Варнак

– Я вот что подумал, Пётр Сергеевич, – заговорил он тихо, поставив табурет у разделительной решётки, усевшись и отпивая кофе. – Вот что я хочу вам сказать… Предложить.

– Угу, – кивнул Пастырь замолчавшему доктору, ожидая продолжения.

    Тот, обжигаясь и отдуваясь, сделал несколько глотков, блаженно повёл плечами.

– Вы, Пётр Сергеевич, горячку не порите всё-таки, хочу я вам сказать. У меня, знаете ли, Хан тоже в печёнках сидит. Он, конечно, молодец, но не доведёт он мальчишек ни до чего хорошего.

– Это что же? – усмехнулся Пастырь. – Бунт на корабле?

– Да вы не смейтесь, – покачал головой Перевалов. – Чтобы детям выжить, им нужен толковый… руководитель. Не атаман безбашенный, каковым, собственно, является Хан. А именно руководитель. Наставник. Отец.

– Типа тебя?

    Перевалов удивлённо посмотрел на варнака. Потом затряс головой:

– Да нет, что вы. Я – врач. В этой должности и останусь. А вот вы, Пётр Сергеевич, вы – как раз то, что нужно. Опытный, серьёзный, умелый, мужественный человек, который может стать для детей прекрасным примером, опорой, воспитателем…

– Я зэка, – усмехнулся варнак.

– Да полноте, милейший, не юродствуйте! – отмахнулся док. – Уж в чём другом, а в людях-то я разбираюсь. – И улыбнулся: – Я же хирург. Знаю людей не только снаружи, но и изнутри, хе-хе.

– Ну да, – вставил Пастырь. – Тебе ли не знать, мяснику-людоеду.

    Доктор похмурился, понюхал кофе, отпил.

– Я не ел человечину, – сказал он. – И мы это прекратим, разумеется. Уведём детей в деревню. Организуем коммуну. С едой проблем, думаю, не будет. Руками вы работать умеете, не сомневаюсь. Головой – тоже. Можете многому научить детей. Так что с голоду не умрём…

    Я вчера с Ханом долго разговаривал. Убеждал его, что от живого от вас пользы будет больше. Не знаю, убедил ли. Боится он вас – это очевидно. Боится и потому хочет убрать с дороги. В общем, всё что вам нужно сделать – это подождать до вечера. Если Хан примет… всё-таки неправильное решение, тогда я сам лично помогу вам убрать его. Но при условии, разумеется, что дети не пострадают и что вы займёте его место.

    Вот вы мне скажите, Пётр Сергеевич, куда же это и зачем вы рвётесь уйти? У вас ведь… простите великодушно, но… у вас ведь никого не осталось. Ну, уйдёте вы, в никуда… А совесть потом не замучает, что бросили детей на этого пришибленного Хана?

– Ну, ты это… Ты, мясник, совесть мою пока в покое оставь. Тебе до неё никакого дела нет. Ты о своей подумай.

    Пастырь поднялся, вернул Перевалову пустую кружку.

– За кофе спасибо, – буркнул он.

– Да не за что. Так вы согласны?

– Ты же не дурак, вроде, док, – вздохнул Пастырь. – Ты же должен понимать, что невозможно Хану быть живым, пока я жив. И предлагаешь мне его пятку целовать. Да если бы не эта мразь, ничего бы не было! Оставались бы пацаны людьми. Сидели бы в лагере, под присмотром врачей и педагогов. А не жрали бы человечину.

    В коридоре послышался топот ног. Шли, кажется, караульные. Раненько же! Невтерпёж, наверное, Хану кончить его, Пастыря.

    Ну-ну…

    Под хмурым взглядом доктора варнак достал из-под ремня жгут, сложил вдвое, метнулся к двери, встал сбоку, прижимаясь к стене, приготовившись. Приложил палец к губам: тс-с-с!

    Лязгнула задвижка, дверь открылась во всю ширь, рванулся внутрь камеры сноп света от фонаря..

– Не входите! – крикнул вдруг Перевалов.

    Шедший первым не понял сразу, не остановился – лишь сбавил шаг немного, бросил на мясника удивлённый взгляд

    Пастырь одним движением схватил его за грудки, подтянул, приподнял вровень с собой, ударил головой в переносицу и отбросил внутрь камеры. Не медля ни секунды врубил второму основанием ладони в челюсть. Пацана как ветром сдуло – унесло к решётке, бросило на пол.

    Стоящий за их спинами Меченый соображал быстро, но просуетился. Первым его движением было дёрнуть из-за спины автомат. Потом, видать, сообразил, что не успеет, и схватился за штык-нож на поясе. А время-то – ушло. Когда он, наконец, выдернул нож, Пастырь уже подступил к нему. Перехватив руку, с оттяжкой хлестнул пацана жгутом. Резина шустро обвила горло, сдавила. Пастырь отпустил жгут, нырнул Меченому за спину, поймал его шею в сгиб локтя, потянул малолетку на себя, забрасывая его на корпус, как куль муки. Покрасневший от натуги пацан захрипел, задёргался, задрыгал ногами, не в силах втянуть в лёгкие воздух. Секунд через десять – затих.

– Отпустите, – прошипел со своей половины Перевалов, испуганно выпучивая глаза. – Вы же его задушите!

– И что? – просипел варнак, бросив на него быстрый взгляд.

– Так нельзя, – произнёс тот, опуская глаза. – Это ребёнок!

– Ага, – усмехнулся Пастырь, сваливая обмякшее тело Меченого на пол, подбирая обронённый «калаш». – Только вчера из подгузника вылез.

    Сдёрнул с шеи Меченого сдавивший её жгут. Быстро прыгнул к завывающему в углу первому, что сидел на полу, закрыв разбитое окровавленное лицо ладонями, из-под которых вытекали кровавые сопли, выдернул из кобуры у него на поясе «макара», подобрал валяющийся рядом фонарь.

    Скачок обратно к Меченому, который уже поднялся и теперь сидел на заднице, у входа, мотая головой, приходя в себя. Заграбастал его в охапку, швырнул в камеру, выскочил в коридор, захлопнул дверь, дёрнул задвижку, повернул упор. Всё.

    Всё. Ну, теперь поиграем, ребятки… В «Зарницу».

– Не убивайте мальчишек! – услышал он из камеры Перевалова. – Не берите грех на душу, Пётр Сергеевич!

    Пастырь прыгнул к соседней двери, открыл.

– Выходи! – крикнул доктору.

    Тот отчаянно замотал головой.

– Нет! – просипел он, почему-то краснея. – Нет! Я не пойду с вами!

– Ты дурак? Давай быстро, пока эти не прочухались!

    Заскочил в камеру, схватил доктора за грудки, поволок за собой к выходу. Тот упирался, пыхтел, смешно семеня ногами под мощной силой варнака, устремившегося наружу.

    Вытащив доктора из клетки, захлопнул дверь. Посветил ему в лицо, заставив жмуриться.

– Оружие тебе не даю, – прошептал быстро. – Нет у меня к тебе особого доверия. Пальнёшь ещё в спину… Поэтому никаких лишних движений не делать, быть на виду. Дёрнешься не в ту сторону – ушибу как щенка. Понял?

    Перевалов, жмурясь, отворачиваясь от фонаря, кивнул. Кажется, он готов был заплакать.

    Пастырь сплюнул, осветил коридор, двери.

– Веди к Хану, – велел мяснику.

– К нему не пройдёте, – снова замотал головой доктор. – Только через мальчишек.

– Веди, сучок!

    Мясник ссутулился, задумался на секунду.

– Со двора можно зайти, – сказал вполголоса. – Там есть дверь на лестницу.

– Так давай, не рассусоливай!

    В дверь камеры заколотили изнутри, заорали.

– Ну-ка тише вы, гоблины! – прикрикнул на пацанов Пастырь. – Ща зайду, уделаю всех.

– Ты покойник! – послышался голос Меченого. – Тебя самого уделаем, понял?!

– Светите мне! – шепнул доктор, устремляясь по коридору. Кажется, он, наконец, решил что-то. Вот только – что? Подставит, скотина, ох подставит!

    Вслед за мясником он прошёл гулкий подвальный коридор, поднялся на первый этаж. Было рано. Пацанва, наверное, раньше девяти – когда у них смена караулов – не вставала. Хан, видать, хотел Пастыря потихоньку завалить, пока ребятня спит. Поставить потом перед фактом и вся недолга. Забоялся, наверное, недовольства.

    По лестнице поднялись на первый этаж – в какие-то казённые помещения, тёмные и сонные. Поплутав немного, вышли в пустынный кассовый зал. Пересекли его на цыпочках и спустились в подземный переход. Спящего на лестнице пацана Пастырь трогать не стал – спит дитё, ну и пускай себе спит. Осторожно обогнули его и двинулись по вонючей подземке. Свернули в служебный ход. Здесь тянулся толстый кабель – видать, от генератора. Вдоль этого кабеля и пошли.

    Вышли на поверхность, в небольшой внутренний дворик вокзала, с небольшим убогим фонтаном и парой тополей, под которыми уцелели скамейки и урна курилки. Посматривая на крышу, где дремал, наверное, «аист», метнулись к облезлой зелёной двери.

    За дверью действительно оказалась лестница на второй этаж. От небольшой площадки короткий коридор уводил к служебным помещениям – к полицейской дежурной части, кажется, в которой провёл Пастырь прошлую ночь.

    На втором этаже вышли к углу небольшого фойе. Выглянули краем глаза. В стоявших вдоль стены казённых пластиковых креслах, неудобно спали четверо пацанов.

– Охрана, – шепнул врач Пастырю в ухо. – Там, дальше, зал отдыха. Там много мальчишек. Старшие. Осторожно!

    Пастырь кивнул.

– Хан живёт в кабинете начальника вокзала, – продолжал мясник. – По коридору нужно будет идти очень тихо. Но там дорожка.

    Варнак снова кивнул, подтолкнул доктора.

    Тот на цыпочках устремился к двери в контору.

    Войдя, прикрыли за собой дверь, передохнули секунду. Здесь, в конце длинного коридора с деревянными полированными дверьми, с табличками «Бухгалтерия», «Отдел кадров» и ещё пятком подобных привычно-бюрократических, везде и всюду одинаковых надписей, видна была в свете фонаря роскошная тяжёлая дверь с двумя коричневыми табличками: «НАЧАЛЬНИК ж/д вокзала Михайловск-Пассажирский» и «Секретарь». Перевалов кивнул: туда!

    Пастырь боялся, что дверь окажется закрытой изнутри. Но Хан, видать, уже не спал – понятное дело. Поэтому, почуяв, что ручка опускается свободно, варнак резко дёрнул дверь на себя, ворвался в пропахший душным сном и слабо освещённый тусклым рассветом кабинет, заметался лучом света по стенам, укрытым панелями. Дёрнул вторую дверь, из приёмной в кабинет, прыгнул внутрь.

    Хан спал. Сидел за столом, положив голову на руки, и спал. Когда Пастырь протопал по паркету, он проснулся, но не резко, без суеты, без тревожности. Да и понятно, чего ему было тревожиться. Он и предположить не мог такого развития событий, не ждал гостей.

    Когда его узкие заспанные глазёнки непонимающе уставились на вошедших, Пастырь повёл в его сторону стволом автомата, улыбнулся, кивнул:

– Доброе утро, гнида!

    Доктор тихонько прикрыл за собой дверь, щёлкнул замком, виновато пыхтел сзади.

    Хан посмотрел уже осмысленным взглядом на Пастыря, на доктора за его спиной.

– Что, док, продал? – спросил вполголоса.

– Продал, – кивнул доктор. И добавил сиплым и подрагивающим от волнения голосом: – Ты, Чингиз, извини, но ты слишком много на себя взял. Не унести тебе столько.

    Хан перевёл свой узкий взгляд на лицо Пастыря.

– Ты всё равно не сможешь уйти, мужик, – сказал он. В отличие от доктора, царёк был, кажется, спокоен. Или хорошо собой владел. – Ты же не станешь стрелять в пацанов. А они тебе уйти не дадут.

– Разберёмся, – бросил Пастырь подходя к столу, высматривая оружие.

– Автомат – там, – кивнул Хан в угол, где под журнальным столиком, действительно примостился «калаш».

– Угу, – кивнул Пастырь. – А пистолетик?

– Пф-ф-ф! – брезгливо поморщился Хан. – Фуфло. Не люблю.

– Угу… Ну ладно.

    Не сводя глаз и ствола с Хана, обошёл вокруг стола. Подхватил «калашникова», перекинул за спину.

– Что с Меченым сделал? – спросил Хан. – С пацанами?

– Да жив твой Меченый, – бросил Пастырь.

– Меченый – правильный пацан, – кивнул Хан. – Самый правильный. На него только и можно положиться. Остальные – шелупонь.

    Заглянул варнаку в глаза, кивнул на стул, стоящий напротив.

– Садись, мужик, поговорим. Я ведь их за тобой послал – обсудить кое-что хотел. Предложение сделать.

– Я ж не девка, – усмехнулся Пастырь. – Зачем мне твоё предложение.

– А ты не торопись, – улыбнулся и Хан. – Убить меня успеешь. Если сумеешь, – улыбнулся ещё шире. – А чего не поговорить… Разговор может полезным для тебя быть. Может, разойдёмся по-мирному, чтобы пацаны не пострадали. Они же дети ещё, не виноваты ни в чём.

– Ишь ты! – покачал головой Пастырь. – Как запел-то!

    Хан перевёл глаза на мясника, прячущегося за спиной Пастыря.

– Ты ему всё сказал, что я просил?

– Что сказал? – не понял доктор. Или сделал вид, что не понял.

    Пастырь на всякий случай отступил к окну, чтобы никто у него за спиной не маячил.

– Ты, док, мне никогда не нравился, – продолжал Хан. – Хитрый ты.

    И Пастырю:

– Он, похоже, твоими руками решил…

– Не верьте ему! – вскрикнул доктор и тут же, испугавшись громкости собственного голоса, перешёл на шёпот: – Не верьте ему, Пётр Сергеевич. Ушлый, мерзавец!

– Короче, – произнёс варнак. – Мне до ваших разборок дела ноль.

    А Перевалов сделал шаг к Пастырю, встал рядом, опираясь на подоконник.

    Чего жмётся, поганец?! Хана до такой степени боится? Или правда замышляет что-то?..

    Хан заметил брошенный Пастырем на доктора искоса взгляд. Усмехнулся.

– Правильно опасаешься, – произнёс натянуто. – Он любит в спину бить.

– Пётр Сергеевич, – начал было доктор, хватая за локоть, – вы…

– Нож! – крикнул вдруг Хан

    Пастырь отпрыгнул от доктора, вырывая из цепких пальцев локоть. Не рассчитал, засуетился – опрокинул журнальный столик, навалился, кое-как сохранив равновесие. Ханов автомат выпрыгнул из-за спины, соскользнул ремнём по руке, повис на сгибе локтя, мешая, отвлекая.

    Мясник метнулся, схватил за плечо.

    Может быть, поддержать хотел, но Пастырь на взводе был – не до сантиментов: двинул ему локтем в грудь, отталкивая.

    И тут же получил удар сбоку, со стороны подскочившего с места Хана. Нос хрустнул. Лопнула губа, моментально наполнив рот солёным. На глаза навернулись рефлекторные слёзы. Пастырь отпрыгнул назад, наваливаясь на мясника, роняя его на пол. Поднял автомат, моргая, чтобы согнать слезу.

    Хан, уже выскочивший из-за стола, вдруг крутанулся волчком. Удар ноги пришёлся под скулу, в шею. Хорош был удар – шея хрустнула; Пастыря отбросила, повалила на пол, рядом с копошащимся мясником, явившаяся ниоткуда пьяная истома. В голове глухо зазвенело, стирая все звуки извне.

    А Хан одним прыжком оказался на столе, сделал быстрый шаг и подпрыгнул, рассчитывая, наверное, обрушиться на голову лежащему Пастырю сверху, всей массой.

    Да не удалось. Стол не выдержал, накренился. Нога Хана соскользнула, и он, нелепо взмахнув руками, грохнулся, затрещал спиной, пришедшейся на ребро столешницы.

    Болтая головой, отфыркиваясь и сплёвывая кровь, Пастырь отполз, поднялся. Встал, пошатываясь, выискал мутным взглядом Хана, который сидел рядом с завалившимся столом, поводил лопатками и кряхтел: дыхание в зобу, видать, спёрло у Тохтамыша – хорошо хрястнулся спинякой.

    А поднявшийся мясник вдруг дёрнул, потянул с руки у Пастыря автомат.

– Э-э! – промычал варнак. – Стоять, б**!

– Стреляйте, Пётр Сергеевич! – чуть не плача простонал доктор в попытке управиться с Хановым автоматом, который и взведён-то не был.

    Пастырь одним движением отбросил мешающегося доктора к окну. Зазвенело, посыпалось стекло, разбитое локтем Перевалова.

    С такой шумихой они, наверное, уже всех перебудили…

    А Хан, морщась, подскочил. Не теряя времени лягнул варнака в бедро. Но по нерву не попал, слава богу. Тут же подпрыгнул, выбросил ногу вперёд, целясь в лицо. Пастырь успел отклониться. Тохтамышев автомат, в ремень которого мёртвой хваткой вцепился мясник, пришлось бросить.

    Поднял свой, но выловить Хана в прицел не успел. Тот изогнулся, пнул в плечо, под ключицу. Пастыря развернуло, а Хан уже опять взвился в воздух, закручиваясь волчком.

    И снова зазвенела в голове одуряющая тяжесть – удар ногой пришёлся по черепу, по уху.

    Тхэквондо, говоришь? Сколько там лет-то?..

    Молодец, гадёныш, даром времени не терял. Пока другие в подворотнях косяки крутили, ты фуэте крутил. И будь Пастырь не таким меднолобым упёртым быком, взяла бы сейчас твоя, Тохтамыш хренов.

    Ну, и Мяснику спасибо: навалился на Хана сзади, повис, обхватывая, прижимая царёвы руки, пытаясь свалить, давая Пастырю время очухаться.

    Хан выматерился, рубанул пяткой доктора по ступне и, сразу, – по голени. Мясник взвыл, отпуская противника. Хан рывком высвободил руки, шагнул к Пастырю.

    Но тот уже выловил момент, двинул ему снизу в подбородок. Тело Хана устремилось вслед за головой – в угол. Ударилось о стоящий там здоровенный несгораемый сейф. Тот задрожал, загудел утробно. А Хан сполз по нему, сел на пол, пьяно мотая головой.

– Вот так… – кивнул Пастырь, переводя дыхание, едва ворочая языком, пробуя на вкус вздувшуюся губу. – Но шустёр же, гадёныш, до чего!

    Голова гудела, звонили под черепом колокола; в шее похрустывало что-то при каждом движении, в ухе катался туда-сюда и грохотал тяжёлый шарик. Больше всего хотелось лечь, отдохнуть, уснуть.

– Вы как, Пётр Сергеевич? – спросил испуганно жмущийся к стенке доктор. Голос доносился будто издалека откуда-то.

– Жив, – промычал Пастырь, поднимая брошенный автомат, снова вешая его за спину.

    И велел:

– Давай, на выход!

– А этот как же? – мясник кивнул на копошащегося у сейфа Хана.

– Давай, док, давай, не тормози! – прикрикнул Пастырь, хватая доктора за плечо, подталкивая к выходу. – Этого я оформлю. Ты натура нежная, тебе ни к чему…

    Стукнула дверца сейфа. Пастырь спиной почуял, какое-то ненужное движение позади. Резко прыгнул в сторону, разворачиваясь, беря наизготовку «калаш».

    Брошенный Ханом нож пронёсся рядом, в двух ладонях от груди. Мягко ударил в спину Перевалова, направлявшегося к двери. Тот удивлённо хакнул, вздрогнул и, будто зябко, поведя плечами, повалился вперёд.

    Хан прижался к дверце сейфа, испуганно переводил взгляд с упавшего доктора на окаменевшее лицо Пастыря.

    Вот же гнида ты, а не Хан!

    Варнак вытянул в его сторону руку с автоматом. Лицо его перекосилось, как у человека, готового с отвращением раздавить голой рукой жирного таракана.

    Узкие тюркские глазёнки царька наконец-то раскрылись – расширились навстречу смерти.

– Ну ты и мразота! – прошептал Пастырь. – Страшно?

    Хан быстро и мелко кивнул.

– Ха-ха, – скривился варнак. – Смотрите, пацаны, ему страшно!.. С-с-сучёныш…

    Палец лёг на спуск, но что-то не давало выстрелить…

    Пацаны и не давали. Та мелочь пузатая, которая останется здесь после Пастырева ухода и непременно погибнет, превратившись в стаю голодных и безнадзорных зверёнышей. Перегрызут ведь друг друга.

    А с другой стороны – ничего, не страшно… Уйдут в город, найдут там людей. Те их оприходуют, прикормят, не дадут сдохнуть-то, небось.

    Да и кроме Хана тут гадов смердячих, среди старших, ещё полно, которые с радостью займут его место. Тот же Меченый, или Ведро.

    Автомат дёрнулся, гавкнул…

    Дожал таки палец – против воли и размышлений взял и дожал.

    Хан подпрыгнул на месте, хватаясь за бок, сполз по сейфу на корточки, оставляя на крашеной дверце красный след, опуская голову; зашипел, закричал от боли.

    Пришлось нажать ещё раз…

    Присел над Переваловым, который так и не шевельнулся – лежал уткнувшись лицом в грязный паркет; лежал тихо, но, кажется, был жив ещё. Из-под лица его показался край алой ленточки – кровь.

– Ты как, док? – спросил, касаясь плеча.

– По… дых-х-х…, – выдавил тот, не шевелясь. – Вы… его..?

– Да. Чем тебе помочь?

– Зря, – прокряхтел тот, – всё же… боюсь…

– Потерпишь, если на себя взвалю?

– Не на…

– А?

    Доктор не отозвался. Пастырь увидел, как мелко-мелко задрожали у раненого пальцы на принявшейся сжиматься в кулак руке.

– Ох! – отчётливо выговорил-простонал мясник. Потом напрягся и враз обмяк – отошёл.

– Ну и ладно, – кивнул Пастырь. – Пусть бог с тобой разбирается. Ему видней.

22. Шухер

    Утренний отроческий сон крепок. Когда Пастырь, чуть приоткрыв дверь из конторы, выглянул наружу, четверо пацанов спали как ни в чём не бывало в своих креслах. Приглушённые стенами и тремя дверьми выстрелы не проникли в их сны, в которых они сидели на скучных уроках или гоняли по просёлку на мотоцикле, или щупали в подъезде девчонок. Дрыхли, в общем, пионеры.

    Спите, ребятки, спите.

    Ну что, пойти сейчас в зал, объявить побудку? Сказать: ну что, пацаны, я ваш новый командир, прошу любить и жаловать. Начнут палить, нет? Или преисполнятся, прочувствуют и возрадуются?..

    Сомнительно что-то…

    С младшими такой финт ещё прокатил бы, а со зверьками второго этажа – вряд ли. Если тут хотя бы половина таких, как Меченый, то очень даже вряд ли.

    Поэтому линять надо отсюда по-тихому, пока спят пионеры.

    Стрекоза!

    Девочку бы вытащить из этой кодлы. Увести в Дубасовку. Может, живы её родители ещё.

    Пастырь прокрался той же дорогой назад, спустился по лестнице, вышел на улицу.

    Рассветное небо хмурилось, грозило дождём. Мёртвая тишина смешивалась с туманом, окутывала грязно-зелёное здание вокзала, стлалась по белой крыше, пряча дремлющего «аиста» и скрывая от него окружающий мир.

    Туман – это хорошо. Это очень полезная сейчас штука.

    Автомат Хана Пастырь бросил там же, в кабинете, магазин только выдернул. Выгреб из сейфа ещё четыре магазина, распихал по карманам. «Калаш» с таким боезапасом – это очень здорово. Не со шпаной воевать, конечно, а – на будущее. Это тебе не обрез. Автоматы у него случались по дороге домой, но боезапас всегда был проблемой. А тут…

    Он мог бы сейчас уйти. Туман скрыл бы от «аиста». Перемахнуть забор, выйти на привокзальную площадь. Мог обойти вокзал и ворваться в нижний зал, где уже просыпалась, наверное, потихоньку шпана.

    Но он не сделал ни того, ни другого. Постоял, подышал туманом и, вздохнув, вернулся обратно.

    Прошёл по коридору прямо, мимо пропускного пункта, через который ходили, наверное, на службу менты, мимо двери начальника ЛОМ, мимо актового зала, пустой оружейной комнаты – к дежурке. В подвальные камеры Стрекозу не приводили, значит, она либо в клоповнике сидит, либо…

    Нет, это второе «либо» нужно отбросить, это нехорошее «либо».

    Он вошёл в дежурку, повернул направо, к клетке.

    Навстречу, из туалета, вышла девчонка лет четырнадцати. Увидев варнака, взвизгнула, подалась назад.

– Тише! – велел Пастырь. – Тише, маленькая, чего шумишь.

    Она кивнула, продолжая пятиться.

– Угу, – улыбнулся варнак, повернулся к камере.

    Стрекоза лежала на скамейке. Натянув на голову ветровку, спала.

    С минуту Пастырь, улыбаясь, смотрел на свернувшуюся в калачик девочку. Потом взял со стола связку ключей, подошёл к замку.

    И тут вдруг тюкнуло в лопатку острой болью. Шипя, он отдёрнулся, повернулся. Едва успел перехватить руку с ножом, направленным куда-то в бок. Та девчонка, видать, целилась первым ударом в шею, да не дотянулась – низкая слишком, хлипкая.

– Э-э, ты чего это, а? – опешил пастырь. Держа малявку за руку с ножом, криво улыбаясь, не зная, что делать и говорить, выдохнул: – Ты дура, что ли?

    В её маленьких глазёнках плескался страх вперемешку с какой-то липкой и расчётливой – совсем не детской – ненавистью.

– Ну, ты и..! – покачал он головой, выдёргивая из её руки нож. – Пошла! – подтолкнул её обратно в туалет, захлопнул за ней дверь.

– Попробуй только выйти раньше, чем через час! Башку отвинчу!

    Лопатка ныла. Чувствовалось, как сочится кровь, прилипает к телу рубаха ниже раны. Вот шпана, всего изуродовали!

– Сволота! – выругался он себе под нос. – Пионерка, етит твою…

    Стрекоза завозилась, стянула с головы ветровку, ошарашенно уставилась на Пастыря, с трудом его, видимо, узнавая.

– Ни фига себе! – произнесла она ломким сонным голосом, поднимаясь и садясь на скамье.

    Нужный ключ наконец-то нашёлся. Он открыл, бросил замок на пол, отворил дверь:

– Привет! – улыбнулся обалделому взгляду Стрекозы.

– Привет, – отозвалась она, пытаясь улыбнуться. – Это кто ж тебя так, дядь?

– Это ещё что! Тут вон… – Пастырь поморщился от боли, кивнул в сторону клозета. – Такая шустрая девочка!.. У вас тут все такие?

– Шустрая, говоришь?

    Стрекоза торопливо поднялась вышла из камеры, заглянула в туалет.

– А-а, – протянула она. – Нюша, Нюша, юбочка из плюша!

    Зашла внутрь кабинки. Девчонка смотрела на неё, окрысившись, прищурясь.

– Что, Нюш, – усмехнулась Стрекоза, – пи-пи? Так это ты, сучка, по туалетам ссышь? Говорили же, на улицу ходить, чтоб вони не было!

    И ткнула её кулаком под дых – резко, тренированным ударом. Девчонка сложилась, повалилась на унитаз, растопырив ноги, пискнула, ударясь о фаянс копчиком. А Стрекоза, перекосившись лицом, с ненавистью во взгляде, звонко, с размаху, влепила ей по физиономии. И ещё раз.

– Э-э, – недоуменно протянул Пастырь. – Ты это, Стрекоза…

– Да ничего, – равнодушно бросила та, повернувшись, уже улыбаясь, – всё нормально, дя Петь.

– «Дя Петь», – хмыкнул варнак.

– А что? – она захлопнула туалетную дверь, задвинула шпингалет, заглянула Пастырю в глаза, – Нельзя?

– Да валяй, – буркнул Пастырь.

– А тебя выпустили?

– Ага, выпустили, – покривился в болезненной усмешке Пастырь. – Погулять.

– Понятно, – кивнула она, приходя в своё обычное, наверное, весело-задиристое настроение. – Так тебя разукрасить мог только Хан, – задумчиво покачала головой. – Ну, Меченый ещё… но это вряд ли.

– Хорош разговаривать, – поторопил он. – Уходить надо отсюда. Я ведь только за тобой и пришёл.

– А куда уходить?

– Ну, пока просто – отсюда. А там видно будет.

– Не, – испуганно покачала она головой. – Там краснуха.

– Нет там никакой краснухи давно, – ответил Пастырь, беря её за плечо. – Давай-ка, подруга, не будем терять времени.

    А времени и правда не было. Сзади – оттуда, откуда пришёл пастырь, – послышались крики, топот ног по лестнице. Видать, проснулись охранники. Заглянули к Хану, который чего-то долго не показывался. А там… А может, увидели капли Пастыревой крови на полу. А может, Меченого нашли.

– Ну, всё, – бросил он, выталкивая Стрекозу из дежурки. – Ходу, Оленька, ходу!

    Уже когда они добежали до залов, услышали сзади:

– Вон он!

    И следом хлопнул «макар» – раз, другой.

    Заскочили в зал ожидания.

    Пацаны уже вставали. Копошились на нарах, сидели на креслах и подоконниках, курили.

    Когда выскочили вдруг Пастырь и Стрекоза, когда хлопнул «макар», а потом ещё грянул автомат, пацаны заорали, засуетились. Посыпались стёкла из огромного окна, выбитые автоматной очередью.

    Придурки! Хорошо, что никого из мальчишек не положили.

    Под очумелыми взглядами шпаны (никто даже и не дёрнулся за оружием), они бегом миновали зал и выскочили на перрон.

    Туман сгустился, так что Пастырь не увидел сидящего на мосту стрелка. Ладно, значит, он их тоже не видит.

– Шухер! – закричали в зале.

    Ну, шухер так шухер…

    Дёрнул Стрекозу за руку, потащил за собой в туман, стелющийся над рельсами. Показал в сторону пакгаузов, смутно видневшихся по ту сторону «железки».

– Дуй туда, – велел. – В тумане тебя не засекут. Будешь ждать меня там, у дальнего блока. Если меня зажмут и через полчаса я тебя не догоню, уходи на стеклозавод и жди меня там. Я всё равно приду.

    Она кивнула, но бежать не торопилась.

– Давай, девка, давай! – прикрикнул он. – Чего рот разинула!

– А ты?

– А я, а я, – развернул её, подтолкнул в спину.

    Из вокзала выбежали трое. Из старших, видать, из охраны на втором этаже. Он, не думая, провёл короткой очередью поверх голов. Пули зацокали в стену над пацанами, брызнули битым стеклом и отбитой штукатуркой. Салаги присели, попятились обратно в здание. Взвизгнула от неожиданности Стрекоза, закрывая уши ладонями. Пастырь ещё раз толкнул её в спину, крикнул:

– Быстро, твою мать! Бегом!

    Она послушалась, рванулась в туман. Перепрыгивая рельсы, подскользнулась. Пастырь думал, расшибёт себе голову девчонка, но ничего – устояла, выправилась, побежала.

    Выстрелы разбудили, наверное, внешних часовых: справа, с моста, послышался неуверенный хлопок. Пуля жахнула по двери, едва не зацепив кого-то из пацанов, которые за ней присели. Вот же шпана, блин, балбесы! Поубивают друг друга в этом шухере…

    Пастырь дал, на всякий случай, ещё одну короткую очередь. Пули градинами простучали по перрону у входа в вокзал, выдрали щепки из открытой створки.

    Потянул носом влажный холодный запах осеннего тумана, к которому примешивались запахи пороха и мокрых рельсов. Зима скоро…

    Ну, теперь – ходу!

    Светлую ветровку стрекозы уже почти не было видно – терялась, сливалась с туманом где-то у третьей платформы. Это хорошо. Метров через двадцать и сам он потеряется из виду.

    Добежав до стопки бетонных плит у забора, присел, оглянулся.

    Пацаны гурьбой высыпали из здания, бестолково толпились у входа. Потом разделились на две группы. Одна ринулась по деревянным мосткам через рельсы – решили, наверное, обойти с фланга. Другая бегом направилась в сторону Пастыря. Они, похоже, потеряли его из виду, не могли рассмотреть в тумане, прижавшегося к плитам.

    И тут, откуда-то сзади, треснул одиночный выстрел. У самого уха Пастыря громко щёлкнуло. В скулу ударили бетонные брызги.

    Выматерившись, он повалился на щебёнку, оглянулся назад.

    Вдалеке, у той самой сторожки, где давеча его взяла Стрекоза, промаячил мальчишеский силуэт. Пацан, видать, отбежал, спрятался за углом избушки. Судя по выстрелу, у него «макар». И управляется с ним мальчиш-плохиш не так уж плохо.

    Ну-ну… И как бы этого щегла обойти?..

    Группа, приближающаяся со стороны вокзала наконец увидела варнака. Заха́ркали автоматы, заплевали всю стену стоящей рядом мастерской. Несколько пуль ударилось в плиты, одна разбрызгала щебёнку у самой ноги. В группе была, кажется, шелупонь в основном – младшие.

    Пастырь стрельнул одиночным поверх мальчишеских голов. Раз, другой. Потом дал короткую очередь. Но пацаны, как в кошмарном сне, продолжали бежать вперёд, крича и треща очередями, не обращая на аргументы Пастыря никакого внимания.

    Вот же дурачьё! Вы же не в войнушку играете, балбесы, и не в компьютерную стрелялку. Тут ведь жизнь – одна всего, и перезагрузки не будет. Куда ж вы ломитесь-то, зайцы!

    Он отполз за штабель, прикидывая, как извернуться и уйти из-под их обстрела. Увидел, как повалился высунувшийся из-за угла сторожки тот пацан с «макаром», что стрельнул в него минуту назад. Завалили, балбесы! Добралась до мальчишки лихая пуля.

    Пастырь вскочил, со всех ног рванул вдоль забора туда.

    Присел над пацаном. Смерть ударила его точно в лоб, как раз между бровей – вынесла затылок. Глаза шкета – лет тринадцать всего-то – уставились в небо. В них ещё тлел лихой игровой азарт.

    Отыгрался парень…

    И тут – рвануло.

23. Протопи ты мне баньку по-белому…

    Кто-то бросил гранату. Бросили с той стороны железки, из группы старших, которая отправилась в обход и теперь рассыпалась по технической ветке. Бросали, видать, из задних рядов, потому что передние, ничего не поняв тут же попа́дали, залегли.