Ключи к Акаше

– Ну я, – сказал Ущербнов.

– У меня есть билет, я сдам и на тебя его переоформят. Только заплатить придётся в три раза дороже, – сказал парень.

– Идёт, – согласился Борис Андреевич.

– Тогда отойдём.

– Куда? Зачем?

– Я же не с собой его таскаю, да и менты могут загрести за спекуляцию. Им только повод дай, а уж они расстараются по полной.

Положение становилось интересным. Борис Андреевич пожал плечами, мол, ему всё равно и пошёл за парнем. Продавец вышел из здания, миновал площадь, где останавливаются и разворачиваются автобусы, обернулся. Палец ткнулся в несколько рядов припаркованных автомобилей на стоянке у небольшого леска.

– Ща вон до той стоянки дойдём. И рассчитаемся.

Борис Андреевич снова безразлично пожал плечами. Парень улыбнулся, глаза сощурились, как у кота рядом с кувшином сметаны, видящего, что хозяева уходят. Около одного из автомобилей о чем-то затеяли беседу трое таких же как он парней. Продавец пошёл к ним. Троица отреагировала так, будто репетировала встречу не один раз. Не успел Борис Андреевич и глазом моргнуть как один из них встал за спиной, двое по бокам, а продавец открыл заднюю дверцу машины. Рожа парня просто светилась от счастья.

– Прошу.

В спину подтолкнули. Борис Андреевич залез в машину, положение становится всё интересней и интересней. Его сжали с двух сторон заскочившие братки. Продавец сел на переднее сиденье.

– Ну чё, дадя, гони бабки на бочку, – сказал он.

– С чего вдруг? – спокойно сказал Ущербнов.

Щелкнуло. Нож ткнулся в правый бок.

– С того, – сказал сосед справа, – что нам осень кусать хосеся.

– А не боитесь, что в милицию пойду?

Парни заржали в полный голос, в смехе проскользнуло превосходство и чувство полной безнаказанности.

– Они в доле, – сказал продавец. – Так что можешь жаловаться хоть в милицию, хоть в думу, хоть самому Бене.

– А если ментов не боишься, зачем сюда вёл? – прикинулся дуриком Ущербнов.

– Ну ты и лошара, – сказал продавец. – Зачем лишний раз светиться? Если бы ты не согласился идти, я бы билет продал и всё. Барыш небольшой, но тоже деньги. А так ты попал сюда и мы вытрясем из тебя всё до копейки.

– Опасный у вас бизнес, ребята, – сочувственно сказал Ущербнов, ярость стремительной лавиной огня устремилась в мышцы. Если бы парни были повнимательнее они бы заметили как уши Бориса Андреевича охватило едва заметное пламя.

– Ты чё нам мозги компостируешь, дядя, – сказал тот, что справа. – Гони бабло или щас в бочине новый рот проковыряю.

– Вряд ли, – сказал Ущербнов.

Парень заорал во всё горло, пальцы вцепились в пах. Нож упал на сиденье.

– Чего это с… – спросил продавец и повторил движение подельника. Ещё двое отрепетировано скрючились.

– Гони билет, пока яйца не сварились, – сказал Борис Андреевич.

Кидала поспешно выудил билет из внутреннего нагрудного кармана. Ущербнов удостоверился в подлинности. Осталась маленькая заморочка – переоформить на себя.

– Дай выйти, – сказал Борис Андреевич сидящему слева.

Тот выполз и в позе эмбриона разлегся на асфальте. Борис Андреевич покинул салон, но чувство власти негой разлилось по телу и прерывать его не хотелось. Ущербнов застыл, смакуя ощущение всеми клетками организма. Чувство угасло. Он развернулся и посмотрел в салон.

– Теперь можете говорить, что вы круче варёных яиц, – сказал он, и парни заорали во всё горло. – Пока, будущие хорошие танцоры.

Кидалы не сказали ни слова, лишь тихонько взвыли. Борис Андреевич вернулся в аэропорт. Переоформление билета много времени не потребовало и через сорок минут шасси оторвались от взлётно-посадочной полосы.

Впервые в жизни повезло: соседкой оказалась удивительно красивая женщина лет тридцати, с внешностью достойной кисти Валеджо. Пышные груди оттопыривают блузку настолько, что пуговицы едва выдерживают натиск разъезжающейся ткани. В щелях видна небольшие участки кожи, слегка прихваченной загаром. Юбка не столько скрывает, сколько обнажает длинные без изъяна ножки. К тому же справа, как раз с той стороны, с которой сидел Ущербнов, на ней разрез, чуть ли не до пояса. Чувственные, в меру полные губы не нуждаются в помаде, их естественной пунцовости может позавидовать любая кинодива. Волосы, цвета воронова крыла, словно подобранные умелой рукой мастера один к одному, убраны в высокую прическу. Лобик скрывает чёлка, ниспадающая чуть ниже бровей. В глазах, цвета майского неба, проглядывает скука и лёгкая грусть. Носик тонкий точёный, как у греческой скульптуры. Ладошки узкие, детские с тонкими перстами. Борис Андреевич почувствовал нарастающее возбуждение, нахлынуло невыполнимое желание.

– Почему, собственно, невыполнимое?

Он украдкой взглянул на девушку, мир словно рухнул в темноту и тело прекрасной незнакомки предстало в виде многочисленных электрических импульсов. Сначала Борис Андреевич слегка приподнял температуру в салоне, а затем, активировав в мозгу девушки определенные области, заставил расстегнуть пуговки на блузке. Девушка приняла мысли как свои. Блузка распахнулась до пояса. Борис Андреевич взглянул на неё обычным зрением. Виду открылись две превосходные полусферы, немного прикрытые бюстгальтером. Он едва не завыл от усилившегося желания. Но тут как обухом по голове – вспомнились слова Наставника. И не при всех же этим заниматься, даже если погрузить пассажиров со стюардессами в сон. Интим – дело интимное. Желание толкало на необдуманный поступок. Скрипя зубами, Борис Андреевич повернулся к иллюминатору. Голова, словно живущая своей жизнью, повернулась к незнакомке, глаза уставились на груди. В ярости Ущербнов впитал в себя часть тепла в салоне. Похолодало. Девушка застегнула блузку и даже набросила одеяло на ноги. Но перед мысленным взором Бориса Андреевича, словно издеваясь, возникли две удивительные полусферы. Тогда он закрыл глаза. Образ девушки в темноте предстал вообще без ничего. Борис Андреевич сжал глаза до боли, белые мельтешащие пятна на время скрыли возбуждающую картину, но стоило веки расслабить, как видение возникало вновь, да ещё в движении. Борис Андреевич щипал себя, кусал губы, даже пару раз ударился головой о иллюминатор. Не помогло.

– Вам плохо? – раздался слева бархатный с лёгкой хрипотцой голосок.

Борис Андреевич автоматически повернулся. Лицо прекрасной незнакомки оказалось очень близко. Губки слегка разошлись, белый перламутр зубов заиграл отраженным светом. Стон и желание обнять проявление природы во всём великолепии удалось подавить с трудом.

– Нет, со мной всё нормально, – медленно сказал Ущербнов и отвернулся к иллюминатору.

Девушка хмыкнула. Перед глазами Бориса Андреевича возникла картинка: она морщит носик, левый уголок губ слегка приподнимается, а в глазах появляется лёгкое непонимание, словно набегают тучки на бесконечную синеву неба. Борис Андреевич ещё раз ударился головой о иллюминатор. Не помогло, пришлось пойти на отчаянный шаг. Чтобы боль могла отвлечь она должна быть очень сильной. Лупить себя или биться головой об пол значило привлечь внимание, чего делать никак нельзя. Тогда он изменил порог чувствительности болевых рецепторов, и вскоре даже просто сидеть стало больно, любое прикосновение к коже вызывало чудовищную муку. Только это и помогло справиться с нахлынувшим возбуждением. С самолёта сходил как с Голгофы. Девушку не выпускал из поля зрения до тех пор, пока не села в машину к высокому, атлетически сложенному мужчине. Острое чувство зависти, жалости к самому себе нахлынули мощно. Рыдание рванулось наружу, глаза наполнились влагой.

– Ну почему таким всё, а мне ничего? – горько прошептал Ущербнов. –Почему?

Жалость резко сменилась злостью.

– Ничего, – подумал Борис Андреевич. – И я скоро буду в шоколаде. Дай-то срок.

Он стремительно направился к кассам. К сожалению оказалось, что до Семипалатинска самолётом не добраться, разве что военным.

– А на такие рейсы мы билетов не продаём, – пошутила кассир, женщина лет шестидесяти, сухонькая, с огромным носом и удивительным местным говорком. – Попробуйте на поезде.

Борис Андреевич метнулся к автобусной остановке, даже не поблагодарив за совет. Автобус как назло уже ушёл, а ждать следующего не хотелось. Стоянка такси оказалась пустой, пришлось воспользоваться услугами частника. Естественно водила, поджарый парень лет двадцати пяти с маслянистым взглядом и мощным подбородком, цену загнул заоблачную. Борис Андреевич согласился не раздумывая. Частник мысленно потёр руки.

– Тогда садись, папаша, – сказал он.

Последнее слово заставило поморщится и ещё больше разозлило. Если бы не запрет, парень умирал бы в корчах.

Барнаул поразил размахом строений, особенно производственных. Водила, словно отрабатывая немалый гонорар, взял на себя функцию гида. В ярких красках рассказал о наиболее крупных предприятиях.

– Это машиностроительный завод. Наша гордость. С ним может сравниться только химический.

Борис Андреевич без интереса взглянул на высокий забор с колючей проволокой и высоченные кирпичные здания с трубами уходящими в небеса. Длинные чёрные хвосты дыма расползлись на пол неба. В машине запахло горячим металлом и сгоревшим углём. Они пересекли длинный проспект.

– А это химический комбинат, – гордо завил водитель. – Чего тут только не делают и колёса и волокна и пластмассы, почти всё, что можно. Даже на космос работаем. Только это большой секрет. Ещё один секрет – это бронетанковый завод. Правда в последнее время в связи с известными событиями он захирел, больше половины людей поувольнялась, остальным зарплату платят раз в полгода. И…

Борис Андреевич перестал слушать трёп. Захотелось как можно быстрее попасть на вокзал. Голова откинулась, глаза уставились на небо. Солнце давно преодолело зенитальную точку, в безбрежной синеве небесного океана видно несколько групп воздушных кораблей причудливой формы. Одни словно специально остановились для встречи с солнцем, другие держатся от светила подальше, жмутся к горизонту, словно боятся огненного хозяина дневного неба. Птиц не видно, попрятались от жары и смога. Воздух пропитан «ароматом» резины, горящей пластмассы и чего-то резкого, неприятного, заставляющего слезиться глаза.

До слуха донёсся протяжный крик поезда. Миновали несколько перекрёстков и машина вырулила на прямую дорогу, с которой открылся вид на железнодорожный вокзал – массивное здание с колоннами. Рассматривать красоты Борис Андреевич не стал. Импульс погрузил шофера в глубокий сон. Автомобиль по инерции проехал пару метров и остановился. Борис Андреевич метнулся к вокзалу, а спешить следовало: до отправления поезда Барнаул-Алма-Ата осталось три минуты. Следующий рейс только завтра в полдень. Но как не спешил, а заскочить в вагон не успел. Проводница закрыла дверь перед самым носом. Борис Андреевич с билетом в руке растеряно смотрел, как поезд медленно набирает ход. Молния озарения заставила рвануться с места. Его Силы хватило бы, чтобы превратить поезд в оплавленную кучу металла, а он по тупости об этом забыл. Топка погасла, поезд медленно остановился. Проводница еще не ушла от двери. Женщине исполнилось что-то около тридцати восьми – сорока лет. Туловище больше похоже на грушу: плечи узкие, зато нижняя часть безобразно широка. Как удается протискиваться в узком проходе вагона, непонятно. Да и в дверях удивительно, что не застревает. Лицо размалёвано без всякого чувства меры и вкуса, будто работала мастерком. Помада наполовину стёрлась, тушь с ресниц осыпалась, волосы торчат в разные стороны, словно перья у потрёпанной хорьком курицы. Лицо помятое, глаза с лёгкой поволокой, будто женщина спала и только что проснулась. Ущербнов помахал ей билетом. Она отрицательно покачала головой. Гнев ударил в голову, но Борис Андреевич сдержался. Пришлось к билету приложить несколько крупных купюр. Проводница снисходительно открыла дверь, но опоздавший пассажир протянул лишь билет. Она хотела возмутиться, но что-то в глазах неприметного мужчины подсказало, что лучше этого не делать. Пришлось ограничиться осмотром билета. К её глубокому сожалению прицепиться не к чему, он оказался подлинным. И фамилия в паспорте совпала с означенной в билете. Пришлось пропустить пассажира на место. Но чая мужчине она решила не давать. И без белья обойдётся.

– Будить тоже не буду, – решила женщина, смотря в спину идущему к своему купе пассажиру. – Пусть свою станцию проедет, а мне потом оплатит разницу. Ничё, будет знать как обдуривать.

Поезд тронулся. Борис Андреевич обратил внимание, что вагон полупустой, большая часть пассажиров уставилась в окна, будто навсегда прощается с городом. Ущербнов занял своё место, хотя мог занять любое, соседей не было. Пейзаж за окном – город сменился сопками с обширными полями и рощами – вызвал зевоту и Борис Андреевич не заметил как уснул. Снилась соседка из самолёта, в широкой белой блузке и обтягивающей чёрной юбке. Она весело танцевала, выгибаясь и маня пальцем. Борис Андреевич пытался приблизиться, но раздавался смех, и девушка удалялась. Он останавливался и всё повторялось. Чудные пальчики отстегнули сначала одну пуговку на блузке, затем другую, третью. Борис Андреевич дёрнулся, чтобы помочь. Она хохотнула, словно прозвенел серебристый колокольчик и расстояние между ними снова увеличилось. Последняя пуговица расстегнута, блузка приоткрылась, Борис Андреевич не смог удержать стон. Он кинулся на девушку, и свершилось чудо, она не ускользнула, а прильнула всем телом. Нежная ручка игриво несколько раз дёрнула за плечо.

– Предъявите документы, – мужским голосом сказала она.

– Что? – удивлённо спросил Ущербнов, и видение рассыпалось в прах. Он снова оказался в вагоне, свет приглушён, а над ним склонился высокий парень лет двадцати в форме пограничника. Высокомерия на роже хватит на десяток королей. Глаза смотрят как на смерда, вонючего, тупого и никчёмного. Уголки губ брезгливо опущены.

– Просыпаемся, – требовательно сказал он.

Борис Андреевич осмотрелся. На улице темень, поезд стоит на какой-то станции, едва освещенной несколькими фонарями. В вагоне слышны окрики ещё одного погранца.

– Ну, чё таращишься? – спросил парень. – Документы предъяви.

Он даже перешёл на «ты». Борис Андреевич почувствовал, как в груди вспыхнул огонёк раздражения – предвестник начинающегося пожара ярости. Он медленно протянул наглецу паспорт. Парень вгляделся в фотографию, взгляд скользнул по лицу Ущербнова, в глазах отразилось недовольство. Пограничник явно не ожидал, что фотография совпадёт с оригиналом. Пальцы перевернули несколько страничек. Губы сложились дудочкой.

– О как! – сказал он. – Из Мурманска. И чё тя потянуло в Казахстан?

– К родственникам еду, – сказал первое, что пришло в голову Ущербнов.

– Ага, ну тогда покажи багаж, – потребовал погранец.

– У меня нет багажа, – сказал Борис Андреевич.

– Как так? – удивленно осведомился парень. – Едешь к родне и без подарков? Странно, странно. Я бы даже сказал подозрительно.

Он посмотрел на последнюю страницу.

– Хм и визы нет.

– Между Россией и Казахстаном установлен безвизовый режим, – сказал Борис Андреевич.

– Умный, да? – со злостью в голосе сказал пограничник. – А ну-ка поднимай задницу и топай за мной. Надо бы проверить, может ты в розыске.

Парнишка явно намекал на взятку, но Ущербнова это только вывело из себя. Он мог понять, если бы его «разводил» какой-нибудь казах, а то ведь свой же. Обида и злость объединились во взрывоопасную смесь. Парня следовало наказать, причём унижением.

– Никуда я не пойду, – отчетливо сказал Ущербнов.

Губы парня раздвинулись в гаденькой улыбке, в глазах промелькнула радость скорой наживы, резко сменившаяся удивлением и испугом. По штанам потекло, от промежности к сапогам потянулись длинные мокрые пятна, быстро расширяющие границы. Парень схватился за пах, но предотвратить позор не удалось, в организме явно что-то заклинило. Завоняло как из канализации. Сквозь мокрое проступило гадостно-коричневое. Погранец лихим скакуном бросился прочь из вагона.

– Ты куда? – раздался вслед крик напарника.

Ущербнов снова ощутил сладостное удовлетворение. Привкус власти с каждым разом становится приятнее. Захотелось ещё. Жаль только объекта, на которого её можно распространить, больше нет: второй погранец покинул вагон через другой тамбур, да и свеж приказ Наставника. Желание затаилось глубоко в душе, готовое вырваться в любую минуту и завладеть хозяином.

Вагон дёрнулся, станция поплыла назад. Но поезд отъехал недалеко. Осмотр начала казахская таможня. Борис Андреевич настроился на неприятную для погранцов встречу, но те галопом пронеслись по вагону никого не «зацепив» и даже багаж не подвергся сколько-нибудь поверхностному досмотру. Это испортило немного поднявшееся настроение. Мало того, что ощутить власть над другими повода не возникло, так ещё казахские таможенники оказались порядочнее отечественных. Борис Андреевич впервые в жизни ощутил отвращение к соплеменникам. И словно в дополнение вспомнились менты; спешащие на рейс пассажиры в Москве, от которых он терпел лишь тычки, пинки и унижения; пьяный мужик в электричке, вонючий, рыгающий и ковыряющий в зубах; братки, избившие его в родном городе, и такие же подонки отнявшие бизнес. А еще был автобус, у дверей которого едва не растоптали. И кто? Соотечественники. Ущербнов испытал такое дикое отвращение к братьям по крови, что едва не вывернуло наизнанку от злости. Такое ублюдочное племя достойно Гулага, Освенцима и вообще полного истребления, поскольку не осознаёт ценности ни своих корней, ни дружеского плеча, ни родственных уз.

– Ублюдки, – в который раз прошипел про себя Борис Андреевич. – Ненавижу.

Свет в вагоне моргнул, слегка померк. Скрипнули от резкого толчка лежаки. Поезд устремился прочь от границ между государствами, некогда соседними республиками одной страны, а Борис Андреевич с головой нырнул в пучину чёрных мыслей и чувств. Поезд несколько раз останавливался ненадолго, но разглядеть в кромешной тьме неосвещенную станцию невозможно. Постоянное покачивание вагона из стороны в сторону укачало. Веки сомкнулись и Борис Андреевич погрузился в недолгий сон. Разбудил женский голос.

– Мужчина, вы чё решили за чужой счёт прокатиться?

Он непонимающе посмотрел на проводницу.

– Станцию, указанную в билете вы проехали. Придётся доплатить разницу.

Ущербнов всмотрелся в окно. Далеко позади в темноте видны одинокие огни спящего города. Ущербнов не стал разбираться. Поезд резко остановился.

– Пока поезд стоит, откройте дверь, я сойду и не доставлю вам никаких хлопот.

Женщина подбоченилась. Обойти же её из-за комплекции не представляется никакой возможности.

– Ишь чё удумал! Нам по инструкции не полагается, но за отдельную плату…

Ущербнову надоело слушать размалёванную дуру. Он изменил движение от головного мозга одних импульсов и блокировал другие. Тётка с выражением тупого удивления на лице протопала в тамбур. Руки быстро обследовали карманы пиджака. В правом оказался ключ. Замок со скрипом провернулся, и проводница открыла дверь.

– Спасибо, – сказал Ущербнов, и спустился по ступенькам. – Вы очень внимательны к просьбам пассажиров и вежливы. Можете ехать дальше.

Поезд дёрнулся словно от судороги. Проводница долго смотрела вслед исчезнувшему в темноте странному пассажиру.

До города пришлось идти четыре часа. Ущербнов мог бы добраться за десять минут, но решил пройтись. Быстро рассвело. Куда ни кинь взгляд степь, словно накрытая гигантским персидским ковром, с разноцветным рисунком, с преобладанием зеленого. Серое, пока ещё, небо подёрнуто на востоке синевой начинающегося солнечного дня. Словно в никуда устремляется желтовато-коричневая лента грунтовой дороги, придавая рисунку природы перспективу и таинственность. Вид степи вызвал приступ тоски и горячего нетерпения. Захотелось поскорее попасть в Семипалатинск, ведь это не просто конечный пункт назначения, а этап в жизни, после которого Наставник перестанет опекать, контролировать, указывать, что делать разрешено, а что нет, и можно будет, наконец, насладиться властью в полной мере. Нетерпение заставило перейти на бег. Город устремился навстречу.

Первые дома поразили заброшенностью и безжизненностью: облупившаяся штукатурка, потрескавшиеся и частично вывалившиеся кирпичи, окна в которых не только стёкол, рам нет. Крыша просела, в ней ранами зияют чёрные провалы. В свете лучей вышедшего из-за горизонта солнца видно, что и внутренние помещения выглядят не лучшим образом. Стены ободраны, чёрными, замершими молниями зияют трещины, грибок тёмно-серым налётом покрыл потолок. От мебели остались либо обломки, либо труха. Доски пола прогнили, дыры заполнены отвалившейся побелкой и пылью. От домов веет тоской и отчуждённостью. Затем пошли более ухоженные здания, появились первые спешащие горожане. Ущербнов решил бежать к вокзалу, наверняка нанять таксиста там проще, чем ловить в городе. К перрону как раз подошёл какой-то поезд. Десятки торговцев кинулись к вагонам. Поднялся невообразимый галдёж. Пассажирам даже покинуть вагон не дали. Под нос совали дыни, яблоки, ковры, рыбу варёную, жареную, вяленую и копченую, тюбетейки, халаты и много разного другого товара. Сначала людей стало жалко. Распад Союза привёл к массовой безработице и люди вынуждены зарабатывать деньги кто как может. Но после того, как Борису Андреевичу, принимаемому за вышедшего на перрон пассажира, несколько раз отдавили ноги и едва не оторвали рукав у пиджака, с восточной прилипчивостью предлагая расписанные вязью чёрные тапки, ковры и халаты, раздражение чёрной волной разлилось по душе.

– А не хрен было отсоединяться, – зло подумал он.

Толкающих и орущих в ухо торговцев спасло лишь то, что Борису Андреевичу удалось продраться сквозь толпу. Таксист, небритый пузатый казах, узнав конечный пункт назначения, с удивлением посмотрел на пассажира.

– Я высажу вас недалеко от полигона, – сказал он, – а то ещё подстрелят.

– Он охраняется? – спросил Борис Андреевич.

– Раньше охранялся, а сейчас не знаю, но рисковать не хочется.

Ущербнов кивнул. Он бы смог добраться до полигона бегом, но, во-первых, не знал куда бежать, а во-вторых, не хотел привлекать внимания.

Город ничем особенно не заинтересовал. Обычный, созданный руками русских строителей для военных целей. Удивительна лишь одежда коренных жителей, словно попавших в город из прошлого: халаты среди костюмов, блузок и джинсов, странная обувь среди кроссовок, туфлей и сандалий. Ущербнов почувствовал «запах» запустения, пустившего корни в город начинающегося хаоса, что видно по плохо убранным улицам, неухоженным газонам, выщербленному тротуару, небольшим ямам на дорогах. В глазах людей читается усталость и страх перед непредсказуемым будущим. Борис Андреевич почувствовал к ним отвращение. Захотелось как можно быстрее покинуть город. Таксист, словно чувствуя его желание, вдавил педаль в пол. Они пересекли мост через реку.

– Иртыш, – с гордостью сказал таксист.

Замелькали улицы, однообразные постройки, площади и памятники. Наконец пронеслись последние дома, и они вырвались на простор бескрайних степей Казахстана. От поднявшегося ветра по траве пробежала рябь. Степь ожила, заиграла разными оттенками зеленого, словно изумруд под разными углами зрения. Вдали пронеслось стадо криворогих, с носами больше похожими на небольшие хоботы, животных.

– Сайгаки, – прокомментировал водитель.

Высоко в небе раскинула крылья огромная птица. Её тень пронеслась перед машиной. Несколько зверьков, похожих на сурков, но тощих как собаки с мусорки, пронеслись по дороге. Таксисту пришлось сбросить скорость.

Мир вокруг не радовал глаз Бориса Андреевича. Душа и мысли уже переместились на полигон. Но пришлось ехать два с половиной часа, прежде чем машина остановилась.

– Приехали, – сказал таксист.

Борис Андреевич не заметил ни зданий, ни забора, ни поста, ни вообще чего бы то ни было указывающего на присутствие человека. Дорога поднимается по холму, а что за вершиной не видно. Он в недоумении уставился на таксиста.

– Я же говорил, что высажу, не доезжая до полигона. Пройдёте по дороге Километра три. Там пост, за ним начинается территория с коммуникациями, только все здания находятся под землёй. Полигон то не простой. По-крайней мере когда-то был таковым.

Ущербнов расплатился, потому что таксист, не избалованный пассажирами как его коллеги в Москве или Мурманске запросил мизерную сумму.

– Если хотите, я вас подожду, – сказал таксист.

Борис Андреевич хотел отказаться, но происшествие на Синей Горе заставили призадуматься. Да и в деньгах стеснения нет.

– Ждите меня два часа, – сказал Ущербнов и бросил пару купюр. – Если не появлюсь, возвращайтесь в город без меня.

Таксист, пряча деньги, радостно кивнул. Дверь хлопнула, странный пассажир, уверенной походкой направился к холму. Таксист смотрел ему вслед. Никто на его памяти не предпринимал попыток добраться до полигона. Сюда ездили лишь военные на спецтранспорте, но очень редко. Пассажир остановился на вершине, несколько секунд вглядывался куда-то вдаль. Затем резко, словно толкнули в спину, сорвался с места. Осталось ждать. Таксист посмотрел на часы. Семь пятьдесят восемь. Он снова взглянул на холм, но мужчина не вернулся.

– Ну что ж, подождём.

Голова откинулась на сиденье, глаза закрылись, через десять минут послышался храп.

Ограждение из колючей проволоки в три ряда разглядел с холма. До первого поста добрался за считанные минуты. Солдата неожиданно сморило, да он не очень и сопротивлялся. Второй пост Борис Андреевич преодолел тоже без проблем. Поскольку куда бежать дальше не знал, продолжил путь по дороге. Показался небольшой бункер. Ущербнов просканировал помещение. В одной из комнат удалось запеленговать шестерых. Один, судя по начальственному голосу, офицер. Ещё в двух – по тройке солдат. Ущербнов на всякий случай погрузил в сон всех. Но что делать дальше? Он всмотрелся в горизонт. Сначала подумал, что показалось. Пригляделся. Нет, действительно километрах в двух стоит человек в белом костюме. Кто – понял сразу. Он попытался приблизиться, но не удалось, Наставник каким-то непостижимым образом перемещался в пространстве, не меняя позы и не двигаясь. Борис Андреевич поднажал, не помогло. У него начался приступ ярости, и Наставник словно сжалился над ним, замер в центре широкой, протянувшейся на несколько километров котловине, зажатой со всех сторон невысокими холмами. В глаза бросилась странная безжизненность места. Травы немного, растёт пучками, цвет листьев какой-то больной – желтовато-зеленый. И ни одного живого существа вокруг, даже кузнечики под ногами не прыгают, словно это какая-то мёртвая зона.

– Приготовьтесь, – сказал Помощник.

– К чему? – хотел спросить Ущербнов и почувствовал, что под ногами, глубоко в земле завозился некто огромный. Он попытался «всмотреться», но лучше бы этого не делал. Показалось, что в глаза вонзились раскаленные иглы. Борис Андреевич автоматически попытался прикрыться, одновременно выкрикивая заученные слова. Не помогло. Стекловидное вещество закипело, склера глухо лопнула. Огненные ручейки стекли по щекам к подбородку. Иглы вонзились глубже. Показалось, что в голове забулькало как в котелке с кашей. Чудовищная боль раскалённой волной устремилась от неё по нервам к органам и тканям. Что-то больно ударило в правый бок. Борис Андреевич попытался убежать, но ноги не ощутили под собой тверди. Мозг бурлил как раскалённая лава в кратере вулкана. Сухо лопнули барабанные перепонки, горячая кашица вытекла из ушей и глазниц. Кожа от неё скукожилась, капли подкожного жира словно послужили катализатором, и она полыхнула огнём. Волны боли от погибающего мозга вызвали диссонанс в работе внутренних органов. Сбитые с толку, они пытались работать согласно установленной личной программе, срабатывающей при критическом для мозга положении. Но последующие валы невыносимой боли, поразившие позвоночник, сбили и эту программу. Желудочки сердца сокращались одновременно с предсердиями, сжатие мышц кишечника могло начаться от нижнего отдела к верхнему или одновременно, селезёнка то выбрасывала дополнительные порции крови, то снова вбирала обратно. Печень излила весь запас желчи в желчный пузырь, но проток оказался сжат настолько, что не пропустил и капли. Пузырь лопнул, содержимое растеклось по брюшной полости. Желудок вместо того, чтобы порциями выбрасывать переваренную пищу в кишечник, отправил её тем путём, которым в него попала. Левое лёгкое спалось, правое словно вздумало занять и его место, расширилось чуть ли не на всю грудную клетку. Альвеолы не выдержали расширения, взорвались словно маленькие воздушные шары, кровь затопила правую сторону грудной клетке. Почки заработали мощно, пытаясь вывести шлаки хлынувшие в кровь, но мочевой пузырь сжал спазм. Организму, хоть и с огромными потерями, возможно, удалось бы стабилизировать ситуацию, пока был затронут органный уровень, но эндокринные железы выбросили в кровь весь запас гормонов, и хаос перешёл на клеточный. Борис Андреевич ощущал, как корчится в муках каждая клеточка тела. Мышцы скрутили повторяющиеся каждую секунду судороги. Суставы скрипели словно несмазанные шарниры, связки рвались с глухим, каким-то мокрым звуком. Кости трескались будто яичная скорлупа. Он дёргался, лежа на правом боку, словно на электрическом стуле. Сильнее боли в мире не было, но он ошибся. От проникшего в голову голоса показалось, что каждая клетка тела взорвалась.

– Стабилизируй ситуацию.

Борис Андреевич хотел спросить как, но язык вывернулся штопором, голосовые связки скрутились в узел, а от заполнивших рот слюны и крови едва не захлебнулся. Из горла вырвался лишь булькающие звуки.

– Не сможешь, – равнодушно сказал Голос, – умрёшь.

Борис Андреевич почувствовал, что боль стихает, тело успокаивается. Но за спокойствием сотрясающими душу шагами приблизилась Смерть. Сознание стало меркнуть, словно костлявая задувает одну свечу в храме-организме за другой. Борис Андреевич начал борьбу за выживание. Смерть – скелет в чёрном балахоне – попыталась задуть очередную свечу. Не получилось. В глазницах черепа, мерцающих призрачным зелёным светом, появилось удивление. Голова завертелась по сторонам, в поисках того осмелившегося мешать работе. Борис Андреевич попытался зажечь погасшие свечи. Несколько вспыхнуло. Зелёные огни в глазах Смерти налились холодной яростью. Она раздраженно махнула рукой над горящими свечами и огни погасли. Ущербнов повторил попытку. Тщетно. Фитили лишь дымятся, но гореть отказываются. Смерть спокойно продолжила работу. Храм-тело наполнилось парализующим холодом. Борис Андреевич запаниковал и Мрак, морозный, мёртвый, разрушающий сознание, навис над единственной горящей свечой. Смерть словно нарочно медлила, наслаждаясь ужасом умирающего и мгновением уничтожения последней искры жизни. Ещё мгновение – и конец, а сил, чтобы противостоять неизбежному, нет. Ущербнов сдался. И вдруг в свете свечи увидел лицо: жирное, довольное, в глазах высокомерие, брезгливость и презрение. Губы задвигались, слов не слышно, но смысл и без этого понятен. Это лицо отморозка, приказавшего клевретам вышвырнуть Бориса Андреевича из управления порта как безродного пса. Обида, ярость, боль от унижения, оскорбленное достоинство и жажда мести воспламенили единственную зажженную свечу так, что Смерть и Мрак попятились. Яростные потоки огня ударили в разные стороны. Ослепительный свет от сотен свечей осветил каждый уголок храма, каждую трещинку в камне кладки, каждую ямку в полу. Мрак перестал существовать, но Смерть не сдалась. Снова погасло несколько свечей. Борис Андреевич закричал, огни полыхнули столь ярко, что Смерть прикрылась руками и балахоном. Костлявая отступила к двери, но огонь заставил пятиться дальше, и Смерть выскочила наружу, на прощанье одарив обещающим взглядом и громко хлопнув дверью. Храм исчез, невыносимая боль пронзила искалеченное тело, но с ней вернулось и сознание. Борис Андреевич ощутил себя лежащим на земле. Внутри всё кипит, жжёт, колет, каждая мышца дёргается, в глазах тьма, но он жив.