Киноповести. Три главные составные части фильма: сценарий, сценарий и еще раз сценарий

– Можешь не волноваться! Деньги сделали своё дело! – ответила Ганьжима и ничего больше не говоря, положила трубку. Затем она приняла ванну, после чего легла спать.

Проспала Церемпилова два дня. Это были выходные дни, и никто её не беспокоил.

В понедельник она взяла отпуск и уехала к сестре за город. Хорло приняла сестру с искренней радостью. Кормила от души, сходили искупаться на речку. В беседах за чаем журила за то, что опять отложено лечение.

– Не будешь лечиться, бездетной останешься? Неужели самой непонятно?

– Баир пьёт. Как от него рожать? – оправдывалась Ганьжима.

– Лечитесь вместе. Он от алкоголя, ты от бесплодия!

– Не отпущу, пока не пообещаешь, что будешь лечиться!

Ганьжима пообещала, конечно же, что будет лечиться, но опять это было только на словах. Опять появилась куча других дел, которые надо решать в первую очередь. Опять лечение было отложено.

Прошёл месяц, и вдруг позвонил Намдаков. Ганьжима удивилась звонку и спросила:

– В чём дело?

Ровным голосом прокурор сообщил, что к ним грянула проверка. И проверяющий, велел заново возбудить её уголовное дело.

– И что теперь делать? – спросила, растерявшаяся Ганьжима.

– Для окончательного закрытия дела, проверяющий просит…

И прокурор назвал сумму дважды превышающую, то что было уже уплачено. Такие деньги, Ганьжима при всём своём желании не смогла бы достать.

Сердце ушло в пятки. Её бросило в жар, а после стало лихорадить. Она поняла, что её «развели», и что теперь какие бы деньги она не платила, её будут шантажировать, шантажировать и шантажировать.

Как найти выход из создавшейся ситуации? Как прекратить дело? Как избавиться от угроз? Эти и другие мысли кружили в её голове и не давали покоя. Из телефона всё ещё слышался голос Намдакова, он продолжал что-то говорить. Что-то объяснять. Но Ганьжима его уже не слышала. Перед её глазами появились чёрные пятна. Потом всё закружилось. А дальше она ничего не помнила.

Баир нашёл её на полу, лежащей без памяти с телефонной трубкой в руке. Он вызвал «скорую» и позвонил Хорло. Прибывший врач сделал укол в вену и привёл Ганьжиму в чувство. Затем выписал много лекарств и прописал строгий постельный режим.

К вечеру из деревни приехала Хорло. Она стала следить за тем, что бы выполнялись все предписания врача. Однако осуществить это было невозможно. Ганьжима наотрез отказалась принимать лекарства. Она знала причину своей болезни и, хорошо понимала, что лекарства ей не помогут.

Ганьжима отвернулась лицом к стене и, ни с кем не разговаривая, лежала в таком положении…

Прошло несколько дней. Не четвёртый день ей привиделась Алдана. Она была в чёрном платье с золотой диадемой на голове. Лицо её было сурово, она спросила:

– Ты ждёшь моей помощи, ведь так?

– Помоги, милая, помоги! Я всё что угодно сделаю для тебя, только помоги!? – ответила Ганьжима и расплакалась.

– Обещай, что станешь моей последовательницей!?

– Обещаю.

– Поклянись!

– Клянусь всем хорошим, что имею. И всем тем, что бу-ду иметь!

Алдана улыбнулась и взяла с неё длинную клятву, в которой были следующие слова: «Обещаю не щадить наших врагов и карать их при первой возможности….».

После того как Ганьжима произнесла нужные слова, Алдана сказала:

– Найдёшь Бадма-Ханду. Это шаманка. Она живёт недалеко от твоей сестры. Скажешь ей, что бы провела обряд по сто пятнадцатому ритуалу. Как только она это сделает, твоё дело уладится.

После этих слов видение исчезло. В тот же день она нашла шаманку Бадма-Ханду.

– Я от Алданы, – сказала Ганьжима, переступая порог её дома.

– Так она год, как умерла?! – ответила Бадма-Ханда.

– Я её преемница. Она ко мне во сне приходит..

– Во сне?

– Да, во сне. И просила, что бы вы сделали сто пятнад-цатый ритуал.

– Убить человека хотите?

Ганьжима похолодела, услышав эти слова. Она не знала, что такое сто пятнадцатый ритуал. Она не знала, что ритуал связан со смертью. Алдана говорила, что поможет, но не говорила, что это будет связанно со смертью.

Теперь стало понятно, что помощь может прийти, только через чью-то смерть. Через убийство.

– Кого будем ликвидировать? – спросила Бадма-Ханда.

Ганьжима так растерялась, что не поняла вопроса. Она переспросила:

– Повторите, что вы сказали?

– На кого злых духов натравливать будем? Фотогра-фию принесли? – пояснила шаманка и добавила к сказанному, – ритуал тяжелый. Ваше присутствие необходимо. И запомните, всё, что вы пожелаете во время этого обряда, может обернуться против вас!

Ганьжима не была готова к такому повороту событий, да и снимка у неё не было, поэтому она извинилась и сказала, что придёт в другой раз.

Выйдя из дома шаманки, она погрузилась в раздумия. Убивать человека не входило в её планы. Напугать – да. Напугать, что бы отступился или навести болезнь. Это да. К этому она была готова, но убивать!

«На это я ещё не способна» – сказала она сама себе. И пошла домой. Но подходя к собственному дому, она вдруг увидела у подъезда чёрную «Волгу» с красной надписью «Прокуратура». Сердце снова ушло в пятки. Она побледнела.

Домой заходить не решилась, переночевала у подруги. А через день достала фотографию Намдакова и пошла к Бадма-Ханде.

Не будем утомлять читателя подробностями обряда.

Скажем только, что прокурор Делгер Намдаков через несколько дней после этого попал в автомобильную катастрофу. И случилось это так: он ехал по трассе за рулём собственной «Лады». И вдруг в окно его автомобиля залетела пчела. Делгер стал отмахиваться от неё и на мгновенье потерял управление. Это привело к тому, что он выехал на встречную полосу и столкнулся с «КАМАЗом».

Прошёл год. В стране, как уже говорилось, пала советская власть. Пала старая идеология. Повсюду стали строить новые церкви, мечети, храмы. И в Забайкалье также решили возродить разрушенный красноармейцами дацан.

На закладку нового храма приехали известные ламы: Тагарин, Жабон, Жалсап и Пунцог. Закладка нового храма проходила в торжественной обстановке. Присутствовали руководители края, а также приехало много народу со всего края. Приехала туда и Ганьжима.

Во время закладки был молебен, а после молебна ламы всем желающим стали давать благословение. К ним выстроилась очередь, они прикасались руками к благословляемому, и повязывали на кисть правой руки красную ниточку на удачу и на сохранение здоровья, как оберег от злых сил.

В очередь встала и Ганьжима, но лама Тагарин посмотрел на неё как-то странно и отказался благословлять.

Тогда Ганьжима встала в очередь, которая вела к ламе Пунцогу. Он также, как лама Тагарин смерил её пронизывающим взглядом и тоже отказался благословлять. Так и уехала Ганьжима без благословения.

Вернувшись в дом к сестре, она захотела пить, но вода в баке закончилась. Дома никого не было. Тогда Ганьжима запрягла в телегу лошадь и сама поехала на речку за водой.

По дороге вдруг налетели дикие пчёлы и стали кусать лошадь. Лошадь понеслась вскачь. Ганьжима упала с телеги, её длинные волосы закрутились на колесо и задушили её.

Так неожиданно, прекратилась жизнь нашей героини. Но история на этом не заканчивается. Не всегда история завершается со смертью главного действующего лица.

Похоронили Ганьжиму на общем кладбище, по старому обычаю в гробу, не зарывая его в землю.

И вскоре после этого чабаны пасшие поблизости своих баран, стали видеть, ежедневно, как положенная в гроб Ганьжима сидит на крышке своего гроба и расчёсывает волосы. Насмерть перепуганные чабаны поехали в дацан и рассказали там всё, что видели. Жодче лама Тагарин, вместе с ним Жабон, Жалсаб и Пунцог, которые не успели ещё разъехаться с торжества, решили навестить Ганьжиму.

Как только, вставшая из гроба Ганьжима увидела процессию лам, которая медленно приближалась к ней по степи, она затрясла головой, затопала ногами. И с пеной у рта стала кричать:

– Я достойна лучшей участи! Я достойна лучшего!

Но ламы не обращали внимания на её крики. Держа в одной руке ваджру, а в другой колокольчик, ламы в полном сосредоточии духа читали мантры, и как только трижды произнесли священное слово «пхат!» крышка гроба встала торчком, Ганьжима послушно легла в гроб, и крышка со страшным треском захлопнулась.

Ламы завершили молитву и несчастная Ганьжима больше не беспокоила живых.

На этом можно закончить нашу непростую историю.

Щемилов

Шёл 1929 год. В Оренбурге стояла тридцатиградусная жара. Окна городской больницы были распахнуты настежь, и белые занавески висели в них как знамена. Ни ветерочка, и палящее солнце обжигало редких прохожих, спешащих по каким-то своим делам.

Ксения Никольская вышла из ворот городской больницы, где она работала медицинской сестрой. Или как это раньше называлось – сестрой милосердия. Высокая и статная, настоящая красавица, с длинной русой косой, она неторопливо шла по улице и думала о прошедшем дне.

Сегодня Ксения получила предложение руки и сердца, и не знала, как ей поступать. В январе этого года ей исполнилось тридцать лет. Уже давно было пора выходить замуж и рожать детей. Но она затягивала это. Если бы были живы родители, они бы ещё лет пять назад настояли бы на её замужестве, и не сидела бы она в девках.

Но, к сожалению, их уже не было в живых. Отец Пётр Григорьевич погиб в первую мировую в чине полковника артиллерии. Тремя годами позже тиф забрал мать Лидию Николаевну. Воспитывал и поднимал молодую сироту вдовый дед Григорий Акимович Никольский, отец отца Ксении, он и теперь был при ней.

Ксения происходила из старинного дворянского рода Никольских известного своими заслугами ещё со времён Екатерины Великой. Она получила хорошее образование: знала языки, французский и немецкий, играла на фортепьяно.

А сватался к ней Васька Щемилов, парень без роду, без племени. До революции был он гопником – так наёмных крестьян называли. Теперь, правда стал комсомольским активистом и возглавлял какую-то комсомольскую ячейку в объединённом государственном политическом управлении. Что это такое, она точно не знала, да и не интересно ей это было.

Итак, получив предложение, она задумалась: Как быть?

И задуматься было о чём. Ведь зарплату медицинским сестрам в больнице давали продуктами. Одежда у Ксении за годы советской власти вся износилась. Уже все наряды, которые остались от ее матери, Ксения перешила, и не раз. Некоторые сослуживцы умудрялись обменять продукты на одежду, но у Ксении это делать не получалось, да и продуктов не было столько, что бы можно было их обменивать. Васька же имел хороший оклад, который получал деньгами.

Ксения не стала давать никакого ответа. А Василий был настойчив. Как-то вечером, придя домой после работы, она обнаружила на своём столе цветы.

– Откуда это? – спросила она у деда.

– Васька принёс, – ответил старик.

Она ещё раз посмотрела на цветы, и произнесла:

– Дедушка, скажи, как мне быть с ним?

– Не знаю, – ответил старик. Затем почесал жидкую бородёнку и развёл руками.

– Ты мне родня или не родня? – лукаво спросила она.

– Родня.

– Ну, так скажи, что ты о нём думаешь?

Дед изобразил на лице грусть и страдание, мол: «Не мучай меня!» и тихо произнёс:

– А ты сходи к гадалке, погадают тебе на кофейной гуще, и узнаешь, как быть!

– Ох, и вредный ты стал, дедушка! Никогда прямо не скажешь!

Ксения обняла деда, поцеловала его в щеку. Старик снова развёл руками, пожал плечами и вышел из дома, чтобы избавиться от дальнейших расспросов.

На следующий день, в воскресение, после обеда, Ксения и, вправду, пошла к гадалке. К цыганке Катьке, которая жила в Форштате (загородный район Оренбурга), с которой она была знакома с детства. Ксения радовалась прогулке, но с грустью заметила разрушенный храм у окраины города.

Катька жила в маленьком старом доме, вокруг которого был огород, и во дворе паслась коза. Ксению встретил у калитки старый пес, и как давней знакомой повилял хвостом, не стал лаять.

Ксения вошла в дом, прошла через сени, ловко обошла куриц, которые важно ходили внутри – прятались от жары и зашла в единственную комнату в маленьком домике.

Катька сидела за ободранным столом и ела картошку из глиняного котелка. Ксения поприветствовала Катьку, выложила из корзинки на стол банку с мочёными яблоками, шмат сала и сказала, не отвлекаясь на лишние слова:

– Кать, сватается ко мне Щемилов, подскажи, как быть?

– Так он же не ровня тебе?

– Ровня, не ровня, а мне уже тридцать. Где я здесь себе ровню найду? Тем более, что новая власть не жалует дворян. А Васька, у него хоть деньги есть!

– Так и ты зарабатываешь. Сама.

– Катя! Нам в больнице продукты стали давать вместо денег. Одежда, обувь износились. Не на что купить! Дом старый, не на что ремонт сделать. И дедушка старый уже.

Катька взяла со стола сало, повертела его в руке, как бы прикидывая, сколько в нём весу и произнесла:

– Ладно, принеси мне его фотографию, и сходим к моей бабке в табор. Она всё точно скажет, что тебя ждёт с этим ОГПУ-шником.

Через неделю Ксения выпросила фотографию Василия у его сестры Галины. Сказала, что хочет показать снимок родственникам, потому как Вася уже давно сватается и надо что-то ему отвечать. Скрыла правду. Ну, а как тут без лукавства? Когда цыганка требует?

Галина дала семейный фотографический портрет, на котором были изображены Вася, Галина и их покойная мать Анастасия Семёновна. Дала с условием, что через день карточка будет возвращена. Ксения пообещала и довольная в воскресенье с утра побежала к Катьке. Та сразу повела её к своей бабушке в табор.

Шли долго, полдня. Цыганский табор стал на время подальше от города, в степи. Но добраться до табора постороннему было сложно, чего цыгане и добивались. Яркие кибитки, костры и лошади, Ксения любила в детстве приходить в табор, там познакомилась и подружилась с Катей.

Они зашли в палатку, в которой жила Катина бабушка. Поздоровались. Бабушка сидела в старинном кресле, рядом с ней стоял резной столик, маленькие стульчики, на которые они присели.

Маленькая цыганочка, увидев, что пришли Катя и Ксения на подносе принесла им чай, и в маленьком блюдечке кусочки колотого сахара.

Ксения, немного смущаясь, протянула старой цыганке фотографию. Катина бабушка посмотрела фотографию и сказала:

– Да, дочка Катя мне рассказала про твою печаль. Подождать ты не хочешь?

– Нет, бабушка, не могу.

– Говоришь, комсомольский работник в объединённом государственно-политическом управлении по Оренбургской области?

– Да.

– Помучает он тебя, – сказала старуха, разглядывая снимок.

– Как это? – спросила Ксения.

– Фамилия его, говоришь, Щемилов?

– Да, Василий Сергеевич Щемилов.

– Знаешь, что такое щемило?

– Нет.

– Это тиски, в которые защемляют что-то.

– Ну и что?

– А то, что фамилия это родовой знак, который действует на человека. На его судьбу, характер.

– Как именно действует?

– Любит твой Васька защемлять кого-то. Мучить. Угнетать.

– Он что и меня будет мучить?

– Непосредственно тебя, своими руками он мучить не будет, но обижая других людей, он будет получать ответные удары. Иногда они будут в виде проклятий. В результате в доме будет всё рушиться, вас посетят недуги, болезни и так далее. И тому подобное.

– А дети у нас будут?

Бабушка вынула из кармана цветастой юбки замусоленную колоду карт. Вручила ее Ксении, и сказала:

– Перемешай, думай о нем, о себе, правой рукой сними сверху. И отдай мне.

На резной стол полетели цветные карты, каких Ксения не видела еще ни разу. На них были изображены дамы, короли, львы, повешенный за ногу человек, опрокидывающаяся башня, еще что-то.

Посмотрев на карты, старуха сказала:

– Жизнь у тебя очень изменится. Сама не рада будешь. Родишь мальчика после переезда в другой город. Лечить будешь.

Старуха откинулась на кресле, прикрыла глаза рукой и закончила предсказание словами:

– Вот всё что я вижу.

Ксения поблагодарила цыганку, и вышла из палатки. Следом за ней вышла Катька, они переглянулись и пошли из табора, по степи в город.

По дороге Ксения и Катька несколько раз принимались обсуждать полученное предсказание. Катька говорила:

– Бабка тебе на картах таро погадала, они не врут. Всегда все верно предсказывают.

Ксения рассеяно слушала и в голове у нее вихрем крутились противоречивые мысли: «Нужна мне такая судьба? Не лучше ли жить одной?».

«А может старуха ошибается? Ведь так как Вася на меня смотрит, никто не смотрит! И не смотрел!». «Если жить одной, значит остаться бездетной? Не узнать радости материнства, всё равно, что и не жить вовсе».

Катька говорила, что бабка зря говорить не будет, что лучше предупреждение послушать, что может, она откажет Василию.

Ксения отвечала, что теперь она запуталась окончательно и совсем не знает, что делать. По дороге они поплакали, но когда они подошли к городу – грусть развеялась, и две подружки побежали каждая по своим делам. Воскресение заканчивалось, а сделать нужно было много всего.

Через день Василий встретил Ксению, у дверей больницы после работы. Напросился проводить её до дома. По дороге, когда они проходили через городской парк, цветочница стала настойчиво уговаривать молодого кавалера купить розы даме.

Ксения стала активно отказываться, а Василий сказал:

– Меня повысили, я теперь при новой должности. На-чальник шестого отдела, – произнося эти слова, он всё-таки купил цветы и преподнёс ей. Ксению разозлило то, что он не сделал, так как хотела она.

– Вы мне больше цветы не дарите, – сказала она, нехотя принимая букет.

– Почему, Ксения Петровна? Я ведь не просто так, а бы погулять. Я жениться на вас намерился. И вы это знаете.

– Не хочу обнадёживать вас!

Эти слова не смутили Щемилова, он крепко обнял Ксению за талию и попытался поцеловать. Губы его уже приблизились к её губам, но в этот момент она резко оттолкнула его и дала громкую пощёчину. Затем Ксения быстро убежала. Растерянный Василий так и остался стоять посреди парка. Букет лежал у его ног. Щека горела.

На следующий день утром в больнице Ксению вызвала к телефону старшая медсестра Клавдия Николаевна и, протягивая ей телефонную трубку, сказала:

– Кто-то из ОГПУ вас спрашивает.

Ксения взяла трубку и услышала голос Василия:

– Ксения Петровна! Приглашаю вас сегодня…, – начал говорить он.

– Зачем вы звоните мне на работу? – резко оборвала неоконченную фразу Ксения.

– Затем что бы в вашей больнице знали, что у вас есть друг, который работает в ОГПУ.

– Теперь узнали. Больше не звоните сюда. И вообще оставьте меня в покое!

– А вы мне не грубите, а то ведь я тоже могу вам больно сделать.

– И что же вы сделаете?

– Посадить, скажем, можно кое-кого. К примеру, Григория Акимовича за то, что он в церковном хоре поёт.

Дед Григорий был единственным родным человеком, оставшимся после смерти родителей. Слова, сказанные Василием, сильно испугали Ксению. Она побледнела, затем повесила телефонную трубку на рычаг. После чего опустилась в кресло и потеряла сознание.

Клавдия Николаевна за время короткого телефонно-го разговора не успела далеко уйти, и увидела, что Ксения в обмороке. Старшая медсестра побила Ксению по щекам, брызнула ей в лицо холодной водой из кувшина, который стоял рядом с телефонным аппаратом. И Ксения пришла в себя.

Ксения не смогла отвечать на расспросы, а стала просить, что бы ее отпустили домой. Клавдия Николаевна, качая головой, сказала:

– Что же идите, берегите себя Ксения Петровна.

Ксения накинула платок на голову и побежала домой.

Не помня себя от страха за дедушку, она бежала по улицам, и в голове ее громко молотками звучали слова: «Посадить… Григория Акимовича за то, что он в церковном хоре поёт».

Дома она забежала в свою комнату, упала на маленькую девичью кровать и разрыдалась.

Обеспокоенный дедушка ходил вокруг нее почти час, принес стакан воды, накапал успокоительных капель, намочил холодной водой полотенце и положил ей на голову. Никакие средства не помогали.

Дедушка уже собрался просить соседку сходить к доктору, что бы он посмотрел Ксению, но она немного успокоилась. Наконец дед мог спросить:

– Ксюшенька! Внученька! Что случилось?

Но вместо ответа она попросила деда уехать из города.

– Обещай, что уедешь! – требовала сквозь слёзы Ксения.

– Если ты настаиваешь, то уеду. Только надо решить куда, сколько для этого понадобится денег? Затем одолжить у кого-то эти деньги. Но всё это решаемые вопросы. И повторяю, если ты этого хочешь, я это сделаю!

– Я этого очень хочу! – ответила Ксения.

После чего дед и внучка стали обсуждать подробности отъезда Григория Акимовича. Решили, что лучше всего поехать ему в Самару. Там жила его двоюродная сестра, которая определёно приняла бы родственника. Дедушка сходил на почту и послал сестре телеграмму.

Через несколько дней вечером раздался стук в дверь. Ксения вышла на порог, и увидела Василия. Он стоял на коленях и просил простить его:

– Я погорячился, клянусь тебе! Не уйду, пока не простишь! – горячо говорил он.

Ксения повела плечами и уже хотела закрыть дверь, но увидела шагающего к ее калитке почтальона. И в этот момент заговорило её дворянское происхождение. Ей не хотелось, чтобы посторонние видели стоящего на коленях Василия. Это по её мнению, было неблагородно, равносильно тому, что вынести сор из избы. Она подняла Щемилова с колен, завела в дом и таким образом разрешила неудобную ситуацию.

Вскоре в дверь постучал почтальон с телеграммой, в которой сообщалось, что приезду Григория Акимовича в Самару все будут рады и с нетерпением ждут его. Дед широко улыбнулся, прочитав приятные слова, но Ксения заявила, что никуда его не отпустит.

– Ты мне нужен здесь. И никуда не поедешь!

– Но ты просила меня уехать? – удивился старик.

– То было утром, а теперь я передумала.

Старик пожал плечами и ушел, бурча себе под нос. Пришлось отправлять новую телеграмму с извинениями, и сообщением о том, что поездка отменяется.

Прошло три дня. Наступило воскресение. Григорий Акимович в благодушном настроении пошёл в Покровский собор, зашел на клирос, и вдруг появились люди в кожаных куртках.

Всех, кто пришёл на службу, арестовали, кроме Григория Акимовича Никольского. Красногвардеец посмотрел документы старика, и отпустил его.

Дед вернулся домой побледневшим и хмурым. Он заглянул в комнату Ксении и сказал:

– Третьего дня ты спрашивала, что я думаю о Василии Сергеевиче?

– Спрашивала.

– Я думаю, тебе надо выходить за него замуж…..

То же самое Ксения услышала днём позже, в больнице. Клавдия Николаевна, старшая медицинская сестра, поманила ее пальцем в дальнюю комнаты, которую использовали под склад, и шепотом стала рассказывать:

– Вчера арестовали главного врача Петра Васильевича. Только потому, что он до революции принадлежал к дворянскому сословию. Я своими ушами слышала, как комиссар произнёс, тыкая револьвером: «Пошевеливайся, дворянская рожа!». Извините, деточка, но послушайте меня, выходите за вашего ОГПУшника. Не раздумывайте.

– Зачем вы так говорите? Вы же его совсем не знаете? – удивилась и даже возмутилась Ксения.

– Только так ты сможешь сохраниться.

– Что значит сохраниться?

– Сохранить жизнь, милочка! – ответила Клавдия Николаевна и добавила:

– В нашей больнице ты последняя живая осталась из дворян.

Ксения ничего не ответила, но задумалась. По городу прокатилась волна арестов. Людей арестовывали дома, на улице, в учреждениях. Дома жители города шепотом обсуждали между собой, как им избежать ареста.

На глазах у Ксении, прямо на остановке арестовали Катину бабушку. Старая цыганка, поймала печальный взгляд Ксении, и, садясь в воронок, крикнула:

– Передай Катьке, что меня взяли!

– Передам, – выкрикнула в ответ Ксения.

Цыганка улыбнулась и громко сказала:

– Не тяни с замужеством, а то и тебя посадят….

Кончилось лето, наступила осень. Василий продолжал приносить цветы. По вечерам провожал Ксению. От работы до дома. Однажды он предложил пройтись через парк. Она поняла, что в парке он опять полезет с поцелуями, однако отказываться не стала.

Как она предполагала, так и случилось. Поцелуй она выдержала, а вот после было тяжелее. Василий, глядя на Ксению, раскрасневшуюся и смущенно оправляющую юбку, спросил:

– Когда свадьбу назначим?

Она вздрогнула и подумала: «Неужели всё? Неужели это конец свободе?». Вспомнились слова старой цыганки: «В доме будет всё рушиться, вас посетят недуги. Болезни. Ты родишь мальчика после переезда в другой город. Обижая других людей, муж твой будет получать ответные удары. Иногда они будут в виде проклятий».

В парке шумел ветер, разметая упавшие листья, которые кружили над головой. На небе сгущались тучи. Собиралась гроза.

Василий ждал ответа.

– Когда хочешь, тогда и назначай! – ответила она и убежала, что бы не наговорить лишнего.

Сверкнула молния. Грянул гром, хлынул дождь. Она бежала под дождём и плакала. И казалось, небо плачет вместе с ней.

С этого момента Ксения стала разрешать Василию любить себя и отдала всю инициативу в его руки. Она его не любила и с трудом терпела его ласки, но деваться было некуда. Ксения зачем-то внушила себе, что она его переделает, пользуясь тем, что он её любит. Пользуясь тем, что она имеет власть над ним.

Свадьбу назначили на четвёртое сентября. И сыграли в назначенный день. По настоянию Василия, Ксения переехала в его квартиру, которую он занимал на Советской улице, бывшей Николаевской в самом центре города.

И началась у неё другая жизнь, совсем не похожая на ту, что она вела раньше.

В квартире был телефон, по которому раз десять в день спрашивали Василия Сергеевича. Звонили утром, днём, вечером и что самое неприятное, ночью.

В семь утра за Щемиловым приезжала машина, и водитель сигналил под окнами, что есть мочи, не давая соседям выспаться. Те ругались на Василия, но тихо, шёпотом на кухне. И только иногда Ксения ловила на себе злобные взгляды соседей. Сперва, она не понимала, почему на неё так косятся, но всё объяснила Катька, которая случайно в булочной услышала сплетню про Щемиловых.

В тот же день Ксения попросила водителя Петьку не сигналить громко по утрам.

– Ты соседям спать не даёшь! Понимаешь или нет? – спросила Ксения.

– Ну и что? – ответил Петька: – Пусть пораньше встают, мы социализм строим. Нечего им подолгу спать!

Так водитель отказался исполнять просьбу Ксении, и она пожаловалась мужу, от которого услышала следующее:

– Будь со мною поласковее, и я буду исполнять твои желания. А то уже второй месяц жду не дождусь, когда же ты меня полюбишь?

В словах Василия была горечь от того, что он ждал от жены взаимности, которой не было. Ксения разрешала себя любить, но не более того. Ксения терпела Василия, и он это чувствовал. Отношения их, ещё по существу не начавшись, стали заходить в тупик. И неизвестно, чем бы всё это закончилось, если бы не последующие события.

Щемилов отвечал в Оренбургском ОГПУ за борьбу с религией. Под его руководством закрыли Покровский храм, и после этого стали закрывать и другие храмы. И не просто закрывать, но и разрушать. Был закрыт кафедральный собор во имя Казанской (Табынской) иконы Богоматери. Его стёрли с лица земли – взорвали. Щемилов руководил взрывом храма. Снесли также деревянную Пантелеймоновскую церковь, в Зауральной роще.

И ещё снесли самую древнюю в городе Преображенскую церковь, построенную еще в 1750 году. По-народному она называлась «Золотым собором». На её месте решено было воздвигнуть водоканал с электростанцией.

Те церковные сооружения, которые не могли разрушить, в силу крепости кирпича или по какой-либо другой причине, по приказу Щемилова отдавались под клубы, кон-торы, склады, производственные предприятия. Приспосабливая постройки для таких нужд, новые хозяева уродовали их архитектурный облик с помощью всяких пристроек, пробивали в стенах окна и дверные проемы и так далее.

Так в Покровском храме, сорвали купол, снесли колокольню и завезли в здание станки. Решено было создать на базе этого помещения пуговичную фабрику. Всеми этими действиями руководил Щемилов. И это была его идея создать фабрику. Он лично выступил на атеистическом митинге и внёс предложение создать на месте храма фабрику.

Предложение было поддержано руководством облас-ти и вскоре в храме прорубили дополнительные окна, заколотили фрески фанерой, устроили цеха и привезли станки. Так в храме каждый день работало производство.

Война государства с религией была в самом разгаре. В других городах было ещё хуже. Там не только взрывались церкви, но и расправлялись со священниками прилюдно. Попов расстреливали на глазах у прихожан.

Но в нашем повествовании речь идёт конкретно об Оренбурге, и конкретно о Щемилове. Верующие люди стали его проклинать. Как и предсказывала старая цыганка. Мало кто вникал, что это политика правительства, что это веяния новой власти.

В булочных, пивных и рюмочных то и дело слышались возгласы: «Васька сволочь!», «Васька негодяй! Что бы его чума забрала! Что бы ему пусто было! Что бы он кровью харкал!» и так далее, и тому подобное.

Ксения знала об этом, и ей конечно же было неприятно. Не раз вспомнила она слова старой цыганки: «Обижая других людей, он будет получать ответные удары. Иногда они будут в виде проклятий. В результате в доме будет всё рушиться, вас посетят недуги, болезни и так далее…».

Ксения забеременела, но выносить ребёнка не сумела. У неё случился выкидыш.

– Это от того, что нас все не любят! – сказала она мужу.

– Я выполняю приказы, если не буду выполнять. То меня посадят. А ты останешься на улице! – ответил он.

– Перестань ломать церкви, перестань сажать попов. Иначе будет ещё хуже!

– Откуда ты знаешь?

– Мне цыганка нагадала!

Он махнул рукой и произнёс:

– Я атеист. И во все эти штучки, не верю. И тебе советую этому не верить. Будут у нас дети, вот увидишь!

Ксения после этих слов немного поостыла. Но не потому что Василий её убедил, а по тому что она вспомнила другое цыганское пророчество. Она вспомнила, как старуха сказала: «Ты родишь мальчика после переезда в другой город…».

– Давай уедем отсюда? – попросила она умоляющим тоном. Я не могу ходить по городу, где нас все ненавидят!

– Сейчас меня никто не отпустит, но если я подготовлю замену, то можно попроситься и уехать отсюда… Если уж так тебе невмоготу, – ответил Василий.

– Обещаешь?

Он кивнул. Она кинулась ему на шею, и впервые сама поцеловала его.

Через день к Ксении на работу пришёл дед Григорий.

– Что-нибудь случилось? – спросила она, заботливо. Не захворал ли ты?

– Слава Богу здоров, – сказал старик, перекрестив-шись. Пришёл тебя повидать.

– А почему не домой? Я бы тебя пирогом угостила, и ещё бы домой дала.

Дед махнул рукой, потёр бороду, и произнёс, оглядываясь:

– Разговор у меня к тебе, не хочу, чтобы другие слышали.

– Говори. Посторонние не услышат.

– Привиделась мне Богородица. Ты же знаешь, что наш собор, это собор Покрова пресвятой Богородицы?

– Конечно, знаю.