Теория Хааста

16

“… и вот вы понимаете, насколько мне обидно теперь? Я никому ничего плохого же не сделал, а они со мной так поступили. Я же помогать хотел, особенности свои использовать, униникальность свою как существа такого, что вроде и человек, но и Хааст, орел, то есть, как Отец мой, не настоящий, а, ну, тот, кто воспитал, в общем. Хорошо же звучит, знаете, что вот и летать я умею, и сил в руках и ногах много, чтоб защищать да спасать, но почему им это не понравилось, не надо было? Признаюсь, конечно, что и славы хотел, как супергерои из фильмов, но ведь там все они славу свою получают, разве не так? Любят их люди и ценят, не все, конечно, и не всегда, и очень сложно им иногда бывает, но ведь обидно-то мне не поэтому. А потому, что мне не дали даже героем себя проявить! Вот только представьте, спас от ограбления – а меня в полицию вместе с преступниками и забрали, раздели там, слов плохих наговорили, полдня в клетке продержали, пока не разобрались, и ведь не поблагодарили даже, да еще и к психиатру отправить хотели. Разве так поступают, с супергероями или нет, но с теми, кто прав и помочь хотел? И это самое простое еще, дальше-то хуже стало: в педерасты меня записали, а я даже и слова такого не знал, теперь-то понимаю, конечно, что оно означает, но почему записали-то? Потому, что костюм носил, как у супергероев из фильмов! Взъелись на меня, дескать, костюм мой оттого, что я с самцами, мужчинами, то есть, люблю время проводить, ну, в том смысле самом, а я ведь никогда и не думал об этом, и не помышлял, так сказать. Вот и подловили, избили так, что в больнице три месяца, все лето, в гипсу пролежал, зашивали даже, вот и шрамы остались. Чем я перед ними виноват? И как будто этого мало было: в квартиру, что я за последние деньги снимал, пробрались журналисты, все вещи вверх дном перерыли, записи мои нашли и на потеху публике выставили, посмешище из меня сделали. Теперь меня никто всерьез воспринимать не будет, сразу эту публикакацию вспоминать начнут. По-хорошему, в суд на них за это подавать надо… но не за этим я здесь, не для того пришел! Я хотел людям помогать, добро делать, со злом бороться, но зло побеждает, а люди именно его и поддерживают! Понимаете, как это обидно, когда ты к лучшему стремишься, хочешь полезным быть, понтециал свой, или как его там, использовать, а никому не нужно это, все против только! Понимаете? Понимаете?”

– Понимаю, – кивая головой, отвечает Бомж.

Они, Бомж и Хааст, сидят на ступеньках на пути к набережной. Отсюда открывается замечательный вид на воду, мост и лесной массив за рекой. Вечер, порывистый ветерок и пожелтевшие, отмирающие листья, парашютиками спускающиеся на ступеньки.

Хааст, променявший свое трико на простую, скромную футболку и спортивные штаны, после реплики Бомжа затих, погрузившись в собственные мысли. Легкий перьевой покров на руках и шее, нынче такой же понурый, как и листва на деревьях, защищает его от ветра и осенней прохлады. Ему приходилось бывать в значительно более суровых погодных условиях, размышляет Бомж, спасаясь только тем, что даровала ему природа. Но вот теперь он столкнулся с самыми жесткими условиями – социальными. Есть ли у него способности к преодолению их?

Бомж оглядывается на собственную поношенную куртку, о чем-то задумавшись. Затем бросает беглый взгляд на Хааста. Тот, по-прежнему молчаливый, с печалью смотрит вдаль, за реку, и с этого ракурса его профиль действительно напоминает орлиный. Бомж снова оборачивается на куртку. Спустя пару секунд мыслительного процесса, видимо, договорившись с самим собой, он одобрительно взмахивает рукой и сует ладонь в карман. В приглушенном осеннем свете появляется та самая чекушечка с красной крышечкой.

Бомж, чуть надавив, откручивает крышку и прислоняет нос к горлышку. Насладившись ароматом любимой водки, он протягивает бутылку Хаасту:

– На вот. Выпей.

Сегодня она нужна пареньку гораздо больше, чем мне, думает про себя Бомж.

– Выпей да успокойся.