от злобы! Будь ты проклят небом и землей, чтобы никто никогда тебя не любил! Да чтобы ни один человек не сказал тебе доброго слова, никто бы тебя не любил, а только плевали на тебя! Да будь ты проклят трижды и четырежды, чтобы не понесла тебя земля, и небо не приняло! Будь ты проклят, пусть смерть твоя будет чёрной, а жизнь ещё чернее смерти! Да сдохни ты, не увидев ни своих детей, ни солнца, ни света! Вижу, вижу… Как огонь погаснет, так и сдохнешь! Слава богу!

Она ещё много чего орала – совсем, видать, ополоумела, – но Маклахен слушать не стал. Не хочешь по-доброму, ну и пошла ты!.. Он плюнул ей под ноги и вернулся к жене.

Та всё слышала, принялась уговаривать мужа, чтобы шёл, вымолил прощение, упросил цыганку отозвать проклятье. Ага, сейчас… Чтобы Пирс Маклахен кланялся какой-то чернозадой!

На третий день Меган сбросила дитё. А через год второй помер, едва родившись.

Маклахен тогда стал искать ту цыганку. Не затем, конечно, чтобы молить её о прощении, нет. Хотел убить её. Если цыганку убить, то и проклятье действовать перестанет. Но не нашёл…

Пирс Маклахен хотел бросить взгляд на скомерский маяк. Но за окном стояла такая тьма, будто наступил поздний вечер. Маяка не было видно за плотной стеной сумерек и чего-то ещё, что густо сыпалось с неба.

Что за чёрт?!

Но не погас маяк, нет! Горит он, должен гореть!

За спиной вдруг распахнулась, ударила о стену дверь из гостиной.

– Ох, боже мой, что творится-то! – услышал он голос жены. – Ох, господи, матерь божья!

Пирс Маклахен степенно, не торопясь, повернулся. Никакая бабская блажь, никакой страх и никакие вопли не заставят его засуетиться или испугаться.

– Что? – спросил он с презрительной усмешкой. – Что у тебя стряслось опять? Чего ты раскудахталась, бестолковая?

– На улице-то что делается! – вскричала Меган. – Страсть господня!

Пирс Малкахен бросил ещё один взгляд в окно.

– Ну, и что же там делается?

– Серо всё, – затараторила жена. – Всё серо и дышать нечем. Как, скажи, небеса сгорели и падают теперь прахом!

Она тяжело, утробно и с надрывом закашлялась в руку. Оторвав руку ото рта, удивлённо и испуганно посмотрела на ладонь, будто жабу выкашляла.

– Матерь божья! – поперхнулась она страхом. – Ох, страсть господня… Что же будет-то?.. На дворе ни зги не видно. А страшно-то как: ни ветерка нет, и только пепел падает, как снег, крупный такой, – она снова закашлялась. – Ох, господи, твоя власть!

– Ладно не кудахтай, – Маклахен направился к гостиной – выйти на улицу, посмотреть, что так напугало эту дуру. Бросил, проходя мимо жены: – Иди работай.

– Да куда же идти-то, господин Маклахен! Там же, говорю, дышать нечем.

– А ты – не дыша, – усмехнулся Маклахен, небрежно хлопнул жену по сутулой спине.

– Шутишь, муженёк, – оживилась та, угодливо подсмеиваясь, вторя нежданной ласке.

– Ну, ты-ы! – осадил он, стреляя в неё взглядом. – Знай место!

– Ох, простите, господин Маклахен, что ж это я! – осеклась жена.

– Конец, – проворчал Пирс Маклахен, берясь за ручку двери. – Конец этому свету грядёт. Скоро все сдохнем.

– Да скорей бы уж, – пробормотала сзади Меган. – Уж что-то и надоело. Устала я, не сказать как.