Неоконченная исповедь Богу. Непридуманные истории

Давненько я такой непогоды не видал…

Как всегда, выходные мы на даче. В этот раз я приехал с полной решимостью испытать мотопилу и поэтому, как только растопил печку (терпеть не могу центральное отопление), взял пилу и пошел к огромному стволу березы, который дожидался меня с прошлых выходных, притащенный трактором. Разложил все и присел на пенек насладиться тишиной перед «боем».

Небо, все в тяжелых тучах, придавило все и заставило молчать. Была полная, гнетущая тишина – ни скрипа дерева, ни дуновения ветерка. Как моряк, я подумал, что такие затишья бывают только перед бурями или сильными штормами, но идти смотреть барометр и проверять свою догадку не хотелось. Насладившись тишиной и мыслями о море, я встал и взял в руки пилу, в этот момент каркнула ворона и вспорхнула с ближайшего дерева. Я дернул за стартер, и пила сразу отозвалась злобным рычанием с дымом из глушителя, но постепенно, набирая обороты, бодро зарокотала. Через час со стволом было покончено – он превратился в кучу пеньков, некоторые из которых были в диаметре под метр. Цепь пилы была окончательно затуплена, а пила так устала, что еле фырчала последние несколько заходов.

За время битвы с березой я и не заметил, как пошел дождь и поднялся сильный ветер, все чаще приносящий снежные заряды. В руках зуд, в ушах звон, я и все вокруг в опилках, в воздухе стоит смесь стойкого моторного выхлопа мотопилы и пьяный запах лежалой березы. Я присел отдохнуть. Тут подошел соседский мальчик Пашка.

– Дядя Леша, помочь?

– Чего? Тебе лет—то сколько?

– Мне уже шесть лет, я могу пеньки к навесу перекатывать.

– А ты сможешь? Я сам тут пробовал поднять вон те толстые, так оторвать от земли не могу…

– Так круглое надо катать, я буду стараться, и вообще мне дед сказал пойти посмотреть, что тут за шум и надо ли помочь.

Этот парень стоял передо мной в ветровке, надетой на обычный летний спортивный костюм и в детских сапожках, на голове у него была бейсболка козырьком назад, уже вся мокрая.

– Давай так: вон там самые тонкие пеньки, ты начинай с них, а я начну с другого конца, а можно и на завтра отложить…

– Нет, до завтра нельзя оставлять, все намокнет, а сегодня есть еще время и поколоть.

– Ты и колоть можешь?

– Нее… колоть не могу, но я могу таскать полешки. Мне деда сказал, что надо закаляться и тренироваться, и что пока человек работает, ему холод и дождь не страшны.

Я вспомнил слова своего отца, в точности похожие на эти, и свою дочь, которую мы стали закалять с девяти месяцев, а с трех лет отдали в спорт, как водили ее в «Группу здоровья Никитиных», и пошел таскать и катать.

Тем временем ветер стал усиливаться и завывать, лес рядом уже стонал, нас поливал дождь, постепенно переходящий в снег. От навеса нас отделяло 10—15 метров, а колоть на месте было нельзя – размокшая глина под травой испортила бы нам все дело. Пашка, видимо, уже не в первый раз, ловко управлялся с пеньками. Когда мы закончили катать и таскать, уже стало темнеть…

– Паш, спасибо тебе, беги к деду, ты весь мокрый…

– А можно я здесь костер разведу? Вы ведь колоть будете, можно будет погреться, а я буду помогать дрова колотые складывать.

– Меня дед твой убьет!

– Нет, он только рад будет, что я тут пашу в таких условиях, он ведь у меня «десантура»!

– Ладно, давай…

Я начал колоть пеньки на полешки и думать о том, что в свое время мы вынуждены были заняться закаливанием дочери после того, как ее заразили при родах стафилококком… Сначала мы занялись с ней плаванием с трех месяцев до года, кажется, ездили в походы с ребенком с двух лет и жили в палатке на берегу озера по 2—3 месяца!

Тут мои мысли прервал Пашка:

– Дядя Леша, иди грейся, а я пока буду таскать.

Костер горел нормальным пламенем, немного дымя под дождем. Я присел на пенек и стал вспоминать, как мы отдали дочь в три года в «Группу здоровья Никитиных», модную тогда продвинутую группу оздоровления и воспитания детей, чего явно не хватает сейчас. Там дети и взрослые, кто выдерживал, в одних купальниках занимались спортом в зале и на улице, обливались холодной водой, а зимой еще бегали в таком виде и босиком по снегу на стадионе до температуры —15—18⁰С! Четыре часа занятий два раза в неделю по выходным. Эффект был поразительный – никто не болел простудными или вирусными заболеваниями, все серьезные заболевания, у кого какие были, отступали. Дети развивались намного быстрее своих сверстников. В группу входили все желающие. Об этом опыте много писали и говорили в СМИ и на ТВ, появлялось много последователей. Но наступила перестройка и здоровые дети нам стали не нужны, в этом плане отменили все, что только можно. Теперь мы видим хиляков, кашляющих и размазывающих сопли, чуть что. Характера нет, одни капризы и кучи лекарств, дающих осложнения.

– Дядя Леша, я все перетаскал…

Я поднялся, гремя своими костями, и пошел колоть дрова дальше, а Пашка сел к костру и стал подкидывать дрова. Дождь сменился снегом, который переходил в метель и буран… Ванты телевизионной антенны, что стояла у меня на крыше, прикрученная к восьмиметровой мачте от парусной доски, свистели и вибрировали. Антенна давно не работает, но лезть на 14-ти метровый конек четырехскатной крыши я уже опасаюсь. Полностью стемнело, и мы работали в лучах уличного освещения и свете костра, отбрасывая длинные тени.

Подошел «Василич» – дед Пашкин, поздоровался со мной, спросил, чем помочь, и пригласил в баньку. Стал расхваливать Пашку, что не сидит без дела:

– Два года назад мне пришлось забрать его у родителей, сын не возражал, жалко парня было – постоянно болел, две недели в месяц, то простыл, то вирус, то просто сопли. Такие проблемы с ним были, слабак и дохляк, все за мамину юбку держался. А теперь ничего, вот живу с ним второй год на даче. Занимаемся делами, тренируемся, закаляемся, и не болел ни разу за это время. На парня стал похож, бодр и весел, и этим городским хилякам сто очков вперед даст по всем вопросам… Многому научился и думать стал по—другому.

– Ну, с таким боевым дедом, как Вы… Спасибо Вам и ему большое, помогли. Мы вот тоже одно время дочь и закаливали и спортом с ней занимались, и результат был отличный.

– Нынешнее поколение нежизнеспособно, сами хиляки и родят хиляков и больных – в армии служить некому. За деньги служить-то будут наемники, а умирать не пойдут за нас. А пошлют таких Родину защищать – полягут. Сейчас родители считают, что если их ребенок «комп» освоил и играет на нем в стрелялки, то он и на улице или на поле боя будет так же ловко стрелять – трупом он там будет. Сегодня многие стали полуживыми, и наследство у них будет соответствующее. У меня соседка по даче детский врач со стажем – говорит, что нынешние дети все больны, да не просто, а уже и на генетическом уровне многие, что у них такие болезни, которых раньше у детей и не было. А родители этого не понимают, им бабки делать надо, тусоваться и быть успешными. Вот я Пашкой и занимаюсь, и он больше не болеет и умнее всех своих сверстников. А родители, если бы они сейчас его видели, с ними бы истерика была, да они и сами-то постоянно болеют.

Снег повалил такой, что работать дальше не имело смысла, да и все тело у меня ныло и стонало. И мы пошли париться. Когда стали раздеваться, выяснилось, что мы промокли до костей! Банька и чай с мятой сделали свое дело.

Придя домой, я сразу пошел смотреть барометр: стрелка стояла на 730 мм. рт. ст. и продолжала падать, и уже через час барометр показывал 720, шел буран, ветер и снег пытались все порвать и разбросать. Уличные фонари были еле видны, в лесу с треском падали деревья. Ветер наметал сугробы. Потом свет отключили – это из-за ветра, такое бывает. Я вспомнил ночь в Мраморном море, когда мы в шторм шли вдоль берега по глубине 9—10 метров и ориентировались на огни дроги, что шла вдоль берега, а потом ветер усиливался и свет на берегу на время вырубался, потом включался, и так продолжалось, пока мы не дошли до строящейся марины.

К утру давление упало до значения 705 единиц – такого я не припомню. Ветер все усиливался, снег стал сменяться дождем. Я с трудом, так болело все тело, оделся и пошел дальше заниматься дровами. Через пол часика подошел Пашка.

– А мы с дедом с утра пошли в лес и попилили то, что ночью попадало, а потом на тележке вывезли к себе под навес. Нам теперь на всю зиму хватит.

– А вы здесь всю зиму будете?

– А что, у нас все есть: и книги, и учебники, и Интернет, и вообще все… Будем, конечно, иногда ездить домой, в цивилизацию.

– Спасибо тебе, я справлюсь тут сам, а ты иди, промок весь вон.

Пашка был одет как вчера и стоял весь мокрый и улыбающийся, а на улице +2⁰С.

К 15:00 ветер немного скис, а давление поднялось до 715, облачность приподнялась, разорванная ветром, прорвалось солнце…

Закаляйте своих детей и внуков, если не хотите испортить им жизнь и создать себе проблемы.

Лагерь на Жижице – наша полиэтиленовая дача

Нет ничего лучше случайных встреч со старыми знакомыми и друзьями, с которыми давно не виделся. Тут такие откровения можно высказать или услышать, такое вспомнить – мама дорогая…

Удивительно, но увиделись мы, стоя в одной очереди – а разве бывают сегодня очереди? Разве стоят в очередях генералы, да бывшие начальники Московской региональной таможни? Невероятно, но факт! Тут, конечно, кто-то скажет: это что такая за очередь, чего такого дают, если генералы стоят?

Раньше мы встречались на берегу Жижицкого озера, где отдыхали семьями и стояли большими лагерями, а иногда еще на юбилеях. Обрадовались, бросили очередь и углубились в воспоминания…

Было время, конец времени СССР и начало перестройки – конец прошлого века, 1986—2000 годы. Я тогда с семьёй ездил в Псковскую волость, Великолукский район, на Жижицкое озеро вблизи деревни Спичино.

Удивительные места: песчаный пляж в три километра дугой с дюнами и кривыми соснами среди мха. Там мы и устраивали свои лагеря – мы это москвичи и питерцы – любители парусных досок и катамаранов, грибов, ягод и рыбалки, да глухих безлюдных мест вдали от цивилизации. Само озеро – это блюдце диаметром 11,5 километра с постоянным почти ветром западных направлений – от заката, средней глубиной пять метров и постоянно теплой водой 22—26⁰С.

Через 4—6 дней после приезда и установки лагеря к нам «вся живность в природе привыкала» и уже заходили утки на чай, а местные боровые птицы развлекались, скатываясь с конька палаток по полиэтилену, как мы с горок зимой, ежи наведывались и белки пробегали. Вдали от нас на водопой приходили лоси.

Постоянный шум прибоя и крики чаек, как на море. Единственное, что связывало нас с цивилизацией, был магазин сельпо и почта в деревне в 5—7 км от озера, куда мы ездили за хлебом – больше ничего практически не покупали, все везли с собой.

Незабываемое ощущение вечности – эти магазин и почта, казалось, что они стоят вечно с времен царей, под стать им и строения вокруг.

На хуторах были дома, крытые дранкой, с земляным полом без электричества – лучины, печка…

Но люди какие были, старики, бабульки и их взрослые дети – все неопределенного возраста – морщины на их лицах и спокойные, застывшие на месте под нависшими веками глаза передавали всю тяжесть пережитого и испытанного, так типичного и привычного для них в этих лесах и болотах, где еще оставались окопы и оружие времен ВОВ, да останки бойцов лежали тут и там.

На почте мы отправляли письма на «большую землю в Москву» и получали «до востребования», делали мелкие покупки да иногда звонили по телефону, делая заказ и ожидая, а телефон, еще довоенный, стоял прямо на прилавке перед работницей почты. А ещё на прилавке были выложены милые открытки, конверты и марки. Огромные печки и в магазине, и на почте, стояли в углу, были круглыми, железными.

А запахи на почте и в магазине какие – запах веков, истории, основательности, все пропитано неспешностью, время там останавливалось. И действительно, из местных никто никуда не торопился – видимо, они познали этот мир и жизнь.

Выходишь на улицу, а рядом водокачка с журавлями на башне… И воздух насыщен запахом навоза, луговых трав, свежего сена, пролитой солярки, смородины, что растет в каждом дворе. Чуть поодаль, ближе к лесу, сочно пахнет смолой хвойных деревьев и грибами.

Мы приезжали на озеро к 25 июня и оставались на два месяца до 25 августа. Из туристов приезжали первыми. У нас был флагшток и, приехав, мы поднимали свой флаг, а когда уезжали, то снимали его до следующего года.

Чтобы прожить два месяца, невзирая на погоду, надо иметь хороший лагерь и массу увлечений, чтобы было чем заниматься. У нас была большая палатка с двумя спальнями и закрытой верандой с прозрачными стенками, которую мы дополнительно накрывали полиэтиленом от затяжных ливней и притягивали к земле дополнительными веревками от сильных ветров. Перед палаткой стояла кухня в 35 м² – крыша брезентовая, а стенки из полиэтилена. Все это было так укреплено, что не боялось ни ветра, ни дождя. От кухни, под углом в лес, уходила стенка из брезента метров на 15, закрывая палатку от ветра. Получался некий внутренний двор, где было выложено из валунов кострище, в котором лежали, сваренные из арматуры, сетки для ведер с водой и валунов для бани. В самой кухне был кухонный стол в два этажа, а к нему примыкал стол с газовой плитой, укрытой высокими стенками с трех сторон. Стояли столы и кресла, где мы кушали, и еще автоприцеп. Идиллия и порядок, все продумано и под рукой. При входе на кухню на сосне висел умывальник, полочка для туалетных принадлежностей и зеркало. За палаткой были кусты, а за кустами стояла баня – квадратная полиэтиленовая комната со стороной 2,5 метра и высотой в 3,5 метра, куда мы затаскивали ведра с водой, холодной и горячей, да валуны из костра, и парились с березовыми вениками. Еще чуть дальше в кустах стояло чудо удобств – брезентовая кабинка с полиэтиленовой крышей, сиденье с пластиковым стульчаком, а под ним большая яма. Пол был из досок, висел рулончик туалетной бумаги и стоял баллончик аэрозоли от комаров и мух. Недалеко от палатки стояла машина под чехлом, а за машиной мы ставили теннисный стол.

Я катался на парусной доске и на швертботе «Мева». Мы играли в теннис, занимались резьбой по дереву, читали книги – это пока одни.

А когда приезжали туристы и коса заполнялась лагерями, бывало, до пятнадцати палаток, становилось весело. Днем гонялись на досках, проводили соревнования. Словом, ходили под парусом. Вечером все прогуливались парами по кромке песка у воды, заходили друг к другу в гости на чай, на расписать пульку или просто поболтать. Почти каждый вечер устраивался большой костер, вокруг которого собирались «дикари» с гитарами. Пили чай и что-то крепче, были гитары и песни бардов. Без этого нельзя! Посиделки затягивались до глубокой ночи.

Полно было детей, от двух-трех лет и старше. Никто не скучал. Разыгрывали индивидуальные и семейные чемпионаты по теннису – у нас, играли в волейбол через сетку и было команд 6—7 по 4 человека. Дети не отставали от взрослых и во всем их копировали. Целыми днями они бродили босиком в одних трусах и купались, и ничего их не брало! И не было мамашек, которые их загоняли «домой» из воды, с солнца, и вообще…

Берег жил полноценной жизнью курорта. Когда погода портилась, ехали в лес по грибы и ягоды, делали заготовки. Рыбаки ставили сети и сидели с удочкой на утренней и вечерней зорьках – рыбы было много. В основном судак, окунь, щука, красноперка и ряпушка. Иногда на берег выходили лоси, а иногда и медведи попить воды, довольно далеко от лагерей.

Все дни рождения мы отмечали всем берегом. Придумывали подарки и песни имениннику. Было общее застолье. Вообще, мы тогда так плотно общались, с таким удовольствием – есть ли сейчас такое? Там было интересно. Дети там закалялись и очень быстро развивались, взрослели, проходили школу выживания. С детьми ходили на байдарках, на катамаранах, учили их ходить на доске. Все учились играть в волейбол и теннис, и это все помимо обычных детских игр в войну, в куклы и дочки—матери… Для детей делали качели и вешали гамаки. Мы для дочки ставили отдельную палатку для игр с детьми, у них даже была своя кухня. Для нас это было и раем, и «полиэтиленовой дачей». Сейчас дочь говорит: лучше отдыха придумать нельзя – супер было!

Обычно к 15 августа берег пустел, и мы оставались одни еще дней на десять, как и в начале отпуска, до приезда туристов. Хоть и грустно остаться одному, но полезно. 550 км от Москвы – другой Мир, мир свободы и счастья.

Зимой часто собирались с друзьями и смотрели фотографии, вспоминали чудесные дни, пели любимые туристические песни. Огромный кусок жизни – лучший кусок жизни!

А вы прогуливали уроки в школе?

Совершенно неожиданно у меня на глазах столкнулось продвинутое настоящее в виде ТРЦ и давно забытое прошлое времен СССР – я встретился со своим школьным другом, которого не видел со времен начала перестройки. Мы сидели на лавочке для уставших от бутиков мужей в ожидании жен, лицами в разные стороны, но разом повернулись на шум, наши глаза встретились и осторожно ощупали лицо «незнакомца» рядом…

– Бааа, Серега, ты, что ли?

– Лёха, Ушаков… Ну, тебя не узнать вообщеее, глаза и голос, а внешне – неее.

– …

Мы с Серегой вместе играли в хоккей, и, хотя не были хулиганами и шалунами – спокойные были, но нас часто выгоняли с уроков – учителя были строгие. Выгоняли за отсутствие формы, за забывчивость, за невнимательность, за шепот – мы рисовали хоккеистов в тетрадях, я давал списывать, а Серега списывал. У Сереги была феноменальная память – он мог прочитать страницу и тут же её воспроизвести, правда, интонация у него была такой, как будто страница была закодирована, словом – пономарь. А у меня наоборот —памяти не было совсем и рассказать стих у доски было мучением. А уроки истории и географии вообще сплошное мучение.

Нас выгоняли, а мы шли в спортзал на четвертый этаж школы и играли там вдвоем на всю площадку в баскетбол по хоккейным правилам – с силовыми приемами. Мяч нам всегда давал наш учитель по физре, он был первым чемпионом СССР по акробатике. Кстати, у него был коронный приём: он вставал в центр площадки, брал баскетбольный мяч и кидал его в кольцо сзади себя и 100% попадал. Ему нравилось, что мы шли в спортзал, а не куда-то там в туалет покурить – мы и не курили. На нашу игру он смотрел с любопытством, колошматили мы друг друга знатно.

Жили мы в домах напротив, на улице Ленина. Зимой к 8:00 я заходил за Серегой, его отец, вертолетчик, точил нам коньки, и мы шли на стадион, нет, бежали. «Коробки» хоккейной на стадионе не было, там заливали футбольное поле, на котором разыгрывался чемпионат по русскому хоккею среди военных. После снегопадов, когда не приходила «поливалка» чистить лед, мы брали два больших металлических скребка шириной около двух метров и начинали чистить поле – ох и трудная это работа, бегемота тащить из болота, но справлялись и шли в раздевалки отдыхать, а там топили печку и пахло хвойными дровами и лыжной мазью, да еще папиросным дымом от сторожа-истопника. Потом ставили ворота, а к этому времени и пацаны подтягивались и начиналась рубка. Еле в школу успевали.

Позже мы начали играть с Серегой за местные клубы: «Насосный завод», «Биокомбинат», «Совхоз им. Ленина», потом поехали записываться в ДЮСШ «Локомотив» и ЦСКА.

Кстати, Серега, выпускник Плехановки, работал директором ресторана.

Это я пишу о том, о чем успели вспомнить. Серегу так же почти не узнать. Дааа, постарели мы… И вот, посмотрев друг на друга и, вероятно, подумав об этом, мы замолчали и отвели глаза в стороны. Вдруг Серега спросил:

– А помнишь, мы с тобой сбежали с уроков весной, в мае… Пекли картошку на костре в лесу у стадиона. Ты еще мечтал стать врачом или геологом и поехать в партию, сплавляться по рекам, жить в палатке… Как, что-то осуществилось?

– В какой-то степени ДА. Но не врач и не геолог я точно, сколько я себя помню, хотя врачеванием занимался в походах.

– Ну, это ты еще в школе и команде нас лечил.

– Да ладно!

– Точно.

– В походы ходил, на яхте ходил, в палатке жил, а все остальное – не помню…

– А наши как, класс всё собирается? А как там Дрон, Бэн, Марчелло?

– Зэба похоронили в прошлом году… Ира погибла, Света умерла, Серега Здобнов ушёл…

Вспомнили физичку Руфину Пантелеевну – она в свое время заканчивала МИФИ, облучилась, болела и пошла работать учителем, а её дети заканчивали ФИЗТЕХ. Вот и мы…

– А математичку помнишь, она у нас ещё классной была?

– Барсукову? Помню, как же, мы её ещё ЕФЭ звали – Евгения Федоровна.

– А историчку помнишь – Полулях?

– Нууу, она нас с тобой дрючила и выгоняла – Зинаида Афанасьевна.

– А Русалку-то нашу Лепщикову помнишь – твой любимый предмет, у тебя одни двойки были?

– Ааа, русский и литература – Зоя Леонтьевна, да, она молодец была. Мои тройки и двойки у неё это 5+ сейчас для многих. А Лисенкову Людмилу Васильевну, географичку, помнишь? Вот крови нам с тобой попила. Мы её Лисой звали.

– Мы сами козлы были. Помню ещё Гуслянникову, биологичку, и химичку Вахрушеву.

– Да, Варвара Фёдоровна, её сын у меня на яхте тут недавно был…

Тут за Серегой пришли и оборвали наши неожиданные воспоминания. Меня узнали по голосу – с женой Сереги я часто разговаривал по телефону. Обменялись телефонами и расстались. Уходя, Серега сказал:

– Я ведь с тобой сбегал, чтобы твои мечты слушать, и чтобы потом вместе махнуть, жаль не получилось, а я ведь во флоте служил…

Я сидел и продолжал вспоминать школьные годы и наши шалости. И мне так захотелось «сбежать с уроков», печь картошку у костра и мечтать о жизни геологов. В хирурги я не пошел – там надо было язык сдавать и химию, а потом еще латынь учить – а это не моё, хотя резать, зашивать, бинтовать и шины накладывать да таблетки давать приходилось, причем часто. В хирурги у нас Юрка пошел, любитель фантастики. А я скромно отправился в физики…

Все же и костров, и палаток, и походов, и сплавов было достаточно, а потом меня захватила романтика паруса… Нееет, забыл, еще автогонками занимался немного и устроил свой автосервис «как источник нетрудовых доходов», и Зебу движок перебирал на «ВАЗ-2103». А ещё не успели вспомнить про дельтаплан, что я начал собирать в гараже и ребята бегали смотреть, всё ждали, как я буду на «песчаных карьерах» его испытывать – не хватило материалов и времени. Но вот позже начал летать на параплане. Позже расскажу – упал я там с 90—метровой высоты, купол сложился.

А вы сбегали с уроков, чтобы печь картошку в лесу и мечтать? О чем вы думали и мечтали? А сейчас вы ещё мечтаете о чем-то?