Проходя мимо коровника, едва не подскользнулся и не упал. Ему стало страшно. Падать в этот ледяной пепел очень не хотелось.
Оторвав на минуту платок от лица, увидел чёрное пятно, которое образовалось на месте, где его рот с усилием втягивал воздух. Закашлялся и некоторое время стоял, отплёвывая густую мокроту и грязь.
Это была смерть. Надо было идти в гостиницу, спуститься в подвал, забиться там в самый дальний угол, уснуть… и проснуться лет через двести, когда всё уже кончится, когда последствия войны уйдут в прошлое, а земля снова приобретёт привычный вид.
Что-то попало под ногу – какой-то камешек… Ещё один… и ещё. Он присел на корточки, всматриваясь. И замер от ужаса.
Под ногами, на несколько метров, или десятков метров вокруг, лежали на земле замёрзшие, окоченевшие тела птиц. Целая стая птиц просыпалась с неба – давно, уже не меньше суток, наверное. Трупы были припорошены снегом и успели окоченеть до каменной твёрдости.
Липси резко поднялся, от чего чуть не упал тут же – голова закружилась, в глазах потемнело. Постояв, повернул обратно и быстро пошёл к крыльцу.
С неба вдруг рухнул на голову рёв и свист – внезапно и оглушительно. Невольно Липси повалился на землю, накрывая затылок руками, ожидая испепеляющего взрыва.
Но взрыва не последовало. Самолёт, – а это был самолёт, – проревел над головой, уносясь куда-то в сторону материка. Чей он был? Американский? Английский? Или китайский, который нёс очередную атомную бомбу?.. Хотя, нет, это был, конечно, не бомбардировщик – слишком низко и быстро он летел.
Прямо перед лицом Липси, перед глазами, торчал из земли надломленный стебель какого-то цветка. На маленьком листке застыла, скрючилась и засохла, почерневшей заиндевелой каплей смерти, божья коровка.
Жгучие слёзы проступили на глазах Липси, рот скривился в беззвучном плаче. Он перевернулся на спину и зарыдал в голос, наблюдая за бурой полосой, которую оставил после себя самолёт – словно в этой тьме, в черноте дыма и пепла, пролетел сказочный огнедышащий ящер, который испепелил землю вокруг и теперь унёсся дальше – сжигать, умерщвлять, уничтожать.
Он лежал так несколько минут – в растаявшем под его телом пепельном снегу, забыв о платке, сотрясаясь в рыданиях – грязный, жалкий обломок недавней жизни, в которую теперь верилось всё меньше и меньше.
Потом поднялся и поплёлся к гостинице.
А с неба вдруг посыпался снег – медленный, крупный и серый.
18. День двадцатый. Беатрис
Последняя любовь, оказывается, может быть гораздо больней первой, которая должна быть несчастна по определению. Во всяком случае, последняя – безнадежна. Первая любовь – это в первую очередь надежда. Последняя – безнадежность.
Теперь Беатрис нисколько не сомневалась, что любовь её – последняя, и что именно в том смысле, который подразумевала Джайя на самом деле.
Хотелось плакать. Хотелось умереть прямо сейчас, чтобы не дожидаться того момента, когда смерть сама придёт за тобой. И очень было страшно остаться одной. Ведь если… если Ллойд…
Нет! Не надо думать об этом! Ты дура, что ли? Ты совсем сдурела, милочка?! Что ты себе позволяешь, какие мысли?!
Помыться бы… Самым мерзким в этом подвале было отсутствие возможности не только помыться, но даже просто умыться; отсутствие полноценного туалета и присутствие крыс.
Страшнее всего было в первую, бессонную, ночь. После того как они спустились в подвал, ещё дважды сотрясалась под ногами земля и казалось, что им уже никогда не выйти наружу, что гостиница не выдержит, рухнет, накроет их и похоронит на веки вечные в этом подвале, в утробе этого острова.
Они не спали всю ночь – ждали смерти и терялись в догадках, что и как там, снаружи, происходит и что будет дальше, и как скоро смогут они выйти на поверхность, если вообще когда-нибудь смогут.
Весельчак Липси, кажется, совсем раскис – он всё больше молчал, а глаза его были пусты и неподвижны.
Гленда была слишком испугана, и всё, что она могла сказать осмысленного – это "какой ужас!".
Деллахи и с самого начала не отличался разговорчивостью. Он хоть и старался успокоить дам, но выходило это у него неказисто, неумело.
И только Ллойд… Если бы не Ллойд, она бы сошла с ума в этом подвале. Да и Гленда тоже, следом за ней. Милый Ллойд оставался спокойным и не переставал отпускать свои шуточки, которые уже немного приелись, но всё же это лучше, чем ничего. Хотя иногда его непоказное равнодушие раздражало, как раздражает порой инфантильность ребёнка, не способного уразуметь очевидных вещей.
Беатрис прекрасно понимала, что спокойствие Ллойда идёт от его… от особенностей его психики. Но её тревожил тот факт, что равнодушие любимого углублялось по мере того, как нарастала угрожающая им всем опасность. Ллойд словно всё больше и больше погружался в своё… безумие, да; давай уж называть вещи их именами, голубушка!..
Её любимый словно заворачивался в кокон непонимания происходящего, в кокон, в котором ему было безопасно, уютно, спокойно. Зачем понимать то, что тревожит, не даёт покоя и пугает. Пусть Беатрис остаётся там, в том страшном безумном мире, а он, Ллойд, будет тихонько дремать под сенью своей отрешённости и грезить о той невозможной жизни, которой они будут жить завтра, когда по мановению волшебной палочки выйдут из этого подвала, уедут с этого острова в прекрасную, зелёную и солнечную Бразилию.
Беатрис изо всех сил старалась не позволить ему уйти, она тормошила его, заставляла строить реальные планы на будущее и воспринимать настоящее. Часами напролёт они шептались на вонючем матраце в своём уголке. Но милый с готовностью говорил лишь о том будущем, в котором вообще не было никакой войны. Он ушёл от этой войны, он не видел и не слышал её. Он не понимал и не хотел понимать, в каком они находятся положении.
И в конце концов Беатрис сдалась. Она любила своего бедного Ллойда. Но ничего не могла поделать и жалела только о том, что она не профессор Локк.
– Может быть тоже пойдём? – обратилась Беатрис к Деллахи, минут через десять после ухода Липси.
– Н-не стоит, – коротко ответил тот.
– Правда, Беатрис, теперь уж подождём немного, – поддержала его Гленда. – Липси вернётся и скажет, как там.
– Как думаете, Деллахи, чем всё это кончится? – спросила она.
– Т-теперь уже с-скоро узнаем , – пожал плечами тот.
– Очень хочется есть, – сказал Ллойд.
– Но американцы победят? – пытала Беатрис.
– Ве-ероятно, – уклонился от прямого ответа Деллахи.
– Сейчас бы жареной картошечки с бараньими почками! – не унимался её любимый.
– Китайцы наверняка уже ослаблены войной, – с надеждой произнесла Беатрис. – Ведь правда, Деллахи? Ну не миллион же ракет у них, в конце концов.
– К-конечно, – кивнул тот. – Д-думаю, скоро война к-кэ-э-кончится. Всё б-будет хорошо.
– Эх! – улыбнулся Ллойд. – Я бы и от рыбки не отказался, запечённой, фаршированной рисом и…
– Может быть, хватит?! – не выдержала Беатрис.
– А? – любимый с испугом во взгляде посмотрел на неё. – Беатрис… ты сегодня так придираешься ко мне… Ты меня разлюбила?
– Милый, не говори чепухи, – она погладила его по щеке. – Просто порой ты бываешь несносен. Все хотят есть, не ты один. Чем меньше мы будем говорить о еде, тем легче будет переносить голод. Понимаешь?
– Но есть-то хочется, – уныло отозвался Ллойд.
– Всем хочется, милый, – терпеливо убеждала Беатрис. – Не только тебе. Давай лучше не будем думать о еде.
– Давай, – кивнул он. – Но когда мы выберемся с этого острова, я целую неделю только и буду делать, что есть, есть, есть… Лишь сейчас понимаю, сколько в мире всяких вкусных вещей, которых я никогда не пробовал. Например, паэлья. Или…
– Хорошо, хорошо, дорогой, – устало вздохнула Беатрис. – Мы обязательно доживём до этого. А пока давай не будем дразнить себя и других разговорами о еде.
– Да, милая. Здорово, что ты у меня такая… такая мудрая.
– Вот и умница, – она поцеловала его в кончик носа.
Грохнула наверху дверь. Торопливые шаги сбежали по лестнице вниз. В проходе появился Липси. Он был грязен – лицо, одежда, волосы, руки, всё было черно.
– На улице идёт снег! – возвестил он.
– Снег?.. – Беатрис поднялась, обняла Ллойда, словно готовясь защитить его от этого ужасного слова.
– Снег в июле? – озвучила Гленда мысль Беатрис.
– Удивительно, правда? – нерешительно улыбнулся Липси. – Такой серый, серый снег. Немного морозно. Травы и цветы заиндевели.
– Это, н-наверное, пепел, – предположил Деллахи.
– Ужас! – Гленда спрятала лицо в ладонях. – Пепел сгоревших людей… Сожжённых заживо душ… Представить страшно.
– Это снег, – возразил Липси. – Он тает на руках. А в небе пролетел дракон…
– Дракон? – Гленда вытаращилась на мужчину. У Беатрис тоже мелькнула мысль, что с Липси что-то не в порядке.
А тот снова улыбнулся нерешительно, словно не знал, смеяться ему или плакать.
– Ну, это я фигурально выразился, – сказал он. – Просто очень похоже. Чёрный военный самолёт. Он оставил в небе огненно-дымный след… А ещё там прошёл дождь из птиц.
– Дождь из… – Беатрис непонимающе покачала головой.
– Да, – кивнул Липси. – Целая стая птиц упала на остров в той стороне, – он махнул рукой на противоположную стену. – Наверное, ещё ночью. Их уже почти не видно под снегом.
– Какой кошмар! – простонала Гленда. – Но… там можно жить?
– Ну, как видите, я жив, – неуверенно пожал плечами Липси. – На вид там нет совершенно ничего опасного. Немного уныло и холодно, и очень трудно дышать, но в доме дышится намного легче. А в целом там даже довольно красиво, необычно так. И тишина стоит такая, что голова кружится.
– Я хочу взглянуть! – Ллойд поднялся. – Беатрис? Пойдём туда, а?
– Да, милый, да, пойдём конечно, – кивнула Беатрис.
– Н-нельзя туда и-идти, – произнёс со своего места Деллахи.
– Ну вы и сидите здесь, – отмахнулся Ллойд. – С крысами.
– Не груби, милый, – пожурила его Беатрис. – Деллахи, вы же не думаете, правда, что здесь мы в большей безопасности, чем там?
– Н-не знаю, – вздохнул Деллахи. – П-подвал к-кэ-э-конечно тот ещё, но всё же это п-подвал.
– А Джайя? – обратилась Гленда к Липси. – Вы видели Джайю?
– Нет, – покачал головой тот. – Странно. Может быть, она не выходит из своей комнаты.
– Только бы с ней ничего не случилось! – вздохнула девушка.
– Не думаю, – успокоил Липси. – Кажется, она ничего не потеряла от того, что не сидела в этом чёртовом подвале трое суток.
– Ну что ж, идёмте, – приняла решение Беатрис.
Уже поднявшись по лестнице вслед за Липси и выходя наружу, она услышала, как, кряхтя, поднимается со своего места Деллахи. Потом его протез застучал следом за ними.
19. День двадцать первый. Ллойд
Обычно никто кроме тебя не виноват в том, что тебе страшно. Так говорил Заратустра. В смысле, профессор Локк. Шутка, ха-ха…
Ллойд часто думал над этой сентенцией, но так и не смог докопаться до её глубинного смысла.
А Заратустра-Локк глядел на него грустными еврейскими глазами-черносливами из-за массивных линз в роговой оправе и отказывался объяснить свою мысль. "К пониманию этого вы должны прийти самостоятельно, Ллойд, – говорил он. – Только так возможно приятие сей мысли. Ибо для избавления от страхов её недостаточно понять, её нужно принять".
Кажется, с некоторых пор Ллойд готов был осознать значение сказанного. Но почему-то ему казалось, что назревающая догадка неверна. Потому что страх оставался с ним, он и не собирался никуда уходить.
Если бы не Беатрис, было бы гораздо страшней. Наверняка. Хотя иногда где-то в затылке щекотала беспардонным комаром другая мысль: если бы не Беатрис, ему было бы гораздо легче. Она вела слишком много тяжёлых разговоров. Она то и дело задавала неприятные вопросы, говорила о какой-то дурацкой войне… Неужели она не понимает, что Ллойд наигрался в солдатиков ещё в далёком детстве, ему совершенно не интересны все эти китайцы, бомбы, политики и американцы.
Он бил себя по затылку, пытаясь прихлопнуть этого занудного комара, и иногда ему казалось что жужжания больше не слышно. Но проходило какое-то время, Беатрис заводила один из этих дурацких разговоров, и комар снова давал о себе знать.
Ей бы понять одно: Ллойд её любит. Он просто любит её. Он любит её милые глаза, которые так согревают душу; её губы, от поцелуя которых так щекотно в животе; её руки, одним прикосновением которых возлюбленная может утешить и избавить от чёрного страха, что просачивается в щели его разума из внешнего мира.
Ничего, ничего, милая, со дня на день придёт паром и мы уедем отсюда. Здесь ты слишком часто бываешь грустна, тебя слишком многое заботит, и от этого глаза твои становятся порой такими чужими, холодными, отвлечёнными, тусклыми.
Ничего.
Что это за голос?..
Ах да, это Липси, расхаживающий по комнате, включил радио.
От руки Беатрис, которая лежит на его колене идёт тепло. Гленда примостилась на диване рядом, кутается в большой платок и всё вышивает, вышивает, вышивает. Она так любит своего будущего ребёнка. Хорошая девочка. И она стала совсем бледна последние дни. Ллойду даже показалось, что он не узнаёт её, когда они вышли из подвала – настолько Гленда похудела и осунулась. Ей бы показаться профессору Заратустре.
"Час новостей на радио "Дредноут", – вещал жизнерадостный ведущий. – Самая главная новость: радио "Дредноут" ещё живо, а значит – жив и я, Кевин Джонс. А вы, ребята? Мы наблюдали с моря за тем, как китаёзы утрамбовывали вас в землю. Знаете, какая величественная была картина, когда старая добрая Англия валилась в преисподнюю! Грибы росли как после дождя – такие жирные, сочные, ослепительные… А ещё этот жёлтый-жёлтый искристый туман, который давали те маленькие шустрые ракетки, что разрывались в воздухе… Это было что-то, парни! Жаль, что вы не могли насладиться подобным зрелищем со стороны.
Сегодня штаты нанесли два ядерных удара по Китаю. Китайцы в долгу тоже не остались и превратили в пыль Лос-Анджелес, Чикаго и Даллас.
Неожиданно вступила в войну Япония, и теперь русским не до Большого Бума, ребята, – им бы спасти свою задницу. После того, что с ними сделал большой Сэм, это будет не просто. Северная Корея, им не помощник, а индусы уже пошли на попятный и свернули свои действия в Европе. В общем, можно прогнозировать скорое окончание веселья. Штаты с китаёзами ещё понавтыкают друг другу, а потом потихоньку всё уляжется. Другой вопрос – доживём ли мы с вами до этого светлого дня. Хренов китайский император грозится подарить нам ещё пару ядерных ракет. Впрочем, мы с вами и без них скоро передохнем, как та рыба, которая плавает вокруг нашей шхуны. Вы не представляете, какая стоит вонь, несмотря на крепкий морозец…"
– Это невозможно слушать, – пробормотал Липси, выключая.
– Зачем? – посмотрел на него Ллойд. – Мне нравится это радио. Классный ведущий! Весёлый такой.
– Джайи нигде нет, – сообщил Липси, не обратив внимания на протест. – Я обошёл весь отель.
– Да, – подтвердила Гленда. – Я смотрела даже в комнате Меган. Куда же она могла деться?
– Может быть, она утопилась? – предположил Ллойд. – Цыгане они такие. Отчаянные.
– Глупости! – повернулась к нему Беатрис. – С чего бы Джайе топиться?
– Ну-у… – пожал он плечами. – Впала в отчаяние и…
– Джайя – очень сильная женщина, – возразила Гленда. – Посильнее некоторых здесь мужчин.
– Гленда? – Беатрис повернулась к ней, в голосе прозвучало лёгкое осуждение.
– Я не Ллойда… – смутилась Гленда. – Простите… Его я не имела в виду.
– А при чём здесь я? – не понял Ллойд. – Я никогда не был размазнёй. Между прочим, в школе я слыл первым драчуном и забиякой.
– Успокойтесь, Ллойд, – улыбнулся Липси. – Гленда имела в виду меня.
– Успокойтесь и вы, – возразила Гленда, которая совсем уже раскраснелась и больше всего, наверное, хотела уйти от этой темы. – Я имела в виду Маклахена.
– Хм… – пожал плечами Ллойд. Да, эта девочка совершенно не разбирается в людях. Слишком юна, рафинирована и, скажем прямо, глуповата. – Хозяин – очень сильный человек. Я как-то видел, как он колет дрова для камина. Очень сильный человек.
– Давайте говорить о другом! – не выдержала Гленда.
– А кто это – другой? – поднял брови Ллойд. – Я не знаю другого.
– Я слышала эту вашу шутку уже раз пять, – отмахнулась Гленда. – Остальные – не меньше. Придумайте что-нибудь новенькое, Ллойд.
– Чупаллино-Чупсоллоне, – сказал он, немного поразмыслив.
– Что? – не поняла она.
Ллойд довольно рассмеялся.
– Ну, вы же просили придумать что-нибудь новенькое, ха-ха-ха. Чупаллино-Чупсоллоне. Смешно, правда?
– Да уж, очень, – недовольно дёрнула плечами Беатрис и убрала с его колена руку.
– Кокаллино-Колаллоне, – улыбнулась Гленда, принимая условия игры.
– Синьор Баблгам! Нет… Синьор Шнобельгам.
– Ха-ха-ха… Э-э… Шмыг-шмяк.
– А? – не понял Ллойд.
– Ну "Тик-так" же! – пояснила девушка. – Леденцы. Ну?
– Батончик "Вилки-Клей"!
– Батончик "Киллер-Шоколад"!
– Какая хорошая вышла бы из вас пара! – раздражённо покачала головой Беатрис.
Весёлая улыбка сползла с лица Гленды. На глаза моментально навернулись слёзы.
– Зачем вы так, Беатрис? – обиженно произнесла она.
– Не знаю, – смутилась Беатрис. – Простите, Гленда. Я стала какая-то нервная и злая. Простите, бога ради.
Гленда кивнула. Встала и отошла к окну.
– О, боже! – воскликнула она, присматриваясь, прижимаясь лицом к стеклу. – Что это?!
– Что? – замер на месте Липси, который всё прохаживался по гостиной, совершенно, кажется, не слушая их разговора.
– Что там? – тревожно напряглась Беатрис.
– Красота какая! – Гленда махнула рукой, подзывая.
– Да это же… Да это же северное сияние! – вскричал Липси, быстро подойдя к окну. – Ну да… Настоящее северное сияние…
Беатрис вскочила с дивана, бросив Ллойда одного, совсем одного. Ему сразу стало холодно и пусто.
– Северное сияние? – пробормотала она, тоже устремляясь к окну. – Откуда ему взяться?
Ллойд поднялся, пошёл следом.
К небольшому окну было уже не пробиться, потому что возле него столпились Беатрис, Липси и Гленда. Но через плечо Беатрис (которое он, улучив момент, чмокнул) ему было видно край полыхающего на чёрном небе тусклого зеленоватого пламени. Оно металось, вихрилось, дрожало, то разливаясь по всему горизонту, то сжимаясь в узкие острые лезвия. Оно то степенно проплывало из конца в конец неторопливой медузой, то вдруг превращалось в стремительную птицу, раскинувшую крылья на несколько миль.
– Красота какая! – восторженно прошептала Гленда.
– Это страшная красота, – покачала головой Беатрис.
– Чего же тут страшного, милая? – Ллойд улыбнулся, успокоительно погладил её по плечу, быстро чмокнул в завиток волос над стройной шейкой.
Он вдруг почувствовал… Он впервые ощущал это осознанно, не абстрактно, не вообще, а конкретно – по отношению вот к этой женщине, едва уловимый аромат духов которой остался на его губах и сладко тревожил ноздри. Да, да, он почувствовал желание. Ему вдруг захотелось обладать ею – стискивать в объятиях, слышать её смиренный и такой зовущий шёпот, увидеть её отстранённый покорный взгляд, подавлять её, причинить ей страдание, может быть, даже, – боль.
Беатрис, вероятно, почувствовала что-то – обернулась.
– Что, милый? – спросила, заметив, наверное, что-то в его глазах.
– Может быть… – он не знал, как сказать это. Он никогда не говорил такого женщине. – Может быть, мы… уйдём отсюда?.. Я…
А она вдруг понимающе и немного смущённо улыбнулась и, наклонившись к его уху, прошептала:
– Ты хочешь любить меня?
– А?.. – он растерялся. – Конечно хочу. Я и люблю тебя. Разве нет?
– Т-ш-ш, – её дыхание защекотало в ухе. – Не так громко, любимый.
Но Липси и Гленда ничего не замечали – они не отрываясь смотрели в окно, за которым бушевало сияние.
Беатрис быстро поцеловала его в скулу под ухом, потянула за руку.
Лицо её было взволновано и… азартно, да. Какое-то новое, неведомое Ллойду выражение трепетало на нём – глаза её странно горели, ноздри раздувались… Оно даже стало менее красивым, это лицо. Незнакомым. Пугающим.
И потом… Он никогда ещё не… не был с женщиной наедине, в… А Беатрис, она так серьёзна сейчас, будто…
– Какая прелесть! – Гленда обхватила ладонями свои исхудалые щёки. – А может быть, выйти на улицу? На окне столько пыли, что не видно всего этого чуда.
– Ну, почему бы и нет, – отозвался Липси. – Пуркуа бы не па.
– А пойдёмте пускать фейерверки, а?! – воскликнул Ллойд. – Я совсем забыл! У меня же есть несколько петард. Брал специально, чтобы отметить день рождения.
Беатрис остановилась, удивлённо глядя ему в лицо, отпустила его руку.
– Ой, здорово! – захлопала в ладоши Гленда. – Пойдёмте! Фейерверки под… под северным сиянием – это, наверное, так красиво!
– У тебя день рождения, милый? – удивилась Беатрис.
– Не сегодня, нет, – покачал он головой. – Через месяц. Кажется.
– Пойдёмте же скорее! – торопила Гленда.
– Сейчас, – с готовностью кивнул Ллойд. – Я только сбегаю к себе за петардами.
– Мы будем ждать вас на улице, Ллойд, – сказал Липси, весело беря Гленду под руку и направляясь к двери.
Беатрис отправилась за ними, бросив на Ллойда то ли удивлённый, то ли сожалеющий взгляд.
Он проводил их глазами до выхода и радостно метнулся в коридор.
– Да куда ж ты прёшь, жеребец чёртов! – встретил его в полумраке коридора громовой голос Пирса Маклахена. – Чуть с ног не сбил!
– Простите, сэр, – Ллойд прижался к стене, пропуская хозяина. – Я к себе тороплюсь.
– Поспешай медленно, дурачина, – почти добродушно произнёс Маклахен, не торопясь, однако, дать Ллойду дорогу.
Кот… Да какой там кот! Котёнок. Ллойд был котёнком перед огромной массой надвигавшегося на него джипа.
– Да, господин Маклахен, да, – пролепетал он, протискиваясь по стенке мимо хозяина. – Я запомню.